Моррис Коэн скончался в начале июля 1995 года в московском госпитале без названия. Даже среди наших соотечественников найдется совсем немного людей, любивших Россию столь страстно и оптимистично, как любил ее Моррис. Коэн столько знал и столько унес с собой. В его квартире на Патриарших я спросил, когда же еще хоть что-нибудь из всего тайного и доброго им с Лонной для России сделанного станет явным. Моррис, не задумываясь, ответил: «Never» — никогда.
Траурная процессия чинно двигалась по Ново-Кунцевскому кладбищу. Последний путь Морриса Коэна к Лоне, похороненной здесь же, по земле, с которой он сроднился уж точно навеки. Он столько сделал. И так мало рассказал. Мне однажды довелось увидеть съемки Морриса, сделанные, как бы это объяснить, для сугубо служебного пользования. Но даже там купюра за купюрой. Создается впечатление, будто Крогеры успели поработать и в еще одной стране, на еще одном континенте. Но… Что ж, он умел добывать и молчать. В этом и заключается железная логика разведки? Похоже, что действительно, «never».
Уроки Барковского
Курчатов «рожал» атомную бомбу, а разведка, словно акушерка, принимала роды.
Полковник Службы внешней разведки, Герой России Владимир Борисович Барковский — один из немногих, кто не только назубок знает историю создания советской атомной бомбы. Он и его агенты вписали в ее историю несколько славных страниц.
ИЗ ДОСЬЕ
Барковский Владимир Борисович (1913–2003). Герой России — это звание присвоено полковнику службы внешней разведки в 1996 году. В разведку пришел в 1939-м. После годичного обучения в специальной школе в 1940-м приступил к работе в Лондоне под дипломатическим прикрытием. По окончании Второй мировой войны был командирован в США, где работал по линии научно-технической разведки. Лично завербовал несколько ценных агентов. И в Англии, и в США участвовал в ответственных операциях по добыче атомных секретов. долгие годы трудился в центральном аппарате службы внешней разведки. Вел преподавательскую работу. Входил в группу консультантов при директоре СВР по линии научно-технической разведки. Автор опубликованных в открытой печати статей по истории создания советской атомной бомбы. Увлекался планеризмом и многими другими видами спорта. отличный теннисист — до 75 лет был завсегдатаем кортов на Петровке.
Оттуда и приходил пешком ко мне на Тверскую, таща пару ракеток и маленькую спортивную сумку. Мы вели долгие разговоры без магнитофона и записей. Я — человек со стороны в 1993-м всерьез заинтересовался историей разведки, и, судя по всему, мои материалы в больших газетах не остались незамеченными. Было в них, теперь-то это понятно и мне, немало наивностей, неточных формулировок, невольных домыслов. И образовывать настойчивого автора взялся сам Барковский. Он много чего рассказывал, особенно об атомной разведке, проводя ту самую линию, которая и находит отражение в моих книгах и сценариях. Иногда звонят — пишут неизвестные, порой и не слишком доброжелательные читатели — зрители — радиослушатели, быть может, бывшие сослуживцы Владимира Борисовича: «Почему излагаете события точно в трактовке Барковского? Он и лекции в Академии читал в таком же духе».
Про лекции не знаю, ибо «Академиев не кончал». А тем, что смотрю на события, в разведке происходившие, глазами ушедшего Барковского, искренне горжусь. Кстати, как-то обмолвился Владимир Борисович: был и в Главном разведывательном Управлении ценнейший наш разведчик, единственный в своем роде. Он много чего передал прямо из секретной лаборатории Лос-Аламоса. И ту штуковину, которая как раз инициирует атомный взрыв — тоже. Но в ГРУ порядки еще посуровей, чем в Службе внешней разведки, и вряд ли имя выплывет. Но и великий Барковский, к счастью, ошибся. Имя рядового Советской армии Жоржа (Георгия) Коваля было рассекречено, звание Героя России, хоть и посмертно, но присвоено.
А коллеги Барковского по СВР величали его легендой разведки. «Легенда» в свои далеко за 75 лет почти каждое утро мчалась от станции метро «Сокол» в неблизкое Ясенево и вкалывала наравне с юными питомцами чекистского гнезда. Полковнику было поручено написать истинную, без всяких политических прикрас, историю Службы внешней разведки, и он с удовольствием выполнял приказ.
Увы, его трудам никак не суждено превратиться в бестселлеры. На десятки, если не больше лет, многие главы обречены на существование под грифом «Совершенно секретно». Но некоторые любопытные эпизоды, кое-какие важные факты, да и несколько неведомых раньше имен полковник Барковский в долгих беседах со мной обнародовать согласился. Ведь о первой нашей атомной бомбе ходит и по сей день столько небылиц. Вот короткая запись наших бесконечных разговоров.
Мой собеседник был сухощав, подвижен и на все вопросы реагировал с быстротой необыкновенной. Легко называл даты, мгновенно и безо всяких усилий вспоминал фамилии русские и гораздо более сложные иностранные.
Отыщется ли в мире государство без секретов? В любой нормальной, уважающей себя стране наиболее талантливые и почти всегда самые высокооплачиваемые ученые, конструкторы корпят над разработками, призванными обеспечить приоритет в военной, хотите, — оборонной, промышленности. Подходы к таким людям, естественно, затруднены. Общение с иностранцами им если не запрещено, то мгновенно привлекает внимание местных спецслужб. Элита оберегаема, она защищена, подстрахована и изолирована от излишнего назойливого любопытства.
Но почему же тогда чужие тайны все же выдаются и покупаются? У моего собеседника на это особый взгляд. Как-никак больше шестидесяти лет работы в научно-технической разведке:
— Да, мы всегда очень пристально наблюдаем за теми, кого называем «вербовочным контингентом», то есть за кругом лиц, среди которых разведка может подобрать помощников. Понятно, изучаем подобный контингент среди ученого мира. И вывод тверд. Чем выше место ученого в научной иерархии, тем затруднительнее к нему вербовочный подход. Корифеи науки, а среди них раньше встречалось немало левонастроенных либералов, могли симпатизировать СССР, интересоваться нами и потому вроде бы идти на сближение. Но, как правило, контакты ограничивались праздной болтовней. Великие очень ревностно относятся к собственному положению: не дай Бог чем-то себя запятнать. От уже занимающихся секретными исследованиями и знающих цену своей деятельности никакой отдачи ожидать нельзя. Инстинкт самосохранения у них гораздо сильнее мотивов сотрудничества. Берегут себя даже чисто психологически, а через это не перешагнуть. Поэтому мы старались выявить людей, работавших вместе с ними, около них и близких к нам по духу, идее. Задача — найти таких, на которых реально можно было бы положиться. Может быть, в науке они и не хватали звезд с неба. Однако вся агентура, с которой сотрудничали, была совсем недалеко от высших сфер. Легитимно знала все, что происходит в области ее деятельности. Непосредственно участвовала в исследованиях — теоретических и прикладных, наиболее важных и значительных. Только была немножко, на определенный уровень, ниже светил.
«Кембриджская пятерка» — классический и крупнейший, по крайней мере, из открытых миру триумфов советской внешней разведки. Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин, Энтони Блант, а также относительно недавно официально признанный пятым номером Джон Кэрнкросс. Поговаривают, будто бы, возможно, не исключено… имелся и шестой. А я уверен: и седьмой, и …надцатый. Однако если на публичную выдачу Кэрнкроссу почетного (или не очень?) билета в этот разведклуб у Москвы ушло около полувека, то имени номера шесть не назовут уже никогда. Жив ли он? Вряд ли. Всплывают время от времени фамилии каких-то англичан, поселившихся во Франции и якобы сотрудничавших с Филби. Кто-то еще вроде сбежал, но не в Москву — куда подальше от Британских островов… Шестого, если он существовал, не вычислить.
Отдает примитивной арифметикой, однако есть основания утверждать: в Москву первый сигнал о начале работ над атомной бомбой в Великобритании и США поступил где-то в середине осени 1940 года от все той же «пятерки». Джон Кэрнкросс трудился личным секретарем у некоего лорда — руководителя Комитета по науке. И стихийно, без всяких заданий Центра, наверное, не особенно осознавая важность информации, все же передал предупреждение.
Какова была реакция? Узнать не дано. Недаром Владимир Борисович Барковский упорно повторял: архивные материалы не сохранились. Почему? Вопрос как бы в пустоту.
Блуждает, правда, байка, будто вывезли архивы в совсем сибирский город. И далеко, и холодно, и где вообще сейчас все эти покрывшиеся полувековой пылью секреты.
Но тогда, в начале Великой Отечественной, приблизительно к ноябрю 1941-го Москва встрепенулась. По всем иностранным резидентурам разослали директиву: добывать любые сведения об атомном оружии! И срочно! И резидент в Лондоне Анатолий Горский дал задание все тем же ребятам из «пятерки». Первым откликнулся Маклин. Притащил протокол заседаний английского Уранового комитета. Выходило, что идея создания атомной бомбы успела получить одобрение Объединенного комитета начальников штабов. Больше того, генералы торопили: дайте ее нам через два года. Маклин добыл вполне конкретные данные о том, какой видели для себя англичане конструкцию атомного оружия. На документах — четкие схемы, формулы, цифры.
— Владимир Борисович, а вы общались с Филби, Маклином?
— Нет, это делал Горский. Я туда не вмешивался. Но принес Горский материалы, а в них — технические термины, выкладки и прочая чертовщина. И он мне говорит: «Ты инженер. Разберись. Подготовь для обзорной телеграммы». А там 60 страниц. Я всю ночь корпел, но обзор составил.
— Я правильно понял, Маклин принес оригинал?
— Именно. Один из экземпляров Уранового комитета. То было наше первое соприкосновение с атомной проблематикой. Должен признаться, я тогда не отдавал себе отчета, с чем мы имеем дело. Для меня это была обычная техническая информация, как, скажем, радиолокация или реактивная авиация. Потом, когда я в проблему влез, как следует, и уже появились у меня специализирова