— Естественно. Вообще, даже работая в химчистке, можно добывать актуальную информацию.
— У нас были свои агенты?
— Нет, агентуры у меня не было. Я там был один. Но в 1970 году жена тяжело заболела, и пришлось возвращаться на Родину. Потом она умерла. А мне предложили работать одному по кризисным точкам.
— Что это такое?
— В тех странах, с которыми мы не имели дипотношений и где возникали кризисные ситуации. В 1970—е годы это в основном Ближний и Средний Восток — Израиль и арабские государства. Легализовался на жительство в Италии. У меня установились хорошие связи с фирмами, выпускавшими материалы для химчисток — химикаты, машины. И мне предложили быть их представителем во всех странах мира, кроме самой Италии. Меня это устраивало. Был прописан в Риме, но бывал там по два-три месяца. Разъезжать приходилось по другому региону — Египет, Иордания, Израиль, Кувейт, Ливан. Затем Саудовская Аравия и много еще чего.
— Вас во все эти места легко пускали? А как с визами?
— Тут такая история. Если в то время у человека в паспорте были израильские отметки, проставленные на КПП о въезде туда, его не пустили бы ни в одну арабскую страну. Пришлось идти в западногерманское посольство: «Что же мне делать, друзья?» Они говорят, получай новый паспорт, дубликат. И с этим дубликатом западногерманского паспорта я разъезжал по арабскому Востоку. То есть один паспорт был для Израиля, другой — для арабского мира. В регионе у меня были полезные связи — родственники министров, в том числе и в Ливане, офицеры израильской армии, политики в Израиле и в Египте.
Однажды в Иерусалиме случился курьез. Захожу вечером в кафе. Беру 50 граммов водки, вернее, 40 — у них такая двойная порция. И кружку пива. Огляделся вокруг, смотрю, сидят три старичка: все места заняты. А у них — одно свободное. Подхожу, по-немецки спрашиваю: можно с вами присесть? Евреи в основном все немецкий знают. Говорят: пожалуйста. Спрашивают меня: немец? Отвечаю: «да». И один из них мне рассказывает: «Знаешь, во время войны я служил в советской военной разведке, и меня однажды забросили в немецкий тыл». И я, говорит, вам, сволочам, во как дал прикурить. И с такой гордостью он это сказал, с такой ностальгией, с таким уважением к советской разведке…
Но разведчику-нелегалу всегда приходится приспосабливаться. Как-то захожу в ресторанчик в Тель-Авиве часов в пять пообедать. Заказал гуляш и кружку пива. Рядом со мной усаживается парень в джинсах, в ковбойке, видно, что их клиент, потому что несут ему без заказа 200-граммовый графинчик со светлой жидкостью из холодильника, которая сразу начинает запотевать. Потом ставят перед ним тарелку с двумя кусками черного хлеба и еще одну — с мелко нарезано селедочкой и все это под кружочками белого лучка. И так эта сволочь начала аппетитно хрустеть всем этим над моим ухом…
— Ваше пребывание на Ближнем Востоке было успешным?
— Пребывание было небесполезным. Многого удалось тогда добиться, о чем до сих пор не имею права рассказывать. Получил я орден Красной Звезды за это дело.
С 1974 года бывал я и в Иране. Пришлось заезжать туда еще при шахе. Иран нас очень интересовал. По этой стране я совершенно спокойно ездил, и была у меня там масса друзей — и среди полиции, и в других кругах.
— Там же была жуткая служба безопасности — САВАК…
— Что делать. Кстати, был я в Иране, естественно, не по советскому паспорту.
— А как вы переправляли информацию на Родину?
— Как-как? В основном через тайники в виде не проявленной пленки. А самую жгучую — в письмах, в тайнописи на определенные адреса, которые мне давали в Центре. Три-четыре дня — и письмо там, куда я его посылал. Потом придумал другую вещь. Маленькие блокнотики, как керамическая плитка, — там до 50 страниц текста, все это я прекрасно отправлял.
— И все это время вы были один?
— Естественно. Но у меня была масса друзей среди арабов и евреев. Причем это были настоящие друзья, которые не знали, кто я такой, но которые доверяли мне, а я — им…
Я говорил вам о кризисных ситуациях. До 1974 года, когда в Португалии совершилась революция, у нас с этой страной не было дипотношений. А мне еще при фашистском режиме Каэтано пришлось побывать там и собрать тоже очень интересную информацию. Когда началась революция «красных гвоздик», я вернулся и прожил там пару месяцев. Объездил всю страну.
— С кем-то из соотечественников вы встречались?
— Раз в два года приезжал в отпуск. Жена тогда уже была в больнице. Дети жили в интернате. И я в отпуске проводил все время с ними. Иногда приходила из больницы жена. А так — никаких встреч.
Что же касается пребывания за рубежом, у нас очень редко бывали личные встречи. Например, в Италии за десять лет всего две. Приезжали из Центра. Вообще же личные встречи проходили, что называется, на нейтральной почве. Однажды как раз под Новый год, накануне возвращения на Родину — отпуск у меня начинался в январе, — прилетел я их Тегерана в Копенгаген, встречаюсь с резидентом. Обменялись мы паспортами. Я дал ему свой «железный», с которым все время ездил, он мне — другой, который потом можно было уничтожить. Резидент поздравляет меня с Новым годом и с награждением «Знаком почетного чекиста». И добавляет: поздравляет тебя еще один общий знакомый, который здесь. Я его спрашиваю, кто же этот общий знакомый? Он говорит: Олег Гордиевский. Я спрашиваю его, откуда Олег Гордиевский знает, что я здесь? Ты, что ли, ему сказал? Или показал вот этот мой новый паспорт? А Гордиевский был тогда его заместителем. Это я к тому, что нельзя нелегалу, если нет на то крайней необходимости, общаться со своими коллегами из резидентуры.
— А радио у вас было?
— Конечно. Обычный радиоприемник. Раз в неделю слушал сообщения из Центра. Выполнял его указания и потом переправлял письма в тайнописи на адреса в Европе или же передавал информацию через тайники.
— И никогда у ваших знакомых не возникало никаких подозрений?
— А какие подозрения?
— Что вы постоянно в разъездах, мотаетесь по миру…
— Но я же продавал машины, химчистки. Кстати, у меня было много контактов по делам фирмы, которую я представлял. И где-то в Гонконге или на Тайване я посещал все учреждения химчистки.
— Но кто обеспечивал вас деньгами?
— Центр, естественно.
— А ваши хозяева из Рима не понукали? Давай активнее, продавай больше…
— Все проще: продашь, получишь комиссионные, не продашь, ничего не получишь. Какие хозяева? У меня их и не было. Я был свободный представитель.
— Эти поездки никогда не настораживали? Когда человек столько ездит…
— В жизни не слышал, чтобы люди привлекали к себе внимание, потому что ездят. Я же был европейцем, немцем, вход которому открыт везде.
— Однако сложности начались…
— В 1977 году мне впервые поручили выехать в ЮАР — тогда страну апартеида. На всех скамейках в парках, на улицах надписи: «только для белых». Магазины — только для белых, для черных ничего нет. Черные в 6 часов вечера садятся и уезжают в свои тауншипы. Для меня это было дико. Тогда Советский Союз помогал Африканскому национальному конгрессу. Разведку же больше интересовало другое: тайные связи ЮАР с Западом. Когда я в первый раз посетил Намибию, это была немецкая Юго-Западная Африка, колония ЮАР. Объездил всю страну. Везде нужны были контакты.
Там уран добывался уже обогащенный на 80 процентов. И весь этот уран шел в Америку. А ведь официально США, Англия и другие западные страны к тому времени объявили ЮАР экономический бойкот. В Намибии я говорил только по-немецки. Потому что там даже черные говорили по-немецки не хуже самих немцев. А немцев там было очень много. Гостиницы все немецкие. Названия отелей — чисто немецкие. И везде немцы-фермеры.
В 1978 году я сам предложил совершить поездку по приграничным, прифронтовым государствам — Замбия, Ботсвана, Малави. Они вроде бы помогали Южноафриканскому конгрессу, но все равно экономикой там заправляли юаровцы. В Ботсване, к примеру, алмазные копи находились в руках «Де Бирс».
— А что еще интересовало советскую разведку в ЮАР?
— Есть там все-таки атомная бомба или нет. В научно-исследовательской лаборатории. Пелендаба велись исследования в ядерной области. И у нас, и у американцев были подозрения, что там создается атомная бомба. Потому что однажды в 1978 году удалось зафиксировать похожую на атомный взрыв вспышку в южном полушарии неподалеку от Кейптауна. Тогда я и включил Малави в свою поездку, ведь это было единственное африканское государство, установившее с ЮАР дипломатические отношения. Приехал в город Блантайр. Все белые в этих государствах очень быстро между собой сходятся. Появляется свежий европеец, тем более немец, тебя с удовольствием примут и поведают абсолютно все. Как-то разговорились про атомную бомбу. Я и говорю, надо же, думали, будто ЮАР ее имеет, а оказалось, нет. И вдруг одна пожилая женщина оживляется: как это нет, мы же в декабре 1976-го обмывали ее изготовление шампанским.
— Это официально установлено?
— Я тут же сообщил в Центр. Как мне потом рассказывали, ночью вызвали даже начальников управлений, отдела и обсуждали мою информацию. Но документально это нельзя было доказать. Кстати, женщина эта мне представилась, сообщила, что работала секретаршей генерального директора базы Пелендаба, ушла на пенсию и переехала в Малави.
— А потом это нашло подтверждение?
— Нашло.
В 1980-м году меня опять отправили в ЮАР. Прилетел я туда. Потом — в Намибию. И вот в Виндхуке заметил за собой наружное наблюдение.
— Впервые за все время?
— Да. Деться оттуда некуда. Только лететь в ЮАР. Приземляемся в Йоханнесбурге, смотрю — черная машина направляется к нашему самолету прямо к трапу. Предъявили мне документ юаровской контрразведки, надели наручники, отвели в аэропорт, в специальную комнату, заставили раздеться до трусов. Затем притащили мои вещи, одели и повезли в Преторию. Месяц провел во внутренней тюрьме полиции безопасности — это контрразведка ЮАР. Допросы — день и ночь. В перву