Пишу об этом со знанием дела — в конце восьмидесятых в санатории отдыхали мои родители, Ирина Борисовна была у них лечащим врачом и они остались очень довольны.
Ирину Борисовну любили отдыхающие, ценил обслуживающий персонал и, видимо, начальство, потому что она получила большое повышение. Ее поставили заведовать отделением для высшего руководства. Когда в «Барвихе» отдыхал Примаков, Ирина Борисовна сама им занималась.
В 1989 году Евгений Максимовича избрали кандидатом в члены политбюро ЦК КПСС. Отныне ему полагался личный врач, который занимался только им, постоянно наблюдал пациента и в случае необходимости призывал на помощь любых специалистов.
Спецполиклиника находилась на улице Грановского в старом трехэтажном здании, принадлежавшем 4-му главному управлению при министерстве здравоохранения СССР. На втором этаже принимали членов и кандидатов в члены ЦК КПСС, членов Центральной ревизионной комиссии. На первом этаже самых больших начальников страны — членов и кандидатов в члены политбюро, секретарей ЦК.
Примаков сам выбрал себе личного врача. Ирина Борисовна много позже рассказала об этом в газетном интервью.
Примаков позвонил ей:
— Ирина Борисовна, мне в моем нынешнем положении полагается личный врач. Не хотите им стать?
Она ответила молниеносно:
— Да.
Это был, несомненно, счастливый случай.
После смерти Лауры Примаков долго не женился и даже не думал об этом. Но Ирина Борисовна оказалась именно той женщиной, которая ему нужна. Отношения между ними развивались несколько лет.
— Евгения Максимовича, — рассказывала Ирина Борисовна, — останавливала большая, как ему тогда представлялось, разница в возрасте. Меня же пугало, что его родным, друзьям может прийти в голову мысль: не человек мне нужен, а то, что за этим человеком стоит. Положение, должность…
После августовского путча 1991 года институт личных врачей упразднили. Отношения между ними приобрели чисто личный характер.
Ирина Борисовна:
— Когда надо было возвращаться домой, я обычно вздыхала: «Как не хочется уходить». В одну из таких минут он сказал: «И не надо. Останься навсегда». Вот, так и выглядело предложение, которое Евгений Максимович мне сделал за два года до свадьбы.
Они поженились и у Примакова, можно сказать, открылось второе дыхание. Не будь рядом с ним такого человека, едва ли бы он справился с теми испытаниями, через которые ему предстояло пройти в конце девяностых.
Компенсацией всех горестей было обилие преданных друзей, окружающих Примакова. У него было множество товарищей и в Москве, и на Кавказе. Он любил друзей, друзья любили его. Это стиль такой кавказский, тбилисский.
Виталий Игнатенко:
— Его мужественное поведение — наверное, это закваска с детства, он в тяжелое время вырос, да еще и без отца. Но были верные друзья. И они всегда были монолитны, у него был хороший тыл. Ничего не могло случиться. Он всегда мог вернуться к прекрасным товарищам. Везде его всегда ждали, и сейчас ждут. Это очень важно чувствовать, что за тобой товарищи, которым все равно: кто ты, где ты, на какой машине ты ездишь, есть ли вообще у тебя эта машина. Это придает жизненную силу…
На экранах телевизоров Примаков часто представал мрачноватым, казалось, он постоянно недоволен. Когда он стал министром иностранных дел, то первое время появлялся на публике в непроницаемых темных очках. Это производило не очень приятное впечатление. И я, помню, написал полосный материал в «Известиях» о Примакове под заголовком «Темные очки мешают увидеть истинное лицо министра». Видимо, кто-то еще ему сказал об этом, и он вскоре очки сменил, чтобы можно было видеть его глаза.
Его друзья в один голос говорили, что в жизни он — совершенно другой человек.
В день, когда Примакова утверждали в Государственной Думе на пост премьер-министра и он выступал перед депутатами, его друга Валентина Зорина срочно увезли в больницу с подозрением на перитонит. Вечером, узнав об этом от жены, глава правительства Примаков приехал в больницу, чтобы навестить товарища.
Когда на перекрестке Рублевского и Успенского шоссе открылось новое здание научно-исследовательского института кардиохирургии имени В.И. Бураковского, глава правительства, отложив другие дела, побывал на открытии и сказал несколько теплых слов. Телекамеры показали лицо Примакова, который печально смотрел на бюст своего покойного друга, чьим именем назван институт. Примаков сыграл не последнюю роль в том, что эта стройка, которая началась еще при жизни Бураковского, завершилась.
Когда академик Александр Николаевич Яковлев отмечал свое 75-летие, Примаков, разумеется, приехал. Все ушли, оставили их вдвоем поговорить за накрытым столом. Примакову предстояли трудные переговоры с директором-распорядителем Международного валютного фонда Мишелем Камдессю. Это не помешало Примакову произнести несколько тостов и выпить за здоровье юбиляра энное число рюмок водки — без ущерба для сложных отношений России с Международным валютным фондом.
25 декабря 1998 года, на следующий день после того, как Государственная Дума в первом чтении утвердила проект представленного его правительством бюджета, Примаков в девять утра приехал в здание «Известий» на Тверской, чтобы поздравить коллегу и товарища Станислава Николаевича Кондрашова с 70-летием. Попил с ним чаю, посидел часок и только после этого поехал в правительство, где его ждала встреча с президентом Белоруссии Александром Григорьевич Лукашенко.
Если он кому-то поверил, сложились дружеские отношения, тут хоть что — даже если человека снимут с должности, с грязью смешают — Примаков к нему все равно не менялся. Он продолжал созваниваться с этим человеком, встречаться.
Один из политиков, чье имя не так давно гремело, а теперь почти забыто, лишенный должностей и, кажется, вообще работы, говорил о Примакове:
— Я оценил, какой он хороший товарищ. Когда он бывает в наших краях, то заходит и ко мне. Это всегда приятные встречи. Примаков широких взглядов человек. Чужое мнение принимает и уважает — так мне во всяком случае кажется. Веселый, искренний, жизнерадостный человек. С ним легко.
Дружить по-примаковски означало не только троекратно лобызаться и поднимать рюмки за здоровье друг друга. Он бережно хранил память об ушедших. Обычно люди в жизненной суматохе теряются. А он — нет. Он всегда оставался близок с семьей тех, кто ушел. Для него это было очень важно.
Маргарита Максимова, вдова академика Иноземцева:
— Моя внучка буквально погибала. В больнице, где она лежала, не оказалось нужного детского врача, а надо было срочно откачать гной. И ее никак не могли перевести в детскую клинику. Я не выдержала и позвонила с просьбой о помощи помощнику Примакова Роберту Вартановичу Маркаряну. Евгений Максимович был тогда в Верховном Совете и возглавлял Совет Союза. Через пятнадцать минут больница получила указание немедленно связаться с детской клиникой, ребенка отправили, выкачали гной и спасли. Я благодарна ему по гроб жизни.
Евгений Максимович сохранил всех своих друзей, в том числе еще со школьных времен. И какую бы должность он ни занимал, это ничего не меняет в его отношении к друзьям. Он прошел с ними по жизни, ничего не растеряв.
Леон Оников:
— У нас есть свой кодекс дружбы. В дружбе не имеет значения ни нация, ни религия. Возраст надо почитать — больше ничего. Вот это все Примаков впитал с детства.
Повсюду, где он был, он заводил дружбу с людьми, крепкую, надолго. С Робертом Маркаряном они подружились с тех пор, как Примаков был директором Института востоковедения. В ИМЭМО его другом стал профессор Григорий Иосифович Морозов, бывший муж Светланы Аллилуевой. На радио — Валентин Зорин. В «Правде» — Томас Колесниченко.
— Один человек долдонит, что политика и дружба несовместимы, — говорил Оников. — Я ответил ему: брось политику, несчастный, займись дружбой! У нас могут быть разные взгляды, свои симпатии и антипатии, но дружбе они не помеха.
Сердечность своего отношения к друзьям Примаков словно переносил и на всех остальных. Когда он стал начальником разведки, министром, главой правительства, в окружении Примакова с изумлением отмечали его очевидные промахи в кадровых делах, неправильные назначения.
Первая жена Примакова Лаура Васильевна очень беспокоилась, что Евгений Максимович плохо разбирается в людях, излишне доверчив. У них было множество приятелей. Они приходили к ним домой, но ей не все нравились. Кто-то совсем не нравился. Лаура считала, что Евгений Максимович не способен распознать в людях дурное, и очень беспокоилась, что это может ему повредить.
Ошибки у всех случаются. Но его помощники действительно иной раз изумлялись: и этого человека он назначил на такую важную должность? Как это могло случиться?
Татьяна Самолис работала с Примаковым в Службе внешней разведки:
— Он парадоксально сочетает в себе государственный ум и душу наивного ребенка. Мне иногда казалось, что я старше его бог знает на сколько лет. Он поразительно наивен в отношении людей… Он исходит из презумпции порядочности любого человека — так бы я это определила. Людей можно условно поделить на две категории — одни оценивают человека, исходя из того, что каждый хорош, пока не станет очевидным, что он плох, а другие полагают, что каждый плох, пока он не докажет, что хорош. Вот для Примакова абсолютно все хорошие. Все мои товарищи, умные, гениальные, замечательные. Но вот потом что-то накапливается — одно, другое. Он долго скрипит. Ему не хочется вслух произнести, что не так уж хорош этот человек. Но потом смирится, что надо расставаться… Но уж чтобы он на кого-то так сильно осерчал, чтобы не захотел о нем говорить, — это редкий случай!
— Мне приходилось бывать с ним в ситуациях, где собирался узкий круг людей, которым он доверял и, видимо, говорил то, что думает (за исключением каких-то невероятных государственных тайн), — вспоминает Татьяна Самолис. — Но никогда не говорил плохого о тех, кто о нем отзывался, мягко говоря, неодобрительно… Когда его в чем-то обвиняли, он так всегда расстраивался, руками разводил. Он понимал, что может быть расхождение во взглядах. Безусловно. Но почему вокруг закручивается столько грязи, оскорблений — этого он не понимал.