Андрей поскучнел. Усмехнувшись, Юрий спросил, уж не подумал ли тот, что адвокат останется здесь навсегда? Андрей мялся, но вопрос, который томил его, все же задал.
– Вы обещали… про Лиду…
– Вот для этого я вас и вызову еще раз к четырем. Подождем вместе, возможно, ее мои мужики отыщут и выведут на связь.
– А что, просто домой или там на работу позвонить нельзя?
– Категорически нежелательно. Именно в свете последних известий. Уверен, что ее телефоны прослушиваются. Какой же смысл тогда будет в ее отказе от сотрудничества со мной? Сами думайте! Дядю вашего она обманет, но он это поймет сразу же. И тогда вся наша игра, извините, псу под хвост. Тем вероятнее, что вас все-таки уберут, несмотря ни на какие предосторожности местной охраны, а заодно, что не исключаю, постараются отделаться и от обманщицы Лидии. До которой, как я вижу, вообще никому никакого дела нет. Это лучше?
– Извините, я не подумал.
– Охотно извиняю, – ответил Гордеев. Он спрятал все бумаги в папку и только потом вызвал охранника, чтобы осужденного увели.
Еще в первый день пребывания Юрия в колонии Борис Серафимович предложил – исключительно ради удобства и во избежание бесцельной траты времени – столоваться в блоке питания прямо здесь же, в колонии. Дла офицеров и охранников, состоящих в основном из контрактников, была отделена часть помещения, где они и обедали. А завтракать и ужинать свободные от смены предпочитали, разумеется, в домашних условиях. Дома в Шлёпине – видел уже Гордеев – были сложены из крепкого старого леса, вокруг усадеб высились могучие ограды, ожесточенно лаяли за ними сторожевые псы и гремели звонкими на морозе цепями.
Отпустив Репина, сам Юрий Петрович решил зайти в поселковый магазинчик и купить там какую-нибудь легкую мелочь – есть не хотелось, а ужины хозяин устраивал такие, что потом впору полночи ворочаться от полноты желудка. Не любил отказывать себе в жирной и плотной пище полковник.
Собственно, Юрий и сам не знал, что ему понадобилось в типичной деревенской лавчонке – тесной и темной, где на прилавке, закрытом допотопным изогнутым плексигласом, исцарапанным и затертым до матовой фактуры, лежал замороженный хлеб, оковалки дикого мяса – лосятина, кабанятина, всевозможное сухое печенье типа галет и масса всяческих нарезок, занесенных сюда невесть каким ветром. Вот на печенье и остановил свой взгляд Гордеев. Купил пару пачек. К чаю. А то эти «глупости» вовсе не держал в доме Борис Серафимович – не пища ведь, так нечего и место в вазочке занимать.
Народу в магазинчике практически не было. На улице тоже попадались редкие прохожие, которые, внимательно оглядывая чужака, после раздумчивой паузы кивали головами в мохнатых шапках. Юрий Петрович вежливо отвечал на молчаливые приветствия.
Приоткрыв папку и сунув туда пачки, из-за чего еще в магазине пришлось достать оттуда и рассовать по карманам джинсов уже записанные магнитофонные кассеты, Юрий отправился домой. А сам магнитофон он, от греха, оставлял в кабинете полковника.
Вроде и время еще обеденное, но тут, в тайге, уже темнеть стало, наваливались ранние зимние сумерки.
Юрий Петрович шел и слушал скрип собственных шагов.
В какой-то миг услыхал, что шаги его словно раздвоились: вот скрип – и сразу как бы эхо скрипа. Усмехнулся и подумал, что его, наверное, кто-то догоняет на пустынной улочке, вьющейся между сугробами и крепостными оградами за ними. Обернулся – и почти столкнулся с человеком в тулупе и меховой шапке, надвинутой на самые глаза. Юрий лишь рот открыть успел, как что-то очень тяжелое рухнуло ему на голову. Искры посыпались из глаз, а потом они как-то медленно развеялись, его качнуло, мягко опустило и понесло на упругой и послушной волне…
Сколько времени он так плавал, не мог и представить, потому что, когда открыл глаза и ощутил наконец тягучую липкую какую-то боль на темени, вокруг было уже темно. Он попробовал потянуться, отстранить рукой препятствие, которое ощущал всем телом, но не смог сразу это сделать. С трудом вытянул из-под себя вторую руку, на которой, оказывается, лежал, и стал на ощупь определяться, где же он находится и что с ним.
Первым делом вспомнился тот мужик, которого он не узнал бы сейчас, даже если бы и очень захотел. Затем он сунул пятерню под шапку и ощутил мокрое – наверняка голову разбили чем-то железным. Последнее ощущение перед беспамятством было таким, будто рельса на голову свалилась.
Двигая руками и ногами, понял, что слева что-то деревянное, а вот справа – явно сугроб, потому что рука проваливалась во что-то ледяное и колючее.
Побарахтавшись таким образом, он наконец сумел-таки подняться на колени и только теперь разглядел при неясном своде, льющемся не с такого уж и темного неба, что находится между высоким сугробом и стеной сплошного забора. Значит, надо лезть через сугроб, перпендикулярно плоскости этой ограды.
Столь несложные геометрические выкладки тем не менее прояснили сознание. Через несколько минут мучительного барахтанья ему удалось перевалить гребень высокого сугроба и съехать на пузе к дороге.
Поднявшись наконец на ноги, Гордеев стал оглядываться. Папки его, разумеется, не было. Да ее и не могло быть, теперь он понимал суть происшедшего. Предупреждал ведь, указывал, учил дураков, а сам уши развесил! Хорош бывший следователь! Вот смеху-то будет!..
Стащив с головы шапку, Юрий зачерпнул ладонью снегу и прижал к темени. Сразу закололо, но тут же тягучая боль стала вроде стихать. Поглядел на ладонь – она была темной, и с нее капали на снег темные же капли. Хреново, однако, дело-то!
Вытащив из кармана более-менее чистый носовой платок, Юрий прижал его к голове, а сверху, стараясь сделать это как можно осторожнее, надел шапку.
Потом он постарался запомнить это место, хотя узнать, чем один забор отличается от другого, он все равно не смог бы. И медленно, чувствуя усиливающееся головокружение, пошел вдоль улицы. Как-то забылось, в каком направлении следовало идти, но он рассчитывал кого-нибудь встретить по дороге, спросить.
Нет, обошлось, однако. Из узкой улочки он вышел на более широкую и увидел вдали свет прожектора у ворот колонии. Теперь и сам смог сориентироваться: до дома полковника было метров триста, но – в обратную сторону.
Уже на подходе к дому его вдруг будто укололо. Он распахнул пальто и сунул руку в задние карманы джинсов – кассеты были на месте. Не добрался, значит, до них налетчик.
Пошарил в других карманах – пусто. Ни бумажника, ни удостоверения, которое носил обычно в верхнем кармане пиджака. Ограбили подчистую, сволочи!
А тут еще вспомнилось, что с четырех до пяти должен был состояться важный разговор с Москвой! Вот же, мать честная! Везде проколы…
– Вы где были, Юрий Петрович? – с тревогой встретил его полковник, открывая дверь в дом. – Еж твою! – воскликнул следом, увидав красные потеки на лице и ладонях.
Следующие полчаса занимались тем, что промывали водкой, отчего казалось, будто голову совали в раскаленную печь, рану на темени, а прибежавший из колонии эскулап заклеивал мелкие порезы ленточками пластыря. Затем по его же совету был принят внутрь стакан немного разведенного спирта и пациенту было велено до утра не вставать с постели. Ведь то, что голова кружилась, вполне указывало на «наличие сотрясения мозга»! Может быть, не очень сильного, но лучше воздержаться, не рисковать…
Врач выпил и сам, чокнувшись в полковником, после чего ушел.
Юрий рассказывал о своих приключениях. Полковник слушал и только разводил руками. Потом тоже велел не вставать, а сам засобирался на службу.
Явился он совсем уже поздно. Сказал, что лично для себя этот эпизод он считает чрезвычайным, хотя, если честно сказать, подобные случаи с приезжими здесь, к сожалению, не редкость. Но с утра, он уже приказал, будет прочесано то место, где напали на адвоката, сейчас же не видно ничего, а тогда станет окончательно ясно, с какой целью совершено нападение. Был ли это случайный грабеж, или объектом нападения адвокат Гордеев избран совсем даже и неслучайно. Вот тебе и день-другой не в счет!
Кроме того, полковник приказал доставить к себе в кабинет осужденного Репина, имел с ним короткую беседу, после чего отправил парня в штрафной изолятор. Он там сейчас один, а охранник – мужик надежный.
Юрий подумал: что бы он сейчас делал, если бы с самого начала не выбрал верный тон и правильную позицию по отношению к этому человеку? А ведь ехал-то сюда с явным предубеждением…
Потом снова поговорили о пропаже. Удостоверение – черт с ним. Другое выпишут. Паспорт вот – это плохо. Но тут Борис Серафимович успокоил, что сам напишет официальный документ о нападении и похищении – для московского паспортного стола. А узнав, что паспорт был вообще старого еще образца, советского, лишь рукой махнул:
– Тем более, давно пора новым обзаводиться!
Билет до Москвы тоже не проблема, те же мужики из транспортной милиции обеспечат. А вот то, что пропали соглашение на защиту Репина и часть протоколов допроса, это, конечно, очень плохо. Если налет – следствие решения господина Носова, то эти материалы откроют ему существо показаний Репина, и тогда уже за жизнь парня никакой Предыбайло не сможет поручиться. Все силы кинут, чтобы убрать, – и ведь уберут, суки! Вот она – главная ошибка. Черт понес за каким-то печеньем, о котором, кстати, за все прошедшее время так ни разу и не вспомнил!..
Ну соглашение, в конце концов, ладно, новое написать нетрудно, а вот… И вдруг Юрия словно осенило! Он даже сел, чтобы обдумать новую мысль. А забеспокоившемуся было полковнику показал рукой: мол, подождите, кажется, что-то наклюнулось! И ведь верно. В самом деле именно наклюнулось.
Носов уже сегодня может получить весточку о том, что на адвоката совершено нападение, изъяты все документы и материалы допросов Андрея. Что они представляют большую ценность, ибо в них постоянно упоминается фамилия Ильи Андреевича и его сынка, одного из лидеров бандитской группировки из Бабушкинского района Москвы. И Носов просто вынужден будет немедленно засуетиться, начать какие-то телодвижения, на которых его и можно будет наконец-то прихватить. Главное теперь, чтобы Денис со своими мужиками не прозевал этой суеты!