Васильев поинтересовался происхождением этой «театральной» клички.
— А кто большей частью сидит на галерке? Не аристократия же… То-то…
Ольминский расспросил, как доехал, где остановился, с чего и с кого собирается начинать знакомства.
— Раз здесь, перед вами, то доехал. А вот остановился пока около вас. Только что с вокзала и вот решил поклониться озеру.
— Пойдемте ко мне, — предложил Галерка, — там и решим, что делать дальше.
Ольминский жил в тихой улочке и занимал небольшую комнату с отдельным входом. Обстановка ее располагала к труду. Несколько этажерок были плотно забиты книгами, около них — удобное мягкое кресло. Михаил обратил внимание на то, что на стене висели портреты Маркса и Щедрина.
Васильев, смертельно уставший с дороги, расположился в уютном кресле.
— Ну-с, а теперь о знакомствах. С кем познакомитесь в первую очередь? Конечно, с Бельтовым — Плехановым!
Васильеву не хотелось бы именно так ставить вопрос. При чем тут в первую очередь? Кстати, он здесь?
— Георгий Валентинович? Как же, как же. Царствует, царствует…
Михаил Иванович почувствовал иронию и понял ее. Он знал о поведении Плеханова на Втором съезде и после съезда, о желании Плеханова всегда выглядеть мэтром, учителем, профессором среди студентов. Но ведь это Плеханов!
Галерка предложил:
— Знаете что, дорогой товарищ, сходим-ка с вами вечерком к Владимиру Ильичу Ленину.
Погода в Женеве чем-то напоминала бакинскую в самую благодатную пору. Подует с моря прохладный ветерок и успокоит тебя, обласкает. Немного таких дней бывает в Баку, но бывает.
— О, какой у нас сегодня гость! — всплеснула руками Надежда Константиновна, когда Ольминский представил ей Васильева, и так это у нее получилось просто, по-русски сердечно, что Васильев сразу почувствовал себя здесь свободно.
— Помилуйте, Надежда Константиновна, какой я гость!
— Самый дорогой, Михаил Иванович. И не скромничайте, пожалуйста, не надо. Ведь вы из России, а что для нас может быть интереснее и желаннее? Да к тому же Владимир Ильич о вас наслышан, за бакинские дела назвал даже воинствующим интернационалистом.
— Ну, уж и воинствующим, — смущенно произнес Васильев. — Впрочем, другими нам быть нынче никак нельзя.
— Владимир Ильич рад был бы услышать эти слова. Ленина долго ждать не пришлось, а когда он услышал, какого гостя привел Ольминский, обрадованно произнес:
— А! Это замечательно! Великолепно! Я скорее хочу услышать рассказ о Баку, — сказал он просто. И тут же, весело рассмеявшись, добавил: — Но прежде всего, извините, руки вымою. Только что общался с меньшевиками, непременно нужно вымыть.
— Володя…
— Ничего, Надюша, Михаил Иванович, кажется, закончил естественный факультет. Он знает, что такое зараза.
— О да, с этой прелестью я знаком уже не как естествоиспытатель, а как революционер.
— Вот видишь, Надюша, а ты боялась, что я сказал что-то не так.
— А знаете Михаил Иванович, мне пришла в голову интересная мысль, — оживленно заговорил Владимир Ильич вернувшись, — Васильев — это звучит хорошо, но мало. Коротко. На Руси все выдающиеся полководцы получали в знак побед своих вторую фамилию. Суворов, если мне память не изменяет, Рымникский, Румянцев, изволите ли видеть, Задунайский, даже Потемкин и тот Таврический. А чем же вы хуже, милостивый государь? Михаил Иванович, ценитель шутки, рассмеялся.
— Так то вельможи да полководцы, Владимир Ильич. Им одной фамилии мало.
— А нам с вами и подавно, — ведь им не приходилось прятаться под псевдонимами. Нет уж, батенька, пожалуйста, не сопротивляйтесь. Сейчас мы произведем обряд посвящения вас в вельможи.
Васильев расхохотался.
— Да, вельможа из меня получится знатный. Говорят, на юге князей куда больше, чем на Руси. Каждый третий себя князем именует. Мы, между прочим, этим неплохо пользуемся: назовем подпольщика князем, к нему и власти с почтением относятся…
— Вот видите. Наденька, чем мы сегодня отметим производство Михаила Ивановича в вельможи?
— Позвольте, Владимир Ильич, но ведь есть целых два препятствия.
— Говорите, будем полемизировать. Чему-чему, а этому мы с вами научились. Итак…
— Происхождение неподходящее, — улыбаясь, заметил Васильев. Ему нравилась эта обаятельная манера вести разговор, это дружелюбие и простота. «Интересно, как бы то же самое сделал Плеханов? Вероятно, сказал бы величественно-кратко: для пользы дела отныне будете именоваться так-то или так-то». — Мать у меня прачка, а отец — дворник.
— Не принимается. В словах «дворянин» и «дворник» — один и тот же корень «двор». Так что происхождение вполне подходящее. Второе…
— Для того, чтобы заслужить такое вельможное право, нужны как минимум победы.
— Значит, милостивый государь, разжигать национальную рознь, как это делают вельможи, — победы, а гасить этот ужасный огонь — нет?
Васильев развел руками.
— То-то. А теперь, Надюша, придумывай фамилию.
— Нет, Володя, ты уж, пожалуйста, сам.
— Хорошо. Мы сейчас с Михаилом Степановичем займемся творческими вопросами, а ты, пожалуйста, позаботься об ужине. Конечно, мы можем закатить пир с шампанским и ананасами… (Галерка не выдержал и рассмеялся.) Но на сей случай требуется блюдо фирменное. А какое у нас блюдо фирменное, Михаил Степанович?
— Яичница.
— Вот именно. Так, значит, яичница по-крупски. Хм… Смею вас заверить, Михаил Иванович, Наденькина яичница лучше паюсной икры…
— Володя…
— Не буду… Итак, остановка за малым… Фамилия. Значит, Румянцев-Задунайский, Потемкин-Таврический, Васильев-Южин… А? Как, Михаил Степанович, вам правится Васильев-Южин? Звучит?
— Звучит.
— Надюша, а тебе нравится? В самом деле, ныне столько Васильевых в революцию пошло, что надо ведь отличать одного от другого. Итак, милостивый государь, не последует ли возражений с вашей стороны?
— Очень метко, Владимир Ильич. Ведь я действительно Южин. Мой прадед захватил в плен кабардинку во время военного похода и женил на ней моего деда, так что есть в Васильевых южная кабардинская кровь.
— И природа вашей воинственности теперь понятна, — заметила Надежда Константиновна.
— Вот видите. Но мы не за кабардинскую кровь вас Южиным нарекаем, а за бакинские дела. Я немного слышал, но мне хотелось бы о них узнать побольше. Как там Бакинский комитет, как наша типография, как распространяется «Искра»? Скажите, пожалуйста, это не вы ударились в публицистику? Не ваш ли фельетон я читал в газете «Баку»?
— Мой, Владимир Ильич…
— А я и не сомневался. Здорово вы о муравьях. Образно и точно. Ну-с, я рад, дорогой товарищ Южин, что нашего брата литератора прибыло. Я тут уже усадил за работу и Воинова, и Луначарского, и Воровского, и даже Литвинова приходится отрывать от его непосредственных обязанностей по связям с иностранными комитетами. Так что готовьтесь к письменным и устным- выступлениям. И главная ваша тема — наши бакинские дела.
— Володя, давай сначала поужинаем. Тем более, что наш ужин много времени не займет…
Яичница у Надежды Константиновны действительно получилась знатная — не слишком зажаренная и потому мягкая и нежная.
— Знаете, — признался Михаил, — я словно в деревне побывал, в нашем южном Ставрополье, уж очень эта яичница приготовлена по-русски.
— И по-русски, и по-крупски, — уточнил Владимир Ильич.
— Я уже привыкла к этим комплиментам, — спокойно сказала Надежда Константиновна. — Если всякий раз готовить одно и то же блюдо, невольно станешь специалистом…
Недолгий ужин прошел за веселыми шутками, и к концу этой немудреной трапезы Михаил чувствовал себя своим человеком в этом доме…
В этот вечер Владимир Ильич подробно расспрашивал о бакинских делах, особенно о настроениях пролетариата на нефтяных промыслах. Михаил Иванович рассказывал и о знаменитой бакинской нефти, и о невиданных прибылях нефтепромышленников, об ужасающих условиях труда и жизни рабочих.
Ленин слушал не перебивая, лишь изредка переглядываясь с Ольминским, взглядом подтверждая какие-то давние, уже известные Галерке мысли.
Но особенно оживился Владимир Ильич, когда речь зашла о позиции меньшевиков, о братьях Шендриковых, их неприглядной роли в бакинских делах, и прежде всего в декабрьской всеобщей стачке.
— Вот-вот. Об этом непременно расскажите в своей лекции. Пусть наши златоязыкие меньшевики порадуются плодам своих раскольнических деяний. Пусть увидят, как их последователи в Баку вредят делу рабочего класса. Готовьтесь, товарищ Южин, вероятно, в майские праздники и выступите с докладом или рефератом — как вам будет угодно. И о резне расскажете.
Владимир Ильич встал, прошелся по комнате и остановился, глядя в окно.
— Это ужасно, это ни с чем не сравнимо. Один пролетарий убивает другого только за то, что он другой национальности. Искать выход из своего рабства в убийстве такого же несчастного, как и ты, — что может быть более жестоким и нелепым!
Он стоял бледный и строгий, совсем не похожий на того Ленина, которого Михаил наблюдал при знакомстве. Надежда Константиновна задумчиво сказала:
— Все это действительно жутко и страшно и у каждого честного человека должно вызывать гнев и возмущение.
Михаил Иванович не представлял себе, что первый его доклад в канун первомайских праздников перед русской социал-демократической эмиграцией вызовет такой интерес — послушать его пришли и большевики, и меньшевики. Тут были и Мартов, и Максимов, и Юсов, — словом, маленькой группе большевиков трудно было бы тягаться с ними, если б завязался какой-либо спор.
— Вы все-таки вверните пару слов насчет предательства меньшевиков, — шепнул ему на ухо Галерка. — Вот писку-то будет.
— Потоньше, Михаил Иванович, — посоветовала Надежда Константиновна, — пусть эти интеллектуалы взовьются в поднебесье…
Владимир Ильич представил оратора:
— Сегодня с рефератом о бакинских событиях и мусульмано-армянской резне в феврале нынешнего года выступит член Бакинского комитета РСДРП товарищ Южин…