— Правильно!
— Хватит!
— Долой фараонов! — раздавалось вокруг.
Васильев продолжал, не переводя дыхания. Он видел — собрание удалось. Радостно блестели глаза у Тимофея, он словно ожил, этот парень. Зорко глядел вокруг Василий, чтоб никто не посмел помешать оратору.
— Московские рабочие! Народ хочет свободы. Он ждет сигнала от вас — из самого сердца России. Ваша партия, партия рабочего класса, зовет вас к революции. Долой царское самодержавие! Да здравствует революция!
Наверное, никогда степенные монастырские стены не были свидетелями такого. Кто-то закричал «ура!», кто-то подхватил: «Да здравствует революция!» Заверещали полицейские свистки. Петр с Гришей опустили Южина на землю и обняли его, словно приготовились защищать. Хачатур уже тоже был рядом. Тимофей пожал Михаилу руку и восторженно закричал:
— Эх и здорово же! Ну спасибо, Михаил Иванович! А Ванюша вдруг вспомнил о своей гармони и что есть силы дернул мехи:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног…
И полетели, как огромная стая белых голубей, в воздух прокламации, и закричали горластые мальчишки:
— Читайте, читайте, читайте! Да здравствует революция!
Вдруг Южин почувствовал за спиной возню. Он обернулся и увидел: какой-то субъект пытается вырвать что-то из рук Василия.
— Что случилось?
— Шпион… Пока вы говорили, он все записывал. Я с него глаз не сводил.
Услышав это, Петр подошел к филеру. Удар — и тот свалился, даже не успев вскрикнуть.
— Погоди, — остановил Петра Хачатур. — Записная книжка уже у нас. Теперь еще кое-что поищем.
И он, пошарив у шпика по карманам, вытащил оттуда небольшой револьвер «бульдог». Выразительно посмотрев на Южина, мол, вот как мы научились добывать оружие, он поднял на ноги филера и, пронзительно свистнув, скомандовал:
— Ну-ка галопом беги, чтоб духу твоего не было! Да смотри не попадайся больше!
Разошлись только тогда, когда послышался цокот конной жандармерии. Михаил Иванович поблагодарил Тимофея, пожал руку гармонисту:
— Хорошо играешь. И поешь душевно.
Петр, Григорий и Хачатур не оставили Южина до тех пор, пока он не дошел до центра и не скрылся в тихом арбатском переулке.
К Васильеву Хачатур питал особое чувство и потому старался быть ближе к нему, выполнить любое его поручение.
Он-то и сообщил Михаилу Ивановичу, что рабочие Замоскворечья с завистью говорили нынче о том, какие молодцы, мол, эсеры: создали на заводе Гужона боевую дружину.
Васильева это сообщение немало удивило: о существовании такой дружины он ничего не знал. Скорее всего, это очередная авантюра эсеров. С их ультралевыми лозунгами Южин сталкивался уже не раз.
— Знаешь что, Хачатур, давай-ка завтра поедем на Гужон…
Завод Гужона, огромное литейное производство, далеко, совсем в другом конце Москвы, на Владимирке. Хачатура не удивило огромное скопление людей, собравшихся послушать Васильева. Рабочие тянулись к правде. Царское правительство, напуганное событиями 9 января, сделало попытку утихомирить народ «подарком» — созывом булыгинской думы. Важно было разъяснить рабочим, что этот «подарок» — очередной обман.
— Нет, — говорил Южин, — ничего нам не надо ни от царя, ни от тех, кто правит от его имени. Нам надо настоящее народное правление. Не хотим мы ни старого насилия, ни нового лицемерия. Только народное восстание может дать настоящую свободу и народное правление, К этому призываем вас мы, большевики.
— Почему это вы? А мы, эсеры? Разве не мы истинные друзья крестьянских масс?
Стоявший возле Южина Хачатур весь напрягся, точно готовился к прыжку. Михаил положил ему руку на плечо, не торопись, мол, всему свое время.
— Видите ли, — спокойно продолжал Южин, — свою преданность делу народа надо ведь еще доказать. Мы, большевики, призываем народ вооружиться, зовем его к восстанию.
— А мы вооружились! — гордо воскликнул все тот же эсер. — Наша дружина — это… это…
— Это миф, — закончил за него Михаил. — Эсеры вообще любят называть громкими словами всякий пустяк, который не стоит выеденного яйца.
Шум, который поднялся после этих слов, не дал Южину говорить. Человек пятнадцать парней без какой-либо команды, не слишком организованно подошли к трибуне. То ли раззадоренные словами оратора, то ли подстрекаемые кем-то, они вытащили из карманов ножи, кинжалы, преимущественно самодельные. Лишь три человека оказались обладателями огнестрельного оружия.
— И это вы называете вооруженной дружиной? Да вас иначе не назовешь, как банда! Вон ты, с кинжалом из театрального реквизита, — указал под общий хохот Михаил на молодого рабочего, принявшего воинственный вид, — ты со своим куском железа пойдешь против конного городового?
— Против конного не-е-е… — промычал парень.
— Ну вот, значит, противника выбирать себе будешь, чтоб и пешим был, и без оружия… Нечего сказать, герой…
Хачатур смеялся больше всех. Он видел, как нелепо выглядят эти вояки в глазах рабочих, и решил, что обязательно расскажет у себя в Замоскворечье обо всем, что видел и слышал.
— Нет, товарищи, не такое вооружение нам нужно. Рабочие люди обязаны наладить производство оружия настоящего, боевого, огнестрельного. Нам нужны винтовки, пистолеты, нам нужны пушки. Потому что вооружать мы будем не горстку людей, а народ, рабочий класс! Но и этого мало. Мы должны научиться владеть этим оружием. Рабочие Пресни ездят в леса, чтобы учиться стрелять, и вашему заводу не пристало хвастаться вот этой, с позволения сказать, дружиной. А чем вы хуже пресненцев? Разве вооруженное восстание народа не касается завода Гужона? Или вы доверите свою судьбу этой эсеровской компании?
Шум и возгласы убедили Хачатура: сила на стороне большевиков.
— Да здравствует всеобщая стачка! Да здравствует вооруженное восстание!
Домой шли с Хачатуром вместе. Парень был в восторге: ему казалось — нет на свете человека умнее и красноречивее, чем его бакинский друг.
— Здорово вы, Михаил Иванович, очень здорово! И где только слова у вас такие берутся?
— Слова? — спросил Южин. — Давай-ка присядем, Хачатур, я тебе прочитаю несколько слов. Слушай.
Михаил оглянулся, нет ли кого-нибудь вокруг. Шумели листвой деревья у Патриарших прудов.
— «Судьба русской революции зависит теперь от пролетариата… Только он может новым геройским усилием поднять массы, разъединить колеблющуюся армию, привлечь на свою сторону крестьянство и вооруженной рукой взять свободу для всего народа, раздавив без пощады врагов свободы…» Знаешь, кто это написал?
— Нет, — признался Хачатур.
— Ленин Владимир Ильич.
Стоял погожий сентябрьский день, когда Михаил вместе с Хачатуром направились на митинг железнодорожных рабочих. Это были дни, когда революционные события в Москве начали развиваться с новой силой. Вспыхнула всеобщая забастовка печатников; бастовало шесть тысяч типографских рабочих. Более десяти дней не выходили газеты в Москве, и градоначальник вынужден был разрешить типографским рабочим собираться в закрытом помещении для обсуждения своих дел.
В эти дни Васильев выполнял важные задания МКа он вместе с другими членами комитета выезжал на крупнейшие предприятия города, добиваясь того, чтобы забастовка охватила все рабочие районы.
В мастерских Брестской железной дороги в это время бастовало свыше тысячи рабочих.
Хачатур бывал уже на многих митингах и собраниях вместе с Южиным, и всякий раз убеждался в необходимости своего присутствия. Михаил Иванович, увлеченный работой, порой забывал об опасности.
Вот и сейчас они узнали, что мастерские оцеплены войсками.
— Вы не имеете права рисковать! Вам нужно уйти, — сказал Хачатур.
Михаил посмотрел на него сурово.
— Ни в коем случае! — решительно сказал он и обратился к железнодорожникам: — Товарищи! Вам нечего бояться ни жандармов, ни войск. Вы не одиноки в своей борьбе. Бастуют печатники и пекари, бастуют фабрики и заводы. Придет время, и солдаты, вчерашние рабочие и крестьяне, тоже встанут с нами в один ряд. Заливистые свистки заглушили речь Южина.
— Р-разойдись! — командовал казачий командир, сдерживая нетерпеливого коня. — Предупреждаю — мне приказано открыть огонь, если не прекратятся безобразия.
В том, что этот свирепый усач выполнит свою угрозу, сомнений не было. И все-таки отступать нельзя, теперь это понимал и Хачатур. Он только старался быть поближе к Южину, прийти к нему на помощь, если это потребуется.
Михаил продолжал, словно и не слыхал угрозы казачьего командира:
— Нас не испугают ни угрозы, ни пули. Да здравствует всеобщая стачка! Да здравствует всенародное восстание!
Выстрел взорвал воздух — командир стрелял вверх.
— Шашки наго-ло! — скомандовал он. Казаки устремились на железнодорожников.
— У кого есть оружие — ко мне, — кричал Южин, не сходя со своего места.
И вдруг он почувствовал, как что-то горячее и острое вонзилось в его плечо. Он оглянулся, инстинктивно схватил правой рукой пенсне, точно боялся, что оно может упасть.
— Михаил Иванович! — закричал Хачатур, увидев, что рассеченный рукав пальто Южина набухает кровью.
Казачья шашка задела плечо, вызвав обильное кровотечение. Хачатур в эти дни не уходил из квартиры Михаила Ивановича, ухаживал за ним, как самый близкий и преданный человек. Несколько раз заходил и Булгаков, приносил ему гостинец — вкусные картофельные оладьи, «деруны». Их готовила старшая дочь Михаила.
Поредела некогда большая булгаковская семья. Похоронил Михаил-большой жену, ушли на заработки сыновья.
— Да, — приговаривал Булгаков, — не пишут мои сыновья. Хорошо хоть через друзей вести от них получаю. Твои братья, Михаил Иванович, тоже, кажется, разлетелись…
Васильев редко делился с друзьями своим горем, своими бедами. Где сейчас Мария, в какой тюрьме, а может быть, ссылке? Сердце замирало, когда вспоминал он о жене…
Уже три месяца, как не посылает он денег матери: нет ее больше в живых. Надорвалась она на непосильной работе, а окончательно подкосило ее известие о гибели самого старшего — первенца ее. Чужие люди сообщили