Михаил начал писать статью, не зная еще, куда он ее пристроит. Но то, что писать нужно в газету не только легальную, но и популярную среди бакинцев — у него не было никаких сомнений. Была тому и причина: надо было дать о себе знать тем, кто им интересовался. Другой материал для газеты возник неожиданно; поводом послужили гастроли знаменитой актрисы Веры Федоровны Комиссаржевской. Михаил купил билеты на все спектакли и после первого же пришел в восторг.
Мария знала, как умеет ценить подлинно талантливое ее муж, но на этот раз она не разделяла его восторгов.
— Я понимаю, ей трудно: ведь пьеса-то плоха.
— Да, Маруськ, плоха. Но сколько драматизма у этой актрисы! Ей надобно Шекспира, Шиллера играть. Я непременно напишу о ней. Вот посмотрим еще две-три постановки, и непременно напишу…
Статьи появились почти одновременно в газете «Баку».
О чем только не писала эта газета: и о том, что дают сегодня в театре Тагиева, и о том, что генерал-губернатор посетил строительство новой городской бани, и о том, что предлагает покупателю парижский магазин готового платья на Кривой улице.
И вот среди всей этой городской смеси, под рубрикой «Театр и музыка», появилась статья «Сказка», подписанная «М. Васильев».
— «Люди — рабы, люди — идолопоклонники… Они слагают восторженные гимны в честь свободы и все-таки остаются жалкими рабами…»
Мария читала газету вслух и не могла скрыть гордости за своего мужа. Статью эту Михаил в рукописи ей не показал. «Прочтешь, если будет опубликована». И вот она читала.
— «Нельзя сказать, чтобы пьеса была вполне удачна и художественна: для этого она слишком тенденциозна…»
«Эта фраза специально для меня написана», — подумала Мария. Пьеса ей откровенно не нравилась.
— «Госпожа Комиссаржевская в роли Фанни Терен играла необыкновенно горячо и сильно…
Вообще, талантливой артистке наиболее удаются сильные драматические роли, требующие огромного нервного напряжения. И мы от души посоветовали бы ей выбирать исключительно такие роли…»
Васильев ждал, что скажет ему жена; она встала, подошла и нежно поцеловала в лоб.
— Все-таки ты молодчина. Когда-нибудь Комиссаржевская вспомнит Баку и твой дружеский совет.
Однажды в кабинет директора училища вошел высокий, изысканно одетый мужчина. Он попросил представить его учителю естествознания: ему очень понравилась рецензия в газете «Баку» на спектакль с участием госпожи Комиссаржевской.
— Небольшая, но со смыслом, не правда ли? — спросил он.
— О да, — ответил директор, не читавший рецензии. — Простите, а с кем имею честь?
— Заведующий строительством Баиловской электростанции.
— Сию минуточку, милостивый государь… Вера Федоровна Комиссаржевская… Как же-с. Всеобщая любимица. И сам губернатор… Как же-с. Так это наш Васильев писал? Приятно. Сию минуту.
Войдя, Васильев удивленно посмотрел на элегантного мужчину…
— Надеюсь, — сказал гость директору, — вы позволите нам с глазу на глаз… Благодарю. Вы очень любезны.
Растерянный директор вышел, приговаривая:
— Как вам будет угодно-с. Извольте-с. А гость встал и, протянув руку, сказал:
— Ну, здравствуйте, товарищ Васильев. Инженер Красин.
Имя Красина было хорошо известно Михаилу. Он знал и о том, что Леонид Борисович твердо стоит на позиции большевиков, на позиции Ленина. Собственно говоря, публикуя статью, давая о себе знать, Васильев почему-то втайне надеялся встретиться именно с Красиным.
Внешне Красин выглядел вполне респектабельно: и дорогой костюм, и твердый накрахмаленный воротник, и гордый, независимый вид… Но стоило заглянуть Красину в глаза, как тотчас ощущалось что-то озорное, решительное, задиристое… Чувствовалось, что он получал удовольствие от того, что выставил сейчас этого шаркуна-директора.
Михаил радостно, широко улыбнулся. Это же Красин, Красин! Крупный инженер-энергетик, активный деятель партии. После тюрьмы ему запретили жить в столицах, и вот — Баку, строительство электростанции на Баиловом мысу…
— Я рад, Леонид Борисович… Значит, вместе?
— Не совсем. Уезжаю приобретать типографское оборудование. И знаете, уважаемый рецензент, кто дал деньги? Вера Федоровна Комиссаржевская.
Увидев, что слова эти произвели должный эффект, Красин удовлетворенно улыбнулся.
— В ответ на букет красных роз — букет из червонцев… Недурно? И вся куча денег — за одно выступление перед городской знатью…
Он говорил легко, шутливо, и в глазах его горели все те же бесовские огоньки. И вдруг он посерьезнел.
— Пора включаться в работу, Михаил Иванович. Вы кооптированы в состав Бакинского комитета. В ближайшее время вас свяжут с Алешей Джапаридзе и Фиолетовым. Кто? Пока не знаю. Возможно, один из ваших юных друзей… Важно убедиться, что за вами нет слежки…
Оп вынул из кармана четки и начал быстро, привычно перебирать их. «А ведь он нервный», — подумал Михаил.
— Насколько мне известно, вы твердо стоите на позициях ЦК… — сказал Красин. — Всегда имейте в виду, что Ленин и ЦК — вот наш ориентир. Вы с этим согласны?
— Разумеется. Так и только так… Красин протянул руку.
— Что ж, попрощаемся. О нашем разговоре я сегодня же сообщу товарищам. Рад знакомству, почтенный поклонник Комиссаржевской. Скоро получите адреса. Или же ждите гостей к себе. Сожалею, что сам не смогу навестить вас…
Красин улыбнулся.
— Вы, кажется, приехали с женой. Передайте ей мой привет, впрочем, если сочтете нужным.
Васильев не рассказал Марии об этой встрече. Весь вечер они проговорили о рецензии, о вкусах, о вещах, ничего общего не имеющих с политикой.
— Эх, Маруськ… Что там рецензия… Ты скажи, почему заговор молчания по поводу фельетона? Ведь я рассчитывал на бурную реакцию. Даже в нашем реальном училище будто его и не читали…
Но Васильев ошибался, полагая, что фельетон «О человеческом счастье», напечатанный в той же газете, остался незамеченным. Его широко не обсуждали просто потому, что одним он показался слишком «философичным», другим — излишне смелым.
Не знал Васильев и о том, что в мужской классической гимназии имени Александра III газета передается из рук в руки, что гимназисты не просто читают ее, а изучают.
Разговор о фельетоне зашел во время урока литературы в шестом классе. Преподаватель Николай Терентьевич Улезко, маленький горбун с удивительно добрым детским лицом, светловолосый и светлоглазый, говорил всегда зажигательно и интересно. Его лекции гимназисты любили и, если кто-либо не выучил задание, он принимал это близко к сердцу и очень огорчался.
— Какой же я неуклюжий, — говорил он искренне, без тени кокетства, — даже к такому изумительному писателю не сумел вызвать у вас интереса, господа. Это ужасно.
Зато сами гимназисты надолго клеймили виновника званием тупицы. И до тех пор, пока он не получал у Николая Терентьевича «5», а было это не просто…
Любил Улезко задавать темы сочинений необычные, требующие самостоятельности мышления, знания исторических и литературных материалов. Тех, для кого Онегин был барчуком, а Ленский — жертвой социальной несправедливости, строго не судил, был снисходителен. Он не удивлялся, если героем сочинения становился Томас Мор или Лассаль, но и не выражал своих политических взглядов, как ни вызывали его на это гимназисты. Разговор сводился к литературным достоинствам того или иного сочинения, и уж тут Улезко был как рыба в воде.
Однажды он пришел на урок несколько более взволнованный, чем обычно. В руках учитель держал газету «Баку», и, хотя он ни разу не развернул ее, гимназисты поняли: фельетон Васильева прочитан… Ашот не удержался и спросил:
— Николай Терентьевич, что вы думаете о человеческом счастье?
Улезко не ответил. Он молча вынул из кармана записную книжку и, близоруко щурясь, прочитал:
— «Один в поле не воин». Так будет называться ваше следующее сочинение… Литературных примеров для этого сочинения предостаточно. А если кто-либо уж очень усердно читает газеты, можно и их использовать…
Ашот понял, что Николай Терентьевич своего мнения не выскажет: его больше интересует мнение гимназистов…
…Эту статью они читали еще третьего дня, в промозглый, дождливый декабрьский вечер. Был понедельник, и гимназисты не сговариваясь почти все до единого принесли с собой в класс воскресный выпуск газеты «Баку». Ашот был особенно горд: он не сомневался, что «М. Васильев» — это и есть его знакомый учитель из реального.
Ашот Каринян слыл среди шестиклассников вожаком. Поступил он в гимназию сравнительно легко, потому что был сыном врача — детям врачей и учителей отдавалось предпочтение. Ашот нравился товарищам своей начитанностью, веселым нравом и умением отличить среди преподавателей «своего» и «чужого».
Он тоже принес с собой газету и немало обрадовался, когда увидел, что статья заинтересовала весь класс.
— Читали, да? — спросил он возбужденно, точно сам был автором статьи.
Фельетон поправился всем. Но судили о нем по-разному.
— Интеллектуально, — говорили одни, — сразу видно ученого.
— При чем здесь ученый? Просто человек понимает, о чем пишет.
— И ловкий, заметьте. Остро написал, а пропустили в печать.
— Вот бы его к нам в гимназию… Поговорить бы… Эта мысль понравилась Анюту. Хотя осуществить ее
было не просто. Летом — другое дело. Собрались бы на сходку, как это часто делали гимназисты, где-нибудь в Арменикенте или на пустыре по дороге в Баладжары. Сейчас декабрь… Звать Васильева в гимназию — вряд ли пойдет…
…Они встретили его после уроков. Реальное училище помещалось недалеко от Парапета, вблизи гимназии.
— Здравствуйте, Михаил Иванович, мы к вам… Васильев осмотрел гимназистов, их было не менее десяти. Кто они, эти пареньки с едва пробивающимися усиками? Чем живут, чем интересуются? Он вспомнил свои гимназические годы в Пятигорске.
Ашот спросил, не согласится ли Михаил Иванович побеседовать с его товарищами.
— Отчего же, — ответил Васильев, — если вам это интересно…