Михаилу Ивановичу о смерти матери, приписав, что деньги, которые он посылал ей, пришлось отдать, чтоб похоронили ее по-хорошему, по-христиански. Когда доведется ему посидеть возле ее могилы…
Где-то еще один брат Михаила. Да где? И жив ли?
Об отце Михаил почти не вспоминал: не мог он простить ему изломанной жизни матери.
Уже через неделю после ранения Южин получил от Московского комитета новое важное поручение.
— Мы обязаны помочь молодежи пойти за рабочими, — говорил Марат.
Южин тоже понимал, насколько важно направить учащихся по революционному пути.
Молодежь он знал хорошо и верил в ее традиционную революционность. На его памяти были первые марксистские кружки рабочего толка в университете, он видел, как тянутся студенты к рабочим, он и сам именно среди рабочих впервые ощутил силу марксистских идей, Дважды был арестован — в девяносто шестом и девяносто девятом годах. Южин видел, как революционно настроены многие московские учебные заведения. Он написал от имени Российской социал-демократической рабочей партии листовку, которую так и озаглавил: «К учащейся молодежи».
Сколько статей, сколько листовок написано им, и всякий раз он волнуется, словно пишет впервые.
Листовка кончалась призывом к студентам Московского университета:
«Вы должны остаться в университете, превратив его в очаг революции. Вы должны объявить университет принадлежащим вам и его аудитории превратить в политическую школу. Довольно пассивных протестов! Теперь не время мирных манифестаций, пора сменить их открытыми действиями, открытым выступлением».
Васильев знал силу большевистских листовок и прокламаций, не раз проверял ее во время бакинских событий, помнил, как тянулись к этим маленьким листочкам бумаги рабочие, как остервенело искали их и уничтожали враги. Но он даже не мог предположить, что эта листовка так быстро найдет себе путь к сердцам студентов, что так ускорит она дальнейшие события.
В эти дни двери Московского университета были открыты для рабочих, в аудиториях проходили сходки и собрания. Неоднократно заседал здесь и Московский комитет РСДРП; в одной из университетских аудиторий объявил Марат о начале всеобщей забастовки, вошедшей в историю как знаменитая Октябрьская стачка.
После скучных, надоевших, тягучих профессорских лекций вдруг взорвались аудитории огненными речами, полными революционных лозунгов, остроумного красноречия и беспощадной, бескомпромиссной полемики. Задавали тон большевики, проводившие в здании на Моховой свои, рабочие собрания.
Забастовочное движение в Москве ширилось с каждым днем, и охранка принимала свои меры. Зубатов пустился на хитрость, пытаясь собрать не просто верных ему людей, но и, как он выражался, «народные силы». Охранка сколотила вокруг себя лишь самых отпетых головорезов — охотнорядских мясников да разного рода жуликов, которыми особенно славилась тогда Марьина роща.
Южин хорошо знал, для чего создала охранка «черную сотню». А разве резня в Баку не тот же бандитский, не единожды проверенный метод борьбы против революционно настроенных масс? Резня, погром, а следом за ними нападения на интеллигенцию, на революционно настроенных рабочих. Черносотенцы не раз пытались разгромить техническое училище, где находилась штаб-квартира большевиков.
Южин знал, как бороться с бандитами: черносотенное отребье особой храбростью не отличалось. И когда охотнорядцы напали на техническое училище, Михаил вывел им навстречу рабочую дружину. Нескольких выстрелов было достаточно, чтобы и след черносотенцев простыл…
Но была у него и еще одна встреча…
Михаил шел к центру города поздним вечером — заседание комитета закончилось в двенадцатом часу. Он думал о Марии. Скудные сведения доходили о ней до Москвы. Михаил, не зная подробностей, получил, однако, известие о том, что перевели ее вз Баку в тифлисскую тюрьму, а затем в крепость Каре…
Внезапно мысль оборвалась: Южина окликнули. В темной московской ночи, не освещенной ни одним уличным фонарем, этот оклик показался зловещим:
— Эй, подожди!..
Неподалеку, шагах в десяти, стояли какие-то люди, освещенные полосой света, падающего из приотворенной ставни. От них отделился человек в короткой теплой куртке и высоких купеческих сапогах. «Вроде приказчик, — подумал Южин, — видно, из охотнорядских».
Человек в куртке подошел поближе и грубо спросил!
— Ты откуда? Не из технического ли училища?
Что ответить? Хитрить? Вон их сколько… Теперь ясно; черносотенцы.
— А тебе какое дело? — так же грубо ответил Михаил.
— Забастовщик, значит? Ах ты, сволочь драная!
Эти слова как огнем обожгли Михаила. Он уже не думал о своей безопасности, о том, что случится дальше. Он нащупал и сжал в кармане браунинг.
Почувствовав опасность, черносотенец попытался схватить Южина за руку и истошно закричал:
— Забастовщик он! Бей его, ребята!
Но прежде чем орава головорезов приблизилась, Михаил ударил бандита браунингом по голове. Тот только охнул и повалился на тротуар, обхватив голову руками. «Ребята» почему-то не спешили на помощь своему дружку, да и Михаил не стал ждать — пустился что есть силы бежать в сторону центра. Завернув в какой-то переулок, оглянулся: погони не было. Он вытер пот со лба, передохнул и вдруг расхохотался — неожиданно для самого себя. Ему было радостно от ощущения победы — маленькой, не очень существенной, но все-таки победы. А впрочем, такой ли уж маленькой? Ведь не окажись у него в кармане браунинга, кто знает, чем бы закончилась эта ночная встреча в темном переулке.
Между тем черносотенцы все чаще и чаще наведывались к университетскому зданию. Слово «студентик» в их устах начало звучать и презрительно, и угрожающе: видимо, охранку не на шутку взволновало поведение молодежи.
Октябрь принес в Москву холода. Сначала они пришли в город северным, пронизывающим ветром, а затем осели на опавшей листве, на побелевших куполах и крышах, на покрытых утренним инеем бульварах. Люди начали одеваться потеплее. Студенты поверх своих форменных курток надевали шинели с блестящими пуговицами или просто пальто — так вольнее и незаметнее.
Однажды — было это в середине октября — Михаил шел мимо университета. Его внимание привлекло нагромождение различных предметов — столов, скамеек, стульев, досок, бог весть откуда оторванных. «Что за баррикады?» — удивился Южин, глядя, как плотно закупорены университетские ворота, и вдруг услышал:
— Товарищ Южин, скорее сюда, а то будет поздно. Голос раздавался оттуда, из-за баррикад, — кто-то из студентов узнал Михаила Ивановича.
В воротах появилась щель, и тотчас чья-то рука потянула Михаила к себе… Он даже не успел оглянуться, как очутился по ту сторону этого импровизированного заграждения.
— Что случилось? К чему эти баррикады? От кого вы заграждаетесь?
Ответы сыпались с такой же быстротой, как и вопросы. Юноши наперебой рассказывали Южину, что полиция и черносотенцы решили напасть на университет, что налет ожидается с часу на час и что студенты вместе с рабочими решили оборонять университет.
— А много вас здесь?
— Тысячи две…
— Оружие есть?
— На этот вопрос ответить оказалось труднее. У рабочих, конечно, кое-что есть — у кого браунинги, у кого ножи да кинжалы.
— А это чем не оружие? — сказал раскрасневшийся студент, указывая на камни, которыми вымощен был университетский двор. — При случае в каждую руку по булыжнику — уже четыре тысячи…
Южин понял, что попал он сюда удивительно вовремя. Нет, это не стихийное сопротивление врагу, это борьба, и он, Михаил, имеет отношение к революционному настроению этих парней. Но кто руководит ими сейчас, в эту ответственную минуту? Достаточно ли здесь рабочих, чтобы возглавить студенчество, да и действительно ли реальна угроза университету?
В аудиториях шли митинги, и люди на них были разные. Все ли они захотят ввязаться в вооруженную стычку с полицией?
— Кто-нибудь из партии социал-демократов здесь есть? — спросил Южин у молодого парня, по-видимому рабочего, которого товарищи называли Петром.
— Выступает один на митинге, Алексинский кажется. Вон в той аудитории.
Южин слушал Алексинского со смешанным чувством. Говорил оратор остроумно, ему много и часто аплодировали. Михаил не сомневался, что перед ним человек талантливый, яркий. И вместе с тем было в его речи что-то грубое, едкое, неприятное. Алексинский громил черносотенцев, не жалел уничтожающих эпитетов и сравнений. Был Алексинский чем-то похож на красивое суденышко, подброшенное могучей морской волной. Почему пришло в голову это сравнение, Южин не смог бы объяснить. Может быть, сыграло роль мнение Марата? Может быть…
Когда Алексинский закончил речь, Михаил подозвал его, поздоровался.
— Вы уверены, что университету грозит опасность? — спросил он.
— Конечно. Я не могу точно сказать, когда начнется нападение, но мне доподлинно известно, что полиция собирается закрыть университет, разогнать или арестовать студентов.
— Что ж, студентов в обиду не дадим, — твердо сказал Южин. — Теперь задача в одном: организоваться максимально. Во-первых, давайте посоветуем всем, кто желает, покинуть университет, пока это возможно… Во-вторых, нужно создать что-то похожее на штаб. Нельзя действовать по принципу «кто — в лес, кто — по дрова».
— Кажется, такой штаб уже есть, — нетвердо ответил Алексинский.
— Кажется? Нет уж, — решительно сказал Михаил, — очень прошу вас уточнить. Если есть, то назовем его революционным комитетом по обороне университета. Мы с вами войдем в него от имени МК. Если нет, этот комитет надо создать. Как вы думаете, надолго затянется эта оборона?
Алексинский неопределенно пожал плечами. Чувствовалось, что он не задумывался над этими вопросами. Движение студенчества не представлялось ему делом серьезным, требующим особой организации.
— Трудно сказать… И вообще, следует ли к этому относиться серьезно?
— В революцию не играют, — твердо сказал Михаил.