а», оказалось основательным. Узнал об этом и Ашот. Он примчался к Васильеву.
— Вы слыхали?
— Слыхал. Не беспокойся, Ашот. Билеты уже продаются. Наш новый пекарь оказался неплохим коммерсантом. Так что премьера состоится, и не далее как сегодня.
Хотя зал был переполнен, билеты все же оказались проданными не полностью. Городская знать не пожелала увеличивать доход в пользу больных и бедных. Она важно уселась в первом ряду, заняв эти места бесплатно — по праву сильных.
Спектакль шел долго, без малого четыре часа. Михаил Иванович и Ашот волновались, как дети. Ашот не выходил из-за кулис, а Южин поминутно поглядывал на Марию и по глазам ее определял, не слишком ли скучным выглядит это зрелище. Ему нравилась пьеса Найденова, но режиссером он был впервые в жизни. К тому же ставил спектакль он ровно столько времени, сколько потребовалось артистам, чтобы выучить роли.
В антракте он спрашивал у жены:
— Не очень скучно? Понятно, о чем речь? Хорошо слышно?
Мария не хотела расстраивать мужа. Увы, далеко не все было понятно. Артисты из Красного Яра не слишком четко произносили слова, иногда невпопад смеялись, а иногда слишком откровенно посматривали на суфлера. В конце спектакля зрители хлопали долго и громко. Когда занавес закрылся, Михаил Иванович поднялся на сцену.
— Я вас поздравляю, друзья. Судя по реакции зрителей, спектакль удался. Рад за вас, за ваш успех.
В это время его окликнули. Это был Кобельков.
— Не сейчас, Алексей Иванович. Завтра решим наши финансовые дела.
— Я не о том. Мне вас на минутку, Михаил Иванович.
Васильев отошел к Кобелькову, и Мария увидела, как побледнел ее муж.
— Что случилось, Миша? — спросила она, подойдя.
— Ничего, ничего, Мария. Пойдем домой, я провожу тебя.
— А потом?
— Извини, пожалуйста. У меня еще кое-какие дела.
Еще раньше заметил Южин, что Ванюши Банникова на спектакле нет. То ли отец не пустил, то ли парнишка сам решил не приходить, не терзать свою душу. Ванюша действительно на спектакль не пошел, а отправился к реке. Здесь, на причалившем к берегу пароходе, шумно развлекалась красноярская молодежь, та, которую спектакли не интересовали. На палубе были расставлены столики, между ними угодливо суетились официанты. Что-то дикое, нечеловеческое было в этом пьяном разгуле. Парни норовили задеть друг друга, толкнуть столик, картинно плюнуть на палубу.
Мысли Ванюши были далеко. Молчаливый и стеснительный, младший Банников сидел в сторонке, на корме.
И вдруг до него донесся женский крик.
— Помогите, ради бога, помогите! — неслось по палубе.
Ванюша, не помня себя, бросился на помощь…
— А тебе чего надо? Ишь, защитник выискался. Дай-ка этому сопляку по загривку…
Ваня почувствовал, как что-то тяжелое опустилось ему на голову и по лицу потекла липкая жидкость. Он очнулся через несколько секунд и увидел, что все вокруг смеются над ним, а пуще всех — здоровенный детина с бутылкой в руке.
— Что, замарался, защитничек? Ну-ка умойся, герой. Он схватил Ванюшу, поднял его и швырнул за борт… А к берегу уже бежали люди, что-то кричали, смеялись…
Придя в себя, Ваня увидел, что лежит в мокрой одежде на берегу, а рядом стоят пристав и отец. Парень, только что издевавшийся над ним, валяется у них в ногах.
— Клянусь — не знал… Не погубите хмельного. Грех попутал…
Он плакал, растирая по лицу слезы, и Ванюше вдруг стало стыдно за этого никчемного человека.
— Нет тебе моего прощения, — говорил Банников и вдруг, повернувшись к Ванюше, сказал: — А с тобой я дома поговорю. Фамилию Банниковых на посмешище выставил! У-у, глаза б мои тебя не видели…
Изнемогая от стыда, обиды и унижения, Ванюша с трудом поднялся и побрел домой.
Васильев писал об этой ужасной трагедии в газете «Астраханский листок»:
«В результате — страшная катастрофа. Молодое, чуткое самолюбие не выдержало жестокого испытания, и в тот же вечер во дворе своего дома почти на глазах семьи Ваня Банников выстрелил из револьвера себе в висок…»
Ашот, мягкая, отзывчивая душа, тяжело переживал гибель Ванюши, хотя друзьями и даже товарищами они не были.
— Как это ужасно! — говорил Ашот. — Ну что он им дался, такой безобидный, добрый…
— А доброта и безобидность обывателям поперек горла, — сказал Васильев с ненавистью. — Его обывателя сожрали.
С некоторых пор слово «обыватель» часто употреблял Михаил Иванович. И тогда, когда, измученный болезнью, задыхался, не будучи в состоянии что-либо делать, даже читать, он именовал себя обывателем. И тогда, когда на кого-либо сердился, он бранил его обывателем. И тогда, когда шутил, заявляя, что в их семье может родиться сын, дочь или обыватель.
Писал ли Васильев о библиотеке («очень много книг пропало — обыватели «зачитали»), о магазинах и покупателях («в карманах у обывателей царит унылая пустота»), о благотворительном спектакле («многие из обывателей предпочли посмотреть спектакль на генеральной репетиции… бесплатно»), он всегда выражал свое презрение к равнодушным, душой ожиревшим с их воинствующим бескультурьем.
Статьи о бедняках, как правило, в газету не попадали. Но однажды, получив очередную почту, он торжествующе воскликнул:
— Ну наконец-то! Я и не предполагал, что все дело в терминологии. Нужно, оказывается, бедняков именовать не пролетариями, а, предположим, мелкими ловцами рыбы. Вот тогда — пожалуйста, никакой политики!
«Грозному бедствию, сделавшемуся, кажется, нашей национальной особенностью, «истинно русскому» недороду, в наших краях соответствует не менее страшный но своим последствиям «недолов…» Собственно говоря, малый улов рыбы не имел бы слишком грозных последствий для ловцов, если бы они были более независимы от разных двуногих хищников…»
(В этом месте, неожиданно для Васильева, редакция сделала «спасительную» сноску: «И если бы не строили свое хозяйственное благополучие исключительно на лове рыбы…» Вот, оказывается, как спасаются от гнева сильных мира сего редакторы «Астраханского листка».)
«…Двуногих хищников — крупных предпринимателей, собственников промыслов, скупщиков и ростовщиков… Но в том-то и беда, что
Если ты имеешь много,
Так тебе еще дадут,
Если мало, то и это
Очень малое возьмут!»
Васильев удовлетворенно улыбнулся: это уже кое-что, если напечатали такое четверостишие.
Но его интересовало, как отнеслись в редакции к другой части его статьи, поняли ли ее суть, ее главную направленность.
«Имеющие много не перестают и при плохом улове увеличивать свои богатства, а имеющие мало теряют последнее достояние.
Старая, непрекращающаяся история! Местные хищники многоразличными путями эксплуатируют и обирают мелких ловцов…
Ясное дело, что для мелких ловцов необходимы прежде всего организации…»
Появление этой статьи взбодрило Михаила Ивановича. Он даже согласился на предложение Ашота съездить на рыбалку. Недалеко от Красного Яра, там, где сливаются Бузап с Ахтубой, говорят, великолепно ловится вобла.
Именно здесь, в утлой рыбацкой бударке, передал Ашот Михаилу Ивановичу старательно заклеенный конверт.
— Это вам. Почитайте.
Стоял весенний, на редкость погожий день. Легкий ветерок теребил речную гладь.
Михаил Иванович взял конверт, распечатал его, с каким-то особым уважением посмотрел на Ашота и прочитал:
«Наша типография, частная разумеется, нуждается в грамотных сотрудниках. Не соблаговолите ли, милостивый государь, сообщить нам о степени своей занятости по адресу: Астрахань, типография Апресяна»
Эта записка удивила бы Васильева, если б не подпись — Степан Шаумян…
— Он в Астрахани? — спросил Михаил Иванович.
— Да, его сослали сюда.
«Министерство внутренних дел. Департамент полиции. По особому отделу.
Начальнику Астраханского губернского жандармского управления,
В департаменте полиции получены сведения о том, что для партийных сношений в распоряжении членов организации социал-демократической рабочей партии имеется нижеследующий адрес:
«Астрахань, типография Апресяна, Степану Шаумяну».
Сообщая об изложенном, департамент полиции просит Ваше высокоблагородие выяснить возможно осторожно партийное значение указанного адреса и лица, проживающего по нему, и о последующем уведомить…»
Кобельков обиделся, когда узнал, что Южин с Ашотом были на рыбалке. Утешился он только тем, что без него так ничего и не поймали.
Алексей Иванович оказался отменным финансистом. Выручку от спектаклей он сдал Васильеву копейка в копейку, сам же принял участие в ее распределении. Он настаивал на том, чтобы о благотворительном спектакле кто-нибудь — Ашот или Михаил Иванович — написал в «Астраханский листок».
— Вы же не хуже этого N напишете, — сказал Кобельков, глядя на Южина.
— Действительно, неважно пишет N. А почему бы вам не взяться за это дело? Или вы и есть тот самый N?
И Южин угрожающе помахал Кобелькову пальцем.
Васильев давно уже собирался в Астрахань: ему необходимо было встретиться с Наримановым. А сейчас, после того как Ашот передал эту записку, Васильев твердо решил осуществить нелегкую для себя поездку. Нелегкую не потому, что далеко, а потому, что по-прежнему чувствовал себя скверно и к тому же не решался оставить Марию одну.
В Астрахань, под предлогом необходимости показаться знаменитому врачу, Васильев выехал вместе с Марией и Ашотом. Дул весенний морской ветер, соленый и резкий. Дыхание моря в этих местах ощущается всегда, словно борется оно за свое владычество со знойными суховеями. А по весне это дыхание особенно заметно.
Они шли на небольшом и шумном пароходишке, крикливо оповещавшем о себе на каждой версте пути. Мимо проплывали отощавшие за зиму деревья, редкие кустарники да изредка притулившиеся к реке рыбацкие поселки.
Михаилу Ивановичу дышалось на удивление легко, словно и не было проклятой чахотки. Мария не могла нарадоваться доброму настроению мужа, столь редкому в последнее время.