Примчавшийся в Совет Мицкевич был взволнован: дума решила дать бой Советам.
— Да расскажи толком, что произошло?
— Дума решила объявить себя центром всей городской власти. Журналист Диев прочитал телеграмму, что, мол, Керенский идет на Петроград, и подняли головы всякие чертковы…
— Так вот почему на Совете меньшевики кричали о том, что власти большевиков приходит конец, — зло заметил Южин.
Обыватель терялся. Кому же верить? За кем идти? Не прогадать бы…
Вот висит на стенке приказ большевиков: «Всем служащим в правительственных и общественных учреждениях оставаться на своих местах и беспрекословно подчиняться распоряжениям Саратовского Совета и его органов…»
Кажется, ясно сказано. Так нет же! Дума требует своего, и ее призыв висит на той же стенке: «Дума призывает всех солдат и офицеров, всех способных к ношению оружия рабочих и граждан явиться с оружием или без такового в здание городской думы…»
Так все-таки — оставаться на своих местах или явиться в думу? И сколько в думе может помещаться народу? А тут еще третье объявление:
«Для защиты революции и верховных прав народа все граждане города Саратова, способные носить оружие, все воинские части, солдаты и офицеры, не состоящие при частях, обязаны немедленно же явиться в городскую управу и предоставить себя в распоряжение Комитета спасения революции, образованного при городском самоуправлении».
Так кого же слушать?
Топуридзе не дремал. Он разослал телеграммы казачьим подразделениям, дислоцированным в Балашове, Ртищеве, Елани, Баланде, с требованием прибыть на станцию Разбойщина для подавления большевистской власти в Саратове. Диденко захватил военный склад и увез оттуда несколько сотен винтовок и патронов… На подступах к думе юнкера соорудили баррикады.
Начали поступать сведения, что контрреволюция задерживает членов Совета, арестовывает их.
— Как бы артиллеристы не подвели, — опасался Антонов, — ведь Неймиченко по старой памяти попытается привлечь их на свою сторону. Ты бы съездил туда, Михаил.
На площади возле артиллерийских казарм шел митинг. Понтрягин и Неймиченко, артиллерийские офицеры, считали себя здесь почти дома. Они поочередно вскакивали на бочку, служившую трибуной, стараясь не допустить туда старого унтер-офицера Шелухина, большевика преданного и честного.
— Что здесь происходит? — спросил Южин у Шелухина.
— Да вот, агитируют краснобаи, — развел тот руками.
Артиллеристы, до сих пор молча слушавшие офицеров, оживились, увидев Михаила Ивановича.
— А, товарищ Южин, давай сюда!
— Скажи речь, Михаил Иванович!
— Не надо агитаторов!
— Ты бы про землю лучше.
Михаил Иванович попросил Понтрягина посторониться и влез на импровизированную трибуну. Он рассказал о положении в Петрограде, в Саратове, о том, что Топуридзе вызвал казаков, а сам вместе с другими контрреволюционными элементами засел в думе, превратив ее в оплот борьбы против Советов. Они хотят крови, они жаждут боя.
— Я обращаюсь к вам, мои товарищи. Пойдете ли вы против нас? Эти господа, не успевшие еще снять с себя офицерских погон, уже от вашего имени заверили думу, что вы будете стрелять в рабочих и солдат. Так ли это? Пойдете ли вы против своих товарищей и братьев?
— Не-ет…
— Не пойдем!
Среди офицеров послышался шум.
— Не давайте ему говорить!
— Арестовать его…
— Стреляйте…
— Не надо, вы погубите всех нас…
Солдаты схватились за винтовки, и офицеры тотчас замолчали. А Южин продолжал:
— Будете ли вы бороться за революцию вместе с нами, товарищи артиллеристы?
И громкий, не оставляющий сомнения ответ заглушил возмущенные голоса офицеров. Бравое солдатское «ура!» звучало убедительно и клятвенно, когда Южин уезжал из артиллерийских казарм.
Кровь все же пролилась…
Не желая боя, еще веря в то, что эсеры и меньшевики не утратили здравого смысла, Антонов и Южин предложили в исполкоме порешить дело миром.
— Потребуем от них сдачи. Они теперь сами видят, что дело пахнет не игрой и не шуткой.
Да, это была уже не игра. Красногвардейцы соорудили свои баррикады, артиллеристы направили орудия на здание думы. В распоряжении контрреволюционеров были винтовки, баррикады из мешков с фруктами да тысячи три всякого рода лавочников, юнкеров, гимназистов во главе с офицерами. На колокольне церкви архангела Михаила, расположенной возле думы, они установили пулемет.
Переговоры о сдаче вели Антонов и Южин, но думцы тянули время.
— Известно, что тянут. Ждут казаков, — сказал Антонов.
— Вот и телеграмма перехвачена от атамана оренбургской дивизии: «Взять Саратов в 24 часа и ликвидировать большевиков, восстановив законную власть», — прочитал Щербаков.
Это был стройный, подтянутый, с сурово сдвинутыми бровями офицер. Губы его были плотно сжаты, — видно, человек собранный и решительный. Южин подумал об этом по-своему: «Упрям: такой не сдастся».
— У вас все в порядке? — спросил Антонов Щербакова.
— Так точно, — по-военному ответил начальник гарнизона, — совместно с красногвардейцами блокировали думу и казаков встретим, если потребуется… Разрешите идти?
— Погодите, — ответил Южин. — Я прошу членов комитета, пока мы ведем переговоры, побывать на заводах. Рабочие должны быть готовы к сражению. Надо помочь вам и товарищу Федорову. Кирилл, — обратился Васильев к Плаксину, — надо пойти на завод «Жесть», Сможешь?
Плаксин кивнул и тотчас вышел.
Умчался к железнодорожникам Ковылкин, ушел в типографию Марциновский.
— Ну, а теперь пора кончать с этими.
Южин снял телефонную трубку и вызвал думу. К телефону подошел все тот же Александр Минин.
— Вот что, господа, если вы не потеряли здравого смысла, бросьте эту канитель, немедленно присылайте своих уполномоченных для переговоров. Надвигается ночь, и любая случайность может заставить заговорить винтовки и орудия. На казаков не надейтесь — они не успеют, да и мы приняли свои меры. Телеграмма Топуридзе и ответ атамана нам известны. Так что не теряйте времени.
Делегация все-таки прибыла; привел ее в Совет лидер эсеров Минин. Антонов тут же набросал текст условий: полная сдача оружия с гарантией неприкосновенности всех сдавших оружие; роспуск военных организаций, штаба и комитета при думе; никаких противодействий мерам и распоряжениям Совета…
Минин тянул. Скрипучим, обиженным голосом он спорил, требовал, возмущался.
В это время вошел Щербаков. Вид у него был не то чтобы растерянный, но изрядно встревоженный.
— Дума начала боевые действия. На Валовой улице стрельба. Есть раненые. Если дума не прекратит огонь, я начну артиллерийский обстрел.
Южин посмотрел на Щербакова — этот не поколеблется. Военная косточка. Обстрел думы, а там рядом — дом на углу Приютской, там Маруськ, Валюша… Хотелось крикнуть: нет, только не это! Но он перевел взгляд на Минина.
— Десять минут вам на размышление. Или вы подписываете условия сдачи, или убирайтесь вой. А мы уж будем знать, что делать.
Эсеры соглашаются и уходят в думу вместе с Антоновым и другими товарищами, которые должны сообщить думцам об условиях сдачи.
Южин на секунду отозвал Минина в сторону.
— Антонов идет под вашу личную ответственность. Понятно?
Как только эсеровская делегация покинула здание, Васильев принялся за воззвание к населению: надо было незамедлительно успокоить людей, не дать вспыхнуть панике.
«Товарищи и граждане! — писал Южин. — Свершилось страшное. Кровь пролилась. Спокойствие, товарищи и граждане! Вся власть в руках рабочих и солдатских депутатов…»
А у самого нет спокойствия на душе. Где Антонов? По телефону сообщили, что из думы он уже ушел, а в Совет не прибыл. А тут еще жена кадета Никонова бьется в истерике:
— Умоляю, не стреляйте — там дети…
— Какие дети?
— Гимназисты. Они поддались агитации эсеров. Они там…
Дети! Где Валюша? Что с Марией? Ведь они в самом пекле…
Мария о себе не думала — нужно было спасать девочку.
— Я сама спрячу Валюшу, — вызвалась Таня.
— Да ведь опасно. Юнкера вокруг…
— Ничего, Мария Андреевна. Я ее к знакомым: они у Волги живут. Только бы выбраться…
Мария понимала, что это риск. Но и оставаться в квартире под постоянной угрозой артиллерийского обстрела было бессмысленно.
— Иди, Танюша, иди… Оденьтесь потеплее…
Когда Таня возвратилась, Марии Андреевны дома не было. Испуганные соседи сообщили, что ее увели какие-то солдаты с винтовками.
— Видать, знали, кто такая Мария Андреевна, потому что кричали на нее да всякими словами обзывали.
— Да как же так? Ведь Мария Андреевна мне родная. Как же я в глаза Михаилу Ивановичу посмотрю? Что делать?
Таня выбежала на улицу. Угол Московской и Приютской как будто ощетинился: и баррикады, и штыки юнкеров. Странно, Таня почему-то не замечала этого, когда бежала с Валюшей. А теперь огляделась, и вдруг стало жутко, почувствовала холод.
Она повернула в сторону Волги. Вооруженные юнкера вели к реке какого-то мужчину. Уж не туда ли и Марию Андреевну? Вдруг — бах-бах!
— Ложись, девчонка!
Стреляли по думе… Стреляли из орудий…
Но Таня, не помня себя, продолжала бежать…
Южину было ясно, что прекратить обстрел думы будет нелегко: разъяренные гибелью своих товарищей артиллеристы не подчинились приказу и решили штурмом взять думу… Особенно возмущал их юнкер-пулеметчик, который вел огонь с колокольни церкви.
За Южиным прислали автомобиль — нужно ехать к пушкарям. Как разговаривать с солдатами, если юнкера не прекращают вести огонь?
— Солдаты! Товарищи! — выкрикнул Южин. — Не забывайте, что там, в думе, сейчас не только враги наши, но и простые обманутые люди. Там дети! Глупые мальчишки-гимназисты! Неужели вы способны открыть по ним огонь? Вы меня знаете. И я говорю вам: не стреляйте! Если это произойдет, я сам пойду туда. Тогда стреляйте в меня.
Артиллеристы знали: этот слов на ветер не бросает.
— Ладно, — сказал усатый фельдфебель, — будь по-твоему. Но если через двадцать минут они не сдадутся, разнесем думу — это я тоже тебе обещаю.