Мы работали, пытаясь защитить свое жилище, и мы защитили его.
Дождь все лил и лил, ревел ветер, превращая во вспаханное поле старый лес, гром перестал даже отвлекать, и все посторонние звуки превратились в обыкновенный фон, на который просто не обращаешь внимания.
Град выбил стекла еще в двух окнах. Молния попала в трубу, оставив от нее одни воспоминания. Мы лишились всех навесов и туалета во дворе. Кроме окон дом потерял часть крыши – сила стихии легко оторвала и воткнула в мягкую, превратившуюся в грязь, землю несколько листов шифера. Ветер разбросал по всему двору доски, дрова и все, что было не закреплено или закреплено плохо. Впрочем, он разбросал по двору все, что счел нужным разбросать. Только забор незыблемо стоял на пути урагана на своем прежнем месте, гневно скрипя досками и слушая бессильный вой соперника, раз за разом разбивавшегося о его деревянную твердь.
Несмотря на усталость, вездесущие сырость, пронизывающий холод и желание поспать, мучившее нас уже четвертые сутки, мы работали: забивали досками окна, пытались залатать крышу, пытались топить камин и печь. Когда в дом или где‑то рядом била молния и вспыхивал огонь, мы становились пожарной командой и бились не на жизнь, а на смерть. Я уже не говорю про то, что мы успевали убрать воду не только из жилых помещений, но и из подвала, успевали покормить живность, а также сделать прочие дела, которыми полон любой день.
Отсутствие трубы, слава Богу, не помешало камину и печи гореть. Они превратились в бесконечный конвейер по просушке одежды…
Зачастую мы не могли ждать, пока высохнут мокрые куртка или, скажем, штаны и одевались в еще сырую, но теплую «обновку». Дом стал похож на кухню коммунальной квартиры, где во всех углах что‑то сушилось или просто висело, роняя капли и ожидая своей очереди.
Мы не знали, в какой момент случится следующее происшествие. Мы ждали, и напряжение съедало наши нервы, как пламя свечной фитиль – медленно, но верно. В такие моменты кажется, что целую вечность тащится секундная стрелка по циферблату, а когда что‑то случается, времени не хватает даже на лишнее движение.
Мы молчали – слова отнимали силы, да и попросту стали не нужны, а где без них было не обойтись, обходились четкими короткими командами. Мы быстро научились понимать друг друга с полуслова и слушать того, кто быстрее ориентировался в происходящей ситуации.
Мы не думали.
Мысли характерны для овец, а мы были людьми. Мы были разумными людьми. Мы знали все, мы осознавали все. Там где есть смерть – нет мыслей.
Мы не думали.
На пятые сутки я перестал понимать, где реальность, а где вымысел, тело перешло в автоматический режим.
Мозг жаждет сна.
Мозг спит.
Мозг ждет команду «К бою».
— К БОЮ!!!!!!!!!
Мозг мгновенно просыпается и посылает команды телу. Телу, которое спит, телу которое, получив порцию адреналина, просыпается в центре боя на войне. Телу, которое побеждает все, несмотря на потери, телу, которое умрет только после окончательной победы.
Мозг – простой инструмент. Такой же, как руки или ноги…
На шестой день в доме отсутствовали стекла почти во всех окнах – почти во всех, кроме трех, защищенных ставнями; было грязно, под ногами хлюпала вода и было ужасно холодно.
Дом перестал быть защитой, он требовал основательного ремонта и серьезной уборки. Жить в доме теперь стало возможным только в одной комнате.
Слава Богу, утром седьмого дня буря закончилась.
Пошел снег.
Туманным взглядом я оглядел двор, шатаясь, прошел по комнатам, подмигнул ввалившимся глазом, с черным мешком под ним, Татьяне, что‑то неразборчиво хрюкнул Михаилу.
Мы выиграли бой. Никому ничего не угрожает. Теперь можно умирать со спокойной совестью и чистым сердцем. Ресурс организма иссяк. Тело мгновенно превратилось в одну сплошную рану. Адским пламенем зажглись и заболели ожоги. Взорвались, превратившись в подушки для иголок, натруженные промерзшие мышцы. Я почувствовал, как мясо отстает от костей в тех местах, где куски льда немилосердно били мою плоть. Адреналина бы в сердце… Кубиков тыщу… Картинка стала мутной, затем и вовсе поплыла. Ноги задрожали. Волна слабости пробежала по телу. Колени подкосились. Мое тело плашмя, лицом вниз, рухнуло на постель.
Это смерть?
Глава 20
Я открыл глаза. Сделал глубокий вдох. Сыро. Холодно. Больно. Откинув одеяло, окунулся в волну бодрящей свежести, безвозвратно смывшей с меня остатки сонливости.
Как иногда не хочется просыпаться, еще чуть–чуть полежать, поплотнее закутавшись в одеяло и, нежно обхватив руками мягкую подушку, пытаться досмотреть последний, вот–вот готовый раствориться в тумане сознания, сон.
Чтобы повторить картину приятного пробуждения из какого‑нибудь фильма, где герой просыпается и попадает в Рай, не хватало только кота, играющего с бабочкой в теплых лучах солнца, видимых в легкой пыли, прекрасной полуобнаженной девушки и столь же прекрасных яств. Но…
В комнате больше никого не было. Рядом на стуле висела сухая и, казалось, теплая форма, а желудок недовольно урчал, требуя пищи. Я осмотрелся по сторонам и только сейчас заметил, что из одежды на мне одни трусы.
Я оделся, нащупал под кроватью берцы, обулся.
— Так, куда это, интересно, все подевались? – я потянулся, мои кости хрустнули, по телу пробежала теплая приятная волна слабости. – Славно я вздремнул.
В доме было чисто, все стояло на своих местах. На мгновение, пока не увидел забитое досками окно кухни, мне показалось, что все произошедшее – кошмарный сон.
Как же мне надоела эта смесь реальных и кажущихся событий! Как иногда хочется, чтобы жизнь текла ровно, день шел за днем, повторяя предыдущий, превращаясь в бесконечный цикл недель, месяцев, лет… В мыслях крутилась какая‑то песня Виктора Цоя, ее слова все никак не хотели приобретать четкость и, еще немного покрутившись на языке, вовсе исчезли. Ну что же, нет песни, значит, не сбыться мечте идиота – вернуться к прежней вольготной жизни. Да и хотел ли бы я, чтобы все встало на свои места и оказалось дурным сном? В который же раз я задавал себе этот вопрос? И почему все время мой ответ оказывался таким же, как и прежде… Почему я все время отвечаю «НЕТ», вне зависимости от окружающих условий?
Вы помните, сколько вам лет? Только откровенно: цифра сразу пришла к вам, или процесс занял некоторое время – вы начали считать? Видимо потому, что в те свои двадцать, когда я впервые обратил на эту мелочь внимание, когда я начал считать, сколько мне лет, я понял, что желаю, чтобы мир изменился до неузнаваемости. Тогда я загадал желание и щелкнул пальцами. И вот мир изменился. Изменился именно до неузнаваемости. И забрал меня с собой. Этого ли я хотел тогда? И этого тоже. Только со временем романтика переходит на второй план, ее место занимает суровая, с ледяным отблеском стали, действительность. А в ней выживают сильнейшие или очень простые люди, а попросту – дураки. Остальные существуют где‑то рядом, иногда легонько касаясь, иногда прилегая вплотную к арене жизни, молча, боясь произнести даже самый тихий звук, наблюдая чужую битву, частью которой давно стали сами. Битву, в которой давно погибли. Но эти павшие не смотрят на действие глазами мертвеца, в мгновение познавшего мудрость мироздания. Смотрят они другими глазами, такими, какими мог бы обладать простой мертвый, разлагающийся и бездумный кусок мяса.
— Бррррр! – глаза мои ослепли от яркого солнечного света, шедшего со всех сторон, свежий морозный воздух ударил в лицо, холод проник сквозь ткань одежды и начал легонько кусаться. Мысли мгновенно превратились в пар и разбежались красивыми зимними узорами по стеклу моего внутреннего «Я». Дверь во двор отворилась настежь, хлопнув по стенке, и я окончательно проснулся.
На улице стоял обыкновенный морозный солнечный зимний день, все вокруг было покрыто толстым серебряным покрывалом из снега. Дедушка Мороз от всей души одарил бесценным богатством наш маленький мирок.
— Спасибо, Дедушка! – я спустился с крыльца, присел, набрал полные ладони ледяного серебра, прижал к лицу и, дождавшись, пока мороз начнет колоть щеки, а вода побежит по бороде и рукам, довольно фыркнул, встал на колени и повторил всю операцию заново. Руки быстро загудели, стали розовыми и горячими, пестрыми от проступивших белых биоактивных точек. Я быстро разделся до пояса и плюхнулся в снег. Ощущения – не передать! Прямо скажу – это как на крещенские морозы в прорубь окунуться. Осыпав себя снегом, я начал растираться.
— Какие люди!!! Проснулся! – Татьяна стояла и улыбалась «от уха до уха».
— Доброе утро! – Михаил хитро смотрел на меня.
— Что? Что‑то не так? Я вам, как доктор, рекомендую…
— Все так, просто ты спал четверо суток. Я, например, «отрубился» сразу за тобой, но только на пару дней. Да и раны на тебе быстро заживают.
Я посмотрел на руки и действительно, ожогов не было и в помине, только красные гладкие пятна, грозившие остаться как минимум на полгода или год, напоминали о волдырях. Еще они немного чесались, но не будем об этом. Я же не дерматолог, чтобы часами рассказывать, как, что, где и у кого чешется.
— Как дела на фронте? Что сделано, что нет? Ну и холодина, – теперь наступила моя очередь улыбаться.
— Все нормально, я все починил… — Михаил сделал паузу. — Есть проблема с окнами: у нас нет стекол, а мы с тобой делали все наспех, так что дом сейчас похож на холодильник. Пока кое‑как утеплили тем, что было под рукой. Есть какие‑нибудь идеи на этот счет? – он показал на забитое наспех окно, из которого торчали какие‑то тряпки.
— Есть. Но сначала я бы хотел что‑нибудь съесть. Давайте нажарим картошки и сделаем хорошего чайку. Надеюсь, вы не против? – хитрый и довольный взгляд выдавал меня с потрохами. – Сначала еда, потом все остальное и никак иначе. Вы не можете не согласиться!
— Я против! – Татьяна хитро улыбалась. – Уже все давно готово, второй раз готовить не буду! Иди на кухню, соня, – слово «соня» было сказано как‑то ласково, с какой‑то душевной теплотой и заботой. Мне стало очень приятно, я улыбнулся и пошел в дом кушать.