Добрая по природному устройству Элен уже забыла про свое недавнее раздражение, глядела на хрупкую Кэти с почти материнским сочувствием и одновременно прикидывала, нет ли среди знакомых Васечки подходящего холостяка или хоть нестарого вдовца, который сумеет составить Кэтино счастье.
– С Софи все очень нехорошо, Кэти! – наконец вздохнула она и тут же сама слегка побледнела, по-видимому, впервые произнеся вслух то, что ее мучило.
– Что ж? Что?! Говори яснее! Она тебе рассказала? Откуда ты знаешь? Она с Тумановым…
– Я ничего толком не знаю. Она не станет мне врать, но вполне может умолчать о чем-то, чтоб не расстраивать и всякое такое… Но есть знаки!
– Какие? – Кэти оттолкнулась руками от подоконника и подалась вперед.
– Такие. Боюсь, ты не поймешь, но я знаю Софи с детства и… Ей всегда претило всяческое рукоделие. Голова – вот что у нее работает превыше всяческих похвал. Всего один раз на моей памяти она по собственной воле рисовала картинки и вышивала монограммы на платках. Это было в пору ее увлечения Сержем Дубравиным. Вскоре за тем она уехала в Сибирь…
– А теперь?! – ахнула Кэти.
– Теперь она собственноручно расписывает орнаментом цветочные горшки в Тумановских покоях. Это…
– Да-а… – протянула Кэти, соглашаясь.
– Я не могу сидеть здесь и ждать, чем все кончится! – Элен внезапно и резко поднялась с кресла. Мопс, дремавший возле ее ног, поднял шоколадную морду, и неодобрительно тявкнул. – Если я действительно люблю Софи, значит, я должна что-то для нее сделать!
– Но что же ты можешь сделать, душечка Элен, – резонно возразила Кэти. – Если она сама так захотела!
– Коли вправду любишь, всегда можно что-то сделать! – решительно сказала Элен. – Искать отговорки и трусить – это малодушно. Я не стану.
Кэти смотрела на молодую женщину с жадным любопытством.
Иосиф и Туманов с трудом пробирались через зал. Нелетяга высоко поднимал ноги, смотрел с искренним удивлением. Около десятка людей что-то сколачивали, обклеивали, кроили из развернутых на полу штук сатина и шелка. У высокого окна совсем молодой человек с нежным рыжеватым пушком на бледных щеках помешивал что-то в большом чане. Время от времени он доставал из кармана пробирку, заткнутую резиновой пробкой, и разглядывал ее на свет. Иосиф остановился, с внимательным интересом оглядел юношу.
– Кто таков? – спросил он у Туманова.
– Брось теперь! – поморщился Туманов. – Не до тебя… Химик! Химик он из Университета. И все дела.
– Ладно, химик, – примирительно сказал Иосиф. – Я, между прочим, так и подумал. Химия, как наука о превращениях наличных в природе веществ, всегда меня интересовала преизрядно. Еще в алхимическом трактате Константина Скримулта, который некоторые датируют концом четырнадцатого, а некоторые пятнадцатым веком…
– Кончай, Иосиф! – предупреждающе пророкотал Туманов.
– Уже. Но где ж мы говорить будем? В ресторане, я видал, тоже полный разор. А к тебе я не пойду. У меня там сразу мозги скукоживаются и начинается меланхолия. Да и сидеть там негде. Только на кровати, а от этого, ты знаешь, я всегда неуместно возбуждаюсь…
– Ничо! Теперь пойдешь. И мозги целы останутся, и где сидеть, отыщем… Пока ты свое расследование вел, я тоже без дела не сидел.
– Ну-у…
– А еще-то что-нибудь сказать можешь? – настойчиво спросил Туманов, положив руку на тощее плечо Иосифа, разглядывающего обновленный интерьер.
– Я должен теперь дать оценку?
– Да что вы все, в самом деле! – разозлился Туманов. – Кого ж мне спросить, как не тебя? Не Мартынова же с подъезда звать?
– Изволь. Это в любом случае лучше, чем то, что было. Хотя и очень не похоже на тебя. Я бы сказал, просто-таки перпендикулярно тебе, если ты позволишь мне выражаться в алгебраических терминах и не озлишься на упоминание царицы наук также, как только что озлился на безвинную химию. Кто это сотворил?
– Софья. Софья Павловна Домогатская. Ты с ней знаком.
– Однако, Михаил…
– Что ты хочешь сказать?
– Ничего. Я абсолютно ничего не хочу говорить по этому поводу. Ты сам меня вынуждаешь. Я пришел говорить абсолютно о другом.
– Говори же. Садись куда хочешь и говори. Что тебе дать выпить? Или поесть?
– Того и другого. На закуску я бы предпочел мясо. Его нынче нигде толком не сыщешь.
– Так пост же… – равнодушно напомнил Туманов.
– Вот именно, – согласился Иосиф, уселся в кресло, обитое серой кожей, и закинул ноги на низкий столик. – Значит, мясо. Распорядись… И один вопрос, коли уж так: как ты себя теперь здесь чувствуешь?
– Щекотно.
– ?!
– Иногда кажется, что на мне пробиваются не то веточки, не то корешки. Как будто я прямо сейчас превращусь в дерево или заколошусь, или врасту где-нибудь, или еще чего в том же роде. Бывает, вроде, и хочется даже… Спасаюсь, гляжу на картинку, где эти дерутся…
– А! Бедняга Парсифаль!
– Почему бедняга? Что не сумел эту чашку удержать? Как ее там?
– Грааль? Нет. Грааль – это всего лишь символ. Печальный символ самоактуализации этого мира. Обрести его в личное или даже в коллективное пользование нельзя по определению. А бедняга он потому, что так и не сумел разгадать свою истинную природу и примириться с ней. Как я его понимаю!
– Зато я не понимаю ни хрена! Рассказывай, наконец, по делу!
– Как будто это я тебя все время отвлекаю! Это я, видите ли, пригласил в игорный дом всяких химиков, и устроил из своих комнат грядку со шпинатом! – картинно обиделся Иосиф, явно напрашиваясь на утешения и извинения. Утешения воспоследовали в виде огромного дымящегося и исходящего соком куска жаркого, переложенного тушеным картофелем, золотистыми пикулями и свежей петрушкой.
Утолив первый голод и отхлебнув вина, Нелетяга аккуратно вытер пальцы и рот салфеткой и приступил к рассказу.
– Сейчас ты будешь смеяться, мой герцог. Но это будет, уверяю тебя, горький смех. В прошлый раз мы насчитали шестерых информированных и вроде бы первично заинтересованных лиц. Простая задача: найти того, чьи деловые или уж личные интересы так или иначе пересеклись с твоими – и злоумышленник у нас в руках. За истекшее время я более-менее проверил всех…
– И что ж? – не сдержался Туманов.
– Пожалуй что, старая баронесса Шталь тут не причем. На первый, да и на второй взгляд не просматривается абсолютно никаких причин, зачем ей тебя изводить и желать тебе гибели или иных неприятностей. Ты, кажется, говорил, что никогда не пересекался делами с ее вторым покойным мужем, бароном?
– Если только по мелочи. Ничего крупного не было. Я бы запомнил.
– Значит, баронессу можно исключить. Все остальные участники давнего гадания – ВСЕ! Слышишь, Туманов? – имеют те или иные причины тебя ненавидеть и желать тебе всего самого нехорошего.
– Ух ты! Я где-то даже польщен. Расскажи поподробней.
– Начну с самого очевидного. Я отыскал деревню и имение, в которой, по всей видимости, держали в плену девицу Домогатскую…
– Ну! – вскричал Туманов, отставил бутылку, из которой прихлебывал вино и возбужденно ударил кулаком по ладони. – Молодец, Иосиф! Стало быть, мы уже сейчас все знаем!
– Погоди. Дослушай. Деревня называется Турьево, расположена недалеко от Любани. Для верности следовало бы свозить туда Софью Павловну, но есть факты, которые позволяют не подвергать ее нервы такому испытанию…
– Что за факты?
– Имение, расположенное в полутора верстах от деревни, зовется Ряжские Пруды, и является старым родовым гнездом дворянского рода Ряжских…
– Константин!
– Истинно так. После кончины почтенного батюшки, Николая Вениаминовича Ряжского, имением совместно владеют его дети – Мария Николаевна Помигина (в девичестве Ряжская) и Константин Николаевич Ряжский, наш с тобой фигурант и знакомец. Мария Николаевна по слабости здоровья почти непрерывно живет в Италии, за границей, следовательно, в имении и вообще в Петербурге не появляется. Сам Константин Николаевич так же предпочитает свободное от трудов время проводить не в деревенской глуши, а в более цивилизованных местах, вроде той же Италии, куда он регулярно ездит повидаться с сестрой (по слухам, они очень дружны с детства), крымских или германских курортов. Имение полу заброшено, однако продавать его он не собирается, возможно, из каких-то сентиментальных соображений. Последний раз его видели в родовом гнезде прошлой весной, когда он с друзьями приезжал, чтобы поохотиться на уток и половить налимов в речке Ряжке.
– Но как же тогда?…
– Неизвестно. Есть несколько гипотез. Во-первых, Константин Ряжский мог побывать в своем имении инкогнито. Во-вторых, мог специально проинструктировать слуг (их там всего четверо, все – немолоды) о том, что говорить, если кто-то будет его посещениями интересоваться. И, наконец, третья гипотеза: кто-то другой специально подставляет Ряжского, как объект возможного расследования. Здесь надо учитывать и то, что побег бодрой девицы Домогатской, по-видимому, все же не планировался. Следовательно, по первоначальному плану она вовсе не должна была узнать, где именно находилась в плену. В свете этого третья гипотеза выглядит, на первый взгляд, слишком сложной и изощренной. Но, поскольку мы пока не знаем наверняка, с кем именно имеем дело, я бы не сбрасывал ее со счетов… Итак, родовое имение Ряжские Пруды. Что у нас еще есть за Ряжского? Не так уж и мало. Еще с твоих слов я понял, что пересечение ваших деловых интересов несомненно. Теперь, наверное, стоит вслух озвучить масштаб, – Туманов кивнул. – Игорный дом под названием «Золотой Осел» (название отличное, несомненное очко в пользу Константина Николаевича), которым Ряжский владеет через подставных лиц – это прямая конкуренция Дому Туманова…
– Это я ему конкурент. «Золотому Ослу» уже три с лишним года, мы же открылись всего полтора года назад…
– Детали, Михаил, детали, – Нелетяга раздраженно помахал рукой. – Не отвлекай меня от главного, иначе мы вообще никогда не разберемся в этой паутине… Итак, «Золотой Осел». Дела в нем идут ни шатко, ни валко, и возникновение Дома Туманова, несомненно, здорово подкузьмило Константину Николаевичу.