Потом, в другой раз, катались в санях на оленях. Ты знаешь, что самоеды, чумы которых стоят напротив Дворцовой набережной, народ крайне необщительный. Щурят и без того узкие глаза и делают вид, что ничего не понимают. Туманов купил у них несколько фигурок, вырезанных из кости, потом вдруг заговорил на каком-то непонятном мне языке. Мужчина самоед, поколебавшись, ответил. После я тоже вспомнила несколько слов из языков сибирских народов, и даже одну песню. По-видимому, эти народы все-таки родственники, потому что в языках, как я и ожидала, оказались совпадения. Расстались друзьями, а жена (или дочь? – у них не разберешь) самоеда подарила мне маленький амулет, изображающий не то кошку, не то тюленя в маленьком костяном круге. И плату за него не взяла, как я ни просила.
Кататься на коньках Туманова уговорить не удалось, зато у Исаакиевской площади мы вместе катались на санках с ледяных гор. Михаил веселился и ухал, как мальчишка, а мне было удивительно хорошо, как в детстве, когда дурачилась с братьями. От яхт-клуба на Островах ходили на буерах, но это у меня как-то не пошло, не хватает сил сдерживать парус. Впрочем, девицы того и не делают. Туманов же предпочитает иной вид этого развлечения. На бамбуковую раму натягивается парусина, здесь он без колебаний встает на коньки, и, умело подставляя такой парус под ветер под разными углами, со страшной быстротой носится по льду, лавируя по разным направлениям. Забава, надо сказать, небезопасная, потому что при сильном ветре скорость получается очень большая. При опасности, как мне объяснял Михаил, надо просто бросать «парус» на лед.
В другой раз из гавани Васильевского острова ездили в Кронштадт на лихой тройке, мчащейся едва ли не со скоростью ветра. На середине пути в деревянном балагане ели свежеподжаренную на постном масле корюшку с маленьких сковородок. Сроду не едала ничего вкуснее! Я слопала почти две сковородки. Михаил хотел купить мне третью, и в меня, право, влезло бы, но я отказалась, опасаясь расстройства живота и всех сопряженных с этим (представь, посреди залива!) неприятностей и неудобств.
Дорогая Элен! Должно быть, я уже утомила тебя описаниями своих легкомысленных развлечений. Никогда не стала бы этого делать, если бы не редчайшая (как алмаз!) природная особенность твоей души. Многие умеют сочувствовать чужой беде. А вот радоваться чужой радостью… Из всех моих светских знакомых только ты одна и умеешь! Из твоих последних писем мне показалось, что ты стала чуть лояльнее относиться к Михаилу. Я сумела тебя убедить? Или обманываюсь, сама того желая?
Целую тебя много раз. Мой привет Васе и всему твоему славному семейству, включая мопса.
– Вот прямо сейчас? На набережной? В мороз? – Туманов выглядел действительно изумленным.
– Должно быть, нетерпеж! – кошачья мордочка Лизы скривилась в трудноописуемой гримасе.
– Ну ладно! – Туманов пожал плечами. – Коли Зинаиде так приспичило, будем считать, что и повод соответствующий имеется.
В неясной надежде продвинуть куда-нибудь их с Иосифом расследование, Туманов уселся в сани и прикрыл колени меховой полостью.
Графиня К. в серебристых мехах и синей атласной шубке выглядела поистине обворожительно.
Туманов выпрыгнул из саней и остановился рядом с княгиней у парапета.
К вечеру подморозило и прошел легкий, почти призрачный снежок. Красный шар солнца медленно тонул в темно-синих облаках и розовый блик все еще горел на золоте Адмиралтейского шпиля. На мехах и промороженном граните, прежде чем угаснуть навсегда, таинственно мерцала утонченная грация снежинок.
Туманов молчал. По опыту общения с графиней он знал, что ему, скорее всего, и не придется почти ничего говорить. Однако в этот раз Зинаида Дмитриевна тоже молчала и лишь жадно вглядывалась в непроницаемое лицо мужчины. Потом вынула руку из муфты, стащила перчатку и осторожным пальцем с безупречным маникюром провела по свежему, покрасневшему от мороза шраму. Туманов едва заметно дернул щекой и слегка подался назад. Однако графиня уловила это движение и сказала с явно прозвучавшим в голосе сожалением:
– Так вот как это выглядит. Мне рассказали. Ты напился пьян и дрался в какой-то трущобе. Тебе порезали лицо. Все это так похоже на тебя. Но ты все равно остался собой. И также привлекателен. И также возбуждаешь меня. С тобой ничего… ничего невозможно поделать…
– Меня можно убить, – холодно заметил Туманов, искоса, с внимательным любопытством приглядываясь к реакциям графини. – Или вынудить уехать навсегда.
– Уехать навсегда? Зачем? – с удивлением переспросила Зинаида Дмитриевна. – Что это решит?! – она скомкала снятую перчатку и с вызовом швырнула ее в снег. Туманов, галантно скалясь в улыбке, немедленно слазил в сугроб, и вернул перчатку даме.
– Если кинешь туда, – предупреждающе сказал он, указывая на замороженные просторы Невы. – Потеряешь перчатку… И что ж? Ты позвала меня, только чтоб взглянуть на мою порезанную ножом физиономию? Или есть что-то еще?
Графиня заговорила быстро и зло:
– Туманов, ты переходишь всякие границы и непременно поплатишься за это. Пускай ты меня разлюбил, бросил…
– Считай, что это ты меня бросила, – добродушно предложил Туманов.
Графиня по-зверушечьи оскалила мелкие зубки и продолжала:
– Что ж? В салонах заключали пари, в чью постель ты теперь полезешь. На чьей голове вырастут рога. Знаешь об этом? Обычное дело, интрижки, сплетни, страстишки, нормальное развлечение высшего слоя общества с незапамятных времен. Тебе нравится быть объектом всего этого, нравится плевать нам в лицо, пускай – мы, по крайней мере, большинство из нас, этого вполне заслуживаем. При этом учти и то, что подобное поведение ставит тебя на одну доску с нами. Ты ведь этого и хотел? Обличители высших классов, до поросячьего визгу мечтающие сами влезть на их место. Купить деньгами или уж взять силой… Боже, как это старо! И какую ужасную цену заплатила за этот холопский бред моя любимая, блистательная Франция! Но что тебе, вылезшему из неведомой помойки, до истории Франции! И теперь… Зачем ты хочешь погубить эту девушку, Домогатскую? Какой тебе с этого профит? Она слишком молода и не искушена для тебя (ты же любишь опытных женщин – уж мне-то это известно!), небогата, и не так уж знатна. К тому же у нее есть литературный талант и какие-то убеждения. Я читала ее роман. Это хорошая литература и очень свежо и мило, особенно на общем фоне народолюбского квасного бреда и всеобщей любви к маленькому и жалкому человечку, которую культивируют наши «серьезные» писатели. У нее есть характер, талант и жених – милый молодой человек из хорошей семьи. Возможность счастья для женщины – это так редко в нашем (да и в любом!) кругу. Отчего тебе непременно надо все это погубить?! Оставь ее в покое, Туманов!
– Зинаида! – медленно произнес Туманов. – Сказать, что я удивлен, – ничего не сказать. Откуда вдруг в тебе (!) возникла потребность опекать невинных девиц? Что на тебя нашло? В чем твой (не мой, а твой!) расчет?
– Я ничего не рассчитываю! – буквально завизжала графиня. – Это ты – чудовище, кикимора! Вылезший из вонючего болота кошмарный монстр, феноменальный счетчик, у которого в голове совсем нет места для нормальных человеческих чувств. Только цифры, контракты, деньги, цифры… Мы тебя уничтожим!
– Знаешь, я где-то даже польщен нарисованной тобой картиной, – задумчиво сказал Туманов. – Такая получается… масштабная фигура. Но более мне, прости, недосуг… Контракты, знаешь ли, деньги…
Слегка улыбаясь уголком рта, Туманов откланялся.
Графиня смотрела горящими глазами и, казалось, готова была немедленно броситься на него и расцарапать лицо острыми коготками.
– Михаэль, у тебя совершенно безумный вид. Хотя и довольный. Как будто бы ты был дворовый пес, проникший в парадные покои и безнаказанно слопавший хозяйское жаркое…
– Еще не слопал, Анна Сергеевна, еще не слопал. Но очень надеюсь на то и боюсь поверить…
– Да, да! Я не сказала, но увидела. Брюхо распухло, из рта торчит лакомая кость, но бедняга сидит в лопухах и все еще не верит своему счастью…
Саджун улыбнулась, смягчая довольно жестокое сравнение, встала с кушетки, потянулась и на мгновение ласково приникла к груди Туманова. Он обнял женщину, огладил полные плечи, отпустил.
– Ты хороша, как всегда. И как всегда видишь меня насквозь…
– Ну что ж, расскажи мне теперь. С помощью подставного лица купил право на поставки ко Двору? Удачно прикончил конкурента? Залез в постель к великой княгине?… Впрочем, обожди. О своих подвигах расскажешь потом. Сперва я хочу знать, как продвигается твое расследование. Ты нашел того, кто интересуется нами? Понял, чего он хочет?
– Пока нет, Саджун, пока нет. Но мы движемся к цели. У нас уже есть круг подозреваемых, и он весьма узок. Скоро все станет ясно. Кстати, в связи с этим делом мне надо знать: что именно ты говорила тогда у Мещерских, во время гадания? Постарайся вспомнить как можно подробней…
– Сейчас… – женщина задумалась, снова усевшись и подперев кулаком маленький округлый подбородок. – Я сама недавно вспоминала, искала ключ… Сначала я, как всегда, старалась вызвать доверие к себе и своему гаданию. Говорила о славе князей Мещерских, вспоминала основателя рода, женщин-красавиц, Павла Мещерского – героя войны с Наполеоном… в общем пересказывала все то, что тебе удалось узнать в доме и передать мне. Добавляла маленькие подробности жизни семьи, которые якобы никак не могла знать, и уж теперь позабыла. Именно они и убеждают больше всего… Потом, когда все присутствующие уже достаточно размякли, по контрасту с нарисованной мною благостной и славной картиной, неожиданно начала пугать. Сказала о том, что семью ждут большие перемены… Нет, не так… Сначала я провела действительно известный мне ритуал, гадание на воде, перьях и воске. В нем не было никакого обмана, так действительно гадают у меня на родине. Ритуал был направлен не на род Мещерских, а на всех присутствующих. Я решила, что так будет лучше, потому что даже самые глупые люди чувствуют, когда вокруг слишком много лжи. К тому же мне надо было заинтересовать и подчинить своему влиянию не только мать и дочь Мещерских, но и всех остальных. Там вышло… Это, наверное, не важно, Михаэль? Ты же не веришь в восточные гадания?