– Ты знаешь, Васечка, Софи пишет, что прекрасно проводит время с Тумановым, описывает всякие зимние развлечения. Я подумала, может быть, мы мало вывозим детей, не обеспечиваем их развития? Я читала в немецкой книжке по воспитанию, что характер человека и его склонность к познанию мира формируется до пяти лет. Если бы они поглядели, как катаются на заливе на буерах… Может быть, ты смог бы…
– Они еще слишком малы, чтобы таскаться с ними в места публичных развлечений. Гуляют с няней в Таврическом саду и довольно пока.
– Наверное, ты прав, Васечка. Может быть, мне просто самой захотелось. Софи, ты ж знаешь, талантлива в описаниях… А давай как-нибудь вечером сходим на каток? На Мойке есть огороженный от зевак парусиной. Там избранная публика, не стыдно. Помнишь, мы когда-то катались с тобой?…
– На каток?! Элен, что случилось?… Я удивлен. Это твоя Софи, должно быть, так на тебя влияет. Не забывай, она – девица, да и к тому же престранного, как ни говори, поведения. Я понимаю, вы выросли вместе, дружили, ты ее всегда выгораживаешь, но теперь… Я знаю от Мирона, что в мое отсутствие у тебя в гостях вместе с Софи была эта сумасшедшая кошка – Камышева, которая проводит время, распространяя безумные прокламации среди спившегося фабричного быдла (приличные рабочие выбрасывают их, не читая), и вот-вот попадет в крепость за изготовление бомб или чего-то подобного. Может быть, настало все-таки время держаться другого, более подходящего для тебя общества?
– Оля и Софи – мои подруги, – тихо, но твердо сказала Элен. – У меня не так уж много подруг. Ты, Васечка, ходишь на службу, в клубы, общаешься с людьми. Я сижу дома…
– Ну вот, дождался! – Василий досадливо поморщился. – Суфражистская ересь у меня дома! Если тебе мало дел, давай больше выезжать, ведь ты сама не хотела…
– Ты знаешь, я не очень люблю балы, театры и все такое. Спокойная домашняя беседа с друзьями мне куда милее…
– Заведи салон, как моя мать или Ксения Благоева. Займись благотворительностью… Черт побери, Элен, ты же умная, красивая, образованная женщина, неужели я должен учить тебя, как тебе заполнить свою жизнь?
– Не должен. И выбирать мне друзей – тоже.
– Да твоя Софи всю жизнь тебя попросту использовала! И это было заметно каждому, кроме тебя, с первого взгляда. А Камышева… Я, право, не удивлюсь, если она просила у тебя денег на нужды революции…
– Оля не просила у меня денег на революцию. Она полагает, что я в этом смысле безнадежна, так как окончательно увязла в семейном болоте. Что касается Софи, то в ней было и есть то, чего во мне всегда не хватало. Трудно сказать, кто из нас больше получает от нашей дружбы…
– Возможно, ты и права, – серьезно кивнул Василий, соглашаясь с женой. – Но вот чем больше я думаю о том, что именно ты получаешь от этого общения, тем меньше мне это нравится. Одно дело, когда Софи почти официально считалась невестой Пьера Безбородко. Он, конечно, рохля и пое-эт, – на последнем слове лицо Василия презрительно скривилось. – Но все-таки вполне приличный человек, из уважаемой семьи… Я все время думал, что его маман в любом случае не допустит этого брака, но теперь, когда твоя Софи связалась с Тумановым, да еще этот непонятный скандал с рубинами на карнавале… Право, я просто не понимаю, как в ее положении можно вести себя столь неосмотрительно и своими руками губить малейшую возможность вернуться к нормальной жизни…
– Волею случая Софи спасла Туманову жизнь и теперь подружилась с ним! – заявила Элен. – Что в этом предосудительного? А что до того человека, который подарил ей ожерелье, так Софи клятвенно заверила меня, что она и по сей день не знает, кто он такой. Я ей верю!
– Элен! – Василий картинно всплеснул белыми, красивыми руками. – Я сейчас с тобой, ей-богу, с ума сойду! Ты сама себя теперь слышишь ли?! Разве приличная девица может попасть в ситуацию, когда незнакомый (!) мужчина дарит ей рубиновое колье! Ты только попробуй представить в таком положении себя… – Элен мгновенно вспомнила о векселях, подаренных ей Тумановым, и закашлялась, едва не задохнувшись от комка, мгновенно возникшего где-то в горле.
– Вот видишь! – торжествующе воскликнул Василий, по-своему истолковав смятение жены. – Тебе даже подумать страшно!
«Боже! Как Васечка мне доверяет! А я…» – подумала Элен и едва не разрыдалась от охватившего ее отчаяния. В такой позиции говорить о Софи казалось почти спасением.
– Ты не прав относительно Софи, милый, – мягко сказала Элен. – Я понимаю, что снаружи все это выглядит… Гм…Слегка странно. Но ведь я, по счастью, знаю ее как никто другой. Она сильный и очень умный человек, и просто не может войти в отношения, которые были бы… были бы по-настоящему предосудительны. Если она теперь близка с Тумановым и находит его интересным и дружелюбным человеком, это значит, что мы мало знаем о нем и плохо его понимаем…
– Элен! Для твоего возраста и положения ты просто поразительно наивна! – закричал Головнин. Элен даже вздрогнула от неожиданной резкости его тона. – Десятки, если не сотни девиц и дам разного достатка и положения находили Туманова интересным и дружелюбным! До поры до времени… И все это всегда развивалось по одному и тому же сценарию. Неужели ты думаешь, что молоденькая сельская учительница станет исключением в этом правиле?!
– Я это вполне допускаю, – важно кивнула Элен. Она всегда отличалась поразительной верностью друзьям и в любом случае придерживалась о них очень высокого мнения. – Встреча с Софи может перевернуть жизнь и взгляды любого мужчины…
– О Господи! Вразуми ее! – простонал Головнин и выразительно взглянул на лепной потолок. Никакого ответа оттуда не последовало.
– У меня есть основания так думать, – спокойно продолжала Элен. – Софи писала ко мне, что Туманов уже не раз имел возможность воспользоваться ее девичьей неискушенностью, но не сделал этого. Напротив, в откровенно двусмысленной ситуации он повел себя как настоящий джентльмен…
– Элен! Элен! Дорогая! – Василий протестующе замахал руками. – Я просто не могу больше слышать этот бред. Да Софи просто врет тебе и ее вполне можно понять! Разумеется, Туманов воспользовался первой же возможностью, и именно на этой основе строится их восхитительная дружба, потому что никакой другой основы у нее просто не может быть, и ты сама это поймешь, если возьмешь на себя труд хоть чуть-чуть подумать. Конечно, Софи хочется одеть эту обыкновеннейшую и пошлейшую историю в романтический флер, что она и делает не без успеха, так как, помимо естественной девичьей склонности к романтизму, обладает еще и литературным даром. Ты же и рада развесить уши… Подлинный драматизм ситуации заключается в том, что все это не дамский французский роман, а обыкновенная жизнь, и вскорости твоя Софи, как и все после встречи с Тумановым, останется совершенно у разбитого корыта, и в дальнейшем не сможет рассчитывать ни на что и ни на кого, даже на Петеньку Безбородко…
– Васечка! – слезы все же выступили на глазах Элен. – Ты говоришь ужасные вещи, и я не хочу тебе верить!
– Это уж как тебе заблагорассудится, дорогая, – Головнин пожал плечами. – Я не поп, насильно заставлять верить не стану. Но вот что скажу: Домогатской я где-то даже сочувствую, но она выбирала сама, а я должен о семье думать. От тебя ждать здравых рассуждений в этом вопросе не приходится, и потому: после всех скандалов я не желаю ее видеть в своем доме…
– Васечка! – закричала Элен, вскакивая. – Что ты говоришь?! Не принимать Софи?!!
– То, что ты услышала! – отрезал Головнин и тоже поднялся. – Если тебе наплевать на себя и на меня, вспомни о том, что у нас – дети. Домогатскую не принимать, это окончательно.
И прежде, чем потрясенная Элен успела еще что-то сказать, Василий Головнин вышел из будуара жены, плотно притворив за собой дверь.
Окончательная близость случилась у них почти что между делом. В один из ненастных, слякотных, не то зимних, не то позднеосенних дней, после длинной прогулки и не менее длинного разговора обо всем, они молча сидели рядом на софе, напротив камина в покоях Туманова. Софи прислонилась затылком к стене и часто моргала глазами, не без оснований опасаясь внезапного и немедленного засыпания. Вытянутые красно-желтые языки пламени походили на тощих, причудливо извивающихся и скалящихся в улыбке арлекинов.
– Михаил, скажи там, чтоб меня к Дуне отвезли, – несколько невнятно попросила девушка. – Я сейчас встану. Прямо вот сию минуту…
– Есть смысл? – несколько напряженно спросил Туманов. – Ты вполне можешь остаться здесь… Я уйду…
– Но ведь все равно скажут…
– Софья! Слушай сюда! Я понимаю, что ты нынче спать хочешь, и вообще не вовремя, но когда-то все одно пришлось… Ты смекаешь ли, что все, у кого хоть чуточки интерес к этому делу есть, уже все промеж себя касательно нас решили? И что мы там теперь будем делать или говорить, уже никакого значения с точки зрения сплетен не имеет?
– Да? – на лице Софи явственно обозначился интерес. – То есть, ты меня уже как бы соблазнил?
Туманов молча кивнул.
– И все здесь, – Софи махнула рукой в сторону выхода из комнаты. – И там, – она указала за окно. – Это знают?
Туманов опять кивнул. Он сидел, опустив голову, не смотрел на Софи и вздрогнул, когда она внезапно расхохоталась.
– Вот ловко-то получилось! Они, значит, все думают, а мы еще и не…Но обычно-то бывает наоборот! Сначала… э-э-э, а потом уж узнают! Ох, Домогатская, вечно у тебя все шиворот-навыворот!
Софи вроде бы искренне веселилась, а Туманов досадливо нахмурился.
– Михаил, ты чего насупился-то? Это, то, что происходит, как-то… как-то задевает твою мужскую гордость? Я слышала, что ты привык к быстрым победам…
– Да не пори ерунды! – оскалился Туманов. – Просто надо ж думать как-то…
– Обо мне? О моей репутации? О том, что скажут о наших отношениях в свете? В игорном доме Туманова?
– Ну хоть так, – вздохнул Туманов.
– Ты плохо меня слушал, Михаил, – вздохнула Софи. – Я все решила со своей репутацией шесть лет назад. Ты помнишь, я рассказывала тебе: я бежала в Сибирь не просто так, а вслед за Сержем Дубравиным, которого я тогда почитала за тайно влюбленного в меня дворянина. К тому же я путешествовала не одна, а вместе с Эженом Рассеном, что еще добавляет пикантности в ситуацию…