р-раз! — вышибла дух из старины Фробишера, закрутив его, точно вылепленного из папье-маше, над журнальным столиком. Там-то бедолага и остался лежать, лишившись чувств.
В ответ на это Сент-Ив разыграл свой козырь. «Доктор Нарбондо!» — воззвал он и выпрямился, разглядывая идола, который замер в задумчивости, сраженный приливной волной давних, полустертых воспоминаний. Пристли корчился в кресле, дергая себя за густую седую бороду. До меня донесся его изумленный шепот: «Нарбондо!», словно немощное эхо изобличения.
Идол таращил на профессора свой единственный глаз; мраморные губы его дрожали, тщась заговорить, тщась крикнуть.
— Н-н-н-н… — наконец простонал он. — Н-н-нар… Н-нарбондо!
Лик идола ужасно исказился, отражая невероятное напряжение.
Доктор Нарбондо! Это казалось невозможным, даже нелепым, однако дело обстояло именно так. Он потянулся вперед, скребя воздух руками, еще на шаг приблизился к рубину, к этому «глазу идола». Бледная ладонь легла на край стола, заставив стаканы танцевать, и бутыль Пристли опрокинулась, заливая полированное дерево кроваво-красным портвейном. Дождь и ветер взвыли за окнами, пламя большого камина полыхнуло в дымоходе. В глубине рубина вспыхнул отблеск живого огня, разбросавший алые искры отражений по лицу Нарбондо и озаривший хрустальный графин, на три четверти еще полный янтарного напитка, манящим розовым свечением.
Рука Нарбондо поползла к драгоценности, но его единственный глаз всё же был скошен на стоявший рядом графин. Неловко двигая непослушными пальцами, он попытался подцепить ими рубин и, уронив, издал тоскливый, мяукающий, горловой стон. Тогда, с видом человека, который одолел крутой и сложный подъем на неприступный утес, одержал верх над неоглядной бездной и был вознагражден открывшимся ему видом на Эльдорадо, на Шангри-Ла[33], на райские кущи, Нарбондо ухватил дрожащей рукой графин «Лафройга» и с возникшим на лице подобием широкой улыбки поднял его, а затем ловким щелчком ногтя большого пальца лишил пробки.
Очевидное намерение Нарбондо привело Хасбро в полнейший ужас. Он сгреб со стола неиспользованный стакан Пристли, пробормотал: «Позвольте помочь вам, сэр!» и, завладев графином, плеснул на добрый дюйм и протянул стакан застывшему с разинутым ртом Нарбондо. Я почти ожидал увидеть, как Хасбро отлетит в сторону и рухнет на пол рядом с бесчувственным телом Фробишера, но не тут-то было. Нарбондо медлил, собираясь с мыслями; лоскутки и ошметки европейской культуры и цивилизованного обращения поднимались к нему из невообразимых глубин. Наконец он степенно кивнул Хасбро, принял предложенный стакан, быстрым вращательным движением колыхнул в нем виски и, единожды пронеся под ноздрями, опрокинул в себя.
Долгий, прочувствованный вздох покинул его гортань. Нарбондо продолжал стоять без движения, с откинутой назад головою, и медленно шевелил губами, смакуя торфянистый, приятно отдающий дымком привкус. И Хасбро, само воплощение безупречного слуги, плеснул ему в стакан еще солидную порцию, а после заткнул графин пробкой и водрузил в центр стола. Вслед за этим он поднял упавшее кресло Фробишера и жестом пригласил присаживаться. Нарбондо отвесил ему еще один царственный кивок и, переводя взгляд с одного лица на другое, опустился в это кресло с видом пилигрима, возвратившегося домой после невыносимо долгой дороги.
Так заканчивается эта история, в самом начале которой я обещал поведать о самом, вероятно, немыслимом приключении из всех, что выпали на долю Лэнгдона Сент-Ива, его слуги Хасбро и мою собственную. На ужин, как я и надеялся, нам подали те чудесные отбивные, а графин виски оказался осушен еще до наступления темноты. С пылом подлинного ученого Сент-Ив описал нам, как годами по крупицам собирал сведения о таинственном докторе Нарбондо и как мало-помалу пришел к осознанию: причудливо окрашенный мраморный идол в джунглях вовсе не был камнем. Мы видели на поляне окаменевшее тело самого Нарбондо, сохраненное туземными шаманами и знахарями при помощи его собственных снадобий и сывороток. Глаза доктора, обращенные в желе, были ими удалены и заменены на драгоценности, благодаря оптическим свойствам огранки которых доктору повезло сохранить некое подобие зрения. Так Нарбондо и провел без малого две сотни лет, стоя в окружении священных монолитов и принимая подношения от жреца племени пиватин, пока не наступил тот судьбоносный день, когда Билл Кракен выломал ему глаз наконечником своего зонта. Мистическое возвращение доктора к жизни и его томительно долгое, отнявшее многие годы путешествие на запад сами по себе могли бы лечь в основу длинной и запутанной повести, как и история поисков утраченного рубина Сент-Ивом, которые в итоге привели профессора в лавку древностей близ галереи Тейт, где он и выкупил камень за два фунта шесть шиллингов. Хозяин лавки был уверен, что расстается всего лишь с куском цветного стекла, пусть и затейливой формы.
Сперва я посчитал за небывалое совпадение то, что Нарбондо возник под окнами Клуба первопроходцев именно в тот день, когда там появился Сент-Ив с рубином в кармане. Теперь же я вполне уверен, что случай здесь ни при чем. Нарбондо суждено было отыскать свой глаз: если бы Сент-Ив не забрал камень из лавки старьевщика, фортуна привела бы доктора прямиком туда.
Могу вас заверить, что сейчас Нарбондо здрав и невредим, причем оказал всем нам ценную услугу, возродив в Лэнгдоне Сент-Иве былой интерес к занятиям медициной. Поверьте на слово, эти двое трудятся рука об руку, доводя до совершенства всяческие удивительные сыворотки. Увы, не в моей воле открыть точное местонахождение их лаборатории, причина чему вполне очевидна: туда непременно стеклись бы охотники за курьезами и современные фомы неверующие с понсе де леонами[34], намеренные осложнять ученым жизнь, заглядывая в окна и требуя чудес.
Таковы подлинные обстоятельства возвращения доктора Нарбондо. Нет, он не привел с собою ни толпу дикарей-сподвижников, ни армию зверей-мутантов родом из джунглей Борнео, которые посеяли бы ужас в сердцах неблагодарных европейцев. Посмеяться последним ему не удалось: холодная реальность, боюсь, не способна равняться с причудливыми фантомами безумных грез. Впрочем, если, отплывая к берегам далеких джунглей двести лет тому назад, Нарбондо надеялся обставить свое новое появление в Лондоне по возможности эффектно и драматично, определенного успеха он всё же достиг. Кто станет отрицать?
Новые приключения Сент-Ива[35]
ВРЕМЯ ОТЛИВА[36]Роман
ГЛАВА 1«РЕДКОСТИ МЕРТОНА»
Мы — Лэнгдон Сент-Ив, Табби Фробишер и я, Джек Оулсби, — сидели в «Полжабе Биллсона» ранним вечером ветреного мая, коротая досуг за нашим обычным столиком. Профессор Сент-Ив, как вы уже, должно быть, осведомлены, является одним из самых блистательных ученых Англии и ее самым отважным исследователем. «Полжабы» — это таверна на Ламбет-Корт, у Фингал-стрит в Лондоне, ее часто посещают люди науки, переживающие не лучшие времена: сдаются три комнаты; владельцы — Уильям и Генриетта Биллсон.
Таверну трудно отыскать, если не знать поворот или если вы не увидели верхнюю часть туловища животного, что обычно именуется суринамской жабой, свесившегося из высокого окна над дверью.
Резную деревянную жабу привез из Гвианы в середине века сам Биллсон, прибывший в столицу на борту старого «Уильяма Роджерса». Когда-то это была носовая фигура корабля, теперь же от нее остался только осколок. Нижняя часть в свое время разлетелась в щепки, когда глубокой ночью рванул пороховой погреб, потопив в тумане у Санто-Доминго украшенное этим земноводным судно. Сам Биллсон очнулся в полном одиночестве в воде, но рядом с уцелевшей частью жабы, и цеплялся за нее весь день и половину следующего, прежде чем рыбаки вытащили его почти захлебнувшимся. Восстановив силы, Биллсон отправился прямиком в Лондон почтовым пакетботом, где узнал, что его старик-отец помер двумя месяцами раньше, оставив ему около пяти сотен фунтов в год. После оценки имеющегося капитала заядлый путешественник решил в корне изменить уклад собственной жизни: женился на своей милой и открыл таверну на Ламбет-Корт, водрузив героическую жабу на фасаде.
В молодости Биллсон изрядно поездил с сэром Гилбертом Блейном, более известным как Лимонный Сок Блейн, знаменитым врачом, победителем цинги, и стал настоящим натуралистом-любителем. Биллсонова коллекция рыб и амфибий размещалась на задах таверны (где и находится посейчас). Самый острый интерес Биллсон питал к японскому карпу, что и привело к переписке сего достойного сэра с Сент-Ивом в дни, последовавшие за инцидентом со взломом в океанариуме на Бэйсуотер-стрит, во времена суматохи вокруг гомункула.
Сент-Ив недавно принял решение сохранить за собой комнату в «Полжабы Биллсона» на весь год не только из-за благорасположения владельцев, но и из-за трудно обнаруживаемого местоположения таверны — то есть профессор, отправляясь из Чингфорда-у-Башни в Лондон, что случалось частенько, всегда мог рассчитывать на то, что в столице у него есть безопасная нора. Биллсон был не из тех, с кем можно шутить, и не из тех, кто станет задавать вопросы, и оба качества полностью устраивали Сент-Ива. Генриетта Биллсон, румяная улыбчивая женщина, тоже была дама не промах и однажды до полусмерти отлупила посетителя толкушкой для пюре за то, что тот распустил руки с девушкой, убиравшей в номерах. А фруктовые торты и мясные пироги миссис Биллсон заставили бы вас зарыдать от восторга.
Биллсону приходилось крутиться у пылающей печи до позднего вечера, поскольку в таверну захаживало изрядное число голодных посетителей; тем же приснопамятным вечером он крутил на вертеле почти готовый кусок говядины, посматривая на него опытным глазом и держа большой нож наготове. Внизу, принимая капающий сок, висел котелок с теми маленькими картофелинами, что валлийцы называют «ирландскими абрикосами». А мы все, предвкушая вкусный ужин, поглядывали на него глазами голодного пса.
Замечу мимоходом, что тот самый майский вечер пришелся на прискорбный период, когда Сент-Ив был отлучен от Клуба исследователей из-за мелкого кухонного происшествия, связанного с изысканным бренди, а также щупальцами и головой гигантского кальмара. Влияние временного запрета на профессора и дальнейшее восстановление его в правах будет темой другого повествования, пока же упомяну, что в мрачные дни изгнания домашний уют «Полжабы» скрашивал вечера Сент-Ива; после же восстановления в правах профессор вновь стал посещать Клуб исследователей, но проделывал это довольно редко. И еще одно отступление: в этой истории я чаще употребляю местоимение «мы», нежели «я», поскольку был и остаюсь неизменным компаньоном и хронистом Сент-Ива в те дни, когда этот великий человек бывает в Лондоне.
Я помню тот майский вечер 1882 года так, словно это было вчера. Мальчишки-газетчики вопят об убийствах в Феникс-парке. На вертеле крутится кусок говядины, в печи томятся пироги с почками, а в медных кастрюлях сверху — сочные пудинги. Еще, конечно, всплывают в памяти те самые картофелины. И полоумный кухонный работник Биллсонов, швед неопределенного возраста по имени Ларс Хоупфул, который цедит эль из крана…
Все мы, можете быть уверены, надеялись провести за столом, уставленным этой вкуснятиной, длинный приятный вечер.
Я только успел поднести к губам свою кружку с элем, как входная дверь распахнулась, уличный шум моментально усилился, и ворвавшийся в зал ветер зашевелил занавески. Все сидевшие за столом распахнули глаза, чтобы понять, кто вошел следом за ветром, и с удивлением обнаружили, что поздним посетителем оказался Хасбро, друг и компаньон Сент-Ива. Сему достойному малому надлежало пребывать в Чингфорде, так сказать, хранить домашний очаг и принимать почту. Элис, миссис Сент-Ив, отбыла в Скарборо с детьми, маленьким Эдди и его сестрой Клео. Моя жена Дороти уехала с ними, дабы составить компанию им и древней бабушке Элис. Поэтому профессор и ваш покорный слуга стали на время холостяками.
Казалось, Хасбро ужасно куда-то спешил, что для него вовсе нехарактерно, и можете вообразить, с каким волнением мы ждали, что же он нам скажет. Однако он без единого слова достал из кармана пальто свежий экземпляр «Каталога редкостей» Мертона, открыл на заранее загнутой странице и поднес Сент-Иву, прочитавшему отрывок вслух. Там за два фунта шесть шиллингов предлагалась к продаже нарисованная от руки карта маленького участка песков Моркама с неопределяемым местонахождением. Согласно каталогу, карта, нарисованная скверно, будто детской рукой, подписанная буквой «К» и грубым, похожим на восьмерку изображением каракатицы, была испачкана водорослями, табаком и соленой водой, а также порвана. «Ценность сомнительна, — добавлял Мертон, — но, возможно, карта любопытна для заинтересованной стороны».
Ту самую заинтересованную сторону Мертон отыскал без труда, поскольку отправил Сент-Иву каталог с посыльным — конечно, не подозревая, что профессор находится в Лондоне. Сент-Ив порывисто встал со стула и произнес:
— Карта Кракена, или я жареная мерлуза[37].
Он сунул каталог в карман и вместе с взволнованным Хасбро помчался к двери, выкрикивая поспешное «всего доброго» Биллсону, который помахал ему на прощанье разделочным ножом. Так я и не отведал картофеля, о чем с грустью сообщаю, и то же самое касается Табби Фробишера, который спешил за мной по пятам, хотя и вряд ли представлял, что всё это значит.
Опускалась ночь, а с нею и температура, словно мир накренился и сползал обратно в зиму. Ламбет-Корт покинули все, кроме необычайно долговязого ухмыляющегося рабочего в спецовке, который развалился на куче грязи и камня с видом человека, наконец-то избавившегося от докучных обязанностей. Двадцатью минутами ранее их там было двое. Второй — коренастый, с мускулистыми длинными руками; и комичный контраст между этими двумя задержался в моей памяти. Сейчас высокий курил трубку — «Собрание», балканский табак, предпочитаемый и мной, возможно несколько обременительный для кошелька рабочего, о чем я мимоходом заметил Фробишеру, когда ветер пронес облако дыма мимо нас. Как только мы вышли на улицу, парень подобрался и быстро исчез в Ламбете. Двигался он с определенным проворством, словно торопился на заранее назначенную встречу.
Фингал-стрит, и так не особенно оживленная, сейчас дышала вечерним покоем. Сент-Ив махнул рукой, подзывая хэнсом[38], по случаю проезжавший мимо. Они с Хасбро вскарабкались в него и умчались. «К Мертону!» — Сент-Ив обозначил цель, оставив способы ее достижения на наше с Табби усмотрение. Мы отправились пешком, бодрым шагом прокладывая путь к набережной.
— Слушай, Джеки, — сказал Фробишер, пыхтя рядом. — Почему такая суета из-за какой-то карты? Мой пирог с почками должен был вот-вот явиться из печи, а теперь придется голодать.
— Есть кое-какие соображения, — ответил я. — Даже, скорее, догадки.
— И что же говорят твои догадки о том, что указано на карте? Клад — золото и драгоценные камни? Или что-то вроде этого? Но есть одна проблема: всё потерянное или спрятанное в Моркаме там и останется. Я слышал рассказы об экипажах и четверках, утонувших в зыбучих песках залива Моркам вместе со всеми пассажирами и обслугой. Никого из них никто никогда больше не видел. Даже мертвых. С тем же успехом можно купить карту бездонного колодца.
— Мертон это наверняка знает, — сказал я. — Помните, «сомнительная ценность»? А вы знали беднягу Билла Кракена?
— Разумеется. Неплохой парень, хотя наполовину не в себе, как мне и теперь кажется.
— Очень даже не в себе, могу вас заверить, — согласился я. — Все признаки настоящего сумасшедшего.
Мы помахали проезжавшему кэбу, вожжи натянулись, и Табби скользнул внутрь, как горностай в дупло.
— «Редкости Мертона», — велел я кучеру. — Быстро!
Тот прикрикнул на лошадей, и они тронулись, мотая нас из стороны в сторону. Табби всем своим весом вдавил меня в стенку экипажа.
— Дело в том, — выдохнул я, — что Кракен нарисовал одну такую карту, и если это именно она, нам надо срочно брать след, или мы снова его потеряем.
— Твои доводы мне понятны. Но след чего, Джек?
— Утраченного объекта. Его можно назвать… приспособлением, — ответил я ему. — Да! Приспособление. Именно. Скажем, для превращения соломы в золото. Аналогия вам ясна? — Не следует таить секреты от союзников, особенно вроде Табби Фробишера, который всегда делал то, что должен был, так сказать. — Вы помните статьи про так называемый метеорит из Йоркширской долины?
— Распахал поле, принадлежавшее сельскому пастору, верно? Спалил живую изгородь. Кусок его уцелел, что привлекло на день-два внимание прессы. Кажется, припоминаю еще байку про скот, паривший вокруг навозной кучи, хотя, может, это была одна-единственная летучая свинья.
— Внезапная смерть пастора Гримстеда привлекла журналистов, это верно. А вот к сияющему объекту они остались более или менее равнодушны. И это был не метеорит, уверяю вас. Видите ли, пастор обнаружил в своем загоне для скота некое странное устройство и спрятал его в амбаре. Он заподозрил — возможно, обоснованно, — что оно… э-э-э… неземного происхождения.
Табби испытующе взглянул на меня, но поскольку за годы знакомства с Сент-Ивом изрядно повидал странного, слишком сомневающимся не казался.
— Священник написал Сент-Иву, — продолжал я рассказ, — которого знал и мальчиком, и взрослым; и профессор помчался в Йоркшир, чтобы, прибыв на следующее утро, найти пастора мертвым в дверях амбара. Старик сжимал в кулаке тушку какой-то птички, хотя явно не ставил силки на пернатых на своем заднем дворе. Никаких следов устройства найти не удалось. Однако сосед-фермер видел фургон, выехавший еще перед рассветом из тисовой аллеи пастора и устремившийся куда-то на запад. Оказалось, устройство было тайно увезено на «Карнфорт Айронворкс» — по словам одного из работников этого предприятия, в специально сконструированном контейнере из дерева и железа, внутренность которого была обшита изолирующим индийским каучуком. А занимательное сообщение о летающей скотине, по-моему, является чистой воды выдумкой, призванной привлечь внимание прессы к жестокому убийству хорошего человека.
— Тайно увезено? — переспросил Табби. — В специально сконструированном контейнере? И кем?
— Вы знаете кем — или догадываетесь.
— Игнасио Нарбондо? Как он сейчас именует себя? Фростикос, не так ли? — Табби помолчал секунду. — Надо было нам скормить его стаду диких свиней, когда представился такой случай. Придется добавить это упущение к списку наших сожалений.
Флит-стрит была раздражающе переполнена вечерними пешеходами, мы пробирались между ними ужасно медленно, кэбмен выкрикивал проклятия; скорость удалось прибавить, лишь когда мы выбрались на Верхнюю Темз-стрит и покатили к набережной.
— Так что там с картой? — вернулся к началу беседы Табби. — Вы, видимо, отыскали это устройство и затем — что? Снова его потеряли?
— Именно. Случилось так, — рассказал я, — что мы втроем, Сент-Ив, старина Билл и я, под покровом ночи забрали прибор из «Айронворкс». Но нас подкараулили возле Силвердэйла, при низком приливе, и Кракен свернул через пески, один в фургоне, невзирая на уговоры Сент-Ива. У Билла была мысль скрыться в Камбрии, выбраться на твердую почву и там нас дождаться. Мы договорились, что, если фургон завязнет в песках, он нарисует карту его точного положения, хотя шансы отыскать что-нибудь в тех гиблых местах невелики. Встретиться с Биллом нам так и не довелось, правда, и в руки к Фростикосу, который наверняка воспользовался бы устройством во зло, оно не попало.
— Но им можно было воспользоваться, да?
— Видимо. Или этого опасался Сент-Ив. А вся суть истории в том, что Билл пропал. Мы предположили, что он погиб в песках вблизи Хамфри-Хед. Успел ли он нарисовать карту? Мы не знали. Все эти годы мы принимали за данность, что карта, если она была, потонула вместе с фургоном и беднягой Биллом.
— Вот и сказочке конец, — подвел итог Табби. — Ваш механизм утерян, и свидетели его существования — два мертвеца.
— Да, и это самое печальное. Но вернусь к Мертону. Видите ли, он ездит на залив, потому что там у него родня, и несколько лет назад Сент-Ив попросил его следить за всем, что хотя бы отдаленно связано с этим случаем. Иногда, вы же знаете, потерянное появляется: иногда на берегу, иногда в сетях устричников. И для нас этот каталог — первый проблеск надежды.
— Ну, — мрачно протянул Табби, — мне бы еще кусок пирога с почками и пинту пенного сверх проблеска чего угодно, особенно потонувшего в зыбучих песках…
Однако, хотя Фробишер всегда был рабом своего желудка, сейчас он сидел рядом со мной в кэбе, и мы катили к Мертону в полной боевой готовности, как всегда.
«Редкости Мертона», расположенные у самого Лондонского моста, были отчасти магазином антикварных книг, отчасти лавкой редкостей и чем-то вроде музея редких карт, загадочных бумаг, научного хлама и всякого сорта коллекций — анатомических, зоологических, этнографических. Доподлинно я не знаю, где Мертон брал свои товары, но известно, что он вел оживленную торговлю с моряками, возвращавшимися из дальних стран. И еще в юности он работал в кладовых Британского музея, где завязал ряд причудливых знакомств.
Лавка была ярко освещена, несмотря на поздний час. Мы с Табби промедлили всего миг, заметив Сент-Ива и Хасбро, нагнувшихся над телом несчастного Мертона, лежащего навзничь на полу, словно труп. Бумаги, карты и книги на прилавке были разбросаны и перемешаны, ящики вывернуты. Кто-то явно разгромил лавку, и весьма нагло. Лоб Мертона заливала кровь из раны под волосами, в ней же был и рукав его рабочего халата. Хасбро водил флаконом ароматических солей у носа антиквара, но, очевидно, без толку, а Сент-Ив пытался остановить кровотечение.
— Задняя комната. Осторожнее, — сказал нам Сент-Ив, не оглядываясь, и Фробишер, уже не помышляя о своем пироге с почками, выхватил из оказавшейся под рукой подставки для зонтов, изготовленной из ноги слона, сучковатую ирландскую дубинку с набалдашником. У него был вид человека, которому наконец выпало счастье сделать что-то полезное. Я взял трость, залитую свинцом, и последовал за Табби в глубину лавки; через высокую дверь мы прошли в вестибюль, из которого можно было попасть в три просторных помещения: в книгохранилище, на склад, заставленный деревянными ящиками и сундуками, и в мастерскую. Книгохранилище нашего внимания не привлекло, а вот на складе имелось несколько укромных мест. «Выходите, коли вам дорога жизнь!» — завопил я, заглядывая внутрь и угрожая тростью комнате, полной теней, но ответом мне была тишина.
Потом раздался крик Табби: «Тут не заперто!», и я побежал на голос. Фробишер обнаружился в мастерской, где за рядом тяжелых деревянных верстаков, заваленных полусобранными скелетами, виднелась распахнутая дверь. Выходила она в уютный огороженный садик с замощенной площадкой посередине. На брусчатке лежал на боку ажурный металлический столик, ножка которого застряла в кустах возле стены. Несомненно, тот, кто напал на Мертона, примчался сюда, влез на подвернувшуюся опору и, подпрыгнув, забрался на гребень стены.
Мы поставили столик — должен заметить, он оказался очень шатким, с предательски болтавшейся ножкой, — и пока Табби старался удержать его, я взобрался наверх и оглядел пустынную боковую улицу. С одной стороны она упиралась в развалины какого-то здания, а с другой вела к реке, поворачивая, грубо говоря, в направлении Биллингсгейтского рынка.
— Исчез, — сказал я вслух. — Никаких следов.
И я оперся на плечо Табби, чтобы спуститься, но тут заметил вышедшего из-за поворота мальчугана. Он остановился, поглядел на меня, словно пытаясь классифицировать, к какому виду существ я могу принадлежать, а потом, к моему крайнему изумлению, приветственно взмахнул рукой и направился ко мне.
ГЛАВА 2ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С КАРТОЙ
— И как это понимать? — воскликнул я.
Табби, терпеливо державший столик, ответил с изрядной долей иронии, словно его всерьез обидела роль подпорки для удачливого наблюдателя:
— Просвети же меня, что там происходит!
— Прошу прощения, сэр. — В наш диалог встрял подбежавший к стене мальчуган. — Я видел, как совсем недавно отсюда вылез один тип.
— Сколько времени прошло? — спросил я.
— Не больше десяти минут, сэр. Я шел за ним до рынка, а там чуть не потерял из виду. Думал поначалу, что он возьмет лодку и пойдет вниз по реке, но потом заметил, что он нырнул в паршивый трактир, который называется «Коза и капуста».
— Направь своего собеседника ко входу, — сказал мне Табби с легким раздражением. — Я же не чертов пилястр.
— Верно, — согласился я, собираясь дать мальчишке четкие указания, но тот, отойдя на пару шагов, разбежался, ловко подпрыгнул, уцепился за гребень стены и перевалился через нее, приземлившись на ноги, как кошка. Табби от неожиданности вскрикнул и отскочил, отпустив столик, который свалился набок, уронив меня, хвала Господу, не на брусчатку, а в заросли каменной розы. Незваный гость помог мне подняться, отряхнул мое пальто и спросил, не поранился ли я, на что я ответил, что нет, хотя и одарил Табби суровым взглядом за небрежение своими обязанностями. Мальчугану было лет двенадцать или тринадцать, и ему не помешали бы стрижка и новые штаны на добрых три дюйма длиннее, чем те, что он носил.
— Финн Конрад, к вашим услугам, джентльмены, — представился он, протягивая руку, которую я с определенным удовольствием пожал. Мне сразу понравился этот парень, напомнивший меня самого в том же возрасте; правда, жизненного опыта и здравого смысла у него было явно побольше моего на тот момент.
— Джек Оулсби, — сказал я ему. — А это мистер Фробишер, или Пилястр Фробишер. Известен своими приключениями в Индии, где ему довелось провести на солнце целую пропасть времени. Не пора ли нам вернуться в лавку, мистер Фробишер?
— Приятно познакомиться с тобой, молодая комета, — прежде чем направиться к открытой двери прогудел Табби, наклонившись к парнишке и встряхивая его протянутую руку. — Я ведь говорю с настоящим акробатом?
— Цирк Даффи, сэр, там родился и вырос. Но сбежал два года назад, после того как померла моя матушка, и живу с тех пор там и сям, как могу.
На этом мы покинули дворик.
— Это ведь ваши трости? — уточнил наш новый знакомый, когда мы, войдя в мастерскую, оказались у верстака, где ранее бросили палку со свинцом и ирландскую дубинку, и, получив в ответ кивки, прихватил их с собой. Потом Финн внимательно осмотрел скелеты — казалось, нечто подобное он и ожидал найти при таких обстоятельствах, и уверенной поступью двинулся дальше.
Вероятно, его не смутило бы и мертвое тело Мертона, но, хвала Господу, антиквар был жив. Он сидел в кресле в той уютной маленькой приемной, что располагалась перед входом в магазин, сжимая в руке стакан бренди; на его голове красовалась окровавленная повязка. В креслах напротив разместились Сент-Ив и Хасбро, а мы с Табби заняли два других, что стояли сбоку. Через окно я видел Лондонский мост. Выше по реке лежал Пул, виднелись мачты судов, раздавались едва слышные удары колокола, гудки и прочий морской шум.
— Я ясно видел его лицо, — говорил Мертон Сент-Иву. — Широкое, нос как инжир, маленькие глаза. Не карлик, понимаете, но роста небольшого. Обезьяноподобный — вот нужное слово. Весьма жуткая внешность.
— Коричневая куртка, — встрял юный Финн, — прошу прощения, и шапка вахтенного. Тот самый человек, про которого я рассказывал этим джентльменам.
— А это кто у нас? — поинтересовался Сент-Ив.
— Финн Конрад, сэр, к вашим услугам. Я видел, как он перебрался через стену там, позади.
«С чего бы это? — спросил я себя. — Почему человек перебирается через стену, когда есть дверь? Вероятно, он задумал или сотворил нечто ужасное».
— Да, мы обнаружили следы, — добавил Табби.
— Меня он не видел, — продолжил Финн, — потому что мне этого не хотелось. Он направился прямиком к реке — а я за ним, и вошел в распивочную на Пич-элли.
— «Коза и капуста», — поддержал я.
— Она самая. Я заглянул внутрь, словно от нечего делать, и не увидел его. Наверное, он прошел насквозь, подумал я. Там внизу, у реки, полно разных ходов. Я немного подождал, на случай если он решит вернуться, но тут местный вышибала велел мне убираться вон.
— Сможешь отвести нас туда утром? — спросил Сент-Ив.
Финн ответил, что это не составит труда, а потом заверил нас, что способен с первого раза запомнить путь совершенно в любое место. Еще парнишка сообщил, что отлично знает побережье, поскольку живет здесь достаточно давно, хотя сейчас у него нет адреса, и что он ждет лета и чтоб ветер ослабел.
Выслушав всё это, Сент-Ив поинтересовался, не найдет ли Финн на правах аборигена чем поужинать всей честной компании, и отослал его с пригоршней монет — большей, чем требовалось, и вполне достаточной, чтобы искусить парнишку, если он не тот, кем кажется, а просто растленный юный лицемер. И еще это был повод убрать лишние глаза и уши, пока мы ведем разведку.
— Он наверняка вернется, — сказал Табби. — Боевой парень. Видели бы вы, как он одолел садовую стену, — обезьянам не снилось.
Поначалу Мертон выглядел скверно — то и дело обводил комнату диким взглядом, словно ожидая в любой момент возвращения неудачливого убийцы, готового завершить начатое, но в конце концов ему удалось успокоиться. И следующую четверть часа он выкладывал нам факты, какие знал, а мы время от времени вставляли уточняющие замечания. Оказалось, Мертон получил карту от своего дяди Фреда — лоцмана, что водит суда по заливу Моркам, живет в Грэйндж-над-Песками и бродит, когда спадет прилив, по моллюсковым отмелям за Пултоном. А если луна подходящая, странствует от Силвердэйла до Хамфри-Хед и обратно. Однажды дядя Фред, ныне местная легенда, увяз в зыбучих песках, захваченный надвигающимся приливом, и испытал всевозможные ужасы, но сумел выжить. Словом, сей достойный джентльмен, хотя и не являлся одним из королевских проводников, был очень полезен тем, кто добывает себе кусок хлеба в упомянутых гиблых краях, например драгерам, что промышляют на отмелях глухими ночами.
На карту дядюшка Фред случайно натолкнулся во время одного из походов в верховья залива. Она была в закупоренной бутылке, которая слегка протекла. Старику это показалось любопытным, и он сохранил карту как сувенир — спрятал в комод и через некоторое время забыл о ней. А недели две назад, разбирая свои сокровища, снова ее обнаружил, и когда они с Мертоном столкнулись в доме тетушки Сью в Манчестере, отдал племяннику как редкость. Мертон немедленно и не задумываясь вставил находку в каталог, хотя был осторожен с описанием на случай, если кто-то сообразит, что это больше, чем бизнес. А затем послал каталог в Чингфорд-у-Башни Сент-Иву.
— Что значит: больше чем бизнес? — поинтересовался Табби в своей обычной нетерпеливой манере.
— Понимаете, дело в том, что произошло после того, как дядя Фред снова нашел карту в комоде, — пояснил Мертон.
— Где произошло? — спросил Сент-Ив, пристально глядя на него.
— В пабе в Пултоне, за пинтой, знаете ли. Болтовня о том о сем. Обычный порядок вещей, если вы понимаете, о чем я. Только там оказались два человека — сидели поблизости и напряженно слушали. Один даже захотел взглянуть на карту, но старик отговорился тем, что с собой такие штуки не носит, хотя она была с ним, прямо в кармане пальто. Но дядюшке очень не понравились те двое незнакомцев: и как они выглядели, и как держались. Он мне всё рассказал. Один был высокий угрюмый тип. Смуглый. Неприятный. С лицом убийцы, как назвал это Фред. У второго были совершенно белые волосы и лицо, словно вырезанное из льда. С ним было что-то настолько не то, что даже и сказать нельзя, — сразу вспоминался доктор Фелл[39]. Говорил всё время высокий.
Услышав это, Сент-Ив испытующе взглянул на нас. Детали — белые волосы и необъяснимая неприязнь — заставляли предположить, что позабытый богом паб посетил не кто иной, как Игнасио Нарбондо, ныне присвоивший себе имя доктор Фростикос, или Фрост, заклятый враг Сент-Ива и последний человек в мире, рядом с которым я хотел бы оказаться. Некоторое время назад он исчез из нашей жизни — я надеялся, и из мира. Его интерес к карте был таким же пылким, как и у Сент-Ива, хотя в своем стремлении обрести ее он был куда беспощаднее.
— Верно ли я понял, что вы снова увидели этих людей? — спросил Хасбро.
— Только высокого, — ответил Мертон. — Первый раз это случилось еще в Манчестере. Фред заметил его на улице и показал мне. Он торчал в дверях какой-то лавки и курил трубку. Это, конечно, могло быть совпадением, или, возможно, там был другой высокий человек с похожими чертами лица… Видите ли, мы были на другой стороне улицы, и уже наступил вечер. Но потом я видел его снова, вскоре после моего возвращения в Лондон, и на этот раз ошибки быть не могло. Он шел за мной до лавки, не слишком скрываясь. Скорее нагло.
— Вы уверены, что он преследовал вас? — уточнил Сент-Ив.
— Да, — ответил Мертон. — Его появление там, в Манчестере, могло быть случайностью, но третий раз уже не может быть совпадением.
— А что с беловолосым? — спросил я.
— Не знаю. Я видал только долговязого. Он потом явился сюда. Каталог еще не разослали, но он прямо требовал продать карту, говорил, что слышал: она свалилась мне в руки. Никаких преамбул, никаких пробных выстрелов. «Хочу карту Моркамских песков», — заявил он.
— И вы предложили ему немедленно покинуть магазин, — ухмыльнулся Табби.
— Чуть более многословно, — ответил Мертон, наливая себе еще бренди. Он покрутил стакан на свету, проницательно глядя на нас. — Сыграл дурака, понимаете. Отрицал, что хоть что-то знаю. Он обвинил меня во лжи, и тут уж я велел ему убираться. Через два дня он явился снова, но уже с экземпляром нового каталога — одному богу известно, где он наложил на него лапу, и положил на прилавок требуемую сумму с точностью до пенса. Я сказал, что уже продал карту. Он назвал меня лжецом, что, конечно, было правдой, и вышел, ни о чем не спросив. Я понадеялся, что всё закончилось.
— Но он явился опять вместе со своим обезьяноподобным спутником и, черт возьми, забрал ее! — воскликнул Табби.
— А! Ха-ха! Он считал, что забрал! — прыснул Мертон, просветлев, но тут же закрыл глаза, обхватил голову, заболевшую от смеха, и почти минуту приходил в себя. Сент-Ив внимательно смотрел ему в лицо. — А сейчас о хорошем и плохом, — снова заговорил Мертон, оглядевшись и понизив голос. Он подмигнул нам: — Я, понимаете, надеялся, что распрощался с джентльменом, однако человек я осторожный. Взялся за дело и сработал на куске бумаги того же сорта фальшивую карту совсем другой части залива и с измененными ориентирами. Во всех прочих отношениях верную. Смочил чернила так, что они расплылись как будто от морской воды, но не слишком, чтоб карту можно было прочитать. Потом покрыл ее пятнами от водорослей, табака и садовой земли и засунул в ящик под прилавком, где держу мелочь на сдачу покупателям. Наш парень ее искал, как вы можете заметить, вышвыривая всё на пол. Затем он обнаружил ящик, хорошенько угостился деньгами и нашел карту. Разумеется, я сыграл свою роль. «Берите деньги, — сказал я ему, — но ради господа оставьте бумагу! Для вас она не имеет ценности».
Сейчас Мертон выпрямился в кресле, ухмыляясь, точно школьник, очень довольный собой, но потом его лицо погрустнело.
— Ответом был удар куском свинцовой трубы. Быстрый, как змеиный укус. Я и дернуться не успел.
— Свинья вонючая! — рявкнул Табби, и мы все дружно выразили согласие, но я хотел узнать, что же с картой, настоящей картой. Мертон ответил, что она сохранна, как дитя, — скатана, аккуратно обвязана куском бечевки и засунута в открытую пасть чучела броненосца на витрине. Ни один вор, сообщил он нам, не подумает искать что-нибудь ценное внутри броненосца.
Мертон глядел на нас некоторое время, заставляя нас ждать, а потом сказал:
— Взглянуть на нее не хотите?
Сейчас он ужасно себе нравился. Он был жизнерадостен, но, на мой вкус, слишком в восторге от собственной смышлености, против чего нас предостерегали древние. Тем не менее антиквар сделал всё, что смог, чтобы помочь Сент-Иву, и в результате ему едва не раскроили череп. Он был хорошим человеком, в этом не было сомнения, и его ruse de la guerre[40], похоже, сработала. Мертон угостился третьим стаканчиком бренди, выпитым с неким торжественным умиротворением, и, вытащив карту из нутра создания, нелепо топорщившего чешую, вручил бумагу Сент-Иву, который сдернул бечевку и бережно раскатал свиток. Через минуту он поднял взгляд на Хасбро и сказал:
— Мы так и думали.
В этот момент дверь отворилась, и вошел Финн Конрад, неся мясные пироги, бутылки эля и, как оказалось, большую часть выданных ему денег. Сент-Ив опустил карту в карман пальто, а Финн, сгрузив свою ношу и возвращая профессору пригоршню монет, посоветовал последнему, испросив прощения за свои слова, не вести себя столь неосмотрительно с людьми, которых он не знает, по крайней мере в Лондоне, хотя это может не быть проблемой в городах поменьше, где население в целом честнее.
Мой аппетит упорхнул, когда я увидел Мертона в крови и на полу, но сейчас вернулся с возросшей силой, а Табби, верно, ощутил себя умирающим с голода; он стоя засунул в рот полпирога, как аллигатор, заглатывающий козу, а затем уселся в кресло для более серьезной заправки, и остальные тоже не сильно отстали. «Завтра утром, — предложил нам Сент-Ив, — мы попробуем заглянуть в „Козу и капусту“, если Финн будет добр показать нам дорогу». Финн заявил, что ничто не доставит ему большего удовольствия, и затем намекнул, что кому-то стоит покараулить ночью лавку в отсутствие Мертона; к чести антиквара стоит сообщить, что он ответил, что будет совершенно счастлив, если Финн займет кушетку в мастерской и будет спать вполглаза и с рукой на ирландской дубинке на случай, если негодяи вернутся.
— Сразу в заднюю дверь и через стену при первом признаке тревоги — вот мой совет, — посоветовал я парнишке, и Хасбро сочувственно согласился.
Сент-Ив был в сомнении, оставлять ли вообще ребенка одного в лавке теперь, когда он знал немного больше о людях, которые завладели фальшивой картой.
— Та украденная вещь, — поинтересовался Сент-Ив у Мертона, — вы сказали, она… э-э-э… удовлетворительный экземпляр?
— О, куда больше, чем удовлетворительный, должен отметить, — ухмыляясь, ответил Мертон. — Ощутимо лучше. Не то чтобы я настаивал, что знаю толк в искусстве… э-э… копирования. — Он явно собирался сказать «подделки», но не стоило пользоваться этим словом при парнишке, стоявшем подле. «Копирование» сказало достаточно много, как мне тогда показалось. Конечно, никакой пользы, если бы Финн узнал то, что ему не надлежало знать, не было. Напротив, это могло причинить некоторый вред и ему, и нам. Сент-Ив чутко завершил разговор.
После мы надежно заперли юного Финна в лавке и вышли в вечерний сумрак проводить Мертона домой, где благополучно вручили его миссис Мертон; антиквар к тому времени уже полностью восстановил свой дух. Миссис Мертон заахала, увидев окровавленную повязку на голове мужа, но тот отреагировал спокойно, я бы сказал, равнодушно.
— Счастлив быть полезным! — объявил он и отдал честь. — Я всегда готов исполнить свой долг!
Мы убедили антиквара, что долг уже исполнен, и оставили его, ликующе улыбавшегося, на пороге.
Утром Финн был уже на ногах и занимался делом, когда мы с Сент-Ином и Хасбро вернулись. Табби задержали домашние дела, что обернулось нашим преимуществом, если учесть случившееся позже, хотя тут я забегаю вперед. Финн расставил по полкам сброшенные книги, сложил в аккуратные стопки бумаги, подмел пол и теперь отстирывал кровь с рабочего халата Мертона, для чего, как он сказал, желательно пользоваться холодной, а не горячей водой, чтобы «пятно не закрепилось» — этому он научился в родном цирке, где ему пришлось поработать и в прачечной.
— Всё в полном порядке, — сообщил он нам, закончив.
Мы позавтракали на Темз-стрит копченой сельдью, яйцами и бобами, а затем отправили Финна далеко вперед, что было идеей Хасбро. Никто не свяжет мальчугана с нами, когда мы окажемся поблизости от «Козы и капусты», и я еще раз отметил, что наше предприятие небезопасно. Сказать по правде, оно всё меньше напоминало прогулку в выходной.
ГЛАВА 3«КОЗА И КАПУСТА»
Жизнь на Нижней Темз-стрит от Пула до Тауэра кипит день и ночь: грузы прибывают с кораблей и доставляются на них, лавки открыты, рыботорговцы катят тележки и толкают тяжелые тачки с марлином и устрицами, камбалой и моллюсками к Биллингсгейтскому рынку, воняющему солью, водорослями и, разумеется, рыбой. Самые разные люди проносятся взад и вперед, входя и выходя из кофеен и магазинчиков, полные решимости заниматься бизнесом и вмешиваться в бизнес других. Меня отодвинул в сторону гримасничающий парень с невероятно большой мокрой корзиной устриц на плече и толчком вернул на место осел, тащивший телегу с бочонками сельди, но никто не собирался причинить мне вред, и пихали меня дружелюбней, чем в любых других местах. Словом, очень благоразумно прогуливаться по Нижней Темз-стрит в деловое весеннее утро, когда жгучий холод пережитой ночи отступил и вернулся туда, откуда его принес ветер.
В какой-то момент во всей этой бурлящей толпе мы потеряли из виду Финна, но потом увидели его снова болтающимся перед лавкой, жующим что-то из горсти и оделяющим остатками дворнягу. Парнишка мельком взглянул в нашу сторону и поплелся дальше, а дворняга бежала за ним по пятам. Полукварталом дальше я уловил аромат табака — и снова «Собрание». Этот табак не слишком редок, но, естественно, я немедленно вспомнил о высоком работяге, который валялся на куче кирпича прошлым вечером на Ламбет-Корт. Потом я подумал о коротышке, что попался мне на глаза вместе с долговязым раньше тем же вечером, и о том, что говорил Мертон — как он описывал напавшего на него обезьяноподобного типа и некоего смуглого соглядатая из паба в Пултоне-на-Песках, и внезапно, как от подзатыльника, ощущение праздника исчезло. Его сменили настороженность и тревога.
Те двое с Ламбет-Корт не были чернорабочими, которыми хотели казаться. Один явно присматривал за нами, когда его напарник, отправившийся на набережную, лупил несчастного Мертона трубой по голове. Неурочный приход Хасбро, возможно, нарушил планы злоумышленников, однако им пока удавалось на шаг опережать нас.
Внезапно мне захотелось сжать в кулаке набалдашник трости, залитый свинцом. Оглядываясь и пытаясь отыскать глазами курильщика трубки, я высказал свои соображения Сент-Иву, который прищурился и кивнул. Вокруг, впрочем, не обнаруживалось ни одной знакомой физиономии.
Вскоре мы сошлись с Финном, только что купившим кулек горячих каштанов у парня с котлом на колесах, в начале узкого переулка, под углом уходившего к реке. Парнишка незаметно кивнул на переулок, где качалась облупленная, потрепанная дождем и ветром вывеска, изображавшая голову козы, увенчанную шляпой из капустного листа. Нам оставалось только толкнуть дверь в духоту распивочной, которая была полна народу уже в этот утренний час. Кто-то голосом, подобным скрипу сломанной тачки, распевал «Душка Мэри Тамблхоум», кто-то негромко беседовал, хотя общий гул заметно стал тише при виде чужаков и зазвучал с новой силой, когда наша троица нашла спокойные воды в дальней части помещения.
В ближайшей к основному залу комнате имелись пара соломенных тюфяков, ночной горшок и ящики нищенского старья, которое можно увидеть на Монмаут-стрит на распродаже за пару пенсов; у дальней стены стоял громадный, тяжелый и высокий дубовый шкаф с изрядно ободранной и почерневшей от времени дверцей — словом, ничего интересного. Пробираясь дальше в полном молчании, мы крались по темному коридору, минуя другие столь же неприглядные тупиковые комнаты. Очевидно, мы попали в дурацкую ситуацию.
— Несомненно, они ждали, что мы появимся тут с минуты на минуту, — сказал Сент-Ив, пожимая плечами, и зашагал по коридору в обратном направлении, а мы двинулись за ним, мечтая поскорее оказаться на улице — по крайней мере, мне очень этого хотелось. Но Хасбро остановился у входа в ту, первую, комнату, где был деревянный шкаф, и наклонил голову, будто прислушиваясь.
— Просторный гардероб, — заметил он вполголоса.
— Именно так, — согласился Сент-Ив. Он оглядел коридор и шепнул мне: — Джеки, следи за дверью. Свистни, если кто появится.
Но свистеть не было нужды, потому что мы явно никого не интересовали, и этот факт начал казаться мне примечательным. Казалось бы, всё собравшееся в трактире общество знало, что мы вошли сюда, и следовало предполагать, что кто-нибудь мог задуматься, с чего бы нам тут болтаться, но вот поди ж ты… Я обернулся и увидел, что Хасбро ковыряет в замке куском проволоки, а Сент-Ив пытается заглянуть за шкаф, который выглядел плотно приставленным к стене, возможно даже прикрепленным к ней. Я подумал, с чего это этот гардероб вообще заперт, но в миг, когда вопрос пришел мне в голову, дверь распахнулась, являя нам пустоту внутри.
— Тут замок изнутри, — сообщил Хасбро, показывая на приделанный к створке железный засов, полностью идентичный внешнему. В скважине запирающего механизма торчал ключ, который Хасбро вытащил и опустил себе в карман.
Сент-Ив решительно толкнул заднюю панель шкафа — та не шелохнулась, потом повозился с резными украшениями. И наконец панель заскользила в сторону, открывая темный проход. Без малейшего промедления Сент-Ив шагнул в шкаф и нырнул во мрак, взмахом руки приглашая нас последовать его примеру. Я довольно проворно скользнул за ним, частью сознания тревожась, не заглянет ли кто из таверны проверить, чем мы тут заняты, а другой — а не сделали ли они этого раньше.
Передо мной зияла пропасть! Приглядевшись, я понял, что это лестница, по всей видимости ведущая непосредственно к реке — ступеньки круто уходили вниз от небольшой площадки. Сент-Ив уже спускался, придерживаясь одной рукой за ржавые железные перила. Хасбро, вошедший следом за мной в шкаф, захлопнул дверцу, и всё утонуло в полной тьме. Я услышал за спиной шаги и щелчок — как только Хасбро ступил на площадку, задняя панель шкафа встала на свое место.
— Осторожнее, — глухо сказал Сент-Ив откуда-то снизу.
Тянуло холодом и сыростью, противно пахло плесенью. Я различал отдаленный гул и свист парового котла, стравливавшего пар.
— Вам видно, куда идти, сэр? — шепнул мне на ухо Хасбро каким-то бесплотным голосом.
Я ответил, что вижу, и зашагал вперед, ставя ноги по одной линии, цепляясь за перила одной рукой и другой нащупывая дорогу вдоль стены, как слепой, в надежде, что шаг на гнилую ступеньку не отправит меня в бездну. Однако скоро я понял, что вполне сносно вижу. Где-то внизу появился свет, который по мере нашего спуска становился все ярче, а потом мы поняли, что оказались на уровне потолка просторного зала — скорее, пещеры, — и замерли, чтобы осмотреться. Уходившая вниз лестница далее походила на штормтрап и висела без всякой опоры.
Там, внизу, на стапелях установлены были два странных, вероятно подводных, судна, — одно явно недостроенное, — похожих на диковинных рыб: плавники, выпуклые обводы, иллюминаторы-глаза. Вокруг них валялись металлические пластины, бочонки с заклепками, тяжелые стеклянные листы в деревянных рамах. Выглядевшее более готовым судно было длиной с яхту, второе поменьше. Еще там имелось удивительное, отдаленно напоминающее паука-сенокосца устройство: что-то вроде вытянутой сферы с несколькими согнутыми железными ногами — видимо, камера для подводного погружения: изящная, изготовленная, как мне удалось рассмотреть в довольно тусклом свете, из меди и стекла и предназначенная, как мне подсказывала смекалка, для передвижения по дну реки или моря; иначе зачем бы потребовалось снабжать ее суставчатыми журавлиными ногами с площадками-ступнями?
Несколькими футами дальше начинался широкий бассейн с темной водой — точно на уровне пола; свет равномерно распределенных по стенам газовых ламп выхватывал маленькие воронки и завихрения на довольно спокойной поверхности, будто она текла на восток. Может, то было подземное русло Темзы или одной из впадающих в нее рек, что пересекают город — Уолбрука, или, возможно, какого-то из рукавов Флита.
Потолок основной части пещеры уходил высоко вверх, поддерживаемый мощными арками из тесаного камня, между ними на разных уровнях были укреплены узкие переходы-мостки, соединявшие железные лестницы в стенах и подвижные платформы, на которых лежали упаковки непонятных материалов и какие-то инструменты, скорее всего принадлежности судостроителей, рассмотреть которые в тусклом свете газа нам в нашем положении было затруднительно. Платформы, очевидно, можно было поднимать и опускать: они раскачивались на толстых цепях, тянувшихся из сложной системы блоков и талей. Котел и угольная печь гигантского парового двигателя шипели и светились внизу.
Определить, одни ли мы на этой судоверфи, не представлялось возможным. Мы осторожно спустились на три ступеньки — болтавшийся в футе над каменным полом низ нашей лестницы, висевшей на массивных цепях, закрепленных где-то над головами, заходил ходуном. Пол закачался под нашими шагами, словно палуба корабля в бурном море. Шагнув на более-менее надежную площадку сбоку, я оказался на пункте наблюдения за каким-то видом работ и был слегка удивлен, не обнаружив тех, за кем надлежало надзирать, особенно при заправленном и разожженном бойлере. Странно — к чему таиться тому, кто ведет свои дела по закону? Похоже, что и тут, и в распивочной наверху мы были чрезмерно любознательными чужаками…
Однако Сент-Ив вовсе не чувствовал себя чужаком. Он сошел с лестницы и энергично двинулся к недостроенному судну на стапелях.
— Подводный корабль в процессе постройки! — воскликнул он, мгновенно проникнув и в научную, и в инженерную мысль неизвестного изобретателя. Потом профессор указал на аккуратно сложенные плиты серого камня, придавленные железными чушками. Камень выглядел так, словно был нарублен из морской пены.
— Пемза, — сказал он. — Видите это, Хасбро? Ее нарезали пластинами и заключили в алюминиевую оболочку. Изобретательно.
Сент-И в двинулся дальше и остановился у наполненной водой бочки. Сверху и снизу от нее отходили, извиваясь под трепещущими резиновыми пузырями, провода и какие-то трубки.
— Они добывают водород, — пробормотал он, потирая подбородок. — Полагаю, накачивают газ в оболочку судна для большего увеличения плавучести. А что с движущей силой? Конечно, электричество, но источник?.. — Бормоча себе под нос, профессор продолжал осмотр, заглядывая внутрь конструкции и обращая внимание на всякие нестандартные решения, явно позабыв, зачем мы сюда явились.
А действительно, зачем же мы явились? Если мы преследуем обезьяноподобного типа, не сумевшего украсть у Мертона карту, то нам не попалось ни единого его следа. Вместо этого мы обнаружили подземную судоверфь, очень симпатичную на свой лад. Но это другая загадка, не являющаяся решением первой. Я тихонько оглядывался вокруг, отвлекаясь от вопросов и тайн науки. Признаюсь, как ни малодушно это звучит, я подумывал о возможности бегства. Обратно, вверх по лестнице и в «Козу и капусту»? Мысль была привлекательной. Теперь я видел, что дальний конец пещеры, если следовать по течению реки, частично перекрывает пара высоких дверей, раскрывающихся достаточно широко, чтобы провезти внутрь любой груз. Видимо, за дверцей шкафа был черный ход.
А затем произошло событие, в этих обстоятельствах почти обескураживающее: я учуял запах трубочного табака, слабый, но различимый. Я торопливо осмотрелся, вглядываясь в сумрачное пространство огромного зала, но не увидел ничего. Мое воображение? Я услышал скребущий звук где-то наверху и быстро взглянул на мостки, где мелькнул тлеющий огонек разожженной трубки. Кто-то облокотился о перила, глядя вниз, на нас. Теперь мне было видно, что это высокий мужчина; он, по-видимому не торопясь, давно рассматривал нас, словно угодившую в ловушку добычу, что было не очень далеко от правды. Свет был слишком тусклым, чтобы различить его черты, но я достаточно много знал, чтобы не догадаться, кто это такой. Компаньон того, кто никогда не станет прятаться на своей территории.
— Они там! — крикнул я, но мои слова потонули во внезапно громком клацанье завертевшихся подшипников лебедок и тяжелых цепей, скользивших в железных кольцах, в свисте и шипении пара. Казалось, вся система цепей, шкивов и лебедок пришла в движение целиком, какофония била по ушам. Мы втроем, не сговариваясь, повернулись к лестнице.
Однако ее нижние ступеньки уже поднялись на несколько футов над полом и на наших глазах, медленно уходя вверх на цепях, скрылись из виду. Мы угодили в ловушку, чего я и боялся. С содроганием я ощутил, что мои ноги намокли. На полу был почти дюйм воды. Шлюзы! Они открыли шлюзы! Темная река под камерами погружения прибывала — она уже поднялась и, извините за эти слова, захлестывала меня. Нас заманили сюда, нас провели — это было горше всего!
— Грузовые ворота! — завопил я в этой нескончаемой какофонии, но, похоже, напрасно, и, отчаянно ткнув в сторону дальних дверей, помчался туда, разбрасывая брызги. Не успел я сделать и шести прыжков, в мое пальто сзади вцепилась рука — я остановился на полном ходу, вспенив воду вокруг лодыжек, обернулся и узнал Хасбро, показывающего в сторону камеры погружения, которую Сент-Ив осматривал глазом специалиста. «Конечно!» — подумал я, бросившись обратно вслед за Хасбро и торопливо разглядывая паутину мостков над головой, откуда за нами наблюдал долговязый. Теперь он стоял, держа ружье, небрежно облокотившись на перила, будто собрался поохотиться на белок.
Лязганье механизмов резко прекратилось, погрузив зал в жуткое молчание, прорезаемое шипением пара. Доносились лишь бульканье и мягкий плеск воды; прилив надвигался угрожающе быстро — уже по колено, ледяной и темный, как смерть. Сент-Ив вскарабкался на аппарат для подводных работ и, одной ногой стоя на выставленной изогнутой лапе судна, а рукой держась за железную ступеньку, потянул на себя люк шлюзовой камеры. Он быстро влез внутрь, перевернулся, высунулся, взглянул на нас и, изогнувшись, помахал мне, хотя я не нуждался в ободрении. Я довольно легко нашел ступени: руки были проворными от страха, говоря по правде. Сент-Ив скрылся в аппарате, пропуская меня, и я оказался в удивительно просторной внутренней камере, где плюхнулся на мягкую кушетку и облегченно обмяк.
Теперь в люке появилось лицо Хасбро, и я наклонился, чтоб протянуть ему руку, но тут послышался хлопок выстрела. Хасбро качнулся назад, цепляясь за лестницу одной рукой. Я нагнулся, пытаясь схватить его за лацкан пальто, но пальцы поймали только воздух; я видел, как он обрушился в черную воду и исчез. Сент-Ив был так поглощен управлением судном, что ничего этого не видел, и я, крикнув ему что-то бессвязное, выполз наружу, свернувшись на лестнице в три погибели и ожидая неизбежной пули. Кусочек свинца ударил в металлическую оболочку возле моей головы, так близко, что я услышал звук рикошета почти одновременно с выстрелом.
ГЛАВА 4НА ДНЕ РЕКИ
Хасбро вынырнул из потока, сжимая пальцами предплечье, я отпустил ступеньку, ощутив в одно темное, холодное, жуткое мгновение, прежде чем ноги мои коснулись пола, как речная вода заливает мои глаза и пропитывает одежду, и рванулся к нему. Мне удалось обхватить Хасбро за рукав, и мы вдвоем стали забираться по лестнице. Цепляясь за ступени непослушными пальцами, нашаривая ногами опору, он карабкался с трудом, а я подталкивал его снизу, стараясь держаться отчасти под защитой изгиба стенки подводной камеры. Сент-Ив нагнулся и подхватил Хасбро, я влез следом за ним и второй раз оказался внутри устройства, только на этот раз стоял на коленях в луже на полу, пытаясь отдышаться, слишком оглушенный и потрясенный, чтобы ощутить, насколько замерз.
Люк уже захлопывался, когда прозвучал, словно далекий щелчок или будто два камешка ударились друг о друга, последний выстрел, звякнула, отлетая от внутренней стенки камеры, пуля, зацокала по полу и сплющенным кусочком металла плюхнулась в лужу у моих колен. Я осознал, выуживая пулю оттуда, где она замерла, и запихивая в карман как сувенир, что камера теперь освещена мягким светом, струящимся из потолочных ламп, а в воздухе стоит какое-то пчелиное жужжание. Сент-Ив повернул запорный механизм, запечатавший дверь изнутри, удовлетворенно кивнул и сказал:
— У нас есть сухие элементы! Она может двигаться независимо!
Это сообщение ничего не значило для меня, но очевидная радость профессора слегка взбодрила.
Он методично задвигал руками перед пультом управления, манипулируя рычагами и штурвалами и сосредоточенно склонив голову. Я помог Хасбро стащить мокрое пальто, на подкладке которого чудесным образом оказалось множество карманов. Из одного он извлек бинт, из другого — фляжку выдержанного односолодового, которую носил на все случаи жизни, и закатал рубашку на руке, открыв рану. Пуля пробила мышцу и вышла наружу, хвала Господу, хотя вытекло изрядное количество крови, которую нам удалось остановить, плотно прижав к ране сложенный несколько раз платок. Хасбро отважно поливал рану виски, а я аккуратно перевязывал ее. Мне вспомнился бедняга Мертон, избитый до крови в собственной лавке. Мы приближались к скверному концу и, никаких сомнений, явно сваляли дурака.
— Спасибо, Джек, — сказал Хасбро, предлагая мне фляжку.
Я поднял ее в коротком приветствии и сделал глоток, едва не задохнувшись от крепости напитка, а затем передал фляжку Сент-Иву, который сиял, будто школьник на каникулах.
— Оксигенаторы, — загадочно сообщил он, мотнув головой в сторону пульта. — Воздух сжатый, так что запас ограничен, но его хватит, если мы будем аккуратны. Джек, твоя задача: впускать свежий воздух, когда нам понадобится, — рычаг с бакборта, вон там. Будь скуп, как квартирная хозяйка.
Профессор сдвинул рычаг вниз, и раздался металлический свист; воздух выходил из трубок, у него был холодный металлический привкус.
Сент-Ив сделал быстрый глоток из фляжки, передал ее Хасбро и повернулся к пульту. Хасбро тоже отведал виски, а затем спрятал фляжку в карман пальто. Не скажу, что мы почувствовали себя обновленными после глотка крепкого алкоголя, но, по крайней мере, не были такими развалинами, как несколько минут назад. Подводный аппарат тоже будто ожил — теперь слышались беспрерывный гул, отдаленный грохот и свист. Сент-Ив повернулся к нам и кивнул, словно говоря: «И как вам такой поворот?»
Теперь, когда Хасбро оказался на борту и, похоже, чувствовал себя неплохо, я счел свою миссию исполненной. Отныне Сент-Ив отвечал за нас и странное суденышко, чему я был искренне рад.
Впрочем, глядя, как за массивными стеклянными иллюминаторами поднимается вода, я изо всех сил пытался предугадать, что может преподнести нам эта водяная ловушка. У нас не было ни еды, ни питья, ни чего-либо еще, кроме фляжки Хасбро. Мне пришло в голову, что, может, нам стоило бы подождать, пока заполнявшая пещеру вода прорвет ворота, и, выбравшись из всплывшего на поверхность аппарата, найти ведущую на поверхность лестницу… Или это скверная идея? Скорее всего, наш долговязый друг с ружьем уже засел на какой-нибудь удобной площадке, что может по-настоящему осложнить дело.
Я упал духом еще сильнее, когда внезапно припомнил, что прошлым вечером Финн Конрад появился на противоположной стороне улицы в ту самую минуту, когда я принялся осматривать окрестности. Мне пришла в голову мрачная мысль: не ждал ли мальчик нашего появления и не лучший ли он актер, чем акробат? «Ведь это он, — думал я с тоской, — привел нас к „Козе и капусте“!» Дружелюбный малый, радостно уплетая каштаны, указал нам на дверь трактира, и мы бездумно кинулись туда навстречу року…
Тайна, причем чертовски постыдная, была раскрыта. Мальчик мне нравился, и степень испытанного мною отвращения к негодяям, принудившим такого славного парнишку к жизни в бесчестье и лжи, меня потрясла. Финн был предельно полезен в лавке Мертона, но его дальнейшие действия выглядели очень подозрительно. Конечно, вражеский лазутчик и должен был нас очаровать, если его целью было заманить нас в распивочную, где нам полагалось натолкнуться на потайную дверь, — всё одно к другому. Финн, правда, не знал о карте в пасти броненосца, о чем я напомнил себе со слабым удовлетворением; жизненно важный секрет остался нераскрытым. Но затем я вспомнил Мертона, с энтузиазмом произносящего слово «копирование», и мне снова стало не по себе. Я сидел с тяжелым сердцем, и ничто не могло меня ободрить, кроме затухавшего внутри тепла виски, и только новый глоток мог бы вселить в меня уверенность. Впрочем, вскоре мне пришлось отбросить эти мысли, поскольку вода поднялась до верха иллюминаторов, и я осознал, что смотрю в чернильную тьму подземной реки. Снаружи нашего убежища зажглись лампы, и я увидел рыбу — какого-то угря, метнувшегося от напугавшего его света во мрак. Подводный аппарат внезапно накренился, словно собираясь отплыть, и я заскользил по сиденью, на котором недавно утвердился, стараясь распределить вес так, чтобы не свалиться на пол, словно мешок.
— Держитесь! — велел Сент-Ив, открывая какой-то клапан и прислушиваясь, наклонив голову и сощурившись. — Думаю, что…
Тут послышался шум воды, врывающейся, должно быть, в балластную цистерну, и мы снова выровнялись. Сент-Ив неуверенно принялся орудовать несколькими торчавшими из пола рычагами, манипулируя ногами аппарата; корпус его поднимался и опускался, двигался назад и вперед. Мне вспомнился перевернутый на спинку жук, тщетно пытающийся встать на неожиданно ставшие бесполезными лапки, но, ощутив, что мы медленным неровным ходом продвигаемся вперед, я отогнал эту ассоциацию.
— Чуточку воздуха, Джек, — сказал Сент-Ив, и я послушно несколько секунд давил на рычаг.
— И куда мы направляемся? — удалось мне спросить, после того как я исполнил свои обязанности. Вряд ли мы пытались подняться к поверхности, однако альтернатива — неопределенное блуждание по верфи — вызывала у меня тошноту.
— Наружу, — ответил Сент-Ив. — Мы взяли на четыре румба восточнее. Думаю, у нас нет иного выбора, кроме как отплыть на этом чудесном корабле. То есть я имею в виду, мы его одолжили. Если мы сумеем отыскать владельца и спросить его разрешения, то несомненно сделаем это, но в данных обстоятельствах это совершенно невозможно, ха-ха. И, конечно, наши действия несколько оправдывает срочная и неотложная необходимость… — Нахмурившись, он покачал головой, словно сожалея, что не в состоянии решить болезненную моральную проблему. Но что уж тут решать: всем было ясно, что возможность совершить пробное путешествие на удивительном судне приводит профессора в восторг!
Впрочем, через минуту радостное выражение на его лице сменилось встревоженным: свет за бортами нашего судна стал намного ярче, и одновременно какая-то огромная тень начала медленно подниматься. Это был стоявший на стапелях подводный корабль, который внезапно пришел в движение и теперь направлялся прочь из затопленной пещеры. Пока он скользил мимо, мы в немом изумлении увидели за одним из иллюминаторов застывший профиль доктора Хиларио Фростикоса, который, вне всякого сомнения, находился на борту всё то время, что мы потратили на путешествие к тайной судоверфи. Сидя в каюте, полной книг и навигационных карт, он просматривал некий том, как бы не ведая о нашем присутствии. Но мгновение спустя, перед тем как исчезнуть в глубине вместе со своей субмариной, дьявольский доктор посмотрел в подвешенное перед ним на хитроумных блоках зеркало, и наши взгляды скрестились, однако его прозрачно-белое, словно вырезанное из древнего льда лицо осталось абсолютно невозмутимым.
Огни подводной лодки, направлявшейся прямо со стапелей в таинственное подземное море, стремительно промелькнули за нашими иллюминаторами, а мы внезапно оторвались от пола верфи, поднимаясь в вихре пузырей, и течение потащило нас на восток, как и обещал Сент-Ив. Теперь свет исходил только от нашего собственного судна, и я всей душой благодарил Бога за это, ибо подводная тьма вызывала во мне необъяснимый ужас. Всё больше угрей и стаек маленьких белых рыбок скользили мимо иллюминаторов, а потом проплыл труп, раздутый и бледный; и его незрячие молочно-белые глаза бесконечно долгое мгновение смотрели на нас. Было жутко, и всё же я куда больше внимания уделял запечатленному в памяти видению жуткой субмарины с живым подобием трупа, управлявшим ею. Куда она направлялась, пытался угадать я, и почему Фростикос дал нам свободу, если на самом деле дал?
Снаружи стало посветлее, и Сент-Ив выключил все лампы, чтобы не тратить понапрасну энергию. Он объяснил, что, если бы мы были связаны с подводной лодкой, электричеством наш аппарат питали бы ее двигатели, но мы зависим от батарей — вот что он имел в виду под «сухими элементами», параметры которых и время разрядки нам неизвестны. Мы оказались в глубинах Темзы, в водах, мутных от ила и речной грязи. Как далеко мы ушли во тьму, определить было невозможно. Собственно, мы могли лишь строить догадки о том, где находится наш аппарат и как долго продлится наше начатое столь внезапно путешествие. Без сомнения, ответы на эти вопросы могла дать только сама Темза…
Не стоит, рассуждал Сент-Ив, всплывать в пределах Пула или в ином месте с оживленным судоходством, рискуя зацепиться за стальной трос или пробить дыру в днище какого-нибудь корабля. Конечно, сейчас мы полностью во власти течения, и надежда управлять своим движением у нас появится, только если мы попадем в спокойные воды и встанем на дно. Загвоздка была в том, как совершить этот подвиг, хотя профессор, вне всякого сомнения, принял вызов. Мы звонко стукнулись о что-то невидимое, совершили пару оборотов, и нас поволокло дальше. Я впустил новую порцию воздуха. За иллюминатором показалось что-то похожее на останки затонувшей угольной баржи, и, пока нас несло мимо, мне пришло в голову, что на дне реки, наполовину увязнув в иле, лежит великое множество подобного мусора. Зрелище могло быть упоительным, однако при иных обстоятельствах.
Сент-Ив закачал еще немного воды в балластные цистерны, и аппарат моментально пошел ко дну, подняв облако грязи, лишившее нас обзора, а затем стал заваливаться вперед под натиском реки. Только выдавив часть жидкости из цистерн, мы смогли принять относительно ровное положение; и вновь нас потянуло на восток — мы проталкивались среди невидимых препятствий, вертясь так и сяк, словно в стиральной бочке, отчего нас скоро затошнило. Я подал в каюту еще немного драгоценного воздуха, которым мы, похоже, дышали с чудовищной скоростью. Сразу после этого мы попали в тень, которая висела над нами довольно протяженное время.
— Корабль, — определил Сент-Ив, глянув вверх в иллюминатор. — Прямо из Пула, похоже, изрядно припозднился, — он вынул из кармана хронометр и взглянул на циферблат. — Отлив уже начался, или вот-вот начнется, если я не ошибаюсь.
— Да, сэр, — подтвердил Хасбро. — Сегодня он сразу после полудня, исходя из движения луны.
— Прекрасно! — воскликнул Сент-Ив, подмигнув мне.
Я кивнул, радостно соглашаясь, хотя, говоря по правде, о приливах знал очень мало. Что меня заботило в данный момент, так это то, что судно прекратило свое постоянное раскачивающееся, пьяное движение.
— Скоро у нас будет период спокойной воды, — сказал мне Сент-Ив в качестве объяснения. — Крайне надеюсь, времени хватит, чтобы найти путь из реки, в идеале вниз по течению, в тихом месте, чтобы не создавать большой сенсации, но не слишком далеко отсюда. Воздух, Джек.
— Но когда начнется прилив, — встревожился я, снова нажимая на рычаг, — не снесет ли нас обратно? — Мне вспомнился тот труп, что навестил нас раньше. Очень похоже, он так и будет болтаться вдоль берега, вниз и вверх по реке, по прихоти приливов и отливов, пока не распадется на части или не угодит в сети браконьера.
— Непременно, — кивнул Сент-Ив. — Хотя для нас это не имеет никакого значения. Не задумывайся об этом.
— А? — спросил я, заинтересовавшись. Что, черт возьми, имел в виду профессор?
— Мы задохнемся раньше, чем прилив снова начнется, — заверил меня Сент-Ив. — Почти наверняка. Мне неизвестно, каким количеством воздуха нас облагодетельствовали, но даже если баллоны исходно были полны, через пару часов мы всё равно будем мертвы, как выброшенная на берег рыбешка. Можешь быть в этом совершенно уверен.
Это заявление отняло у меня дар речи, хотя, уверяю вас, Сент-Ив такого эффекта вовсе не добивался. Он просто констатировал научный факт. Следующие полчаса мы плыли, бились и крутились, минуя тени затонувших или проплывающих судов. Я поймал себя на том, что, прислушиваясь к шипению воздуха в трубках, чрезмерно много внимания уделяю своему дыханию, отчего оно стало неестественно прерывистым. Каюта, казавшаяся прежде просторной, сжалась до размеров бочонка для засолки. Я ужасно нервничал и, пытаясь успокоиться, старался занять себя созерцанием проплывавшего за иллюминатором мусора: вот колесо от фургона, вот увязший в иле портновский манекен, соблазнительно обмотанный грубой веревкой, должно быть полный золотых монет и яванского жемчуга величиной с гусиное яйцо…
— Рычаг, Джек.
Мне показалось, что поступление живительного воздуха замедлилось, будто давление упало. Но от этой ужасной мысли меня отвлекло ощущение, что наше движение практически прекратилось — похоже, мы надежно зацепились за дно. Речная грязь клубилась вокруг аппарата, так что минутами нам вообще ничего не было видно. Сент-Ив сверился с компасом на небольшой приборной панели и, когда ил осел, указал на длинный изогнутый деревянный брус, очевидно киль корабля, наполовину зарывшийся в песчаное дно.
— Вот наш азимут, — сказал он. — Вдоль этого бруса. К северу.
И профессор, взявшись за рычаги, принялся осторожно манипулировать ногами подводной камеры, время от времени останавливаясь, чтобы вода очистилась и снова показался увязший киль, вдоль которого мы совершали свои неуверенные шаги.
Мы ползли среди препятствий, словно полураздавленный краб, и дважды или трижды пятились от каменистых провалов. Пару раз водоросли так плотно оплетали механические ноги, что нам приходилось долго выпутываться. Обломанный конец киля исчез уже далеко позади, и Сент-Ив правил по одному компасу, отслеживая наше продвижение, и никто из нас не говорил и не двигался больше, чем было необходимо. Сколько времени так прошло, я не мог сказать, и никто из нас не догадывался, в двадцати футах мы от берега или в шестидесяти, выползем мы на сушу или врежемся в подножие скалы и окажемся не ближе к спасению, чем посередине Темзы.
Снова я отворил спасительный клапан, но услышал лишь усталое шипение — струя воздуха была слабой, и побороть угнетающую духоту каюты ей оказалось не под силу. Стараясь отвлечься, я уставился в иллюминатор, но в реке, теперь постоянно мутной и застойной, не попадалось ничего интересного, а движение наше оставалось огорчительно медленным. Хасбро, то ли уснувший, то ли погруженный в глубокую медитацию, обронил: «Прошу прощения, сэр?», и я не понимал, что он имел в виду, пока не услышал эхо собственного голоса в собственных ушах и не осознал, что несу вслух какую-то чушь, словно законченный безумец.
— Нет, ничего, — ответил я ему с кривой улыбкой. — Просто размышляю.
— Лучше вообще не говорить, — посоветовал Сент-Ив.
Я прилег и закрыл глаза, но, несмотря на отчаянные усилия, не смог избавить свой разум от звяканья и буханья, сопровождавших наше тягостное продвижение по дну Темзы. Внезапно мне примерещилось, что я живым заколочен в гроб и сброшен в море, что я задыхаюсь во мраке. Глаза мои распахнулись, и я, сделав длинный клокочущий вдох, не принесший и капли облегчения, сел, таращась, как треска, выуженная из глубоких вод.
— Вы в порядке, сэр? — спросил Хасбро.
Я лживо кивнул, привычно устремляя взгляд в иллюминатор. Теперь куски плавучего мусора клубились за нами, а облака мути светлели куда быстрее. Меня заполнило чувство обреченности. Мы пропустили начало прилива, и единственное, что нам теперь оставалось, это открыть люк и попытать счастья в реке, покинув омерзительную камеру смертников… Хасбро, благослови его Господь, протянул мне в этот мрачный миг фляжку с виски, и я сделал добрый глоток, прежде чем вернуть ему фляжку.
Однако очень скоро мы смогли серьезно прибавить темп, выйдя на ровное песчаное дно, и мой дух воспарил… Вода стала гораздо светлее, а наверху, над нашими головами, стала различима серебристая рябь, которая могла быть только поверхностью реки. Затем мы достигли этой поверхности и зашагали дальше под плеск невысоких речных волн, бившихся об иллюминаторы и стенки аппарата. Мы карабкались на берег, пока вода не оказалась под брюхом нашей подводной камеры, и только тогда остановились. «Гравитация, — объяснил Сент-Ив, — оказала нам превосходную услугу, когда наша плавучесть уменьшилась, но, если мы попытаемся продвигаться дальше, рискуем поломать механические ноги».
Я распахнул люк и, словно вырвавшись из могилы, прыгнул в Темзу, как в ванну, наполняя легкие воздухом, сладким, словно родниковая вода, а потом, брызгаясь, устремился к берегу, будто проказник в Блэкпуле…
Даже сейчас, вспоминая тот миг освобождения, я делаюсь склонным к метафоричности, хотя не тускнеющая память и напоминает мне, как близок я был к тому, чтобы опозорить себя страхом и слабостью. Конечно, я мог бы преобразить это воспоминание и представить себя в более мужественном свете, добавить небольшую долю личной храбрости. Да только такое обращение с реальными событиями пристало лишь безответственным юнцам. Тут лишь чернила и бумага, и нет причин изворачиваться и лгать… К тому же, разумеется, в правде куда больше доблести.
Как вскоре обнаружилось, мы добрались до нижнего края Иритских топей, почти до изгиба за Лонг-Рич, причем никто не видел, как это происходило — редкая удача! Тремя часами позже вытащенный на берег аппарат, прикрепленный к поворотной кран-балке и загороженный пустыми корзинами, чтобы скрыть его очертания, мирно стоял на помосте фургона; всё было надежно увязано и закрыто брезентом. Направляясь в Хэрроугейт, где, как сказал Сент-Ив, он пополнит запас сжатого воздуха в химических лабораториях Пиллсуорта, мы весело болтали. А дальнейший наш путь лежал через Дэйлз к верховьям залива Моркам — мы спешили на рандеву с дядюшкой Мертона в его хижине в Грэйндж-на-Песках. Как вы понимаете, нам, кроме карты и подводной камеры, требовался еще и опытный лоцман. И никак нельзя было пропустить следующий отлив.
ГЛАВА 5ПРОМЕДЛИ, И ТЫ УТОПЛЕННИК
Перед тем как устремиться навстречу новым приключениям, мы устроили в фургоне нечто вроде военного совета — чтобы добиться успеха, следовало как можно лучше оценить обстановку и спланировать дальнейшие действия. Конечно, если бы Фростикос подозревал, что настоящая карта у нас, он без труда сумел бы предотвратить наш побег на подводном аппарате. Однако препятствовать не стал. Видимо, полагал, что всех перехитрил, и это оказалось очень кстати. Но если у него возникла хоть тень сомнения, то возвращаться в «Полжабы Биллсона» или ехать к Сент-Иву, в его поместье Чингфорд-у-Башни, смертельно опасно — возможно, там уже рыщут прислужники злодейского доктора. А ввязываться в драку теперь, когда карта оказалась у нас в руках, нам совершенно не хотелось. Поэтому мы решили отправиться прямиком к заливу Моркам и побродить там по пескам при самой низкой воде. Правда, еще нужно было уладить кое-какие дела в Лондоне. Эту задачу я взял на себя и устремился в столицу на встречу с Табби Фробишером, а Сент-Ив и Хасбро помчались на север со всей возможной скоростью.
Маленький подарок судьбы состоял в том, что Табби мог делать что угодно, не возбуждая подозрений наших врагов, в том числе и поведать трагические подробности наших безвременных смертей газетам — у него был полезный знакомый, писавший для «Таймс» и, временами, для «График». В оперативно опубликованной статье сообщалось, что на скалистой отмели подле Ширнесса рыбаки обнаружили некую камеру для погружений с тремя бездыханными телами внутри; вероятно, ее вынесло приливом. Вскоре появился и некролог: «Научное сообщество скорбит… Многими оплакиваемый уход… эксцентричный гений… страстный исследователь…» — и так далее. Сент-Ив, поносимый несколькими месяцами ранее за инцидент с огненным кальмаром, внезапно был полностью реабилитирован, и, как позже сообщил нам Табби, даже шли разговоры об установке бронзового бюста профессора в оштукатуренной нише в Клубе исследователей.
Вся эта шумиха была очень кстати, должен вам сказать. Конечно, прежде чем известие стало достоянием общественности, Табби заглянул к Мертону, а затем помчался, как Меркурий, в Скарборо, дабы оповестить миссис Сент-Ив и мою собственную дорогую жену о природе затеянного нами обмана. Как ни прискорбно это сознавать, наша непревзойденная изобретательность осталась ими недооцененной, что мы обнаружили позже, а наибольшее впечатление произвели несвежие байки Табби про мертвого пастора, летающую скотину и пылающий метеорит над йоркширскими равнинами, приправленные массой колоритных и малопонятных деталей.
Разумеется, мы в ту пору знали лишь, что Табби начал действовать в соответствии с нашими инструкциями. Вообще-то Сент-Ива оплакивали далеко не в первый раз, и я подумывал, достаточно ли хорош этот трюк, чтобы сбить с толку такого хитроумного злодея, как Хиларио Фростикос. Но, может, опять же размышлял я, его и не понадобится дурачить, раз у него есть то, что он считает картой Кракена. Скоро мы это узнаем, к добру или к худу.
Сент-Ив гнал фургон под полной луной, мы с Хасбро сидели рядом; наезженная грунтовая дорога тянулась вдоль леса, за которым стоял Линдейл, мимо Грэйндж-на-Песках до Хамфри-Хед, который и являлся нашей целью. Десять дней назад мы тайком проехали по той же дороге, выполняя ту же задачу. Тогда всё прошло скверно, как отметил Табби. Но теперь, казалось, удача повернулась к нам лицом: мы получили карту, благополучно ускользнули с тайной судоверфи, прихватив ценнейший подводный аппарат, а теперь стремительно приближались к цели нашей экспедиции, похороненной в песках залива Моркам. Впрочем, на взморье нам пришлось сбавить скорость. Деревья и кустарники стали низкорослыми и чахлыми, а под копытами и колесами захрустели занесенные песком плавник и галька; крепкий холодный ветер бил нам в лица. Луна, хвала Господу, освещала дорогу, иначе мы вполне могли разделить судьбу Кракена, поскольку бесчисленные широкие ручьи, стекавшие с Хэмпсфилд-Фелл к западу, несли свои воды под прикрытием опавших листьев и разлапистых водных растений, а сама местность имела опасные свойства болота, и мне, оставаясь всё время настороже, приходилось выискивать глазами трясину и песчаные ямы. Несколько раз мы останавливались, чтобы поискать безопасный обход вокруг остатков судов, затянутых илом, но в полночь добрались-таки до деревни Грэйндж-на-Песках.
Отлив еще не закончился, но времени на попытку, если мы не хотели терять еще день, оставалось мало. И, разумеется, с каждым часом вероятность того, что Фростикос узнает о нашей маленькой игре с поддельной картой, если это уже не случилось, стремительно возрастала. Мы очень надеялись оказаться у финиша первыми, понимаете? В отличие от Табби Фробишера, нам вовсе не хотелось скормить этого довольно неприятного человека диким свиньям или кому-то еще. Нас вполне удовлетворяло сложившееся положение, и мы предпочли бы, чтобы самодовольный глупец продолжал свои бесплодные поиски, оставаясь в неведении относительно того, что мы занимаемся тем же самым, но благодаря карте Кракена наши шансы на успех довольно высоки.
Взошедшая луна озаряла бескрайние мерзостные пески, изрезанные протоками морской воды, тенистые холмы и ручьи, которых час назад, когда впервые перед нами показался залив, еще не было видно. Казалось вполне естественным рискнуть прогуляться по широкой песчаной равнине, насобирать сердцевидок[41] и поглядеть на остовы наполовину погребенных судов; только беда в том, что эта местность таит в себе смертельную опасность: песок, который внешне выглядит как твердый, может оказаться зыбучим, да и в момент прилива вода хлынет сюда со скоростью бешено мчащегося коня…
Противоположный берег казался поразительно близким, хотя до него было четыре мили. За сужающейся полосой сияющей под луной воды виднелись редкие поздние огни Силвердэйла, Пултона и, вероятно, Хейшэма, затерянного в туманной дали. У ясной светлой ночи много достоинств, но столько же и опасностей, поэтому я вздохнул с облегчением, когда дорога, миновав последний участок соленых болот, свернула прочь от залива и стала подниматься все выше и выше. Мы подстегнули коней и, взобравшись на крутой, поросший лесом холм, за поворотом увидели жилище дяди Фреда — дом, который он называл «Обломок кораблекрушения»: причудливый, выстроенный из удивительным образом сочетающихся материалов, принесенных волнами. Что-то старый лоцман подобрал в песках сам, что-то купил у жителей побережья, той самой длинной полосы предательского берега от Моркама до Сент-Биз, где находили множество судов, разбившихся в шторм в Северном проливе. На залив глядела кормовая надстройка корабля с высокими окнами, дающими обзор и на север, и на юг. В лунном свете галерея казалась громадной, похожей на остатки старинного судна первого ордера[42], и она делала дом элегантным, несмотря на соседствующие с ней сомнительного вида обломки, которые и определяли название дома. «Обломок» утвердился на вершине холма, большая часть его построена была из тяжелых балок и досок палубы, с кусками мачт и рей в качестве угловых столбов и оконных коробок. С наветренной стороны он был обшит разномастными листами меди с корабельных днищ. Это уютное жилище с защищенной медью стеной, повернутой к открытому океану, показалось мне более чем привлекательным. Я был чудовищно голоден, устал от морского ветра и жаждал укрыться от него, пусть даже ненадолго. В окнах галереи горел свет, что позволяло рассмотреть длинный, уже накрытый стол. Кто-то сидел подле него в кресле — наверное, хозяин «Обломка», если он был невелик ростом.
Над домом возвышалось нечто среднее между «вдовьей дорожкой» и «вороньим гнездом»[43], откуда открывался отличный вид на пески. Я заметил там движение — кто-то помахал нам и исчез, а когда мы въехали во двор, дверь сбоку галереи распахнулась, и к нам вышли дядюшка Фред и один очень хорошо знакомый всем нам мальчуган.
— Вездесущий Финн Конрад! — воскликнул Сент-Ив и расхохотался. Я обрадовался куда меньше, хотя и помалкивал, поскольку так и не поделился своими подозрениями насчет юного акробата с Сент-Ивом и Хасбро. Честно говоря, я и сам был не слишком уверен в своей правоте. Если он тот, за кого себя выдает, я злобный недоносок. А если он агент Фростикоса, то я просто дурак — не исключено, что в ближайшем будущем еще и мертвый дурак. Но что, черт возьми, он делал тут, а не на углу улицы Коммонуэлс? Мне ужасно хотелось задать парнишке этот вопрос, но я прикусил язык и уставился на него.
Финн кивнул нам, дотронулся до лба в знак приветствия и выразил надежду, что мы чувствуем себя хорошо. А потом предложил Сент-Иву:
— Я пригляжу за лошадьми, сэр. Я ездил без седла в цирке Даффи, прежде чем меня перевели в гимнасты. Три года в конюхах.
Он взял поводья и увел животных в сарай, легко и умело нацепив им торбы.
Оказалось, к дядюшке Финна отправил Мертон — с письмом, в котором антиквар излагал свое видение того, как следует «всё устроить». Финн добрался до Пултона-на-Песках, используя все виды транспорта, затем перебрался через мост в телеге доброго фермера, а остаток пути преодолел на своих двоих, большей частью бегом. Он объяснил, что намеревался пересечь пески, если позволит отлив, чтобы исполнить свой долг. Сент-Ив тепло поблагодарил его. Я тоже, хотя изнутри и продолжал точить червь сомнения.
В своем письме Мертон был велеречив и многословен. Теперь, по прошествии времени, инцидент в лавке получил интерпретацию настоящего театрального действа. Мертон смаковал детали сокрытия карты — броненосец в свой черед явился на сцене — и изготовления подделки, восхищался страстным желанием Сент-Ива отыскать всё, что давным-давно утонуло в песках. Присутствовали и похвалы в адрес весьма своевременно появившегося юного Финна. Другими словами, дядя Фред был «полностью в курсе», как сказал бы американец. «Кто еще?» — мрачно подумал я. Но скоро мы оказались за столом под неярко горящими лампами, за куском смитфилдской ветчины, яйцами вкрутую, ржаным хлебом, банкой горчицы, стилтонским сыром и тарелкой редиски.
— Вы, джентльмены, пока займитесь окороком и сыром, — посоветовал нам Фред, потирая ладонь о ладонь, словно ему было даже приятнее, чем нам, — а я принесу нам чего-нибудь промыть гудки.
— Аминь, — отозвался я. Вид еды почти развеял мои сомнения. Прошло не меньше четверти часа, прежде чем мы снова обрели способность беседовать как разумные человеческие существа, и тут старый лоцман неожиданно объявил, что нам пора выходить.
Он до удивления был похож на Мертона, но и вполовину не так легкомыслен. В нем присутствовала некая властность, которая присуща капитанам морских судов, выработанная, полагаю, за годы полной опасностей жизни. Мертон рассказывал нам, что его дядя навсегда утратил самодовольство с тех пор как однажды во время жестокого шторма потерял трех членов команды — он видел, как их уносит в море, но ничего не мог сделать. Старый лоцман не отличался могучим телосложением, но взгляд у него был острый, привычный к ветру, а лицо дочерна обожжено солнцем. Я ощутил, что меня ободряет его присутствие, грубоватое и энергичное. Он слушал, как Сент-Ив рассказывает, что мы собираемся делать, и глаза его проницательно сужались. В письме Мертона по понятным причинам не было упоминаний о камере для погружения, и идея использовать ее дядю Фреда потрясла.
— Сумасшествие, — сказал он. — Вы присоединитесь к остальным на дне песков.
— С высокой долей вероятности, — согласился Сент-Ив, — если вы откажетесь нам помочь.
— Вам нужна персона покруче Фреда Мертона, — хмыкнул старик.
— Допустим, — ответил Сент-Ив, — но из всех живущих на земле людей нам нужен Фред Мертон. Остальное мы доверим Провидению.
Лоцман задумался, глядя в окно, где ветер трепал морской овес, а низкая луна сияла в небе.
— Вы, как я понимаю, капитан? — спросил он Сент-Ива, который кивнул в знак согласия. — А вы, — он повернулся ко мне, — вы пойдете в команде?
Вопрос сбил меня с толку. Страх, всё еще сидевший в моем рассудке после нашего предыдущего увеселительного путешествия, показал мне свой жуткий лик. Еще миг промедления, и этот лик стал бы моим собственным. Но, если подумать, Финн еще подросток, да Сент-Ив и не возьмет его с собой при этих обстоятельствах. Рука Хасбро всё еще висела на перевязи… Я кивнул так искренне, как смог.
Старик резко встал с табурета, взглянул на карманные часы и кивнул на дверь. И мы вышли вслед за ним во двор, на ветер, пронзительно холодный после уюта дома. Финн привел лошадей и, забравшись на козлы, схватил вожжи; лицо его светилось отвагой мне на зависть. Мы сдернули брезент и убедились, что всё в полном порядке: и подводный аппарат, и кран-балка, и такелаж, бегущий сквозь лебедку с тяжелым рычагом. Она была двойного действия и позволяла по отдельности поднимать и опускать и камеру для погружений, и крюк захвата. Если мы отыщем ящик, нам будет достаточно надежно захватить его и оттащить в сторону, а затем положиться на мощь лебедки.
— Мы окажемся на песках при малой воде, — говорил нам Фред. — Работать придется споро, потому что прилив вскоре обрушится на нас, словно страшная месть. Как я скажу паковаться, делайте это сразу, просто мигом. Промедли — и ты утопленник. Ну, слышите меня? — он по очереди оглядел каждого из нас, словно хотел по нашим лицам убедиться, что мы подчинились команде.
Я ответил: «Так точно!» и энергично кивнул в знак согласия, что стать утопленником не входит в мои намерения.
Мы немедленно отправились в путь; дядя Фред и Хасбро ехали впереди в индийской двуколке-багги, а все остальные — в фургоне, которым правил Финн. Дорога вдоль края песков была достаточно ровной и наезженной до самого Хамфри-Хед — маленького изогнутого полуострова в той части залива, где он больше всего вдавался в сушу. Этот скалистый «палец» порос травой и скрюченными деревьями, так что укрыться от ветра и от чужих глаз, которые могли видеть нас с любой точки залива, нам было негде. Впрочем, у нас не было и времени волноваться из-за возможного присутствия соглядатаев.
Море еще отступало и, отходя, открывало удивительно глубокие узкие овраги и широкие песчаные отмели; вода исчезала с удивительной быстротой. Под мерцающей луной появлялись, а затем за минуту-другую уходили в песок мелкие пруды и речки. Именно пески вызывали у нас наибольшее беспокойство — они могли быть как твердыми, так и плывунами, и разница была заметна только опытному глазу песчаного лоцмана.
Мы оставили двуколку привязанной у кучи плавника, находившейся чуть выше линии максимального прилива, и рискнули отправиться прямо по обнажившемуся дну залива в фургоне. Финн по-прежнему правил, Хасбро сидел рядом с ним, а дядя Фред с картой Кракена в руке вышагивал впереди, шестом проверяя песок для наибольшей уверенности. Вы спросите, где был я? О, я сидел в камере для погружений рядом с Сент-Ивом. Думаю, вы догадываетесь, что находиться в этом замкнутом пространстве, особенно вспоминая то, как раз уже побывал там, у меня не было ни малейшего желания, но моя природная нерешительность или то, что у меня вместо храбрости, мешали мне признаться в этом. Люк был открыт, и я благодарил судьбу за возможность вдыхать чистый ночной воздух.
ГЛАВА 6ПОДВОДНОЕ КЛАДБИЩЕ
Мы проделали четверть мили или около того по пескам, когда Фред снова остановился посмотреть карту.
Кракен обозначил место, где затонуло устройство, нарисовав дерево над Силвердэйлом, сожженное молнией, и дом с каминной трубой — пониже дерева в сторону северо-запада. Фред пошел по линии между деревом и трубой, пока не оказался посередине между двумя другими ориентирами: острой как шпиль вершины высокой скалы на Хамфри-Хед и каменной башни на холме в сторону Флокбурга. Он дал знак фургону ехать вперед и остановил его в нескольких футах от края того, что оказалось широкой полосой зыбучего песка.
— Мы совсем рядом с тем, что мы называем Прудом Плейсера, — сказал нам Фред. — Вечно жидкий, никогда не твердеет. Человек по фамилии Плейсер и его невеста ушли в него на повозке с четверкой и со всеми пожитками, потому что слишком торопились и не побеспокоились нанять лоцмана, а поручили кучеру выбирать дорогу. Дурак этот и выбрал, но не ту, что им была нужна. Если ваш парень целился на противоположный берег Хамфри-Хед, тогда… — лоцман покачал головой. — Одному богу известно, что вы найдете там, внизу, потому что никто и никогда из ступивших в Пруд Плейсера не возвращался обратно.
Теперь я начал понимать со всей очевидностью, в чем состоит наша задача, хотя, конечно, мне приходило в голову, что на этот раз мы будем погружаться не в воду, а в котел холодной каши, так сказать. Право же, мне хотелось признаться Сент-Иву, что я предпочел бы удирать от дикарей с томагавками, чем вслепую нырять в омут зыбучего песка, но я сидел молча, стараясь сосредоточиться на том, что творится снаружи, и разглядывая крюк-захват, болтающийся в тисках пугающих клешней лебедки. Разум мой бесполезно спорил с самим собой — что разумнее: признать свою трусость и остаться наверху или, побоявшись сделать это, погрузиться в трясину, рискуя просто сойти с ума. «В этих водах люк не открыть», — коварно сказал я себе. Я представил себе Билла Кракена, поспешно набрасывающего карту при свете луны, закупоривающего бутылку и откидывающего ее на твердую почву, и понадеялся, что перед тем, как бутылка стала стеклянным почтовым ящиком, из нее было что выпить.
Времени на пустые страхи терять было нельзя. Фред глянул на карманные часы, крикнул: «Тридцать минут по часам!», и Сент-Ив плотно закрыл люк над нашими головами. Кран поднял наш аппарат — было видно, как Хасбро одной рукой поворачивал рычаг лебедки, словно опускал якорь, а старый лоцман удерживал лошадей, — и он повис над Прудом Плейснера. Отзвуки голосов наших помощников и скрип механизмов словно отдалялись, по мере того как мы погружались в зыбучий песок; я вцепился в металлический край полукруглой скамейки, словно в край бездны.
— Но ведь прилив не вернется точно через тридцать минут, — заметил я с некоторым волнением.
— Нет, сэр! — ухмыльнулся профессор. — Но мы решили установить некий абсолютный предел. За тридцать минут мы либо потерпим неудачу, либо преуспеем. Если преуспеем, вытащим ящик краном. Если потерпим неудачу, вытащат нас.
— Отлично, — сказал я. — Прекрасно.
Мне и на самом деле это нравилось. «Тридцать минут», — сказал я себе. Подумаешь, полчаса…
Мириады звуков работающего аппарата окружили нас, как только мы начали спуск. Сент-Ив сидел молча — весь внимание к своему делу, ни единой морщинки отвлечения на лбу. А я уже был весь в холодном поту и, стараясь справиться с дыханием, усилием воли представлял, что нахожусь в более приятных воображаемых местах. Ах, если бы мой ум мог самостоятельно удерживать эти видения!
Теперь за иллюминаторами не было ничего, кроме бурой рыхлой тьмы, стены взбаламученного песка, подсвеченного наружными лампами. Наши цистерны были полны балласта, ускорявшего спуск, но даже так мы скользили вниз очень медленно; песок клубился вокруг нас, чуть встревоженный нашим движением, а вверху, над нашими головами, виднелся просвет чистой воды.
— Два фатома[44], — сказал Сент-Ив. А затем, спустя минуту: — Три.
— А что под нами? — спросил я с внезапным любопытством. Я и не задумывался о месте нашего назначения.
— А! — Сент-Ив глянул на меня. — Отличный вопрос, Джек. В самом деле, что? Может быть, снова зыбучий песок, лежащий на твердом дне, и в этом случае мы наверняка промахнемся, если не сядем точно на фургон, потому что наши движения сквозь песок будут и слепыми, и медленными. — Он покачал головой. — Или может статься, что… — Профессор внезапно умолк, пристально вглядываясь в иллюминатор, где появилась овечья морда с выпученными глазами, рассматривающая нас с каким-то печальным любопытством. Остальная часть животного была почти неразличима в плотном песке — так, только призрачный облик. Похоже, в этой плотной среде овца отлично сохранилась, или, скорее всего, утонула недавно. Мы протащили ее с собой пару футов, словно она ускоряла наше отбытие, но потом, как образ во сне, овца растаяла в безмолвной тьме над головой.
— Шесть фатомов, — с удовлетворением сообщил Сент-Ив. — Теперь мы погружаемся быстрее.
— Вокруг становится прозрачнее, — с надеждой указал я. — Видите то сломанное весло?
Кусок весла, уравновешенный железной уключиной, плыл неподалеку. На глубине овцы, всего несколько минут назад, его еще не было видно. Песок крутился вокруг и вверх в восходящем потоке, словно чистая вода била из-под нас. Затем внезапно раздался прерывистый стук, будто что-то билось в днище нашей камеры, и мы оказались в воде, прозрачной, как дождевая капля, и нам открылось зрелище крайне странное.
Маленький аккуратный деревянный стул, который наше судно, очевидно, уволокло с собой, колотившийся в днище аппарата, устремился вверх мимо иллюминаторов, а я следил, как он всплывает. Слой песка висел над нами, будто густые облака, и под ним плыли в беспорядке деревянные предметы, перевернутые стулья и столы из чьей-то гостиной, утонувшие в Пруде Плейснера и отныне навсегда попавшие под этот тяжкий свод.
— Мы прошли сквозь ложное дно, — поделился со мной своим наблюдением Сент-Ив, — чуть глубже чем на десяти фатомах.
— Ложное дно чего? — спросил я, со свистом выпуская свежий воздух из трубки.
— Залива, Джеки! И попали в подземные воды. Я давно подозревал, что Моркам соединяется с каким-то из внутренних озер и, может, севернее с великими лохами[45]. Вот оно! Видишь?
И я, конечно, увидел. Освещенный участок настоящего донного ложа с огромными перистыми червями, высовывающимися из дыр в песке, и цветастыми анемонами размером с гигантский георгин теперь был ясно различим. Белый палтус величиной с амбарную дверь поднялся со дна и воспарил во тьму, словно мы его разбудили, а затем мимо скользнула стайка громадных кальмаров, оглядевших нас большущими глазами, напомнившими мне морду плывущей овцы.
С мягким ударом мы сели в песок; Сент-Ив занялся рычагами, и очень скоро аппарат поднялся и зашагал дальше на своих изогнутых ногах. Отточив свои навыки на дне Темзы, Сент-Ив управлял им куда увереннее.
— У нас около двух сотен футов линя, — сказал он мне, — то есть мы на коротком поводке. Но когда-нибудь мы вернемся, подготовившись к настоящему исследованию… О, это что-то!
Это и в самом деле было что-то — что-то, оказавшееся огромной каретой того сорта, который можно было увидать на Грейт-Норт-роуд столетие назад, когда экипажи делали элегантнее, чем сейчас. Она стояла на песке прямо как на постаменте в очень пыльном музее. Колеса увязли по ступицы, снаружи всё заросло морскими уточками и какими-то опалесцирующими рачками-инкрустациями, украшенными морскими дьяволами. Скелеты четырех лошадей были запряжены в карету, а внутри нее виднелись человеческие скелеты, всё еще путешествующие навстречу былой надежде. Морское дно было усыпано предметами домашней утвари: багажом, посудой, треснувшими сундуками, из которых высыпались безделушки, фарфоровые вазы, железный чайник, каминный экран, бутылки и тяжелый хрустальный кубок, теперь наполовину полный песка. Маленький книжный шкаф чудесным образом встал прямо, стеклянные дверцы его уцелели, и книги всё еще стояли на полках, удерживаемые на месте только твердыми кожаными переплетами, а содержимое, без сомнения, уже расползлось в бумажную массу, являя миру урок смирения. Вокруг предметов сновали рыбы, наслаждаясь своим наследством.
Пока наша камера, содрогаясь, ползла сквозь этот подводный музей, мне было легко вообразить, что произошло. Пассажиры — без сомнения, члены семьи Плейсер, пересекавшие пески, — решили не тратить лишние несколько часов на путь в объезд залива. Погода была отличная, пески выглядели сухими и надежными. Но потом внезапно оказались не такими плотными — колеса экипажа увязли, лошади споткнулись и начали погружаться, отчаянно брыкаясь, чтобы высвободиться, но тем заталкивая себя всё глубже в трясину; пассажиры и кучер принялись выбрасывать наружу груз — всё, что могло хоть как-то облегчить вес экипажа, но все их попытки были совершенно бесполезны. Ну, разве что жертвы этой катастрофы могли быть уверены, что земные пожитки будут дожидаться их на дне моря.
Суть, по словам Сент-Ива, заключалась в том, что мы оказались в просторной океанской пещере с перфорированной крышей, отверстия в которой заткнуты, образно выражаясь, провалами зыбучих песков, созданными восходящими течениями, наполненными взвесью частиц из твердых песчаных слоев и устричных отмелей залива, покоящихся на плотных участках морского дна. Окружавшая нас тьма скрывала нечто громадное, и казалось вполне возможным, что этот неизвестный подземный мир, океан под океаном, уходит далеко за береговую линию залива Моркам.
А затем мы увидели цель нашей экспедиции — фургон Кракена, постепенно возникавший в сиянии наших огней. Я почти и забыл о нем, захваченный размышлениями о странной природе необъятного подводного кладбища, на территории которого мы оказались. Фургон стоял на плотном участке морского дна, омываемый течениями. Скелетов, слава богу, не было, но это означало лишь, что кости бедняги Билла присоединились к миллиардам других, рассыпанным по дну Мирового океана. В кузове фургона под слоем ила стоял деревянный, обитый железом ящик с замком, в котором, как я надеялся, находился таинственный прибор — потенциально опасное устройство, оплаченное человеческими жизнями.
Сент-Ив посмотрел на свой хронометр, а затем принялся орудовать рычагами, управлявшими захватом. По обе стороны сундука виднелись обшитые кожей цепи, игравшие роль ручек, и я наблюдал, как наша механическая рука вытянулась, клешня опустила крюк… Слишком далеко. Мы подобрались ближе и стукнулись о бок фургона с глухим «бум». Рука вытянулась снова.
И тут я что-то заметил: свет вдалеке, яркий движущийся светильник. Он выглядел почти ободряюще во всей этой тьме, как луна, встающая в темной ночи, и моему рассудку понадобилось мгновение, чтобы осознать факт, что его здесь не должно быть.
— Субмарина! — воскликнул я, поскольку что еще это могло быть? Прежде чем я закрыл рот, подводный корабль повернул, показывая целый ряд освещенных иллюминаторов. Обводы судна различить мне не удалось — так, темный силуэт неясных очертаний. Сент-Ив оказался прав. Мы находились во вполне судоходном подземном море, сообщавшемся с открытыми водоемами или реками вроде той, что протекала подле подземной верфи. Доктор Фростикос нашел нас.
— Можем предположить, что он собирается делать? — спросил Сент-Ив, сосредотачиваясь на своей задаче.
— Нет. Трудно сказать, они так далеко… Погодите, мне кажется, он идет прямо на нас, движение замедленное. Наверное, только что нас увидел.
— Мы его подцепили! — воскликнул Сент-Ив, вглядываясь сквозь иллюминатор в приближавшуюся субмарину. Он слегка подергал крюк, чтобы убедиться, что тот засел в ящике прочно, и затем потянул сильнее. Мы качнулись вперед, накренившись на одно захватывающее дух, заставляющее зажмуриться мгновение, но затем снова встали на опоры. Ящик, аккуратно соскользнув с пола фургона в илистом облаке, переместился на морское дно, заставив дюжину перистых червей нырнуть в свои норы. Сент-Ив отпустил захват, притянул механическую руку к корпусу нашего судна и сдвинул камеру на несколько шагов в сторону.
— Предоставим нашим друзьям наверху насладиться подъемом этой штуки, — удовлетворенно сказал он.
— С радостью, — согласился я, оглядываясь в иллюминатор на подлодку, зависшую ярдах в пятидесяти от нас — хотя расстояние трудно определить в темноте. Фростикос, похоже, оказывал нам услугу, любезно освещая окрестности.
— Следи за этим ящиком, Джек, — попросил Сент-Ив, пристально глядя на хронометр. — Мы увидим руку Мертона в действии через… вот уже сейчас.
Минуту всё было спокойно, а затем ящик дернулся, подпрыгнул — и вот уже ил заклубился, скрывая от нас очертания и крюка, и насаженной на него добычи. Сент-Ив ободряюще кивнул мне, и я не смог удержаться от ответной улыбки — наш очевидный успех смел мои страхи, словно пересохшую паутину со старых перил. Я нажал на рычаг, впуская свежий воздух, чем, собственно, и занимался время от времени, радостно отметив, что он резво струится из трубок. Следовательно, риск задохнуться на обратном пути нам пока не грозил.
Поскольку задача наша была выполнена, нам оставалось только дождаться, когда нас вытянут. Сент-Ив повел аппарат назад, к месту погружения, чтобы мы оказались точно под краном и помехой нашему продвижению к поверхности стала бы лишь пара плавающих стульев.
Я победно помахал подлодке, с упоением представляя, что голова проклятого доктора сейчас взрывается от огорчения. Субмарина к тому времени стала удаляться, разворачиваясь хвостом к Карнфорту, будто в знак поражения.
— Показывает нам спину, словно побитая собака, — сообщил я Сент-Иву. — Улепетывает прочь.
Но, как оказалось, субмарина вовсе не собиралась ретироваться — в мгновение ока она завершила маневр, и теперь носовой прожектор был направлен точно на нас. Водянистое сияние отодвинуло тень судна назад, а само оно метнулось вперед, прямо к нам, с нарастающей скоростью.
ГЛАВА 7HA ПУТИ ПРИЛИВА
Я выдохнул предупреждение Сент-Иву, который крикнул: «Держись!» в тот же самый миг. Профессор согнулся над пультом, посылая наш неуклюжий экипаж вперед по дну, пытаясь сманеврировать, уходя с пути надвигающейся субмарины, которая вильнула, сохраняя курс. Я держался железной хваткой, следя, как наш рок мчится на нас. Подводное судно Фростикоса легко предупреждало все наши скрипучие попытки увернуться, и через мгновение мы были ослеплены мощным светом ее прожекторов и оба бросились на палубу, обхватив руками головы, словно это как-то могло защитить нас.
Аппарат опрокинулся на бок, и нас швырнуло друг на друга. Я врезался во что-то локтем, но едва осознал это, ожидая, что на меня обрушится поток ледяной воды, и готовясь к отчаянному, тщетному прорыву через люк. Но больше ничего не произошло: я не ощутил никакого удара по нашему судну, а субмарина ушла куда-то во мрак. Вероятно, проскочила над нами. А потом мы почувствовали, что нас тянут куда-то вбок и вверх на явственно растущей скорости. В дело вступили наши друзья на поверхности. «Упаковали», по меткому выражению Фреда, — и действительно, я почувствовал себя каким-то неодушевленным безгласным грузом. Вцепившись в стойки, поддерживавшие полукруглую скамью, я взглянул в иллюминатор в темном потолке нашей каюты и снова увидел мусор, паривший среди песка. Затем всё залил яркий свет, и подводная лодка Фростикоса, темный силуэт огромного кита, прошла мимо всего в нескольких дюймах. Я возблагодарил звезды, что мы болтаемся так близко ко дну, поскольку капитан субмарины явно опасался за ее сохранность, а потом мысли мои разлетелись, словно перепуганные воробьи, — мы во что-то врезались. И через боковой иллюминатор я увидел, во что — в карету Плейснера! Теперь снаружи парили человеческие кости. Не до конца сложенный манипулятор врезался в череп лошади, и тот висел на устройстве, будто покосившаяся носовая фигура судна, пока следующий удар, на этот раз о дно, не стряхнул его. Затем мы, с богатым ассортиментом ссадин и ушибов, неожиданно плавно обрели вертикальное положение и смогли занять приличествующее людям, а не грузам, положение — на сиденьях.
Мы шли сквозь мрак песков, Сент-Ив сбросил балласт, чтобы помочь нашему всплытию, а я напомнил себе, что в будущем не стоит преждевременно радоваться, надуваясь тщеславием победы, прежде, чем враг оставит поле боя. Однако теперь мы были в безопасности. Вряд ли Фростикос рискнет пробиваться к поверхности в этой песчаной каше.
— Всё цело? — спросил я Сент-Ива.
— Боюсь, кроме моего хронометра, — он с грустью рассматривал разбитые часы. — Лучше бы я сломал руку или что-нибудь еще. Но счет пока в нашу пользу, не так ли?
Мы продолжали всплывать в молчании минуту или две, но затем внезапно остановились.
— Наверно, застрял трос, — предположил Сент-Ив. — Они сейчас запустят его снова.
Но шло время, а мы оставались на месте, и мой ум работал в тишине. Мне показалось, что я могу излить долго сдерживаемые подозрения сейчас, пока выдалась спокойная минута.
— Меня немного беспокоят некоторые аспекты нашего предприятия… — осторожно начал я.
— Тогда выскажись.
— Нам в чем-то везло. И, мне кажется, мы вели себя умно. Но подумайте вот о чем: что, если Фростикос знал, что мы собираемся делать? Я хочу сказать, с самого начала. Это нападение на Мертона — так треснуть беднягу по голове! — что, если оно должно было заставить нас пошевеливаться? Как по мне, Фростикоса не одурачила бы фальшивая карта, ну, не больше чем на минуту. Он знал, что оригинал находится у нас, и решил просто последовать за нами. Он даже предоставил нам необходимые инструменты, одолжив свою камеру для погружения. Мы рисковали жизнью здесь, на заливе, чего ему делать не пришлось. Он затаился в засаде за подземными рифами, следя за нами и дожидаясь подходящего времени. Затем даже помог нашим трудам, подсветив фургон старика Кракена. А когда дело было сделано, хладнокровно попытался покончить с нами.
Сент-Ив сидел и думал, но ведь лишь один элемент гипотезы нуждался в обдумывании… Дотянувшись до рычага, он одарил нас еще одним глотком воздуха.
— Ты говоришь, что карта его не одурачила, — осторожно проговорил он. — Ты полагаешь…
— Я ничего не собирался предполагать, — возразил я, глядя на густеющий песок. — Кроме того, что нас разыграли, как по нотам.
— Чувствую, тебе не хочется возлагать вину на Финна Конрада, но именно он с легкостью может оказаться необходимым звеном в цепи? Его появление у лавки Мертона было очень убедительным.
— Таким оно и было, — согласился я, — хотя с той же легкостью это может быть совпадением. Скажем, Мертон не слишком хорошо сварганил карту, и Фростикос распознал подделку.
— Но ты же видел его работы! — покачал головой Сент-Ив.
— А ту самую — нет. Хорошо, предположим, что Фростикос прибыл сюда по подземному пути, руководствуясь картой Мертона, но в какой-то момент понял, что она бесполезна, заподозрив, таким образом, фальшивку. И залег в укромном месте, примерно представляя, где затонул фургон Кракена — ведь именно молодцы доброго доктора преследовали нас той ночью! А когда Фростикос увидел нас в своем собственном аппарате, кружащих над морским дном… — я пожал плечами и снова добавил воздуха.
— Но нам следует принять во внимание, что Финн стал нашим способом найти судоверфь и обнаружить эту камеру. Мы вынуждены были бежать в ней, чтоб не утонуть или не быть застреленными теми людьми, которые, похоже, знали, что мы появимся.
— Еще одно соображение, — заупрямился я. — Вы упрятали подлинную карту в карман пальто и сохраняли ее в тайне, но Мертон и вполовину не был так осторожен. Одно это его безумно подробное письмо к дяде чего стоит! А нес его опять же Финн…
— Нахожу эту мысль огорчительной, — устало ответил Сент-Ив. — Не скажу, что невозможной, просто огорчительной.
— Она огорчала меня все эти дни, — признался я. — И мне следовало заговорить об этом раньше. Но мальчик мне нравится, и я не хочу ему зла, особенно если есть шанс, что он тут ни при чем. Не исключено, что, хоть мы и гордимся своей проницательностью, Фростикос провел нас, словно уличный фокусник простаков-зрителей. — Я смотрел на клубящийся за иллюминатором песок, обеспокоенный тем, что наши друзья возятся адски долго, и чувствовал себя несчастным оттого, что выложил свои подозрения насчет Финна Конрада, словно обвинитель в суде, одновременно настаивая, что не хочу ему навредить.
— Сейчас нам стоит помнить лишь о том, — сказал Сент-Ив, — что все махинации наших врагов были тщетны. Конечно, стоит приглядывать за Финном Конрадом, просто для собственной безопасности, но обвинять его пока повода нет. Но когда он появится…
— Хорошо, — быстро сказал я, и вдруг мы снова начали подниматься резкими рывками и через несколько мгновений вынырнули на поверхность, в тусклый рассвет. По иллюминаторам бежали дорожки мокрого песка, мы унизительно болтались на лебедке, но были живы. Однако я немедленно понял, что что-то не так.
Фургон стоял, беспомощно накренившись, передком в песке; Фред выпряг лошадей, чьи передние ноги по колени были в грязи, и уводил их прочь. Финн шел рядом с ним, но Хасбро!.. Он лежал на спине одной из лошадей без сознания или мертвый. Старый лоцман оглянулся и, когда Сент-Ив открыл люк, негромко крикнул:
— Спокойно, парни! Вашего друга подстрелили. Он выживет и расскажет. Вы ему ничем не поможете.
И, плавно разворачиваясь к лошадям, он указал на залив.
Мы посмотрели в том направлении и на гребне высокой дюны неподалеку от берега заметили какое-то движение. Точно определить, кто там шевелится, было сложно, но сомнений не оставалось: это наш долговязый приятель, тот, что охотился на нас на судоверфи в пещере.
Потом мы оценили свое нынешнее положение: оказалось, что нас еще не вытащили — ноги и днище аппарата всё еще были погружены в песок.
Сам фургон с висящим на лебедке ящиком увяз наполовину — Фред потому и выпряг лошадей; явно опасался, что животных просто затянет под экипаж. Словом, было похоже, что совместного веса ящика, камеры и двух человеческих существ довольно, чтобы утянуть фургон в песчаную трясину в ближайшие несколько минут.
— Теперь по одному наружу, — скомандовал Фред голосом, предназначенным для корабельной палубы. — Из люка и через фургон, парни. И побыстрее! Нечего думать! — Он направился к берегу.
— Давай выходи, Джек, — Сент-Ив взял меня за локоть.
Я сбросил его руку.
— Сначала вы. Подумайте об Эдди и Клео. И заберите с собой ящик, иначе всё было зря. Я следом.
Конечно, профессор запротестовал, но я твердо остановил его.
— Бесполезно, — сказал я. — Решено. Так что или в люк, или закрывайте его.
Фред что-то крикнул издалека, крикнул настойчиво, и Сент-Ив, сумрачно покачав головой, осторожно выбрался из люка, дотянувшись до троса, что шел вдоль крана, и шагнул вперед, ставя ногу на пол фургона. Немедленно послышались чей-то окрик и безошибочно узнаваемый звук ружейного выстрела. Я оставался совершенно спокоен и мыслил ясно и рационально. Мне нужно было дождаться, пока Сент-Ив исчезнет из фургона вместе с ящиком. И я ждал и смотрел.
Профессор подставил под нашу висящую на крюке находку плечо и приподнял, чтобы отцепить ее. Когда этот маневр удался, он с явным трудом поковылял до передка фургона и поставил ящик, намереваясь потом сдвинуть его на песок. Наши друзья, одолевшие почти половину пути до Хамфри-Хед, остановились. Фред одной рукой держал под уздцы лошадей, а в другой сжимал ладонь Финна; мальчик смотрел на нас во все глаза. В какой-то момент старый лоцман отпустил его, чтобы жестом поторопить нас. И парнишка рванул назад через пески. Фред хлестнул лошадей, посылая их с бесценным грузом галопом вперед, на надежную землю, а сам развернулся и побежал за Финном. Раздался новый выстрел, старик упал на колени, но встал, невредимый, и снова пустился бежать.
Я взглянул в иллюминатор у себя за спиной и увидел жуткое и прекрасное зрелище: далеко отсюда, там, в безбрежном океане, зарождался прилив. Он выглядел как стена катящейся пены, озаренной встающим солнцем. Как высока и как далека она была, я не мог определить, но она надвигалась, словно неумолимый рок.
Увидел стену воды и Сент-Ив. Он бросил ящик на дно фургона и помчался к Финну. А тот летел по пескам к нему! Хотя нет, скорее к терпящему бедствие экипажу. О чем только думал этот мальчик? К чему был совершенно неуместный, просто глупый в нашей ситуации героизм? Единственный ответ — Финн бежал нам на помощь, рискуя собственной жизнью, и меня переполняли одновременно счастье и стыд.
Я выскочил из люка, как пробка из бутылки, и, судорожно вцепившись в балку крана, ухитрился поймать крюк-захват, потом глянул на берег и увидел, как Сент-Ив останавливает Финна и гонит обратно к берегу. Держась за крюк, я, едва касаясь зыбкой поверхности носками ботинок, пробежал три фута к перекошенной платформе фургона, но внезапно упал, когда трос выскочил из не застопоренной лебедки. Тщетно хватая воздух свободной рукой, я рухнул на песок и, не успев дернуться, погрузился до колен. Старый лоцман и Сент-Ив, не сговариваясь, что-то закричали мне. Углом глаза я увидел, как Финн перелетел через Сент-Ива и помчался к фургону. А дядюшка Мертона, почти настигший парнишку, переключил внимание на профессора — поймал его за пальто и резко потянул на себя. Теперь Сент-Иву оставалось только последовать за стариной Фредом. Вместе они устремились к берегу, не зная, что я увяз, и рассчитывая, что мы с Финном вскоре к ним присоединимся.
Послышался треск храповика лебедки, и трос, собранный кольцами на песке, начал стремительно разматываться. Не утруждая себя поиском причин этого явления, я вцепился обеими руками в крюк, остававшийся пока совершенно неподвижным, и, когда трос натянулся, начал подниматься из песка. Едва с тяжким чавканьем и хлюпаньем вырвались из зыбучей ловушки мои ботинки, я потянулся к боковине фургона одной рукой, крепко ухватился за нее, втянул себя на сиденье и, отпустив крюк, перебрался на пол, где споткнулся и упал на колени, тяжело дыша от пережитого страха и изнеможения. В эту минуту на передок экипажа вскочил Финн. Не тратя времени на слова, он жестом указал мне на надвигающуюся стену воды, пугающе близкую, длинную ровную массу темно-зеленого и белого.
Подстегнутый этим зрелищем, я вслед за парнишкой спрыгнул на отмель, намереваясь убежать, но, когда снова взглянул на прилив, понял, что такое мне не по силам. Четверть мили до берега — это просто очень далеко. Даже лоцману и Сент-Иву придется поднажать, чтобы спастись. На севере, на гребне дюны, с которой стрелял долговязый, было пусто. Похоже, увидел надвигающийся прилив и скрылся, как всякий здравомыслящий человек.
— К фургону! — крикнул я Финну, и мы оба забрались в экипаж, круто накренившийся задом к приливу. На лице у парнишки застыло выражение сумасшедшей радости, будто нас ожидает веселое приключение, а не смертный приговор. Мои собственные мысли были такими же безумными: я не сомневался, что фургон может спасти нас и что я сумею сохранить извлеченное со дна залива устройство, ставшее причиной стольких жертв. Да будь я проклят, если мы его сейчас потеряем! Я велел Финну привязаться к станине лебедки тросом от крюка-захвата, а сам вцепился в ящик и потащил его в заднюю часть фургона, поближе к по-прежнему висящему на крюке подводному аппарату с распахнутым люком. Следующее действие чуть не стало причиной моей бесславной гибели в зыбучих песках — я поднатужился и зашвырнул чертов ящик в открытый люк, едва не вылетев следом за ним. Изъеденные океаном доски разлетелись в труху, прибор скользнул под сиденье, как змея в мышиную норку, а я перевел взгляд на залив и приоткрыл рот от изумления.
На нас стремительно наступало море, валы вздымались на высоту, которой я и представить себе не мог, и мне не оставалось ничего, кроме как броситься на пол фургона и вцепиться в мачту подъемника, словно морской желудь, прежде чем прилив накроет нас. Волна ударила в зад фургона, отчего тот взбрыкнул, будто испуганная лошадь. На наши спины обрушились сотни галлонов ледяной соленой воды. Меня подкинуло вверх, но пальцы я не разжимал, слыша треск дерева — похоже, колеса и ось оторвались от днища фургона, словно гнилые палки. Нас затрясло, будто в лихорадке — неистовая мощь моря вырвала экипаж из цепкой хватки песков, и я грохнулся на пол, с изумлением обнаруживая, что мы летим вперед на гребне прилива с невероятной скоростью.
За несколько мгновений я осознал, что судьба нас не настигла, по крайней мере пока, и рискнул оглядеться.
То, что я увидел, было чудовищно странно: впереди лежали сухие песчаные пляжи и дюны, ракушечные заводи и разнообразный мусор, позади простиралась морская гладь, а по бокам — и под нами! — бушевал и ярился прибой, тащивший нас, словно щепку; мы летели на переднем краю прилива за славой или смертью.
Я слышал, как Финн кричит — не от страха, а от запредельного первобытного восторга, пока мы неслись вдоль залива, подскакивая и мотаясь на волнах. Я держался руками и ногами за станину лебедки, а парнишка балансировал стоя, размахивая одной рукой и придерживаясь лишь локтем другой, приседая и ловко изгибаясь — вероятно, так же уверенно он мчался на спине неоседланной лошади по арене цирка Даффи.
Мы рыскали по заливу, уклоняясь то к западу, то к северу, так что нас могло выбросить где-то за Грэйндж-на-Песках. Я различил «воронье гнездо» на «Обломке», оставшемся позади, и густые рощи вдоль болотистых низких берегов Хэмпсфилд-Фелл впереди. Я так промерз и пропитался солью, что был полон благодарности — даже больше чем благодарности, — когда перед нами наконец замаячила полоска суши. В одно мгновение приливная волна протащила наш фургон по гальке с песком и швырнула в прибрежное болото, где мы быстро потеряли скорость, зацепившись за невидимые под темной водой корни деревьев, и наконец остановились. Теперь двигался только чудом не слетевший с крюка и не перевернувший нас во время этой безумной гонки аппарат для погружений — он медленно раскачивался на лебедке, словно маятник огромных часов.
ГЛАВА 8«ПО ДЕЛАМ УЗНАЕТЕ ИХ»
Утро выдалось тихое, если не считать воплей чаек. Нежаркое весеннее солнце пробивалось сквозь листву над головой, залив Моркам застыл исполинским блюдцем. Рев прилива остался лишь в воспоминаниях. Казалось, мы шагнули из суматохи шумной бальной залы в зачарованный сад.
— Держись как можно дальше от этой лужи, — сказал я Финну, выискивая глазами более-менее надежное местечко для высадки — останки нашего фургона с довольно приличной скоростью погружались в трясину, словно пески залива и его топкие окрестности решили взять реванш. Парнишка прыгнул на облюбованный им кусочек относительно сухой земли, ловко приземлившись на ноги, я последовал за ним, так напрягая мышцы, что у меня заныли лодыжки.
— Смотрите, сэр! Он ускоряется! — Финн показал мне на переднюю часть накренившегося фургона, ушедшего еще на пару дюймов под воду. Топь сыто вздохнула, предвкушая поживу. Аппарат для подводных погружений довольно сильно отклонился от станины лебедки.
— Если мы закрепим крюк и трос на стволе дерева, — предложил я, — то еще сможем попытаться вытащить фургон с помощью блока и лебедки и спасти подводную камеру с ее содержимым.
— Сейчас попробую, — бодро сказал Финн, отступил назад на несколько ярдов и, похоже, приготовился совершить кульбит. Я остановил его на полушаге. Спрыгнуть сверху — это одно, но запрыгнуть наверх — совершенно другое.
— Может, лучше забраться туда с ветки? — И мы с парнишкой взглянули вверх. Удача не покинула нас — над фургоном, футах в десяти от поверхности, нависала мощная ветвь, отходившая от ближайшего дерева.
— Подсадите меня, сэр, — попросил Финн и через мгновенье уже стоял на моих плечах. Подпрыгнув, он зацепился за какие-то сучки и стал подниматься по стволу, словно крупная белка. Я отошел немного в сторону, чтобы видеть парнишку, и стал прикидывать: если мы поспешим, закрепить трос на обломках фургона будет достаточно легко, а вот вытянуть, если это вообще возможно… Нам не помешала бы сейчас лошадка, а то и целая четверка лошадей! Внезапно где-то поблизости раздались голоса, и я, бог весть почему решив было, что это Сент-Ив пришел нам на помощь, обернулся, чтобы вмиг оценить фатальные последствия своей ошибки. По узкой тропе вдоль залива шли два человека, которых я давеча видел на Ламбет-Корт в роли чернорабочих. Высокий нес ружье, а его низенький обезьяноподобный приятель, чуть не прикончивший Мертона, мог похвастаться лишь невероятно длинными руками. Пару минут мы настороженно рассматривали друг друга, причем мне-то было отчего волноваться: противников двое, и они вооружены. По лицу долговязого скользнула кривая ухмылка, когда он перевел взгляд с меня на фургон, а потом медленно поднял ружье и прицелился. Я замер, хотя, вероятно, следовало попытаться хотя бы шмыгнуть за дерево, а Финн, судя по всему, затаился в ветвях.
— И кого мы тут видим, а, Спэнкер? — протянул долговязый.
— Малохольного недоноска, сэр, — глумливо ответил низкорослый. — Жаль его бедную матушку.
— Слушай, если он шевельнется, он труп, но если будет смирным, может оказаться полезен людям вроде нас.
— Он притащил нам камеру для погружений, — мотнул головой Спэнкер. — Разве плохо вернуть докторову краденую собственность?
— Просто персик! Садись и отдохни, приятель, — велел мне долговязый, — вон у того дерева. Спэнкер, открути ему башку, если он заблажит. Я поищу кусок веревки — закрепить фургон, а потом посмотрим, во что ценят этого красавчика друзья — в пару фунтов и старый пенни, думаю.
Я сел, как было велено, решив не испытывать судьбу, и стал смотреть, куда направится долговязый. А он уверенно шагал сквозь густой подлесок к какой-то известной ему цели. Негромко заржала лошадь, и тут я в отдалении заметил край брезентовой палатки, какое-то оборудование и колеса то ли фаэтона, то ли двуколки. Оказывается, прилив вынес нас прямо к временному лагерю наемников Фростикоса, который можно отыскать, только если знаешь, где он находится! Аккуратно упрятанный бивак, разбитый достаточно близко к дороге, — вероятно, эти двое видели и слышали нас прошлым утром, когда мы мчались к Грэйндж-над-Песками в нашем фургоне. Конечно, на пост их выставил добрый доктор, а вот как они отчитывались о проделанной работе… Я вспомнил, что Сент-Ив размышлял о подземных реках и связывающих их пещерах, а потом подумал, что Фростикос мог и всплывать время от времени на своей субмарине и проделывать милю-другую к северу по нижним притокам реки Кент, где она расширяется и впадает в залив.
Я бросил украдкой взгляд на кроны деревьев и заметил Финна, затаившегося в листве на повисшей над останками фургона ветке. Парнишка просиял и принялся яростно жестикулировать. Он тыкал пальцем в меня, складывал руки вместе и показывал, что готов броситься вниз головой с ветки. Я понятия не имел, что Финн имеет в виду, но он повторял движения снова и снова, то и дело показывая на меня, и я догадался: он хочет, чтобы я нырнул. Он явно сошел с ума.
Долговязый шастал по временному лагерю и, без сомнения, скоро должен был вернуться. Спэнкер подрезал ногти убийственного вида ножом. Он послал мне зловещую ухмылку, и я ухмыльнулся в ответ, а секунды летели. «Доверься мальчику», — сказал мне мой взбаламученный разум, и пока он не поведал ничего иного, я метнулся оттуда, где сидел, прямо в болото, стараясь убраться подальше и нащупать хоть что-то твердое под ногами, но почти сразу увяз.
Ошарашенный моей выходкой Спэнкер бросился ко мне, протягивая свою длинную руку, но, когда Финн спрыгнул с ветки на останки фургона, отдернул ее и принялся звать своего напарника. Я, изо всех сил сдерживая естественное стремление дрыгаться и брыкаться, старался сохранять спокойствие, но подозревал, что если не утону, то буду застрелен. За секунды Фини проверил стопор лебедки, вытравил трос футов на десять и, раскрутив крюк, швырнул его, едва не угодив мне в лоб. Я в который уже раз за это утро вцепился в холодное мокрое железо, услышал, как вращается лебедка, и начал скользить вперед, рассекая, словно подцепленная щука, вонючую темную жижу. Оглянувшись, я увидел, что долговязый вернулся с мотком веревки. И хотя ружье его по-прежнему стояло у дерева, нехорошая улыбка снова кривила его рот.
Бежать нам было некуда. И он это понимал — в самом деле, куда денешься с тонущего корабля? Я добрался до нашего многострадального экипажа и перевалился через борт. Болото неспешно — медленнее, чем нам показалось сначала, — но неуклонно поглощало его, подводный аппарат отклонялся всё дальше на своем тросе, болтаясь уже на высоте всего одного фута над поверхностью. Через мгновение он будет просто недосягаем.
— Камера, — сказал я Финну вполголоса, и он понял меня сразу. Без промедления я потянулся, ухватился за погнутый манипулятор, подтащил аппарат поближе и сумел открыть люк. Втолкнув Финна внутрь, вполз туда сам, выгреб мусор, оставшийся от разломанного сундука, и надежно задраил люк. Шансов уцелеть в этой переделке у нас не было никаких, зато появилось время рассмотреть то, ради чего всё затевалось. Я аккуратно водрузил странный яйцевидный прибор, который пастор Гримстед обнаружил в своем навозохранилище, на сиденье. Он походил на большой каравай хлеба, склепанный из металлических пластин, причем я опознал только латунь и медь. Они потускнели под слабыми черточками ярь-медянки, хотя прибор хранился всё это время в прорезиненной упаковке. Наверху, словно розочка из теста, был установлен кристалл, отделенный от металла кольцом из материала, похожего на эбеновое дерево. Кристалл был прозрачен, но замутнен искрами разрядов, и разглядеть то, что могло находиться под ним, никак не удавалось.
— Разрешите мне его подержать, сэр? — попросил Финн, и я не нашел причин для отказа. Нам определенно не оставалось лучшего времяпрепровождения. Парнишка поднял прибор, держа за концы, и заглянул в кристалл. В эту минуту останки фургона сильно просели. С берега донесся взрыв хохота наших преследователей, и долговязый весело помахал нам, как бы желая счастливого пути. Затем они принялись возиться с тросом.
— Эта штука теплая, — сказал задумчиво Финн. — Как яйцо из-под наседки. Интересно, что это такое?
Я коснулся прибора, действительно здорово нагревшегося всего за пару минут; правда, его освещало солнце, отражавшееся в гранях кристалла… Или он начал светиться сам? Но с чего бы? Мы ведь всего лишь вытащили эту штуковину из-под скамейки.
В камере было определенно душно, и я привычно потянул за рычаг, впуская свежий воздух; давление, увы, упало, хотя оксигенатор еще действовал. Однако вскоре нам придется пойти на решительные меры или сдаться. В любом случае лучше было сделать это до того, как камера окончательно утонет.
И с этой мыслью я взглянул на пульт управления, жалея, что даже не попытался перенять опыт Сент-Ива. С другой стороны, профессор же сумел разобраться в этом самостоятельно, значит, и у меня получится сделать что-то полезное. Я нашел рычаг, открывавший балластные цистерны, и решительно опустошил их, заставив наших друзей на берегу отвлечься от своих занятий. По крайней мере, мы замедлим свое погружение, подумал я.
А затем мне в голову пришла другая мысль: если мы освободим трос, то даже если останки фургона погрузятся на самое дно топи, они нас за собой не утащат. Что там говорил Сент-Ив? Две сотни футов линя? Похоже, фургон станет нашим надежным якорем…
— Я вот подумал… Ты сможешь выскочить и снять стопор с лебедки, чтобы камера смогла плавать? — спросил я у Финна.
— Сделаем! — кивнул парнишка, укладывая прибор на сиденье. Я распахнул люк, мальчик мгновенно оказался снаружи и освободил трос. Меня удивило внезапное погружение камеры — дюймов на шесть — в глубину. Я мигом усомнился в правильности принятого решения, твердя себе, что, возможно, широкое днище фургона на самом деле являлось нашим временным спасением, а теперь нас засосет проклятая грязь. Финн влетел обратно в каюту и, захлопнув люк за собой, снова взял в руки прибор, будто стремился уберечь его.
Возившийся на берегу долговязый взглянул на нас, но не принял наши действия всерьез и, возможно, был прав. Приспешники доброго доктора уже вытравили и надежно обвязали вокруг ствола дерева трос, и по нему Спэнкер, с его сложением флотского марсового, быстро взобрался на ту же ветку, что и раньше Финн. Потом низкорослый негодяй тяжело спрыгнул на останки нашего фургона и, не обращая на нас никакого внимания, закрепил трос за основание станины лебедки. Затем он метнул крюк на берег, где долговязый зацепил его за дерево, и, перебравшись к лебедке, выбрал слабину троса. Спэнкер даже попытался продернуть его дальше, поднять из трясины, но без особого успеха. Теперь в распоряжении наших преследователей — им казалось, что аппарат для погружений никуда от них не денется, — были два троса. Перед тем как выбраться на берег, Спэнкер заглянул в наш иллюминатор, скорчил несколько свирепых рож, без слов изобразил мучения задыхающегося, печально покачал головой и удалился.
— Мы в гробу, — констатировал Финн, — сомнений никаких. Но я ставлю всё, что у меня есть, на профессора и старого мистера Мертона. Они уже в пути.
— Ну конечно, — согласился я.
— А вы посмотрите сюда, сэр, — Финн кивнул на прибор. Кристалл светился отчетливее, из самой глубины, и на ощупь был горячим, как кровь. — Думаю, оно просыпается, — продолжил парнишка. — Что оно делает, как вы думаете?
Слово «просыпается» встревожило меня.
— Делает? — переспросил я. — Боюсь, не имею представления. Профессор Сент-Ив, кажется, полагал, что оно стало причиной очень странного поведения скота, но это мало что говорит.
— Скота? Точно? — Финн недоверчиво посмотрел на меня.
В этот миг прямо под нами раздался отчетливый и глубокий, зародившийся, казалось, где-то на самом дне трясины чмокающий звук — будто кто-то втянул в себя большую макаронину; аппарат вздрогнул и сместился. Мы застыли. Теперь я был уверен, что освобождение троса погубило нас и что когда-нибудь кто-нибудь — Фростикос или Сент-Ив — выудит из этой трясины подводную камеру с двумя трупами внутри.
Но мы не погружались! Аппарат еще раз дернулся, застыл на пару минут, а затем нас затрясло, словно осиновый листок на ветру. А на берегу приспешники Фростикоса завтракали, устроившись как дома — чайник, две кружки, всё очень изящно сервировано — явно чтобы помучить нас. Спэнкер положил на здоровый ломоть хлеба несколько ложек джема, поднял его в издевательском приветствии, а потом сожрал в три укуса. Долговязый собрался, похоже, отсалютовать нам кружкой, но заметил, что с нашим аппаратом не все в порядке, поставил ее на траву и уставился на нас, явно напряженно размышляя над увиденным.
А мы — мы не тонули, мы поднимались в небо!
— Двинулись! — объявил Финн, словно так и должно было быть. — Это всё прибор, он для того и сделан, ей-богу! Это как шары с горячим воздухом, ну, похоже.
Звучало это объяснение полным бредом. Как такое могло зависеть от металлического каравая с кристаллом? Шар с горячим воздухом? Но наш подводный аппарат вел себя именно так. Теперь мы смотрели на негодяев на берегу с высоты, медленно, но неуклонно поднимаясь. Долговязый кричал что-то Спэнкеру, который ловко вскарабкался на дерево и полез по ветке, мимо которой нас уже пронесло. Теперь он выглядел озадаченным и встревоженным и сразу начал действовать — ухватился за свисающую с нашей камеры веревку, которая начала разматываться, словно зачарованная змея, и повис на ней. Аппарат вздрогнул под дополнительным весом и, перестав мелко трястись, начал было опускаться, но потом застыл в воздухе. С минуту мы лениво раскачивались в одной точке. А затем снова устремились ввысь — двинулись, как определил это Финн, — с болтающим ногами, извивающимся Спэнкером в качестве балласта.
— У него крыша поехала, — ухмыльнулся Финн. — Чего он цапнул веревку, когда до лебедки всего ничего?
— У него с крышей, похоже, всегда были проблемы, — сказал я.
Еще некоторое время Спэнкер, тщетно стараясь совершить то, с чем не справлялась гравитация, тряс и раскачивал нас. А затем, видимо осознав, что оказался на опасной высоте и что мы летим по ветру, словно натуральный воздушный шар, разжал руки, намереваясь приземлиться на останки фургона. Наша камера стала легче, и ее снесло в сторону. Мы вовремя выглянули, чтобы увидеть, как Спэнкер перевернулся в воздухе и вошел головой в болото всего в паре футов от фургона с силой, достаточной, чтобы погрузиться до пояса — одна рука придавлена к боку, а ноги торчат, как на картине о падении Икара. Свободная рука и ноги угодившего в смертельную ловушку негодяя яростно двигались, затягивая его всё глубже. Долговязый сорвал веревку с узлами, которую так удачно завязал сам Спэнкер, и поспешил на помощь, но находился он слишком далеко. Ветер сносил нас к северу, позволяя рассмотреть происходившее внизу со всех ракурсов, и мы видели, как долговязый делал очередную попытку набросить веревку на щиколотки своего напарника в тот самый момент, когда тот окончательно исчез в глубине.
По правде говоря, то было жуткое зрелище, несмотря на преступные намерения Спэнкера, и мне пришла в голову странная мысль, что лучше бы и не знать его имени. Впрочем, ничего странного в этом не было. Я попытался сформулировать свои соображения в философском ключе, чтобы поделиться ими с Финном, но парнишка уже сам задумчиво покачивал головой.
— В цирке Даффи была такая история, — сказал он мне, — Самсон, старый слон, уселся на своего дрессировщика, будто тряпичную куклу одели на чайник. Мерзкий был тип, по имени Уолш, и голова его вошла точнехонько слону в дырку, если вы понимаете, о чем я. Доктор сказал, что Самсон воздал своему мучителю по заслугам.
В тот момент возвышенные чувства так переполняли меня, что я не мог понять, как мне удавалось прежде подозревать мальчика. Все мои сомнения были умозрительными. Его поступки ясно доказали чистоту его помыслов и верность. Вот уж воистину: «По делам узнаете их». А слишком высокое мнение о собственных логических способностях, укорил я себя, может лишить человека человечности.
— Взгляните-ка туда, вниз, сэр, — сказал Финн, указывая в сторону залива.
Я взглянул. Там были Сент-Ив и Мертон, наверное, в четверти мили от Грэйндж-на-Песках, едущие по тропе вдоль берега. У Мертона с собой было ружье. Они увидели нас, плывущих над вершинами деревьев, и остановились на минуту полюбоваться этим зрелищем. Мы же наслаждались видом серебристо-серой Атлантики, причем темная линия на западе была, я думаю, берегом Ирландии, а перед ним черточкой с бурунами представал с высоты остров Мэн. Я отпер люк, впустил внутрь пьянящий ветер и, помахав друзьям, указал вниз, на долговязого, замершего на краю топи в глубоком раздумье. Он, очевидно, заметил поданный мной сигнал, сделал вывод, что прибыло подкрепление, и бросился очертя голову к своему лагерю, унося ружье.
После бессонной ночи Сент-Ив и Мертон, разумеется, двигались куда медленнее противника. Когда они добрались до бивака наемников Фростикоса, долговязый уже умчался в своей двуколке, бросив всё снаряжение. С высоты мы видели, как он несется по дороге, но сделать ничего не могли, и это ужасно расстраивало. Хасбро был за несколько дней дважды ранен этим самым человеком — человеком, у которого не было для этого никаких причин, кроме чисто охотничьих, что говорило об общей деградации рода человеческого, но размышлять на эту тему здесь я не очень расположен. Боюсь, что справедливость — не самый частый гость на земле, или мы не всегда замечаем ее проявления. Но когда мне вспоминается Спэнкер, роющий себе дорогу в ад, я нахожу, что такого рода справедливость приносит некоторое удовлетворение.
Мы спустились со своих высот после долгого перекрикивания с Сент-Ивом. Устройство, антигравитационный механизм, который начинал действовать при нагреве — в нашем случае это были солнечные лучи и тепло тела — стал, фигурально выражаясь, сбавлять обороты, когда Финн положил его вновь под скамейку. Позже Сент-Ив додумался, что естественно высокая температура навозной кучи в хозяйстве пастора Гримстеда оказалась достаточной, чтобы поднять в воздух скот, оказавшийся в непосредственной близости. Наш спуск с небес был таким же тряским, как и подъем, хотя куда более разочаровывающим из-за ощущения утраченной свободы полета.
Что касается доктора Фростикоса, то он и его субмарина больше так и не появились, и потому нам пришлось оставить у себя его камеру для погружений до того момента, пока он ее не затребует. Нас, естественно, радовало, что все предприятия доброго доктора потерпели крах и что в последнем безумном броске на подводной лодке он исчез из нашей жизни, по крайней мере на какое-то время.