Глаз идола — страница 19 из 20

[46]Роман

ГЛАВА 1БЕЗУМИЕ В КЛУБЕ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ

Настроение за нашим столом в трактире «Полжабы Биллсона» на Ламбет-Корт в тот весенний воскресный вечер было скорбным, несмотря на ужин, состоявший из гигантского стейка и исходящего паром пирога с почками, пятью минутами ранее вынутого супругой хозяина Генриеттой из духовки и водруженного на стол перед профессором Лэнгдоном Сент-Ивом, его другом и верным помощником Хасбро и мной, Джеком Оулсби. На столе красовались и жареные устрицы, и ломтики холодной макрели, присыпанные солью, и жареный картофель, и консервированная черемша. А в центре высился галлон «Старины тритона» — собственного эля Уильяма Биллсона, подаваемого в «Полжабы» в широкогорлых кувшинах. Миссис Биллсон только что закончила выкладывать на припудренный мукой противень пудинги с джемом, которые через полчаса выйдут горячими из печи. Пожалуй, Генриетта и сама немного походит на пудинг, хотя такое сравнение она может счесть оскорблением, и потому я вслух этого не произношу. Час назад она пригрозила мужчине выставить его из трактира за отсутствие манер и «сплошное бахвальство», а когда он ответил ей что-то умное, заломила ему руку, пнула дюжину раз пониже спины и вышибла за дверь головой вперед.

А сейчас дождь барабанил в окна со стороны Фингал-стрит; вечер был совсем домашний, зал почти пуст, хотя во всем Большом Лондоне определенно не найти места уютнее. Устрицы на блюде, эль в стаканах… Но мрачный Лэнгдон Сент-Ив, явно не испытывавший мук голода, равнодушно тыкал двустворчатых вилкой, борясь с грустью. Сент-Ив, как вы наверняка знаете, величайший, хотя это и широко не афишируется, исследователь и ученый западной цивилизации. Я мало знаю об ученых Востока, где могут существовать свои мандарины[47], эквивалентные профессору: они создают оригинальные магнитные двигатели для путешествия на Луну, а хроникеры вроде меня, робко заглядывая им через плечо, оттачивают перья и шелестят писчей бумагой. Однако нынче вечером величина Сент-Ива в ученом мире ничего не значила для своего обладателя, да и робкие попытки Хасбро заинтересовать профессора ломтиком макрели оставались безуспешными; он мог с равным результатом сидеть в камере тюрьмы Флит, уставившись в миску соленой полбы.

Этим вечером мы вернулись из Шотландии, из Данди на Ферт-оф-Тей, где прошлым декабрем, через три дня после Рождества, в устье реки рухнул мост Рейл, унеся с собой поезд с семьюдесятью пятью пассажирами. Давным-давно, в первой половине века, Сент-Ив был другом сэра Томаса Бауча из Камбрии, которого после этого трагического происшествия суды и пресса подвергли травле за то, что он дурно спроектировал мост. Сент-Ив получил от Бауча письмо с просьбой о помощи, и мы отправились в Данди, чтобы выяснить, не был ли причиной крушения, наряду с возможным низким качеством выполнения строительных работ, злой умысел вполне определенного безумца. По сообщениям, субмарина доктора Нарбондо была несколько раз замечена в устье тем самым злосчастным декабрем. Однако ко времени нашего прибытия Бауч уехал в Глазго, и мы оказались предоставлены сами себе, отчего действовали практически вслепую, что ни к чему не привело. Власти объявили подозрения Сент-Ива о причастности к катастрофе Нарбондо фантазиями, достойными воображения мистера Жюля Верна.

Когда мы отыскали Бауча в Глазго, выяснилось, что он не ведал о нашем приезде в Шотландию. Никакого письма Сент-Иву или кому-либо еще не посылал и никогда не слыхал о докторе Игнасио Нарбондо.

Однако если бы, в конце концов, всё дело было только в нашей неудачной попытке предупредить крах сэра Томаса Бауча, то ужин и уют «Полжабы» могли вернуть нас к домашним туфлям, как говорят американцы, но Сент-Ива продолжал угнетать разлад с Элис, миссис Сент-Ив, уставшей от постоянных приключений мужа. Профессор торжественно пообещал супруге месяц отдыха на озере Уиндермир, прежде чем туда нахлынут летние толпы, но почти сразу после этого пришло известие из Шотландии. Щепетильность в вопросах чести не позволила Сент-Иву отказаться от поездки в Данди на помощь старому другу, что привело к переносу отпуска на неопределенный срок. Элис, как вы понимаете, с доводами мужа согласилась, но рада этому не была, и они расстались в звенящей от напряжения тишине: Сент-Ив отправился в Шотландию, а Элис — в Хитфилд, в Восточный Сассекс, навестить племянницу Сидни. Ситуация не менялась вот уже две недели, и Сент-Ив стал буквально глух к окружающему миру, солнце исчезло с затянутых тучами небес его души.

Элис — жемчужина среди жен, равно умелая с охотничьим ружьем или с удилищем, и может цитировать Исаака Уолтона в любую сторону, поскольку знает «Рыболова»[48] наизусть. Она столь же ловка, как и Генриетта Биллсон, в том, чтобы дать пинка мужчине, если он напрашивается на это, простите за выражение. Хотя подробности женитьбы профессора не мое дело, я убежден, что Элис понимает Сент-Ива полностью. Она с одинаковым хладнокровием смотрит на гигантского кальмара, вскрываемого в кухонной кладовке, и на карликовых бегемотов, обитающих в их амбаре. Хотя стоит признать, что проточный водоем для бегемотов — постоянный повод для семейных раздоров. Короче говоря, миссис Сент-Ив — идеальная подруга для ученого и искателя приключений, каким является ее супруг. Но его ревностное чувство долга перед миром и наукой, как оно ни восхитительно, может подвергнуть испытанию даже терпение мраморной статуи.

Сент-Ив глянул на свою порцию пирога с почками, равнодушным кивком отреагировал на наши усилия воодушевить его, попробовал эль и поставил стакан. Ничто из предложенного не могло облегчить душевные страдания человека, мечтавшего всего лишь вернуть свою дорогую Элис домой. Она прибывала на вокзал Виктория вечером, в половине десятого.

Дверь отворилась, и вместе с дождем вошел наш старый друг Табби Фробишер, непонятно почему не заметивший нас за нашим угловым столом. Он пристроил на вешалку верхнюю одежду, с которой текла вода, и решительно направил к очагу свою внушительную фигуру, даже не оглянувшись, когда пальто рухнуло на пол, а шляпа легла сверху. Я кивнул Ларсу Хоупфулу, работнику Биллсонов, который подобрал всё это и разместил у огня, чтобы просушить. Обычная бодрость Табби исчезла. Он выглядел как человек, преследуемый демонами, пухлое лицо его осунулось, глаза были дикими, а волосы ему, вероятно, укладывал сам Севильский цирюльник, который, как известно, скончался двести лет назад. Одежда тоже была в беспорядке, рубашка наполовину вылезла из брюк, а на правом ее рукаве красовалась прореха.

Взгляд Табби скользнул по пудингам, как раз отправляемым в печь — зрелище, которое обычно ввергало его в мечтательность, как дикобраза, узревшего червяка, — но сейчас он отвернулся, будто ослепнув, и явно неожиданно для себя увидел нас троих за столом. Туг Табби встрепенулся, словно припоминая наши лица. Затем в его памяти всплыла и причина, по которой он оказался именно в это время в «Полжабы» — ради встречи с нами. И он повернул к нашему столу — натужно и тяжело, как доковый плот при боковом ветре, а добравшись до цели, медленно опустился на стул, зевнул и сощурился.

— Повеселился, Табби? — спросил я его, но он глянул на меня так, словно услышал оскорбление. Затем, наконец начав приходить в себя, схватил мой стакан и осушил полпинты «Старины тритона» одним глотком.

— Я только что из Клуба исследователей, — сказал Табби, мрачно покачав головой и звучно ставя стакан. Лицо его избороздили глубокие морщины, и он обвел нас взглядом, полным значения, хотя будь я проклят, если понимал какого. Сент-Ив сидел как неживой, не слишком осознавая присутствие Табби, его собственный рассудок всё еще странствовал в темной стране. Я помахал Хоупфулу, чтоб тот принес еще стаканчик, ведь Табби вцепился в мой.

— Думаю, что на мгновение был свидетелем конца цивилизации, — пробормотал Табби.

— Я верю, что вы повели себя достойно, — сказал я ему, наполняя из кувшина наши стаканы.

— Нет, — возразил он совершенно серьезно. — Какое там достоинство! Это было совершенно невероятно. Самый странный поворот событий.

— Настолько странный, что были нарушены правила приличия? — уточнил я. — Умоляю, поведайте нам, что там случилось. Шампанское кончилось? Дуэль в читальне?

— Я расскажу вам, что это было, — задумчиво проговорил Табби, — хотя до сих пор себе не верю. Я просто сошел с ума, абсолютно буквально, а когда снова обрел рассудок, то обнаружил, что сорвал со стены абордажную саблю и отрубил голову чучелу кабана между растениями в горшках возле окна галереи. Я был полностью уверен, что оно на меня нападает, и уложил его одним ударом. Смутно помню, что распевал «Печали Олд Бейли», глядя на обезглавленного монстра и недоумевая, отчего не течет кровь. Я восхищался противником. И сразил его, ничего не соображая.

— Табби Фробишер пел? О, как ужасно, как ужасно! — я постарался ему подыграть. — Только виски может объяснить такое поведение.

— Да к черту виски! — крикнул он, гневно уставившись на меня. — Я выпил лишь чашку горячего пунша. Этому не было объяснений — вот что я хочу вам рассказать, будь оно проклято. Вся комната была в том же состоянии. Лорд Келвин курил сразу три глиняные трубки, балансируя на одной ноге на спинке дивана, а этот французский сомнамбулист, чье имя вечно выскальзывает у меня из памяти, пристраивался выбить у него эти трубки выстрелом из пистолета. Он уже разнес вдребезги вазу, полную крокусов. Секретарь Парсонс накинулся на какого-то безвредного старикашку, крича, что тот — сущий дьявол и он выпустит ему кишки и гляделки заточенной ложкой. Вы такого никогда не видели — натуральный бедлам, набитый беснующимися психами. Живые гении скакали и лопотали, как гиббоны.

Табби побагровел, снова погружаясь в безумие от одного только воспоминания об этой сцене. Я видел, что он смертельно серьезен, но собирался опять отпустить какую-нибудь шутку, дабы снять напряжение, когда заметил, что Сент-Ив вышел из глубокого ступора.

— Вы сказали, все до единого сшили с ума? — спросил он. — В одно и то же мгновение?

— Именно это я и сказал, профессор. Завтра это будет в газетах. Нет способа скрыть, что адмирал Пиви швырял мебель с балкона и кричал на людей внизу, чтоб они прибрали сраную палубу. Воцарился натуральный хаос. Предельно скандальное поведение в течение двух-трех минут. Потом улетучилось, словно завеса спала с наших глаз, и мы все замерли, уставившись друг на друга, извиняясь налево и направо. — Тибби проглотил три устрицы почти без пауз, отправил им вдогонку кружку эля, а затем отрезал кусок пирога с почками. — Благослови Господь устриц, — сказал он, испустив шумный вздох.

— А люди на улице — их не затронуло этим… припадком? — Сент-Ив пожелал уточнений, глаза его ожили впервые за два дня.

— Не имею представления, — ответил Табби. — Но и утверждать противоположное не возьмусь — мешали общий шум да летающие стулья.

— Вы упомянули ту чашку пунша, — вмешался Хасбро, говоря своим обычным ровным тоном, словно Табби разглагольствовал о ценах на шерсть. — Интересно, не мог ли кто-то добавить туда химические вещества. Могу я позаботиться о манжете вашей рубашки, сэр? — Табби заметил, что протащил отстегнутую манжету по макрели, и позволил Хасбро оттереть ее салфеткой и застегнуть. Потом немного подумал и предпринял запоздалую попытку пригладить волосы с помощью капли рыбьего жира.

Как я уже не раз упоминал, Хасбро — слуга Сент-Ива, его доверенное лицо. Они были товарищами по оружию с незапамятных времен и путешествовали вместе в неописуемые места. Хасбро не раз спасал Сент-Иву жизнь, а Сент-Ив возвращал долг. Хасбро хорошо одевался, был высок ростом, с длинным лицом, редко менявшим выражение. Отлично стрелял из пистолета, и я видел, что он управляется с парусами и штурвалом так, словно он племянник Посейдона. Его познания о кулаке и ядах были очень основательны. Всё было основательным в этом человеке.

— Отравление — версия, достойная обсуждения, — сказал Сент-Ив, хотя не слишком убежденно. — Правда, что применялось, один бог знает! Эффект был временным и явно локальным. Возможно, некий растительный экстракт. Дурман в форме конденсированного чая, заваренного из корней, способен на такие фокусы. Но что объясняет внезапное прекращение действия? Дозировка? Разумеется, все приняли разное количество напитка, и не найдется двух людей, устроенных одинаково… — Он подцепил вилкой сочный кусочек почки и съел почти со счастливым лицом — теперь его разум сосредоточился на проблеме более близкой, чем та, что будет ожидать его на вокзале Виктория.

— Но все сразу? — удивился Табби. — И прислуга тоже?

— А кто сказал, что и прислуга не приложилась к пуншу? — спросил я. — У них нет иммунитета к очарованию теплого спиртного в холодный вечер. Ставлю на Хасбро. Загадка разгадана.

— Половина загадки. Даже если предложенное объяснение верно, — покачал головой Сент-Ив. — Другая половина куда занимательнее.

— Какая другая половина? — спросил я.

— Чья рука вызвала это безумие и, конечно, зачем?

Профессор выглядел отстраненно-воодушевленным, будто что-то пришло ему на ум, глаза его заблестели. С минуту я ждал, что он выдвинет какую-нибудь неожиданную, освещающую всё теорию, но тут пробили часы, и мы всерьез принялись за еду — времени до поездки на вокзал почти не оставалось. С едой, скользящей по пищеводу, Табби явно забыл все свои печали и согласился со мной, что удачей было снести голову Чучелу кабана, а не с плеч адмирала Пиви; после третьего стакана эля он хохотал над всей ситуацией, размахивал своей палкой и настаивал, чтобы я изобразил кабана, к вящей потехе клиентуры Биллсонов. Я отклонил предложение. Миссис Биллсон поставила на стол пудинг и нарезала его, смородиновый джем потек пурпурной рекой, и мне показалось, что любые наши неприятности сможет выправить эта изумительная триада — пирог с почками, пудинг и пинта эля.

ГЛАВА 2КОММИВОЯЖЕР

Десять минут спустя мы вышли в дождливую ночь, укрываясь под зонтами, в значительно улучшившемся состоянии духа, хотя скоро Сент-Ив снова погрузился в озабоченное молчание, так как ужасный момент приближался. Хасбро и Табби шагали впереди, что дало мне возможность сказать нечто полезное моему другу.

— Отдайтесь на милость ее суда, — посоветовал я ему. — Это самый гладкий путь, ведущий к примирению с женами. Выбрав его, встретите меньше колючек и гвоздей. Не могу похвастать личным опытом, но я хорошо начитан в этом вопросе. И здравый смысл поддерживает мой довод.

— Я намерен так и поступить, — ответил Сент-Ив. Некоторое время он шел молча, а потом сказал: — Если Элис примет меня обратно, то я…

— Не говорите чепухи! — воскликнул я, взбодренный, может быть, пудингом. — Из какого это «обратно»? Она вас никуда не отсылала.

— Пока еще нет, — вздохнул он печально. — Пока еще нет.

— Тогда молитесь, чтобы ваши сомнительные предчувствия не оправдались. Думая о зле, вы иногда его вызываете, ну и наоборот. И извините, что я позволяю себе учить вас, но вы недооцениваете миссис Сент-Ив. Я предлагаю начать, взывая к лучшим сторонам натуры Элис и вашей собственной, если на то пошло. Вы же просто не могли бросить Бауча на растерзание. Элис это знает.

Сент-Ив долго смотрел на меня, а затем кивнул.

— Ты, в общем, прав, — сказал он. — Отличным подтверждением твоей теории служит наше несчастное путешествие в Данди. Конечно, я попрошу у нее прощения и не стану упорствовать в своих заблуждениях. Мы их не заслуживаем, понимаешь?

— Имеете в виду жен?

— Да. Немногие из мужчин стоят тех женщин, на которых женаты.

— Вот именно это и скажите. Дайте ей шанс согласиться с вами. Это ее очень подбодрит.

В этом духе мы продолжали болтать некоторое время, не обращая внимания на происходящее вокруг, пока смутно не осознали, что мы уже на Виктория-стрит и широкая арка огромного вокзала выгибается над нами. Кареты и экипажи, запрудившие бульвар, громыхали во всех направлениях, гомонили люди, выходившие из здания и входившие в него сквозь двери, освещенные газовыми фонарями, мерцавшими на сыром ветру. Зонтики наши были всё еще раскрыты, хотя дождь кончился, чего мы не заметили. Не представляю, сказал ли я Сент-Иву что-нибудь, что можно было оценить дороже двух шиллингов, но, возможно, я хотя бы отвлек его от себя самого, что уже было хорошо.

Хасбро и Табби уже были в зале, и мы, исполнившись решимости, нырнули следом в суету и шум толпы, улавливая шипение локомотивов, запахи мокрой шерсти и машинного масла. Пришло время, и поезд Элис медленно вкатился на станцию, завершая свое путешествие. Двери открылись, выпуская множество людей из Кройдона, Танбридж-Уэллса и прочих населенных пунктов юга страны; прибывшие уверенно пробирались наружу мимо штабелей багажа. В течение нескольких минут мы были уверены, что среди них вот-вот появится Элис. Затем толпа схлынула, а платформа опустела. Некоторое время никого не было, пока не показался последний пассажир — по виду путешествующий коммерсант, с головой-тыквой, глазами, похожими на вареные яйца, и громадным чемоданом. Вот и конец исхода. Элис не было.

— Джентльмены! — воскликнул коммерсант, решительно подруливая к нам. — Точное время — залог удачного путешествия.

Он поднял чемодан обеими руками и встряхнул; четыре стальные телескопические ноги выскользнули из днища. Из крышки чемодана неожиданно выскочил скрытый ящичек, явив выложенные бархатом стенки и дно, усыпанное пыльными, потускневшими карманными часами. Коммивояжер улыбнулся зубастой неубедительной улыбкой, в одно мгновение поставив лоток и открыв свою торговлю.

Сент-Ив был полностью уверен, что вечер обернется чем-то неприятным, и даже ожидал этого, но неприезд Элис был хуже всех его ожиданий. Он замер, моргая, в полном остолбенении, захлестываемый разнообразными эмоциями, словно сорвавшаяся с якоря лодка волнами, и, похоже, не осознавал, что перед ним, ухмыляясь ему в лицо, стоит торговец часами в поношенном твиде. Пока я подбирал слова, Табби, оценивший неуместность присутствия настырного коммерсанта, посоветовал ему: «Проваливай, парень», — тоном, рассчитанным на понимание.

— Конечно, — пискнул торговец. — Я тут подумал, что вы, вероятно, очень заняты… Я… слушайте! — воскликнул он, вдруг подаваясь вперед и вглядываясь в профессора. — Вы, случайно, не тот парень, Сент-Ивус? Постойте! Я, кажется, догадался! Мне тут свезло натолкнуться на ваш портрет в «Графике», сэр, несколько месяцев назад. История про какой-то громадный скелет?.. На берегу реки. Вроде там, в Германии. Честь для меня, сэр.

Коммивояжер протянул руку, преданно глядя на Сент-Ива. Затем его лицо медленно приобрело сочувственное выражение.

— Просим вашего прощения, — сказал он уже спокойнее, — но не ждете ли вы пассажиров из Хитфилда? Вы кажетесь подавленным заботой, как это говорится.

— Что вам известно пассажирах из Хитфилда? — спросил я его.

Признаюсь, мне не очень понравился этот тип, хотя я сам писал отчет, напечатанный в журнале «График», касающийся нашего исследовательского путешествия по Дунаю, из которого мы вернулись с громадной человеческой бедренной костью и нижней челюстью, усаженной зубами величиной с костяшки домино. По крайней мере, нашему коммивояжеру хватило мозгов, чтобы прочесть статью.

— Только то, что на поезде не было пассажиров из Хитфилда, приятель! — с нехорошим смешком ответил он. — Не сегодня вечером. Поезд прошел Хитфилд, как скаковая лошадь. Едва сбавил ход.

— А почему так вышло? — спросил Табби. — Чертовски странное поведение для поезда.

Торговец помедлил, а потом заговорщически глянул вокруг.

— Все держат язык за зубами, — сказал он вполголоса. — На юге скупы на слова, понимаете? Какая-то зараза, наверное.

Эти слова привлекли внимание Сент-Ива.

— Зараза? — переспросил профессор. — Какого рода?

— Не знаю подробностей, — ответил торговец. — Но, по правде говоря, в моем бизнесе я общаюсь с некоторыми… интересными людьми, так сказать. И один из этих парней нашептал мне, что городишко в один миг стал здоровенным бедламом, всё население съехало с катушек и поползло на четвереньках. Безумие полными ведрами. Хаос на улицах. Я бы не остановился в Хитфилде ни за что — из страха получить дозу того самого. И попомните мои слова, теперь, когда я знаю то, что знаю, завтра утром поеду в Гастингс через Мейдстоун, а не через Танбридж-Уэллс.

Сент-Ив, казалось, прокручивал в голове новости, Хасбро жестом поддержки коснулся его руки. Мы переглянулись: рассказ Табби о недавнем ужасе был еще свеж в памяти каждого.

— Погодите! — воскликнул коммивояжер. — Только не говорите мне, что у вас кто-то из близких в Хитфилде, сэр!

— Его жена, — сказал Табби.

— Господь всемогущий, сэр! Вам лучше забрать ее оттуда, и без задержки.

— Можете рассказать нам, что там творится? — спросил его Хасбро, жаждавший информации.

— Ну, сэр, — понижая голос, заговорил торговец, — только вы от меня этого не слышали. Но я вижу, кто вы и кто ваши друзья, и понимаю, что вы беспокоитесь о своей бедной жене, и это правильно, я целиком с вами. Городишко наглухо закрыт — дороги сторожат армейские патрули. Если вы отправитесь туда по железке, как, наверное, и надо, вам лучше сойти в Акфилде и пробраться к цели из Блэкбойса. Парень, которого я знаю, в чем сознаюсь со стыдом, — любовничек моей сестрицы, промышляет воровством и кражами со взломом, когда не чистит чужие карманы, — за виски болтал, что можно добраться до Хитфилда лесом, мимо ям углежогов Блэкбойса. Дескать, поживиться в Хитфилде во время суматохи — дело легкое. «Прямо во входную дверь, и наружу с наваром», — вот его слова. Вы скажете, что я должен был отправить его в тюрьму, узнав о его планах, но это не мой подход. Что тебе говорят доверительно — не должно выплывать наружу, если вы меня понимаете. Теперь вот что: вы знаете окрестности Блэкбойса?

— В общем, на терпимом уровне, — вмешался Табби. — У меня дядюшка на плавильном заводе в Бакстед-Фаундри. Производят рельсы для Куку-Лайн. У него дом в Дикере. А возле Блэкбойса я как-то раз куропаток стрелял.

— Ну тогда вы знаете кой-чего об этом месте! — Торговец кивнул, словно испытал облегчение, услышав это.

— А как же этот… ваш знакомый не боится бродить по Хитфилду? — скептически поинтересовался я. — Не будем о властях, но инфекция — вот о чем я думаю.

— Это, понимаете, мозговая лихорадка. Парень, о котором я говорил, соорудил себе шапку из таких вот больших тяжелых рукавиц, какие носят у обжиговых печей. Проложил тканым асбестом, его еще, это, называют «амиантус». Натягивается на уши, задерживает лунатические молекулы — вот как кожа задерживает ветер. Если вы еще в настроении идти в Хитфилд — он тот человек, которого вам надо найти в Блэкбойсе. Его там прозывают Помазок. Маленький человек, ну вот такусенький, — коммивояжер опустил ладонь до своей талии. Профессиональный грабитель, очевидно, был карликом. — В общем, он свой в «Старом постоялом дворе» на Хай-стрит. Если вы его там застанете, скажите, что вы друг Сэма Бёрка, Коробейника. Отдайте ему вот это, — торговец полез в карман пальто и вытащил визитку с надписью: «Сэм „Коробейник“ Бёрк: часы, ювелирные изделия, ссуды под залог».

И после этих слов наш собеседник снова занялся делом. Он громко провозгласил:

— Так никому не захотелось приобрести часы, нет? Отличная работа. Сделано в Австрии. — И принялся складывать свой чемодан, заталкивая обратно ножки.

Окончательно потеряв к нам интерес, Коробейник, не оглядываясь, зашагал к билетной кассе.

— Боже мой! — пробормотал Сент-Ив, потирая костяшками пальцев лоб. — Вот оно снова. Безумие расползается, как чума.

Табби хмуро взглянул на меня.

— Отравленный пунш, да?

— He послать ли нам в «Полжабы» за нашими чемоданами, сэр? — спросил Хасбро у Сент-Ива, который решительно кивнул.

— Если вам нужны еще руки, — Табби коснулся руки Хасбро, — я весь ваш. Я знаю, что там творится, и у меня всё всегда собрано и готово. Я прихвачу свою терновую дубинку, если вы понимаете, о чем я.

— Щедрое предложение, сэр. Есть поздний рейс на юг — через час, я полагаю.

— Мне понадобится полчаса, — бросил Табби через плечо, торопясь выйти на улицу, проталкиваясь сквозь медлительную толпу, словно Джаггернаут[49].

— Принесу билеты, — сказал я и двинулся в направлении, избранном Коробейником, который, очевидно, уже приобрел обратный билет и вернулся к своему бизнесу. Признаюсь, не дал бы и двух шиллингов за любой из его «австрийских продуктов». Его знакомство с ворами тоже служило не слишком хорошей рекомендацией.

Кассир, отгороженный стеклом от суеты внешнего мира, восседая на высоком табурете, читал газету. Он взглянул на меня без всякого выражения.

— Я ищу джентльмена, — начал я, следуя идее, возникшей в моем мозгу в этот самый миг. — Он мог отбыть последним поездом. Крупный, голова круглая, волосы песочные, краснолицый. Обычно одевается в твид цвета овсянки, такой слегка поношенный. Перед тем как пробрести билет на Гастингс, он наверняка попытался продать вам карманные часы.

— Вы опоздали на три минуты, — ответил кассир. — Ваш джентльмен сейчас уже на улице. И вы хотели сказать Истборн, а не Гастингс. Он купил билет на вечерний скорый до Бичи-Хед.

— Бичи-Хед? — тупо повторил я. — Вечерний скорый?

Кассир едва заметно усмехнулся, будто я обвинил его во лжи, и я благоразумно решил опустить вопрос. Может, Коробейник в самом деле имел в виду Истборн, а не Гастингс. Может, он вообще ничего не имел в виду. Может, он самый невероятный лгун в мире, такой же честный, как и его часы.

Часом позже мы вчетвером мчались к Восточному Сассексу в том самом поезде, на который Коробейник взял билет, хотя я и не увидел его среди пассажиров. Очень удачно, леди с дилижанса — першерону легче, подумал я. В Иридже мы покинем поезд, пересев на так удачно названную Куку-Лайн до Акфилда, где выскочим и пешком доберемся до Блэкбойса, если будет слишком поздно нанять экипаж. Если повезет, загадочная инфекция к тому времени уже испарится, как это случилось в Клубе исследователей, и наше пребывание ограничится всего несколькими часами.

Я прикрыл глаза, и голова моя привалилась к оконному стеклу прежде, чем мы выехали из Лондона.

Когда я проснулся в темном вагоне, поезд где-то стоял, а ночь снаружи была тихой и безлюдной. Секунду я не мог понять, где я и что здесь делаю, но, узнав моих спящих компаньонов, припомнил все обстоятельства нашего предприятия и уставился в окно. Я сидел в блаженной тишине и смотрел на пустошь, на различимую вдалеке линию деревьев и на мерцающие в небесах звезды, которые то и дело скрывали стремительно проносящиеся тучи.

Мне пришло в голову, что сейчас самое время посетить уборную. Тихо поднявшись, я вышел в коридор, во мраке прошел в конец вагона, скользя рукой по стене для устойчивости и каждую минуту ожидая, что поезд дернется и швырнет меня на пол. Внезапно ощутив под пальцами пустоту, я резко качнулся назад, на время утратив равновесие, и услышал чье-то шарканье: какая-то тень вынырнула из темноты и оказалась рядом со мной. Меня схватили за запястье и дернули в сторону так, что я полетел лицом вниз. И не успел я закричать, как удар лишил меня чувств.

ГЛАВА 3ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЮГ

— Джеки! — голос казался далеким и призрачным. Мне померещилось, что это имя мое — или было моим в туманной давней жизни. Вскоре я припомнил, что у меня есть глаза, и, приоткрыв их, сквозь ресницы увидел Табби Фробишера, с тревогой смотревшего на меня сверху вниз и державшего в руке терновую дубинку. Первой моей мыслью было, что Табби треснул меня ею, но второй — что это довольно маловероятно. Поезд уже двигался, медленно набирая ход.

— Я стукнул подонка сбоку, — сказал мне Табби. — Поломал ему запястье, даю слово. Но он выпрыгнул в дверь вагона и исчез. Наверняка дорожный вор. Он намеревался огреть тебя еще раз, клянусь богом, но я положил конец его мерзкой затее.

Я попытался сесть, но сразу снова сполз по стене, закрыв глаза при внезапном спазме головной боли. На полу рядом со мной валялся кусок ржавой металлической трубы, обернутый замасленной газетой, от которой отвратительно воняло жареной треской. Бумагу усеивали брызги крови — моей крови, понял я. Я бессильно пошарил в карманах пальто и обнаружил, что мои часы исчезли, а с ними, разумеется, и кошелек. Проще говоря, меня оглушили и обобрали. К этому времени нападавший, без сомнения, пешком добрался до Эшдаунского леса через одни из общинных ворот.

Если бы я мог чувствовать что-то еще, кроме головной боли, я бы чувствовал себя беспечным дураком, причем совершенно заслуженно. Не было тайной, что железнодорожные воры покупают билет на поезд с единственной целью — подстеречь ночных пассажиров в тщательно выбранных местах по пути. Восточный Сассекс богат лесами и пустошами, как можно увидеть. Смысла сообщать о происшествии на следующей станции или останавливать состав, чтобы устроить погоню, нет никакого. Никто, черт возьми, ничего не исправит. В этой части страны подобные ограбления, похоже, самая безопасная работа, если только вам не повезет наткнуться на Табби Фробишера и быть уложенным его терновой дубинкой.

Табби помог мне добраться до моего места, и надо мной принялись хлопотать наши взволнованные спутники. Сент-Ив осмотрел мой затылок и объявил, что череп уцелел. Удар пришелся по касательной, к моей большой удаче, поскольку я повалился на пол быстрее, чем он опустил свое оружие мне на голову. По-моему, моя удача была бы гораздо больше, если бы мне удалось обойтись без этого переживания.

— А это что такое? — спросил Сент-Ив, глядя на обернутую газетой трубу, которую Табби принес с собой.

— Оружие… — глупо пробормотал я, но затем понял, что профессора заинтересовала не труба, а газета. Сент-Ив осторожно взял ее и развернул — оказалось, это «Брайтонский вечерний Аргус» двухдневной давности. Публикация, привлекшая его внимание, занимала всю первую полосу. Сент-Ив молча прочел ее, затем отложил газету и уставился куда-то перед собой.

— Ну конечно, — сказал он и устало покачал головой.

Хасбро снова поднял «Аргус» и спросил:

— Вы позволите, сэр, прочесть вслух?

Сент-Ив кивнул. Самые яркие моменты этой примечательной истории были таковы: торговое судно «Индийская принцесса», вышедшее из Брайтона, село на мель за Ньюхэйвеном и прочно застряло в устье реки Уз там, где она вливается в Ла-Манш. Утром прилив снял «Принцессу» с мели с вполне терпимыми повреждениями корпуса и груза. Однако практически вся команда утонула или исчезла, и в этом была загадка. Судно не пострадало. Шторма не было, погода не портилась. Живительнее всего то, что люди, по-видимому, прыгнули или упали за борт вскоре после того, как судно обогнуло Селси-Билл, в нескольких милях от берега; большинство моряков кричали и вели себя как кандидаты на помещение в сумасшедший дом на Колни-Хэтч.

Юнга с «Принцессы», единственный уцелевший в этой трагедии, уснул вскоре после выхода из порта, а разбудил его дикий шум. Мальчуган сообщил, что в тот же миг его настиг припадок безумия. Он ощутил, что истерически хохочет без причины, а потом затрясся во внезапном ужасе, когда его старый дядюшка, умерший три года назад, сейчас одетый в дамские панталоны и жуткий парик, спустился по трапу, свирепо гримасничая. Юнга в ужасе взлетел на палубу, где увидел первого помощника и капитана, укутанных в окровавленную парусину и отплясывавших хорнпайп[50] на перилах. Кок отбивал такт на перевернутой кадке, пристроив на голову швабру, лицо его пламенело румянами. Другие члены команды шатались по палубе, распевая или издавая стоны, некоторые рвали на себе волосы и плясали джигу под музыку призрачного скрипача. Потом двое танцоров потеряли равновесие и рухнули вниз головами в море. А кок, вращая глазами, схватил котелок и кокетливо засеменил к мальчику, бормоча непристойности и колотя себя по голове огромной камбузной ложкой. Его нанковые брюки и рубаха были запятнаны багровыми потеками крови. Юнга в страхе попятился, нырнул в открытый люк и понесся на нижнюю палубу, где потерял сознание от удара.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что вся команда исчезла, хотя шлюпки оставались на борту. Его собственный припадок прошел, и призрак дядюшки растаял вместе с ним. Палуба была завалена хламом и перевернутыми бочонками. Тут же валялись кадка кока и большая часть кухонной утвари, тесак торчал из мачты. Кто-то нарисовал на гроте ухмыляющуюся луну и разлил галлоны красной краски, так что казалось — тут была кровавая битва. Поняв, что парусник в дрейфе — паруса хлопали, — юнга сделал всё, чтобы вернуть судно в порт, положившись на милость ветров, но справиться с этим в одиночку ему было не под силу. Однако судьба благоволила мальчугану — «Принцесса» продвигалась по Ла-Маншу, обходя песчаные мели без ущерба. Юнга добрался до Ньюхэйвена и сообщил о происшедшем, отчего незамедлительно попал под подозрение в том, что устроил всё это сам. Однако на следующее утро тела утонувших капитана и кока вынесло на берег у Литтлхэмптона, и одежда несчастных стала подтверждением странного рассказа юнги. Власти, как и в недавнем случае с «Марией Селестой»[51], не находили рационального объяснения причин этого происшествия.

— Превосходно! — скривился Табби, когда Хасбро завершил чтение. — Вот и новая вспышка — третья. В моем понимании третий случай чего угодно отдает заговором, если только эта «инфекция», как ее называют, не разносится ветром и природой.

— Да, в самом деле, — неопределенно пробормотал Сент-Ив, а затем умолк, очевидно глубоко погрузившись в тревожные мысли. — Заговор, — повторил он мгновением позже. — Бедная Элис. Можно вас на пару слов, Хасбро?

Они нагнулись друг к другу и принялись что-то тихонько обсуждать, причем Хасбро кивал в мрачном молчаливом согласии на всё, что говорил Сент-Ив. Как я ни вслушивался, мне удалось разобрать только, что профессор интересовался, помнит ли Хасбро недавнюю смерть лорда Басби, герцога Хемпстедского, или Герцога Хомяков, как его насмешливо прозвала пресса.

Нас с Табби не слишком деликатно исключили из разговора, и мне казалось, что это слегка чересчур, а вот Табби не возражал, потому что уснул.

Поезд вскоре прибывал в Иридж, и мы перешли с него на линию в Акфилд — все, кроме Хасбро. А верный помощник Сент-Ива стремительно, в тот самый момент, когда мы высаживались на платформу, вскочил в лондонский поезд, никак не комментируя свои действия. Вместо четверых нас стало трое.

— Хасбро возвращается в Чингфорд, чтобы привезти то, что, я надеюсь, нам не понадобится, — пояснил Сент-Ив.

Я ждал продолжения, которое непременно должно было последовать, но так и не прозвучало. Мне захотелось задать Сент-Иву пару-тройку вопросов, но подумалось, что разыгрывать из себя Великого инквизитора слишком утомительно. Казалось, мы странствуем уже чертову пропасть дней, с короткой передышкой в «Полжабы», и усталость тяжким грузом лежит на наших плечах. Табби снова захрапел, как только мы тронулись в путь, и я сам, несмотря на головную боль, погрузился в сон, захваченный воспоминанием об ужасном состоянии найденного нами двухдневного трупа лорда Басби.

Басби экспериментировал с крупными драгоценными камнями, стараясь с их помощью получить различные лучи, и видимые, и невидимые. Камни ценой в десятки тысяч фунтов были украдены вместе с бумагами и аппаратами во время убийства. В Скотланд-Ярде заподозрили, что Герцог Хомяков действовал заодно с германоязычными врагами Великобритании, финансировавшими его исследования, и Сент-Ив разделял это мнение. Пруссаки, видимо, просто взяли, что хотели, когда работа Басби дала плоды, и за все усилия, так сказать, заплатили бедняге свинцом.

Я рассказываю вам это потому, что, задумайся я тогда над причиной убийства герцога, и в нашей истории появился бы смысл. Но тогда, в вагоне поезда, на грани сна, я не дал бы за Басби и медного фартинга в том или ином смысле, учитывая, что этот человек был предателем — или становился им. Обедая с дьяволом, запасись длинной ложкой. Короче говоря, мое сознание померкло, и я спал мертвым сном, пока состав не остановился в Акфилде далеко за полночь.

О нашем изнурительном переходе в Блэкбойс мало что могу сказать. Нанять экипаж в Акфилде нам не удалось, но так как погода была сравнительно неплохой, а ночь звездной, мы оптимистично тронулись в путь, погрузив наши чемоданы на одолженную ручную тележку. За час нашего путешествия небо скрыли тучи, начало всерьез дождить, и, несмотря на зонтики, мы скоро промокли насквозь. Грязи было по уши. К этому времени я был в скверном состоянии и брел, тяжело опираясь на руку Табби и мечтая поскорее укрыться от непогоды.

Новости о необычном кораблекрушении отныне изменили ход вещей, придав всему остроту, как мясник сказал бы о своем ноже. Затевалось что-то не имеющее ничего общего с простым розыгрышем, вроде отравленного пунша в Клубе исследователей. Табби, бодрый, как всегда, был воодушевлен близостью нашей цели — и ему не терпелось немедля ворваться в Хитфилд, позабыв о Блэкбойсе и карлике с криминальными наклонностями. Наверняка этот Помазок всё равно грабит сейчас дома. Здравый смысл за то, напирал Табби, чтобы совершать налеты ранним утром, когда бдительность дремлет и тьма в союзниках.

Но я не годился для дела. Табби подал идею, что мне можно устроить бивак в одной из хижин возле угольных ям, где я подожду, пока он и Сент-Ив проберутся в Хитфилд и найдут дорогу к коттеджу племянницы Элис, расположенному где-то на окраине городка. Относительная удаленность этого места работала на нашу затею и в нашу пользу. Они спрячут Элис в телеге для сена — и племянницу с нею — и увезут обеих, похитив, дав взятку или просто силой. Потом подберут меня и поедут на юг, в поместье дядюшки Гилберта в Дикере.

К тому времени я ощущал себя совершеннейшей развалиной и даже не пытался возражать. К тому же любой сухой сарай, даже если б в нем кишели гадюки, представлялся мне чуть ли не преддверием рая. Я был уверен, что Сент-Ив согласился с Табби, поскольку терять время было нельзя, но ошибался. Вместо того чтобы ловить момент, как советовал Табби, профессор напомнил нам об асбестовых шапочках, которые непременно следовало раздобыть, потому что без них в Хитфилд соваться нельзя. Потом Сент-Ив похвалил нас за верность и решительность, но заявил, что для успеха всего предприятия нам нужен Помазок и никто другой.

Итак, наступил предрассветный час, когда мы ввалились в «Олд Коуч Инн» на Хай-стрит, разбудив хозяина, еще не снявшего ночной колпак и несколько огорченного, что его лишили последнего часа сна. Но деньги — дивное средство для подъема человеческого духа, и, получив их, владелец этого заведения без особых удобств с радостью предоставил нам две тесные каморки с кусками грязного ковра на полу, заменившими кровати. Однако нам случалось спать и на камнях, а помещения были, по крайней мере, сухими. Одну каморку занял профессор, а мы с Табби — другую, нам досталась дополнительная роскошь в виде крепких ставней, защищавших нас от первых лучей солнца и любопытных глаз.

Я покряхтел, устраиваясь на полу, и снова упал в объятия Морфея. Несколькими часами позже Табби, вынужденный уступить зову природы, выбираясь из нашей конуры, споткнулся об меня и едва не раздавил мне кисть. Как вы можете представить, я завопил, и сон на этом кончился.

Тусклое солнце пробивалось сквозь щели в ставнях. Мы постучали в дверь соседней комнаты, но профессор, очевидно, был уже на ногах. Рассчитывая найти нашего старшего товарища, так заботливо давшего нам поспать — странное поведение в подобных обстоятельствах, как мне подумалось позже, — внизу, в гостиной, мы с Табби собрались и поспешили туда. Часы отзвонили девять часов. Но в общем зале, кроме нас, не оказалось ни единой живой души. И все столы были пустыми. Каким-то образом путешествие из нашей каморки сюда, в зал, напомнило моей голове о той самой железной трубе. Из кухни тянуло жареным беконом и кофе — в любое другое утро я счел бы эти запахи ароматом самого рая, но теперь мой желудок отреагировал решительным спазмом. Я плюхнулся в кресло у очага.

— У меня всё в порядке, — сказал я Табби. — Это пройдет.

— Ну конечно, пройдет, — согласился Табби еще более жизнерадостно, чем обычно. — Тот кусок трубы лишил бы другого разума, но его отсутствие тебя спасло, Джек. — Он заколыхался вверх-вниз в беззвучном смехе, а затем направился к выходу, наверное намереваясь поискать Сент-Ива. Но дверь в тот же миг распахнулась и едва не врезала Табби по носу. Мальчик лет десяти — помощник конюха, как оказалось, — влетел и застыл, переводя взгляд с одного из нас на другого, тиская, словно полотенце, которое следует отжать, длинный конверт. Лицо у мальчугана было длинное, а волосы стояли дыбом, словно от испуга. Он дотронулся до лба, как бы приветствуя.

— Прошу прощения, ваш’честь, — промямлил он, — но один из вас, наверно, мистер Оулсби? Мистер Джек Оулсби?

— Скорее всего, — сообщил я ему. — Честно говоря, я и есть Оулсби. А ты кто будешь?

— Джон Гантер, — представился мальчик.

И без дальнейших речей протянул мне конверт, где поперек печати было указано мое имя: «Джек Оулсби, эсквайр». Я сразу понял, кто написал это. Необычный почерк Сент-Ива с наклоном влево был уникален.

— Высокий мужчина велел мне отдать это вам лично, сэр, — сказал Джон Гантер, — когда будет девять по часам, и никому больше не показывать. И я должен отдать вам вот эти…

Он вытащил из кармана три гинеи.

— Теперь я свое дело сделал, и сделал хорошо, сэр.

— Именно так, Джон, — подтвердил я и обратился к Табби: — Будьте любезны, дорогой друг, вручите мистеру Гантеру в знак нашей признательности небольшой подарок. Да, мистер Фробишер? Мой кошелек прошлой ночью был похищен грабителем, как вы наверняка помните.

— С удовольствием, — ответил Табби. — Можешь считать это ссудой, Джек.

Табби протянул таращившемуся на нас мальчугану монету, и тот, счастливый, выбегая за дверь, едва не врезался во входящего хозяина, за что получил подзатыльник, был выруган «лоботрясом» и отправлен выполнять свои прямые обязанности.

Мой мозг едва тащился за событиями, потому что лишь тогда меня пронзила леденящая мысль: Сент-Ив ушел в Хитфилд без нас. Ситуация требовала незамедлительного прояснения, и я обрушил на владельца гостиницы град вопросов.

ГЛАВА 4ДЕНЬ НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ

Похоже, Сент-Ив совсем не спал этой ночью и выскользнул наружу с рассветом, снова разбудив владельца гостиницы. Он расспрашивал о Помазке и, несмотря на серьезные предостережения, отправился в сторону хижины последнего в сопровождении сонного Джона Гантера.

— Должно быть, часа три назад, — недоверчиво предположил я.

— С точностью до минуты, — согласился хозяин и добавил, что мальчуган вскоре вернулся с посланием и инструкцией не будить нас, а дождаться, пока мы воспрянем. Так всё и получилось, поскольку Джон действовал под присмотром. На этом мой собеседник ушел на кухню, пообещав завтрак и кофе, что сейчас звучало куда приемлемей для меня, чем несколькими минутами ранее.

— Он оставил нас под крышей, — сказал Табби, бросаясь в кресло. — И обдуманно. Мальчишка мог ведь и разбудить нас, если бы получил такое указание. Бога ради, юноша, читай письмо, и мы узнаем, в чем дело.

Я немедленно вскрыл конверт, хотя, как оказалось, спешить было некуда.

«Табби и Джек, — гласило письмо. — Я отправляюсь в Хитфилд без вас. Прошу прощения за мой обман, но я заверяю вас, что вы сделали всё, что могли. Дальше разбираться во всем предстоит мне одному, и то если получится.

Я реализовал свою идею отбыть с первыми лучами солнца и нанести визит Помазку в его жилище за домами шахтеров у конца Хай-стрит. Парень не был рад видеть меня, но он стал гораздо веселее, получив три гинеи и обещание увидеть еще столько же. Но вести в Хитфилд кого-то, кроме меня, решительно отказался. Тем более целую компанию. Он заявил, что пока дороги и тропы так охраняются, об этом и речи быть не может. Он дважды наведывался туда за последние два дня, и это было тяжелое дело — работа для кота, сказал он, а не для слона.

Конечно, я не говорил ему, зачем иду, и он притворился, что не интересуется, — в конце концов, он получит шесть гиней. Когда мы достигнем нашей цели, я освобожу его от обязательств. Он согласился вернуться в гостиницу, где найдет вас и получит вторую выплату, которую я доверил Джону Гантеру, мальчику-конюху, хорошему парнишке. К этому времени волей Господней я разрушу планы Нарбондо, и мы с Элис будем на пути к югу, к Дикеру, чтобы повидать сэра Гилберта».

Я услышал вздох Табби при упоминании доктора Нарбондо, но продолжал читать, не останавливаясь и с легчайшим удивлением:

«Когда вы отдадите Помазку его деньги, вы очень меня обяжете, немедленно отправившись в Дикер, поскольку нас ожидает путешествие на юг. Но если мы не появимся у дядюшки Табби к закату, всё предприятие утрачивает смысл.

Мне многое стало известно, Джек, и самое время вам с Табби тоже всё узнать. Наш противник — доктор Игнасио Нарбондо. Именно он, прислав фальшивое послание из Данди, заманил нас на север. И, занимаясь там по его наущению чепухой, я оказал ему колоссальную услугу, потеряв две недели и позволив цинично манипулировать собой. Именно Нарбондо убил Басби и украл драгоценные камни и его аппарат, естественно бросив подозрение на пруссаков. А теперь он, скорее всего, воспользовался „вторым лучом Басби“ — лучом безумия. Я не могу объяснить действие луча, но подозреваю, что гравитационное искажение формы волны провоцирует ответное искажение деятельности мозга. Вы помните, что поиски портативной лаборатории Басби, пока герцог был еще жив, успеха не имели. Старый маяк Бель-Ty на Бичи-Хед может оказаться местом, где она спрятана. Если нет, тогда прибор может находиться внутри скалы, в каверне, и меловые стены многократно усиливают действие луча, которым, скорее всего, можно управлять. Это неплохо объясняет происшествие в Клубе исследователей. Субмарину Нарбондо весьма часто замечали вблизи Истборна…»

— Нарбондо! — рявкнул Табби, не в силах больше сдерживать отвращение. — В этот раз дам этой мерзкой рептилии испробовать на вкус мою терновую дубинку. Вот увидите!

— Молитесь, чтобы нам выпал подходящий случай, — заметил я, жестом призывая его замолчать.

«Вы помните эксперимент с сапфировой импульсной лампой Басби, — продолжалось письмо, — когда кристаллическая структура сапфира разрушалась за одно использование? С высокой долей вероятности в лампе, производящей лучи безумия, применяются более устойчивые, однако всё равно подверженные разрушению изумруды. Но даже состояние Нарбондо не позволяет постоянно тратиться на приобретение драгоценных камней — я подозреваю, что три использования лампы обошлись ему недешево. Однако Басби открыл способ растворения изумруда в кислоте, а затем восстановления его нагревом так, что кристаллическая решетка будет безупречной, недоступной дегенерирующим воздействиям аппарата. И опасавшийся за свою жизнь и открытия Басби передал такой рукотворный изумруд мне на хранение. Всего на сутки, если выяснится, что его страхи безосновательны. К сожалению, опасения герцога оправдались, и его жизнь оборвалась в лаборатории в Скарборо.

В руки Нарбондо попали не только лампы, но и заметки Басби. Понятно, что самовлюбленному доктору потребовалось время, чтобы самолично установить, что обычные изумруды обращаются в прах. Но потом он обратился к бумагам убитого им исследователя и узнал не только про существование упрочненного изумруда, но и о том, что я каким-то образом замешан в это дело. Если нет, к чему бы тогда Нарбондо вновь обращать на меня внимание? В противном случае не только Британия со всеми колониями, но и вся планета оказались бы в его власти.

Как вы теперь понимаете, я отправил Хасбро в Чингфорд за упрочненным изумрудом, самой ценной картой в наших руках. Но этот уникальный кристалл следует уничтожить, если даже это будет означать мое собственное уничтожение. Это колоссальное искушение для Нарбондо. И способ отвлечь его. Но ему нельзя позволить завладеть изумрудом. Если меня схватят, вскоре последует требование выкупа. Я достаточно глубоко увяз. По самую макушку!»

Последние слова были жирно подчеркнуты, а в конце, где обрывался росчерк, стояла жирная клякса. Из нас четверых, отправившихся с вокзала Виктория всего несколько часов назад, теперь осталось двое.

— Вот оно как, — вздохнул глубоко несчастный Табби. — Ясно же, что ему не следовало отправляться в Хитфилд одному, не сейчас, когда на кону столько. Слоны!..

— Конечно, это не про вас, — заметил я. — Тут имелось в виду, как это… Метафора, а не оскорбление.

— Я догадался, литератор! А имел в виду, что всей нашей затее отчаянно не хватало именно слона. Почему ему не пришло это в голову? Чертовски скверно упускать такие идеи в мрачные времена… И что за игра в приманку?

— Ставлю всё, что у меня есть, на то, — принялся объяснять я, — что Нарбондо сфабриковал письмо от Томаса Бауча и выманил Сент-Ива на север, в Шотландию. А затем, обнаружив, что Элис по чистой случайности отправилась в Хитфилд, он устроил эту жуткую вспышку безумия, отлично понимая, что Сент-Ив бросится навстречу опасности, как только об этом узнает.

— Устроил? Так это хитроумная ловушка? А что насчет бедлама в Клубе исследователей и корабля, севшего на мель? Что общего у них с Сент-Ивом?

— И ничего, и всё, — ответил я. — Полагаю, что это были просто пробы. Нарбондо облучил их с Бичи-Хед. А вы знаете, что наш Коробейник купил билет на скорый до Бичи-Хед? Я слегка пошпионил там, на вокзале Виктория, когда вы отправились за вещами.

— Правда? — удивился Табби. — Болтливый мордатый дьявол. Надо было уложить его на месте. Но, конечно, ты пренебрегаешь фактом, что кучи людей покупают такой же билет. Например, мы, по крайней мере до Ириджа.

— И еще железнодорожный грабитель, — я продолжил перечисление, внезапно уясняя для себя пугающую истину. — Сходится, разве не видите? Нарбондо не испытывал желания увидеть нашу маленькую армию в Хитфилде. Еще пара минут, и бандит выкинул бы меня, а вернее, мой труп, из вагона и спрятался бы, поджидая. Потом долбанул бы по голове или вас, или Хасбро — смотря кто из вас отправился бы на поиски. А грабил он так, для удовольствия.

— Вот почему подонок махал своей трубой, когда я его так славно приложил! — воскликнул Табби. — Он ведь уже забрал твой бумажник. А простому грабителю не пристало убивать ради забавы.

— Совершенно незачем, — согласился я.

— Можно сказать, что он пытался подрубить ноги слону, прежде чем тот вломится в Хитфилд!

— Наверное, в ваших словах больше поэзии, чем правды, но, скорее всего, так, как вы говорите. Очень похоже, что я обязан вам жизнью.

— Точно, как и той полукроной, что я отдал мальчику.

— Там не было полукроны, — возмутился я, разоблачая бесстыдное надувательство со стороны очень небедного господина Фробишера-младшего. — Я хорошо видел, что вы дали мальчику шиллинг.

— Да господи! — Табби счел за лучшее переменить тему: — Мне точно нужен завтрак. Мои большие кишки поедают мои малые кишки без соли и перца.

И тут, словно кто-то потер лампу джинна, появился завтрак, прервавший наши препирательства.

С ума сводило то, что делать было нечего — только ждать. И Сент-Ив на этом настаивал, и раздобыть асбестовые шапочки не представлялось возможным, а без них соваться в Хитфилд смысла не имело. Нам обоим оставалось только сидеть, изнывая от скуки, но не ропща на свой удел, и надеяться, что Помазок появится, причем скоро. Мне, впрочем, казалось, что времени и так прошло изрядно. Смахивало на то, что этот мелкорослый негодяй получает жалование у Игнасио Нарбондо и за него готов расколоть череп Сент-Иву, если тот будет брать верх в Хитфилде.

Мы скрашивали утреннее безделье, роясь в книгах в гостиной. Я совершил набег на «Жизнь Нельсона» Саути. Табби погрузился в «Холостяка» Эндрю Марвела, периодически отвлекаясь, чтобы с выжидающим прищуром взглянуть в окно. Время от времени он вставал, хватал дубинку и обрушивал ее на видимого лишь ему одному врага. Спустя часы бесконечных партий виста на двоих и чайников чая мы съели жареную утку, начиненную картофелем, поглядывая всё пристальнее на дверь. Но хотя она то и дело открывалась и закрывалась и множество людей входили и выходили через нее, никого напоминавшего Помазка среди них не было. Мы провели последний час светового дня у огня за графинчиком портвейна; дождь всё шел, и кроме нас в зале отдыхало человек шесть.

Дверь гостиницы распахнулась, и, как вы догадываетесь, мы оба резко обернулись. И снова это был не Помазок, а Элис! Она выглядела как невероятно красивая Офелия: темные волосы растрепаны ветром, платье и пальто забрызганы грязью, затравленный взгляд, в тонких пальцах… нет, не букет полевых цветов, а шапочка из асбеста. Элис уставилась на нас, воскликнула: «О, Джек!» — и рухнула на пол в глубоком обмороке.

ГЛАВА 5ПРЕДАТЕЛЬСТВО В ХИТФИЛДЕ

Утром, когда солнце стояло еще невысоко, а мы с Табби безмятежно спали, Сент-Ив следом за Помазком углублялся в лес. Под дубами и соснами еще царил мрак. От мокрых листьев и хвои, устилавших землю, поднимался пар, рождая туман. Сент-Ив нес с собой асбестовую шапку — за пределами Хитфилда она, по словам мелкорослого провожатого с криминальными наклонностями, представляла собой обузу, но в городке ценность ее была неизмерима. На уточняющие вопросы Сент-Ива Помазок отказался отвечать наотрез. Дескать, ему заплачено за то, чтобы он отвел любознательного джентльмена в Хитфилд, а не за то, чтобы трещал как сорока.

Скоро почва стала черной от угольной пыли, и лес переродился в пустошь, такую же привлекательную, как Города равнины[52] после дождя из огня и серы. Кругом виднелись горы угля, добытого из шахт, уходивших в землю на сто пятьдесят фатомов — достаточно глубоко, пояснил Помазок, чтобы захоронить кучу трупов. Между терриконами и кучами огнеупорного кирпича, необходимого для плавильных печей и потому производившегося сотнями тонн, валялись ржавеющие шахтные вагонетки и какие-то поломанные механизмы; и всё это саваном покрывала черная пыль. Мимо бежал ручеек с черной, словно закопченное стекло, водой.

Утро было воскресным, но из трубы хижины по соседству с одной из куч угля шел дым от топившегося камина. И Помазок повел Сент-Ива к кружной дороге за паллетами кирпича и служебными постройками, сторожась караульного в хижине. Когда они перебрались через ручей по мосткам, утро стало не светлее, а темнее, и вскоре начался тошнотворный дождь. Помазок клялся, что, если бы он знал, что погода обернется против них, он потребовал бы больше шести гиней за хлопоты. И вообще, по справедливости, профессору стоило бы отдать ему остаток сразу и не мучить ожиданием оплаты, потому что на результат отсрочка никак не повлияет, а если их обнаружат и начнут преследовать, тут каждый будет сам за себя. Но если его, Помазка, схватят, то это обойдется Сент-Иву в три гинеи.

— Звучит логично, — ответил на это Сент-Ив. — Но тому, кто заботится о своем будущем, лучше бы исполнять свои обязательства пободрее, а не размышлять о том, как удрать с поля битвы раньше времени. И в случае негативного развития ситуации я тот, у кого есть три гинеи, верно?

Помазок погрузился в молчание, и они двинулись дальше, снова через лес, чавкая по черной грязи. В окрестностях Хитфилда туман немного, примерно до колен, поднялся и повис клочьями на кронах деревьев.

— Молитесь, чтобы туман не прибило дождем, — сказал Помазок. — Туман — самое подходящее прикрытие для залетных птичек вроде нас.

И погода вскоре ответила на его пожелания, ибо туман сгустился, пока они приближались к пределу, где следовало надеть защитные шапки. Здесь Помазок остановился, предостерегающе вытянул руку и прошептал: «Подождите!» А затем, когда успокоилась последняя задетая ими веточка, велел: «Слушайте!»

Донесся отдаленный гул голосов — не бормотание и вопли жителей спятившего городка, а болтовня нескольких здоровых людей. Как близко они находились, сказать было невозможно — туман скрадывал очертания и звуки. Помазок повернулся к Сент-Иву и вполголоса сказал:

— Один писк вашего лордства, и я исчезаю, слышите меня? Вы меня больше не увидите. Я вернусь за платой, которая ждет меня в Блэкбойсе, и скажу вашим приятелям, что всё просто зашибись. Вы останетесь на собственном попечении.

— Согласен, — ответил Сент-Ив, и Помазок пробормотал что-то вроде: «Это и на полпенса разницы не сделает, кто с чем согласен».

Они осторожно двинулись вперед, всё время прячась, пока не увидели впереди дорогу. Туман временами сносило, и взору открывался небольшой отряд солдат в красных мундирах, сидевших под брезентовым тентом.

— «Лобстеры», — шепнул Помазок. — Из Брайтона, уверен. — Он кивнул на густой березняк невдалеке, который тянулся прямо к дороге. — Тут мы и пройдем в сам Хитфилд. Надевайте эту шапку. Натяните пониже на уши. Если потеряете шапку — потеряете мозги, хотя откуда знать, не потеряем ли мы и то и другое, ну, вы меня понимаете.

Сент-Ив приладил на голову изделие из асбеста, представлявшее собой две кое-как сшитые перчатки, пальцы которых торчали вверх, как петушиный гребень, и хорошенько натянул на уши. Немногие звуки тихого утра исчезли окончательно. Научного объяснения защитного действия шапки Сент-Ив не находил, хотя и подозревал, что ответ скрывался в записях лорда Басби. Но больше его занимал вопрос, как Помазок сумел открыть действенность асбестовой ткани, вернее, откуда такой тупица, как он, узнал об этом. Понятно же, что даже если бы у этого ворюги завалялись огнеупорные рукавицы, ему бы в голову не пришло соорудить из них шапку. Помазок явно работал на кого-то, кто обладал подобными знаниями. А поскольку Басби был убит, вычислить имя работодателя Помазка труда не составляло.

«Когда случится предательство?» — думал Сент-Ив, перебегая следом за Помазком к березняку. Разумеется, скоро. Он пощупал выпуклость пистолета под жилетом. Затем сунул руку в карман и вытащил поспешно набросанное письмо к Элис. У него не хватило времени написать всё, что он хотел, — не пришли точные слова. Но если будет нужно, если судьба захочет, он сможет передать эту жалкую попытку в руки Элис, даже если его схватят, а она, по крайней мере, обретет свободу и запомнит его таким, каким он всегда хотел быть — человеком, который стремился вымостить свой брак добрыми намерениями.

Он затолкал письмо в карман жилета, где его легко будет найти, и присоединился к Помазку, замершему в нескольких шагах от края дороги. В момент ее пересечения солдаты, конечно, могли разглядеть сквозь туман два смутных силуэта, но, к счастью, этого не случилось. Через минуту Сент-Ив и его провожатый скрылись из вида. Помазок пробормотал что-то неразборчивое, указал назад, на север — на секунду мелькнули бивак и неясные тени возле него, — а потом шмыгнул в подлесок со стороны Хитфилда.

Сент-Ив для пробы отодвинул свой шлем от уха, и мгновенно, словно пространство его разума заняла готовая иллюзия, к нему пришло странное ощущение, что он оказался на костюмированном балу. Он никогда не любил танцевать и ненавидел маскарадные костюмы, но сейчас возликовал от самой мысли покружиться на паркете бальной залы. Он увидел, как приближается Элис, хотя она была лишь привидением, что его совершенно не удивило. Она несла стакан пунша и словно плыла к нему по шевелящемуся ковру из листьев. Сквозь нее он видел лесной кустарник, и позади нее клубился, словно дым, жуткий белый туман. Что-то случилось с ее лицом. Оно таяло, будто воск на огне.

Сент-Ив дернул шлем обратно, крепко прижимая ладони к ушам. Теперь не было ни Элис, ни маскарада. Безумие просочилось внутрь, как летучий яд, лишь только распахнулась дверь, а затем испарилось, когда дверь захлопнулась. Однако, несмотря даже на шлем, Сент-Иву казалось, что на краю его сознания поселилась какая-то тварь, пока поддающаяся контролю, но напрягающаяся, чтобы освободиться из пут. И чем ближе подходили они к городку, тем настойчивей становилось это ощущение. В голове начали звучать тихие, мурлычущие голоса, нараставшие и стихавшие, подобно освежающему ветру. Совершенно отчетливо ему слышался голос матери, говорившей что-то о пианино. Он вообразил себя счастливым, сидящим на полу гостиной дома своего детства в штанишках до колен, следящим за волчком, который дрожит и клонится в кружении, и его жужжание отчетливо звучало в ушах.

Возникла мысль, что шлем не так уж и важен, что без него можно как-то обойтись. Помазок выглядел достаточно здравомыслящим. Сент-Ив заставил себя начать умственный поединок, припоминая алгебраические задачи, выводя лемму Евклида, вырисовывая простые числа, падающие, как кости домино. Он складывал их, пока они возникали, вычисляя суммы. В стройные колонки цифр внезапно ворвался звон колокола, затем умолк, сменившись звуками скрипки, скрипка обернулась смехом, числа в его уме разлетались в стороны, как пух одуванчика. Он вынудил себя думать об Элис, о себе, уехавшем в Шотландию с бесплодной миссией, пока она путешествовала на юг, возможно навстречу своей гибели.

Ветка куста у тропинки хлестнула Сент-Ива по лицу, окончательно отрезвив. Впереди между редеющими деревьями он увидел коттедж, узнал синие ставни. За ним тянулась обширная поляна, по которой городок и получил свое название. Помазок провел Сент-Ива прямо к дому племянницы Элис, несмотря на его отдаленность: он явно достаточно хорошо знал дорогу.

Теперь низкорослый провожатый стоял чуть впереди, прижав палец к губам.

Туман сгущался, и это не было игрой воображения. Сент-Ив обонял его, видел влагу на каменных стенах, мокрые листья. Вспомнилась почему-то юношеская поездка в Лайм-Реджис, а потом просторы побережья живописно всплыли в тумане, словно картинки волшебного фонаря. Он потянулся, чтобы коснуться их, полагая, что сумеет даже удержать, и было так печально, что они прошли сквозь его пальцы.

Помазок ухмыльнулся, словно наслаждаясь измененным состоянием сознания Сент-Ива, а потом сунул пальцы в рот, свистнул, и из тумана появилась Элис, вовсе не призрак, но во плоти, идущая медленно, словно под гипнозом. Взгляд ее был устремлен куда-то в пространство, словно она рассматривала нечто ведомое только небесам. Ее вид немедленно заставил Сент-Ива очнуться. Следом за Элис шел человек в асбестовом шлеме, держа ее сзади за платье.

Затем она явно увидела Сент-Ива, потому что затрясла головой, словно пытаясь сбросить паутину, и уставилась на его лицо в очевидном изумлении. Такое частичное возвращение в мир бодрствования буквально выбило ее из колеи — Элис качнулась вперед, чуть не упав ничком. Мужчина, шедший позади, снова поставил ее на ноги. Сент-Ив узнал его — это был не кто иной, как Сэм Бёрк, Коробейник, в своем заношенном твиде.

Помазок вдруг скользнул вперед, мимо Сент-Ива, его свободная рука по-змеиному быстро исчезла в жилете Сент-Ива и вынырнула с пистолетом. Негодяй отступил назад, пожав плечами:

— Пойдет за три гинеи.

Из-за угла дома показался третий человек, правая рука которого висела на перевязи. В левой руке он держал пистолет, который нацелил на Элис, предупреждая именно Сент-Ива, так как рассудок, видимо, снова покинул женщину и она была безразлична к угрозе.

Волна гнева смыла морок с сознания профессора, и он, рванувшись вперед, отвесил захваченному врасплох Помазку тыльной стороной ладони жестокий удар, бросивший того навзничь. Пистолет вылетел из руки мелкорослого негодяя, но Сент-Ив не обратил на это внимания. Он мгновенно сорвал с Помазка защитный колпак и сунул его себе за пояс, а потом, ухватив мерзавца за горло правой рукой, оторвал его от земли, так что тот повис, брыкаясь, открывая и закрывая рот, как рыба, вытащенная из воды. Однорукий всё еще целился в Элис. Теперь он подошел совсем близко, кивая Сент-Иву, и в этот момент стало ясно, что стрельбы не будет. Пистолет был блефом.

Сент-Ив сделал внезапный выпад, продолжая удерживать Помазка на весу — прижатый к груди, тот кусался и вырывался, из рта его раздавалось низкое невнятное бормотание. Крутанувшись на правой ноге, Сент-Ив с разворота швырнул Помазка, словно мешок с картошкой, в человека с пистолетом, и те повалились друг на друга. В ту же минуту Сент-Ив выхватил из кармана жилета свое письмо, в два прыжка добрался до Элис, выдернул шапку Помазка из-за пояса, упрятал внутрь письмо и обеими руками натянул на голову жены защитный головной убор. Далее следовало разобраться с Коробейником, но тот опередил Сент-Ива — напрыгнул сбоку, повалил на спину и принялся кулаками молотить его по голове.

Профессор извернулся, пнул нападавшего, но тот цепко, словно исполинский клещ, впился ему в плечо и поволок к коттеджу. Сент-Ив слышал, как Элис кричит что-то — не безумное, а вполне внятное, — и заорал в ответ: «Беги! Беги!» во всю мощь своего голоса, вонзая в горло Коробейника пальцы и сдавливая его гортань. А затем шапка Сент-Ива слетела прочь и в ушах его загремел торжествующий хор. Пиликанье скрипки, дикий хохот, какофония пронзительных звуков. Потом выстрел, до ужаса близко, и он, на миг придя в себя, увидел бегущую Элис и однорукого, целящегося в нее. Сент-Ив взглянул на человека, которого душил, и с ужасом различил искаженное лицо собственного отца.

ГЛАВА 6ИСТОРИЯ ЭЛИС

После падения на пол гостиной Элис пришла в себя на удивление быстро, мы, конечно, бросились к ней, подняли и устроили в кресле. Некоторое время она сидела с закрытыми глазами, стараясь отдышаться и обрести чувство реальности, по-прежнему стискивая в руках шапку. Когда ее глаза снова открылись, их выражение стало более спокойным, словно к ней вернулся боевой дух, а тело обрело связь с разумом. Она достала из шапки смятый клочок бумаги и гневно отшвырнула головной убор в угол комнаты.

Табби сходил на кухню, чтобы принести Элис чаю. Она с благодарностью выпила чай, а затем, после недолгой передышки, радостно осушила стакан портвейна. Поблагодарив нас обоих, она стала выглядеть несколько здоровее, но ничуть не счастливее.

— Мы весь день дожидались известия от Сент-Ива, — встревоженно сообщил я.

— У меня тут есть известие, — сказала она, — но в нем ничего хорошего.

Безумие, владевшее Элис последние три дня, ослабело, когда Сент-Ив надел на нее асбестовый шлем, и полностью испарилось, когда она выбралась из окрестностей Хитфилда. Само безумие, она припоминала, было отчасти чудесно, отчасти ужасно, но память о нем быстро тускнела, будто о сне наяву, теперь оно казалось только воспоминанием о воспоминании.

Когда всё это началось, они с Сидни гуляли по городку, охваченному лихорадкой весенней Кукушечьей ярмарки. Улицы были запружены народом, многие, в соответствующих одеяниях, изображали святого Ричарда, повсюду стояли праздничные палатки — словом, изрядная потеха, которую даже погода не могла испортить. Легендарная птица, выглядевшая как крупный голубь, с преувеличенно ярким оперением, красовалась на всех витринах. Элис и Сидни остановились перед одной такой птичкой, а затем внезапно, без всякого предупреждения, хотя Элис смутно вспоминала что-то вроде пронзительного вопля, мир, по ее словам, «накренился». В одно мгновение веселье праздничного дня обернулось хаосом. Она обнаружила себя сидящей на дороге со странной уверенностью, что она и есть настоящее воплощение кукушки Хитфилда. Она помнила, что кудахтала громко, на всю улицу — не хохотала, понимаете, а кудахтала, как наседка в гнезде, — убежденная, что ее платье соткано из перьев, а не из мериносовой шерсти.

Она вспоминала, как Сидни побрела куда-то, хватаясь за воздух, словно пытаясь поймать блуждающий огонек, и затем Элис больше не видела ее и не знала, где она. Ощущение времени совершенно потерялось — могли пройти и минуты, и года. Она как-то нашла дорогу домой, в коттедж, где принялась беседовать с чудовищами и призраками, хотя чудовища могли быть просто Помазком и его приятелями.

Поведав это, Элис некоторое время молчала, а затем намного тише сказала:

— Я бросила мужа там. Просто сбежала. Это то, чего он хотел, — так он приказал. Однако с моей стороны это просто трусость. Там валялся пистолет, до которого я могла дотянуться, если бы действовала, а не стояла в оцепенении. Там был еще этот жуткий человек, целившийся в меня из своего пистолета. Раненый. У него рука была на перевязи. Я могла одолеть его. — Она уставилась в темно-красную глубину портвейна. — Я бежала сквозь лес и выскочила на дорогу прямо в толпу солдат у блокпоста. Тогда я и сняла шапку, и поначалу они решили, что я сумасшедшая, и я, возможно, такой и была — чуточку. Я рассказала им, что в Хитфилде произошло нападение с применением оружия, потому что не знала, как еще это назвать, но они не изъявили желания отправиться в город и разобраться. Тогда я пожелала им счастливо оставаться и уже обычным шагом пошла дальше, хотя и не переставая раздумывать над тем, не следует ли вернуться, и переживая, что бросила Сент-Ива в такой опасности.

— Боже, но ведь они могли вас застрелить, Элис, если б вы вернулись! — прочувствованно заявил Табби. — Не тешьте себя иллюзиями! Вы были им нужны, чтобы заманить Сент-Ива в Хитфилд, но теперь, когда это произошло, ваша ценность для них — не больше пенни. Мы с Джеком сидели бы тут, играя в вист и не имея представления, что вас обоих скоро вычеркнут из жизни. Но вы тут, живая и здоровая, именно потому, что не действовали наобум. Теперь нас трое, и мы сможем совместными усилиями подтолкнуть колесо Фортуны.

— Вы ошибаетесь, — возразила Элис. — Они позволили мне уйти. Им по-прежнему что-то нужно, и они полагают, что я смогу это им обеспечить. Они не стали бы убивать меня.

— Возможно, — пожал плечами Табби. — Но в любом случае вам лучше держаться подальше оттуда. Да и убивать вас было не обязательно. Достаточно всего лишь снять шапку. Вы бы против них не выстояли. Однако втроем мы сможем.

Я вполуха слушал заверения Табби, но до сих пор был в шоке от рассказа Элис. Сент-Ив в плену? Это было слишком тяжело принять, хотя я и опасался именно такого исхода его утренней экспедиции. Нас и вправду теперь было трое, но на всех лишь один защитный головной убор и при этом очень мало времени на поиски того недостижимого «колеса», к которому нам следовало приложить усилия. Я не мог вынести ожидания. Полный кровожадных мыслей, я вскочил, кинулся в угол, схватил шапку и поглядел в окно на край леса, уже совсем темного. Не было никаких сомнений в личности человека с рукой на перевязи и в том, что он хладнокровный дьявол. Элис описала третьего негодяя: ясно, что это был Коробейник, но в тот момент я не боялся никого, будь он сам Вельзевул на огненной колеснице.

Табби понял, что я затеял.

— Не дури, Джек! — громыхнул он, хватая меня за руку. — Элис только что выбралась из этого болота. Нет смысла тебе нырять в него.

— У нас только одна шапка, — парировал я, словно это оправдывало мое намерение идти в одиночку.

— И никаких сведений о том, сколько мерзавцев там орудует. Сент-Ив видит всё куда лучше, чем любой из нас. Теперь, когда дичь попала в ловушку, они почти наверняка вернутся в Бичи-Хед. Битва при Хитфилде проиграна, хотя Элис, хвала Господу, цела. Твой визит на поле сражения не приведет к успеху. В лучшем случае к задержке. Мы сделаем, как просил Сент-Ив, и дадим им бой, клянусь небом. Еще полчаса назад ты говорил то же самое. Послушай себя, если не слышишь меня, но рассуждай трезво, бога ради, а не спьяну или в гневе.

Конечно, в том, что он говорил, было достаточно смысла, хотя я видел только багровый туман. Но Элис заставила меня прочесть адресованное ей письмо мужа, на том мятом листке бумаги, что лежал в шапке — видимо, первое из двух посланий, написанных Сент-Ивом в то утро, потому что кончик пера был еще острым.

«Моя дорогая Элис…» — начиналось оно, а затем шло обращение мужчины, чьи мечты полностью разбиты. Первой его заботой, как вы понимаете, было наладить отношения с любимой женщиной. Но слезы Элис, лившиеся из глаз, пока мы молча читали это письмо, доказали — она не имела понятия, что всё так плохо, совершенно не догадываясь о несчастье профессора, оскудении его надежд, о том, что он убедил себя: любовь преходяща и кратка, словно приливы и отливы. Какие странные вещи приходят в голову, когда на нас ложатся тени!

Короче говоря, в первой части письма, торопливо нацарапанного в сумраке раннего утра, не было ничего о нашем здешнем деле. Но вот потом…

«Моя дорогая, следуйте на восток в сторону солнца, — говорилось в письме. — Через дорогу и дальше мили на две вы найдете угольные шахты, которые, как говорил Табби Фробишер, занимают изрядную площадь. Здесь я завишу от его бесценных знаний местности. Тропа, огибающая шахты, выведет вас из леса прямо на зады гостиницы „Олд Коуч Инн“, что в Блэкбойсе, где будут ждать Табби и Джек. Если меня схватят, я полагаю, что окажусь в Бичи-Хед. Цель Нарбондо — выкуп, а не убийство, хотя убийство может последовать за выкупом, как часто случается. Если вы читаете это, значит, я больше не „капитан своей судьбы“. Прощайте, Элис».

В общем, это было всё, хотя «прощайте» предварялось еще одним уверением в любви, будто первого было недостаточно. Какая все-таки жестокая ирония! Злодей сплел хитроумную сеть и похитил Элис, а Сент-Ив безоглядно кинулся в западню, чтобы спасти ее. Теперь они поменялись ролями, и сейчас была очередь Элис изображать героиню — она категорически отказывалась возвращаться в Чингфорд, несмотря на то что мы с Табби палили изо всех орудий нашей логики, чтобы зайти ей во фланг, так сказать. У Элис было одно, хотя и весьма спорное, желание — найти Сент-Ива и вызволить его из пут живым.

Упоминание о выкупе, то есть об упрочненном изумруде, вызвало у Элис больше вопросов, чем было ответов, так что мы оставили ее читать письмо, принесенное нам этим утром Джоном Гантером, а сами поднялись в каморку, в которой провели прошлую ночь, чтобы забрать сумки. Чуть больше чем через час должна была пройти почтовая карета на юг, которая могла доставить нас в Дикер, и мы решили сесть в нее. Мы проведем ночь в доме дядюшки Табби, найдем подходящее размещение для Элис и выработаем свой план. Что бы там ни было, мы не должны кидаться в окрестности Бичи-Хед наобум, как Сент-Ив бросился в Хитфилд.

ГЛАВА 7ТРЕБОВАНИЕ ВЫКУПА

Нам хватило минуты, чтобы подготовиться к путешествию. Карета уже стояла во дворе, кучер ужинал в общем зале.

У нас было сорок минут до отъезда, и мы решили не тратить их попусту. Представить, что ожидало нас в Бичи-Хед, было сложно, но почти наверняка могли произойти новые вспышки безумия, и в этом случае нам требовались асбестовые шапки, за которыми следовало отправиться в резиденцию Помазка. Скорее всего, негодяй туда не возвращался, поскольку он не так храбр, чтобы заявиться в Блэкбойс, зная, что Элис сбежала, а мы вдвоем дожидаемся в гостинице. По крайней мере, мы надеялись на это. Табби предлагал Элис пойти вдвоем и по завершении операции спалить хижину негодяя дотла, но здравомыслящая ныне женщина не принимала идею игры с большими ставками и не относящимися к делу удовольствиями. Вариант отправить с поручением меня и подождать в гостинице с Табби ей тоже претил.

Итак, мы вышли втроем, ночь была благословенно сухой и пронизанной лунным светом. В конюшне мы отыскали нашего юного друга, угощавшего кучерскую упряжку овсом из больших торб. Увидев нас, он подскочил, словно чертик из табакерки, и спросил, чем может служить. Видимо, Табби все-таки дал мальчугану полкроны, ибо он был готов исполнить любое наше пожелание. Мы же просто попросили дать описание хижины Помазка, что Джон Гантер и исполнил с особым тщанием.

— Это такая низенькая халупа, — сказал он, — стоит отдельно в самом конце дороги, у леса. Рядом увидите кучу старья, а дверь полуоторвана. Верхняя петля совсем проржавела, и вместо нее приделан крюк с проушиной, на который дверь и закрыта. Такая лентяйская хитрость — ведь любой дурак с легкостью поймет, как туда попасть: просунув рычаг в щель или откинув тот крюк.

— Вижу, вы весьма разумны, мистер Гантер, — ободрил Табби, подмигнув ему. — Не окажете ли нам теперь еще одну услугу?

Мальчуган, не переставая глазеть на Элис, ответил, что с удовольствием, всё что потребуется.

— Нигде и никогда не упоминайте, что мы тут с вами беседовали, — посоветовал ему Табби. — И если в хижине Помазка нынче ночью случится нечто из ряда вон выходящее, надеюсь, что вы будете добры оставаться в полном неведении.

— Так я ничего и не знаю, — ухмыльнулся мальчишка и повернул невидимый ключ у своих губ. — Ненавижу этого чертова Помазка. Таким, как он, ничего не желаю, кроме кандалов и проклятий, подлый карлик, прощу прощения у леди.

— И проследите, чтобы почтовая карета не уехала без нас, — попросил Табби, вручая помощнику конюха еще полкроны, которые тот с радостью принял, сочтя день явно счастливым.

С этим мы оставили свои сумки на его попечение и в едином порыве, но беззвучно, словно призраки, промчались по Хай-стрит, миновав два квартала шахтерских домиков. Сырым воскресным вечером деревня была тиха, народ сидел по домам, что было очень удачно в случае, если Элис задумала что-то недоброе. Она была так же отважна, как и Сент-Ив, хотя на нее, так сказать, было куда приятнее смотреть, чем на профессора, лицо которого с годами избороздили морщины. Элис была наделена тем, что можно назвать природной красотой, которая поражает, даже если ее носительница только что вошла с непогоды или возилась в саду. Довольно высокая, стройная, с проницательными глазами, видевшими, казалось, всё необычайно ясно. Ее темные волосы были, наверное, лучшим ее украшением — постоянно в легком беспорядке, они отказывались быть покорными, как и сама их обладательница. Конечно же, я пишу всё это лишь в интересах литературной точности. Моя возлюбленная, Дороти Кибл, красавица другого типа, сказала бы про Элис то же самое, будучи ее лучшей подругой.

Хижина Помазка удобно стояла на отшибе, на приличном расстоянии от деревни, на полпути к травянистому спуску — на нашу удачу, потому что нас нелегко было увидеть или услышать. Всё выглядело так, как описал мальчик, вплоть до кучи хлама и двери, кое-как висевшей на озаренной лунным светом импровизированной петле. Мы подобрались довольно близко к дому, когда под краем занавески мелькнул свет, словно кто-то приоткрыл заслонку потайного фонаря, чтобы взглянуть, что делается.

— Нам неслыханно повезло, — прошептал Табби. — Мерзавец, готов поклясться, прокрался обратно, за добычей, прежде чем смыться. Я пригляжу за передней дверью, а вы обойдите сзади, ладно? У него есть лаз. Без сомнения, он нацелится в лес.

Мы без промедления зашагали по мокрой траве, мысленно благодаря занавески на окнах, которые скрывали нас от Помазка, как и его — от возможных наблюдателей, если, конечно, это он орудовал сейчас внутри. Табби, конечно, взял свою терновую дубинку, но у меня не было никакого оружия, и у Элис тоже. Однако среди сорняков обнаружился кусок ржавой трубы, о который я споткнулся. Несмотря на то, как жестоко обошлись со мной в поезде, идея сходным образом отделать кого-то другого мне не слишком нравилась, хотя мысль, что Помазок может ускользнуть, радовала еще меньше, и я был готов применить эту полезную находку.

Мы едва успели занять позицию возле задней двери, когда раздались треск и грохот падающей основной, рев Табби и топот убегающих ног. Я воздел трубу и двинулся вперед, но тут дверь распахнулась, и навстречу мне вылетел Помазок в надвинутой на нос шляпе, волоча холщовую сумку. Он явно собирался удирать проторенным путем через лес, только сделал бы это позже, не преследуй его Табби. Я бросился вперед, пригнувшись и занеся трубу на манер крикетной биты. Помазок попытался притормозить, но по инерции скатился по ступеням деревянной лестницы, чудом не потеряв равновесие, и понесся на меня, размахивая сумкой. Я получил серьезный удар по плечу, отбросивший меня в сторону, но, падая, размахнулся трубой и крепко влепил ему сзади по ноге, под колено. Сумка вылетела у негодяя из рук, а сам он немного съехал вниз по склону. Элис подхватила сумку, и всё закончилось.

Тут подбежал Табби, пыхтя и отдуваясь, как кит.

— Внутри прямо ломбард, — сказал он, топая к поверженному негодяю.

Чудом, несмотря на все кувырки, на Помазке оставалась шляпа, которую Табби сдернул теперь с его головы и пару раз хлестнул ею по физиономии.

— Ты в присутствии леди, проклятый мерзавец! — рявкнул он и запустил шляпу с холма, где она исчезла за озаренным луной валуном. Помазок глянул на него с ненавистью, казалось готовый взорваться.

Элис распустила завязки сумки, заглянула внутрь и вытащила две асбестовые шапки. Бросив их мне, она стала изучать ее содержимое дальше.

— Серебро Сидни, — сказала она. — Столовое серебро и канделябр.

Затем она достала сумочку с застежками и отщелкнула их.

— Драгоценности — драгоценности Сидни — и изрядное количество монет. Вот еще моя брошь и мое ожерелье…

— Ты ползучий кусок грязи! — Табби грозно занес дубинку над головой Помазка. Тот съежился, уверенный, что сейчас его ударят, но Элис покачала головой.

— В дом его, — сказала она, — быстро.

Не подумав, я схватил Помазка за ворот пальто, крутанул кистью и вздернул его на ноги. Но быстрее, чем я успел что-то сказать, он выхватил из ножен в сапоге короткий клинок и полоснул меня по руке, распоров рукав моего пальто. Я ощутил, как лезвие рассекло кожу, затем острую боль и горячую кровь на предплечье. От неожиданности я разжал руки, отшатнулся и тяжело сел. А Помазок по-заячьи стремительно метнулся в заросли. Табби кинулся в погоню, но скорость была неравной, и когда я присоединился, капая кровью, Помазок уже исчез в сумраке леса.

Вскоре вернулся Табби, казавшийся совершенно несчастным. Я не мог ничего сделать, кроме как произнести извинения, хотя, разумеется, смысла в них не было. Никто из нас не заметил ножа, и всё могло окончиться гораздо хуже.

— Я в порядке, — заверил я Элис, заметив, как она встревожена. И, зажав рану как можно крепче, я подарил ей лучшую из своих улыбок.

Не говоря ни слова, мы вошли в хижину. Фонарь Помазка всё еще горел там, где стоял, когда Табби вынес дверь, которая валялась поперек проема. Комната была завалена крадеными вещами — фарфором, безделушками, картинами, мехами и разной одеждой. Помазок был усердным воришкой. Как он рассчитывал скрыться со всем этим добром, ума не приложу, разве что поблизости ждала телега. Возможно, вернулся только за деньгами и драгоценностями… Однако времени на разгадывание этой загадки у нас не было — возможно, почтовая карета уже готова к отправлению. Болтаясь здесь, мы рискуем привлечь к себе внимание и даже отстать.

Элис обработала мою рану джином, соорудила перевязь из шелкового шарфа, и мы выбрались через заднюю дверь, аккуратно закрыв ее за собой. Элис несла холщовую сумку. Я чувствовал себя превосходно, несмотря на располосованную руку. Мы вернули украденное у Элис и ее племянницы и получили еще две асбестовые шапки в придачу. Мы не прекратили раз и навсегда злодейства Помазка, но поубавили ему ветра в парусах — настоящий прогресс, как по мне, и вся работа заняла лишь полчаса.

Карета ждала во дворе, лошади топали и фыркали, с юга дул свежий ветер со слабым привкусом соли. Джон Гантер с весьма взволнованным видом стоял у нашего багажа. Увидев нас, он, помахивая чем-то вроде мятого конверта, помчался навстречу.

— Мне это сразу, как вы ушли к Помазку, человек один дал, — сообщил мальчик. — Уродливый такой, голова с луну.

— Одет в коричневый твид? — уточнил я.

— Ага, точно.

— Коробейник! — вынес вердикт Табби.

Элис достала из конверта увеличенную фотографию и поднесла ее к газовому фонарю, чтобы разглядеть. И в ту же минуту что-то случилось с ее лицом — оно побелело до прозрачности, став таким, как час назад, когда Элис упала в обморок в гостинице. Потом она овладела собой и протянула отвратительно воняющий химикалиями снимок мне. И я увидел Лэнгдона Сент-Ива, лежащего в деревянном гробу. Но не мертвого, как поначалу мне показалось, а в состоянии помешательства: глаза его были распахнуты неестественно широко, словно он видел какой-то нисходящий на него ужас, руки подняты, пальцы скрючены так, что казались когтями. Внизу на фото кто-то грязным пером нацарапал: «Маяк Бель-Ту. Одиннадцать утра. Приносите камень».

Суть была ясна. Они не выдвигали своих требований раньше, например отправив послание с убегающей из Хитфилда Элис, потому что намеревались усилить его, подчеркнуть фотографией, которая была мерзостно непристойна. Они сделали это довольно быстро — предугадав к тому же наши ходы, а мы-то, идиоты, воображали, что действуем самостоятельно, но на самом деле неизбежно следовали чужой воле.

Я держал фотографию в пламени газового фонаря, пока она не вспыхнула и не сгорела до половины, опалив мне пальцы, а после швырнул ее на булыжник двора и растоптал. Мое еще недавно приподнятое настроение испортилось. Я жалел, что позволил Помазку обыграть себя. Что Табби не дал мне уйти в Хитфилд одному. Что не был в гостинице, когда Коробейник принес фотографию. Ночь внезапно обернулась бурей сожалений. Я говорил себе, что могу еще увидеть всю эту компанию мерзавцев болтающейся на виселице, но это было слабое утешение.

Элис очень спокойно попросила Джона оказать нам еще одну услугу. Она даже сумела улыбнуться мальчугану, уставившемуся на мое окровавленное пальто с немым вопросом. После нашего отъезда, объяснила Джону Элис, ему следует отыскать констебля и рассказать, что, прогуливаясь неподалеку, он увидел, как кто-то выскочил из дома Помазка, причем дверь была окончательно сорвана с петель, и побежал вниз по склону холма. Она вложила монету в ладонь мальчика, и тот кивнул в знак согласия.

Мы втроем уселись в карету с тем же нетерпением, с каким нас дожидался кучер. Наши дела в Блэкбойсе подошли к концу. Власти обнаружат оставшуюся воровскую добычу прежде, чем кто-то еще додумается ограбить хижину. Когда здравомыслие вернется в Хитфилд, а это, видимо, уже произошло, жертвы Помазка смогут по крайней мере вернуть утраченное.

Итак, мы забрались в пустую карету, — она закачалась, словно на волне, когда в нее поднялся Табби. Кучер прикрикнул на лошадей, и экипаж, стуча и скрипя, тронулся к дороге на Дикер. Луна стояла высоко, лес вдоль дороги полнился серебристым сиянием, и свежий ветер раскачивал ветви деревьев.

ГЛАВА 8НА СТОРОНЕ АНГЕЛОВ

Сент-Ив очнулся внезапно, придя в полное сознание, но без единой идеи о том, где он находился минутой раньше. Теперь он лежал на спине в движущемся фургоне, пропахшем сеном, и с определенным удобством покоился в этой субстанции, вглядываясь в тусклый свет, проникавший сквозь туго натянутый холст. Руки и ноги его были связаны, хотя веревка соединяла лодыжки так, что он мог бы ковылять, будь у него для этого место. Он мог припомнить схватку в Хитфилде, побег Элис, но почти ничего после этого, кроме сомнительного воспоминания о встрече с королевой, принявшей облик исполинской галки, увенчанной высокой золотой короной. Другие образы проносились в его сознании: поездка в Суррей в тележке, запряженной свиньей, полет над Лондоном верхом на гигантском снаряде, выпущенном из пушки в день Гая Фокса, спуск в бездны ада, где он вел долгие разговоры с унылым дьяволом, очень похожим на него самого. Он знал, что сходит с ума и что сейчас он в руках врагов, но сколько это продолжалось, часы или дни, сказать не мог. Не мог он сказать и того, в каком направлении движется фургон; только то, что двигались они с умеренной скоростью, подпрыгивая и сотрясаясь на ухабах дороги.

Через некоторое время возница натянул вожжи, и лошади встали. Сент-Ив закрыл глаза, притворившись спящим. Дверца фургона откинулась, и ночной ветер закружился вокруг него, а с ним пришел и свистящий звук отдернутого брезента. Фургон осел на рессорах, когда кто-то забрался внутрь, потом донесся острый запах нашатыря, сунутого ему под нос, и глаза рывком открылись против его воли. Голос произнес: «Это взбодрит нашего профессорчика». Его тут же выволокли через заднюю стенку повозки и, всё еще связанного, швырнули наземь.

Минуту он так и лежал, ожидая пинков, но мужчины — Сэм Бёрк Коробейник и второй, с рукой на перевязи, — отошли и предоставили его собственной судьбе. Сев, Сент-Ив возблагодарил ее за счастье дышать свежим ночным воздухом и глянул сквозь деревья на луну, стоявшую на якоре среди флотилии звезд, что подсказало ему — они едут на юг. «Бичи-Хед», — подумал он, учуяв теперь запах моря в дуновении ветра. Однако они были не на дороге к Дикеру, а на чем-то вроде широкой тропы через лес, чуть шире фургона.

Неподалеку на небольшой поляне его сопровождающие установили небольшой столик, а рядом «волшебную печь Сойера» с зажженным фитилем. Коробейник налил в котелок воды и поставил на огонь, а затем достал из корзинки свечи, чайник и чашки, каравай хлеба и кусок чего-то похожего на фермерский чеддер; всё извлеченное он сгрузил на столик и аккуратно расставил, словно испытывая от этого особое удовольствие. Зажег свечи и удовлетворенно кивнул.

Однорукий насмешливо оскалился.

— Можно подумать, что ты паршивый содомит, глядя на твои утонченные манеры, Коробейник, — сказал он.

— Это называется цивилизованность, мистер Гудсон, — ответил ему Коробейник. — Моя старушка-мать была очень строга насчет сервировки чая. Она считала, что наше происхождение ведется от ангелов, а не от грязных обезьян, как тщатся доказать некоторые ученые. «Я на стороне ангелов», — говаривала она, суетясь с чайником. Конечно, ей не выпало удовольствия знать вас, мистер Гудсон. Вы бы заставили ее изменить свое мнение. Чашечку чая, профессор Сент-Ив? Прошу прощения, что предложил не сразу, но вы должны сделать скидку на наши непростые обстоятельства.

Сент-Ив не счел нужным отвечать.

— Ах, я и забыл, что вы связаны по рукам и ногам, профессор. Как тут удержишь чайную чашечку. Нам следует развязать руки нашему пленнику, мистер Гудсон. Однако сперва набросьте ему петлю на шею. Тогда вы сможете отвести его в лес, чтобы он там облегчился в безводном клозете матушки-природы. Чай заварится к вашему возвращению. Мы дадим профессору нечто более укрепляющее — может, стаканчик взбадривающего бренди.

— Пусть твоя старая мамаша ведет его в лес, — ответил Коробейнику Гудсон, выплевывая каждое слово.

Затем он перешагнул через низенький столик, схватил круг сыра, откусил здоровенный кусок, выплюнул его себе в руку и бросил сыр обратно. Встав рядом, он принялся жевать, будто корова, разглядывая Коробейника, который спокойно достал из кармана большой складной нож, открыл и, срезав обгрызенный край, отшвырнул его в сторону. Затем подбросил нож в воздух; клинок сверкнул в лунном свете и вонзился в столешницу, задрожав.

— Доктор обязательно оценит ваше сотрудничество, мистер Гудсон, уж это непременно. Он щедрый человек, наш доктор, щедрый. Никого нет щедрее, когда работа сделана хорошо, — Коробейник пристально глядел на Гудсона, явно обдумывавшего свое поведение. Через секунду, заглотив пережеванное, громила с недовольным видом залез в фургон и вытащил кусок веревки; одна его рука по-прежнему болталась на перевязи. Он неуклюже сложил скользящую петлю, подошел к Сент-Иву и, накинув веревку ему на шею, затянул потуже. Теперь пришел черед рук — Гудсон развязал их, пронзая пленника мрачным взглядом.

— Встал и пошел, парень, — велел он, натягивая веревку, и Сент-Иву пришлось кое-как подняться на ноги, чтобы не быть задушенным. Он раздумывал, как бы ловчее отблагодарить наемников Нарбондо коротким броском в лес. Сент-Ив покосился на Гудсона, стараясь оценить, удастся ли повалить громилу, причинив ему как можно больший урон, прежде чем Коробейник вмешается в схватку. Похоже, вряд ли — Гудсон несколько раз намотал веревку на здоровую руку и, без сомнения, удержал бы пленника на поводке, крепко затянув петлю при малейшем намеке на неверное движение. Со спутанными ногами шансов взять верх нет, но даже в этой ситуации стоит предпринять хоть что-то, как только счет немного уравняется.

Когда они снова вернулись на поляну, Коробейник стоял возле фургона, доливая в чашку бренди. Он приветливо кивнул Сент-Иву:

— Глоточек перед сном, профессор? Лучше выпить, пока руки свободны. Это будет выглядеть достойнее.

Ясно, что вопрос был командой. Сент-Ив принял чашку, делая вид, что вне себя от счастья, попробовал бренди и, едва не выплюнув глоток из-за горького привкуса хлорала, со словами:

— Ваше здоровье! — выплеснул отравленный напиток в лицо Коробейнику.

Потом, развернувшись лицом к Гудсону, Сент-Ив вцепился в веревку и, рванув на себя, врезал потерявшему устойчивость громиле коленом в нос с такой силой, что голова того запрокинулась и он рухнул на спину с по-прежнему с намотанной на руку веревкой. В результате Сент-Ива потянуло вперед, несмотря на отчаянные попытки освободиться. Руки Коробейника сомкнулись у него на груди, и он полетел на землю, успев последним ударом впечатать каблук в лоб Гудсона.

Побитый громила с трудом поднялся на ноги, из носа у него лилась кровь.

— Подержи-ка его, Коробейник, — рявкнул он.

Закрепив еще туже веревку на здоровой руке, он отвел ее назад и резко ударил Сент-Ива в скулу; удар рассек кожу. Он ударил бы еще раз, если бы Коробейник не оттащил его.

— Хватит! Поди, принеси воронку. Нет, лучше весь ранец. Давай сюда поводок.

Коробейник снова повалил Сент-Ива на землю и быстро связал ему руки за спиной той же веревкой, что обвивала его шею. Потом ухватил за пояс, приподнял и затолкал в фургон, всё еще жмурясь от едкого бренди.

— В ваших интересах вести себя тихо, профессор, иначе я разрешу Гудсону обойтись с вами по-своему. Вот так. А теперь ложитесь-ка сюда на солому.

Он понадежнее связал Сент-Иву ноги, затянув узлы на совесть, и сходил за валявшейся в грязи чашкой. Приняв от Гудсона ранец, Коробейник вынул оттуда бутылку французского коньяка, бутылочку поменьше, явно от аптекаря, и воронку с длинным носиком. Постучал чашкой о борт фургона, сбивая грязь, и налил туда коньяка с приличной порцией хлорала. Сент-Ив лежал, глядя на луну, взвешивая шансы и не видя реальной возможности хоть что-то предпринять. Сопротивление бесполезно. На этот раз лучше уступить. Когда Коробейник велел ему открыть рот, он подчинился, и в его горле оказался кончик воронки, через которую внутрь устремился обильно сдобренный хлоралом коньяк. Хотя ядовитый напиток и миновал язык, Сент-Ив едва не задохнулся от пахучей горечи отравы.

Дверца была поднята, холстина опущена, и он оказался лежащим во мраке; голова раскалывалась от боли, издалека долетали какие-то звуки — крики ночных птиц, звяканье чашек и стук складываемого столика. Сент-Ив подвигал челюстью и успокоился — несмотря на боль, она не была сломана, а вот хлорал начинал действовать, и это расстраивало.

Фургон снова тронулся, и очень скоро Сент-Ив заскользил в наркотическую тьму. Последние искры его разума были обращены к друзьям — они где-то рядом, и Элис с ними, в безопасности.

ГЛАВА 9КОСТИ И ШЛАК

Мы увидели дом сэра Гилберта Фробишера, дядюшки Табби, с середины ясеневой аллеи — просторный георгианский дом с тремя рядами окон. Первый этаж выглядел достаточно вместительным, чтобы расквартировать там роту морских пехотинцев, на каминной трубы валил дым, что было добрым знаком. Рядом были большой пруд, в котором отражалась луна, лодочный сарай и причал с коллекцией тесно пришвартованных гребных лодок.

— Дядя Гилберт чистой воды лодочник! — И Табби громко расхохотался над своим неуклюжим каламбуром.

Барлоу, привратник Фробишера-старшего, так быстро впустил нас, будто дни напролет с нетерпением ожидал нашего появления. А дядя Гилберт собственной персоной встретил в вестибюле и провел в роскошную, отделанную дубовыми панелями залу с кессонными потолками и витражами, изображавшими рыцарей и драконов, где обнаружился Хасбро, который сидел в кресле, потягивая виски из узорчатого хрустального стакана. При виде нас он просиял, но потом лицо его вытянулось. Он не смог сдержаться. Ведь он был полон той же надежды и тревоги, что и несколькими часами ранее мы с Табби — ожидая Помазка в гостинице в Блэкбойсе, мы полагали, что вскоре вернется и Сент-Ив. Но теперь надежда исчезла, и по глазам Хасбро было видно, что от нее осталось. Положение сильно скрашивало присутствие Элис. В конце концов, за этот день произошло что-то хорошее. Верный помощник профессора выглядел измотанным, словно не спал целые сутки. Впрочем, так оно и было: Хасбро успел добраться до Чингфорда, вернуться в Лондон, сесть там на экспресс до Истборна, а оттуда выехать в Дикер, куда прибыл только полчаса назад.

Постепенно в моем сознании разгорелся свет оптимизма — наша компания наконец собралась вместе, «слон» воссоединился, ожидание в основном закончилось. Мне говорили, что для военных и моряков обычная вещь испытывать и безотчетный страх, и укрепляющий подъем духа перед боем, что подтвердили мои собственные эмоции этим вечером. В камине такого размера, что в него мог бы войти не сгибаясь человек, если бы захотел изжариться заживо, плясали длинные языки пламени. Горели масляные лампы, и комната полнилась золотым свечением, наши тени метались вместе с огнем. Стены были увешаны картинами с птицами и парусниками. Я подумал, что не припоминаю более приятной гостиной с более приятными компаньонами, — если бы тут еще был Сент-Ив! Дядя Гилберт, который мог бы быть старшим близнецом Табби, если бы такое не противоречило природе, но лысым, с пучками волос, сохранившимися лишь на висках, совершенно очаровал меня. Старик от души радовался неожиданному появлению Табби, поскольку рассказ Хасбро о событиях в Лондоне и не только в нем его сильно встревожил. Но неподдельное удовольствие он получил, когда хорошенько рассмотрел Элис.

— Восхищен, моя дорогая! — воскликнул он, кланяясь, будто придворный королеве, и целуя ей руку. — Просто восхищен. Вы истинный бриллиант рядом с этими двумя кусками угля, — он махнул в сторону меня и Табби.

Потом добродушно пожал мою руку, извинился, что назвал меня куском угля, призвав считать это не за оскорбление, а за правду и затем снова извинился уже за то, что ему нечем накормить нас, кроме сухих костей и шлака. Если бы он точно знал, что мы едем, то забил бы откормленного тельца.

Барлоу отвел меня в сторону, чтобы осмотреть мою руку, нуждавшуюся в серьезной обработке и перевязке, потом ссудил мне одну из своих рубашек, поскольку моя превратилась в кровавые лохмотья, и унес с собой мое пальто, пообещав узнать, не сможет ли миссис Барлоу привести его в порядок. А миссис Барлоу в тот момент занималась проблемами Элис. Нас обхаживали со всех сторон. У меня было отчетливое впечатление, что Земля, которую последние недели качало то в одну, то в другую сторону, наконец утвердилась на своей оси.

Своих сотоварищей я нашел в столовой — они сидели и глодали сухие кости и шлак, обернувшиеся сосисками и пюре с маслом и подливкой, холодным фазаном, хлебом, сыром и бутылками доброго бургундского. Барлоу выдернул пробки из трех бутылок, и стаканы были полны. Вероятно, вам несложно представить, что мы, включая Элис, накинулись на еду и напитки с жадностью изголодавшихся дикарей, в перерывах отвечая на миллионы вопросов дядюшки Гилберта. Он кивал нам, всерьез проклинал типа, который треснул меня по голове, изумлялся хитроумным уловкам Игнасио Нарбондо, заслуживавшего, по его мнению, хорошей порки кучерским кнутом перед тем, как его заколотят в бочку с бешеным горностаем и пустят по волнам. Помазка дядюшка знал со времен охотничьих вылазок в Блэкбойс. И полагал, что он — наживка для виселицы. Подонок. Червяк. Кишечная слизь.

— Мы с ним решим, — сказал он мне, сердечно кивнув и подмигивая. — Сунем его головой в ведро.

Старик казался таким же обеспокоенным судьбой профессора, как и мы, словно они были старыми друзьями. Но то, что он употребил слово «мы», обеспокоило меня. Я упомянул, что нам придется выйти еще до рассвета, а значит, времени для сна почти не остается…

— Конечно, я пойду с вами, — заявил дядя Гилберт. — Вам понадобится еще одна твердая рука, когда вы настигнете этих мерзавцев.

Он встал со своего кресла, подскочил к стене, снял саблю, рассек ею воздух и принялся наступать на высокий застекленный дубовый комод, полный хрусталя, словно собираясь разрубить его на части. Я подумал о Табби перед чучелом кабана в Клубе исследователей. Как я уже говорил, мне нравился дядюшка Гилберт, но он явно был легковозбудим. Однако мой прямой отказ прозвучал бы не по-джентльменски, поэтому я надеялся, что Табби придумает что-нибудь, чтобы сбить родственника со следа.

— Ты же знал Герцога Хомяков, дядя? — спросил Табби, пока Барлоу снова наполнял вином наши бокалы.

— Ты имеешь в виду лорда Басби? Конечно, мы были знакомы. Вместе учились в Кембридже до того, как нас выставили из-за недопонимания, что такое прекрасный пол, ха-ха. Прошу прощения, — обратился он к Элис, — и вполовину не такой прекрасный, как вы, моя дорогая. Тем не менее я безмерно сожалел об отчислении, но быстро оправился, поскольку никогда не был склонен к наукам. А вот для бедного Басби это было тяжело, потому что он был ужасно чувствительным юношей. Каждая мелкая обида обрушивалась на него, как удар. Он стал легкой добычей для проныр-журналистов — эти их мерзкие заметки о Герцоге Хомяков!.. Хотя у него и в самом деле были весьма вместительные щеки. Он проделывал такой фокус: набивал их половинками грецких орехов, а затем поедал те один за другим, пока мы сидели в часовне. И ничего смешного в этом не видел, понимаете ли! Можно было не делиться с другими и грызть орехи во время проповеди. Бедняга Басби после этого скандала потерпел много неудач и стал этаким ученым отшельником. Я очень скверно себя чувствовал, когда прочел, что его убили. А что у него общего с нашей миссией?

Я пересказал ему всё, что знал, — о пруссаках, об экспериментальных лучах Басби, которые, по слухам, искривлялись, уходя за горизонт, и таким образом становились невероятно опасными, об ощутимом страхе ученого: когда мы с ним впервые встретились, он вел себя словно мышь, ожидающая неминуемого появления змеи. В тот раз он спрятался на верхнем этаже гостиницы в холмах, с видом на залив Скарборо. Настоящее логово проституток и уличных воров, но Басби пришлись по душе скрытые переходы. Всё в его лаборатории было установлено на специально сконструированных подставках из прочных деревянных ящиков, поэтому могло быть упаковано и увезено прочь за минуты.

В тот раз я был свидетелем действия сапфирового луча, — это разящий луч, сгенерированный устройством, которое Басби определил как «преобразующая лампа». Свет метался внутри цилиндра, вмещавшего сапфир, пока не вырвался узким потоком голубого света — «укрощенной радиации», как сказал Басби, хотя для меня это словосочетание было сущей бессмыслицей. Луч сорвал стеклянное пресс-папье со стола перед лампой и пронес его сквозь открытое окно куда-то в море. Оно исчезло в глубине без видимых брызг и было, насколько я понял, вбито в морское дно. В результате кристаллическая структура сапфира разрушилась, деградировала, поскольку являлась результатом «несовершенного гидротермического синтеза», — почему это данное Баксби определение осело в моем уме, сказать не могу. Кристаллы от матушки-природы, проще говоря, были низкого качества. Словом, эксперимент оказался весьма затратным (расходы, очевидно, несли пруссаки), но он поразил Сент-Ива. Мне не хватало научных познаний, чтобы он поразил и меня.

Мы договорились встретиться с герцогом на следующий день. Я полагаю, Сент-Ив хотел побеседовать по поводу этих пруссаков, попытаться деликатно вразумить ученого, но Басби, возможно предвидя нечто подобное, наутро исчез из гостиницы со всем своим имуществом. Я не имел понятия, что Басби доверил Сент-Иву сведения об упрочненном изумруде, и это было правильно. Чудовищная штука во всех смыслах слова, которую лучше держать в секрете. Чуть позже мы с Сент-Ивом нашли Басби мертвым на верхней площадке декоративной башни в Северном Кенте.

Дядюшка Гилберт покачивал головой в знак горя и изумления. Но когда речь зашла об изумруде, глаза его засияли неподдельным любопытством школяра, а когда Хасбро вынул из мешочка с завязками зеленый кристалл и положил его на стол, расширились до предела. Огромный образец, отметил я как человек, несколько лет назад владевший гигантским изумрудом, который заказал огранить для свадебного подарка Дороти Кибл, своей суженой. Но рядом с искусственным изумрудом Басби, размером как раз с ладонь Хасбро, мой казался бы кусочком сахара. Странно плоский, ограненный, видимо, совсем не ради красоты. В нем было что-то почти угрожающее, как в ядовитой жабе или, по пословице, в дурном ветре, не приносящем добра. Элис, как я заметил, не пожелала взглянуть на камень. Хасбро убрал его в мешочек.

— А что ты нам скажешь о маяке, дядя? — спросил Табби, обгладывая косточку фазана.

— Там чертовски ненадежный свет, — ответил старик. — Не разглядеть. Блеф. Когда идешь из Истборна, пока не окажешься на полпути к Бичи-Хед, не заметишь. В тумане не поймешь, где оказался. До недавнего времени его смотрителем был капитан Соуни. Большую часть времени или спящий, или пьяный, как лорд, он держал светильник в полном порядке, масло заливал доверху и подрезал фитили. Думаешь, он грохнулся с лестницы, поднося масло или убирая разбитое стекло? А вот и нет. Однажды ночью в тумане бедняга шагнул с утеса! Пошли его искать потому, что свет стал тусклым из-за нехватки масла, и нашли на камнях внизу, с разбитой головой; его уже ели крабы. На пляже внизу, на мысу, где нет ничего, кроме острых меловых скал. Он, видишь ли, сыплется вниз, стоунами и годами.

— Дядя Гилберт ценил капитана Соуни и как знатока птиц, — сообщил нам Табби. — Бичи-Хед знаменит своими пернатыми.

— Именно так, — согласился старик. — Есть такая коровья тропа, тянется вдоль Ист-Дин. Первосортные места гнездовий, славятся на весь Южный Даунс. Филины, ушастые совы, лебеди-кликуны, кречеты. Слепой может увидеть за день две дюжины разновидностей, открыв полглаза. Капитан Соуни много лет вел записи, исписал сотни страниц. Бог знает на что они сгодятся. Возможно, рыбу заворачивать.

— Теперь там новый смотритель? — насторожился Хасбро.

— Около трех месяцев или больше. Я был там дважды, когда погода стала теплее, прошелся по Даунсу с биноклем, но новый смотритель так и не спустился. Капитан Соуни всегда любил поболтать. Это, видите ли, давало ему шанс перехватить рюмку перед обедом. Время дня значения не имело. Он выносил бутылку и пару стаканов. Иногда я прихватывал бутылочку и оставлял ему, чтобы проставиться в свою очередь. Если погода позволяла, я поднимался оглядеться. Большей частью мы следили за судами, пробирающимися по Каналу в шторм. Капитану всегда хотелось знать, каких пернатых я видел и что там нового. Ему нравились совы…

Голос дяди Гилберта прервался — он прочел что-то в выражениях наших лиц.

— Его убили? — спросил он, помолчав. — Он не упал? Его столкнули?

— Очень похоже, — вздохнула Элис. — Мне очень жаль.

— Тогда этот новый парень… он в сговоре с доктором Нарбондо? Они поставили туда своего человека? — Не ожидая ответа, старик мрачно покачал головой. Посмотрев на свои руки, сжал и разжал кулаки. — Уже поздно, — сказал он тихо и грустно. — Мне надо отдохнуть. Предлагаю отложить всё на утро. У меня есть идея, как выйти на них, — он решительно кивнул. — Мы их проучим! Вот увидите.

От фазана остались одни кости, вино было допито, хлеб и сыр лежали в руинах. Предложение дяди Гилберта отдохнуть было весьма актуально. Что может быть полезнее, чем несколько часов укрепляющего сна? Вставая из-за стола, я размышлял о том, что могло означать «выйти на них» и как дядя Гилберт намеревался «их» проучить.

ГЛАВА 10ИДИ ИЛИ ВОЗВРАЩАЙСЯ

Утро застало нас в Даунсе. По крайней мере троих из нас: Элис, Хасбро и меня, спрятавшихся в кустарнике, растущем на вершине холма к западу от маяка, поедающих сэндвичи, извлеченные из корзинки, собранной Барлоу, и запивающих их чаем из походного чайника хитроумной конструкции. Чирикали птицы, сквозь листья пробивалось утреннее солнце, по морской глади неслась шхуна, появляясь и исчезая во встающем утреннем тумане.

Я следил за маяком через очки-бинокль для наблюдений за птицами, одолженный у дядюшки Гилберта. Спустя пять минут крупный мужчина, скорее всего смотритель, вышел с подзорной трубой на кольцевой балкончик, чтобы оглядеть Даунс, словно в ожидании чьего-то появления. Из трубы примыкающего домика поднимался дым, в окне горел свет — похоже, внутри кто-то был. Может, даже несколько «кого-то», если смотритель сам вышел, но оставил гореть лампы. Наверняка ему приходится беречь масло.

Сейчас бриз сносил белый туман из пролива, заслоняя маяк и край утеса. Когда прояснилось, стали видны Табби и дядя Гилберт, шагавшие по тропе в сторону Истборна, как Твидлди и Твидлдам[53]. Табби пользовался своей терновой дубинкой как посохом, а дядя Гилберт опирался на трость со спрятанным в ней клинком. Это была штука не из дешевых, сделанных напоказ: тяжелая, с остро заточенным лезвием. Оба они были в куртках для прогулок и в сдвинутых на лоб очках-биноклях — настоящие хорошо упитанные натуралисты-любители, пользующиеся утренней тишиной. Дядя Гилберт остановился на тропе, показал в небо и надвинул очки на глаза, наблюдая за соколом, описывавшим широкий круг в северном направлении. Табби записывал наблюдения в маленьком блокноте. Покров тумана снова проплыл перед нами, минуту я не видел ничего. Туман ушел, и Фробишеры оказались уже на полпути к самому маяку. Дядя Гилберт показывал на свет, а потом на шхуну в Канале, явно разъясняя секреты мореплавания племяннику.

План, предложенный дядей Гилбертом, был прост: они с Табби поболтают со смотрителем маяка, спросят, как бы случайно, не разрешит ли тот им взглянуть на окрестности сверху. В конце концов, дядя Гилберт не чужой в Даунсе — смотритель не заподозрит ничего. Веселая экскурсия на маяк — не слишком странная просьба. Если парень разрешит, это, конечно, не послужит доказательством его невиновности, зато мы сумеем узнать хоть что-то о местонахождении лампы Басби, пусть и отрицательное. А если смотритель не будет сговорчив? Они его убедят, ответил дядя Гилберт, хохотнув при этом. Но всё должно быть сделано к одиннадцати часам, поскольку Хасбро надлежит явиться с выкупом к маяку. Если похитители не передадут ему живого и здорового Сент-Ива, тогда он не отдаст ничего, но покажет им свой пистолет.

Табби постучал в дверь домика, и теперь они с дядюшкой стояли, дожидаясь. Потом он снова постучал, на этот раз палкой, и они снова подождали. Но дверь оставалась закрытой, занавески задернутыми, хотя дым продолжал клубиться над трубой. Тогда Фробишеры одолели расстояние от домика до маяка и там произвели сходные действия, после чего отошли в сторону, чтобы не толпиться перед смотрителем, если тот откроет, что и произошло незамедлительно.

Это был смуглый грузный мужчина. Сквозь очки-бинокли я видел, что он хмурится, будто человек, которого только что разбудили. Дядя Гилберт показал на Даунс, наверное объясняя, что им нужно, а потом на маяк. Смотритель покачал головой, решительно произнося слова отказа, и, шагнув назад, закрыл за собой дверь. Табби развернулся, явно собираясь уходить, но дядя Гилберт не шелохнулся. Он стоял, разглядывая дверь, изучая ее, а затем треснул по ней несколько раз изо всей силы, зажав набалдашник трости в кулаке. Звуки ударов через мгновение достигли нас.

— Вот и неприятности, — сообщил я Элис и Хасбро, который мог достаточно ясно видеть, что я имел в виду. Теперь дядя Гилберт извлек из трости клинок и изготовился к бою, держа его в правой руке, а ножны — в левой.

— Нам придется действовать, если мы потеряем их в тумане из виду, — сказал я, — или если дверь распахнется.

— Но не всем троим, — вмешался Хасбро. — Вообще-то, у меня есть револьвер. Я помогу им, а вы продолжайте прятаться.

— Хорошо, — согласилась Элис.

Хасбро достал из кармана бархатный мешочек, вытащил изумруд, опустил его в чайник и закрыл крышку.

— Нет смысла брать его с собой, — пояснил он.

События у маяка развивались своим чередом. Теперь Табби вернулся к дяде Гилберту и что-то сказал ему, явно стараясь увести старика. В конце концов, наша война не со смотрителем маяка, хотя, может быть, дядя Гилберта и считает иначе. Наверное, ему хотелось отомстить за капитана Соуни.

Дверь маяка снова распахнулась, и смотритель, прикрыв ее за собой, шагнул на небольшой мощеный пятачок. В руке он держал вымбовку[54]. Дядя Гилберт разразился длинной гневной речью, всё повышая голос; Табби прикрывал старика сзади. Смотритель махнул вымбовкой, приказывая незваным гостям убираться. Затем клок тумана закрыл их, а когда он уплыл прочь, картина изменилась. Дядя Гилберт лежал на спине, как перевернутая черепаха, а Табби заносил терновую дубинку для удара. С неразборчивыми криками смотритель бросился на Табби, поднырнув под удар, и огрел нашего товарища вымбовкой по виску. Но дядя Гилберт к этому времени встал на колени и, хотя по лбу его стекала кровь, отвесил смотрителю крепкий удар тростью по затылку. Хвала богу, что клинок находился в ножнах, потому что иначе голова смотрителя раскололась бы, как арбуз, и хотя, как говорится, мертвые не кусаются, лучше это на практике не проверять.

После этого смотритель дернулся вперед, и дядя Гилберт жестко врезал ему снова, а потом отвел руку для третьего удара — ножны, кувыркаясь, слетели с клинка. Табби остановил оружие дубинкой, спасая дядю от виселицы, а смотритель с удивительной для такого массивного тела ловкостью удержался на ногах и попытался нанести своему спасителю второй зверский удар в висок. Табби успел отклониться, и вымбовка задела его по плечу. Из тумана вынырнул Хасбро, незаметно подбежавший по склону к маяку, и снова исчез в сгустившейся пелене. И тут я заметил, что на окне домика дернулась занавеска, а потом дверь его распахнулась, и оттуда стремительно выбежал человек очень маленького роста. Это был Помазок, нежданный-негаданный, в своей обвислой шляпе. Я обследовал холмы сквозь очки-бинокль, пытаясь проследить за ним, но натыкался лишь на стену тумана. Потом я на миг увидел карлика на самом краю мыса, где он исчез за грядой, словно гоблин или псих, решивший пройти прямо к Бичи-Хед и переплыть через Канал во Францию.

— Я за ним! — шепотом крикнул я Элис, что было полной бессмыслицей, если она не видела, как мелкорослый негодяй выскочил из домика смотрителя маяка, пробрался к краю рощи и побежал к утесу. Оказавшись почти на краю, я сбавил ход, понимая, что могу повторить судьбу капитана Соуни, и быстро оглянулся на маяк — из тумана долетали смутные звуки борьбы. Я снова устремил взор на утес — видно было футов на тридцать — и заметил тень Помазка, пробиравшегося к чему-то, похожему на узкий проход, прорубленный в меловой скале. Издалека снизу доносился приглушенный шум волн, накатывавшихся на скалистый пляж. Мне ничего не оставалось, кроме как следовать за мерзким карликом…

Я начал осторожно красться дальше, и за выступом скалы — дальше, похоже, начинался спуск — мне справа на уровне колен попался на глаза веревочный узел такого же цвета, как мел утесов, и оттого почти незаметный. Веревка была примотана к толстому железному кольцу на стержне, загнанном в скалу, — крепление, позволявшее человеку осуществить спуск неведомо куда относительно безопасно. Кольцо, как и стрежень, — ржавые, изъеденные непогодой, — явно находились здесь не первый год. Я подождал, пока Помазок уберется за пределы видимости, а затем ступил на узкую тропку, крутую, но, на счастье, чистую от всякого мусора. Я не мешкал, но намеревался действовать под прикрытием тумана, что означало одним глазом поглядывать себе под ноги, а другим смотреть на тропу, на случай если мелкорослый негодяй вынырнет из мглы.

Торопливо, но беззвучно переступая, как следует ухватившись за веревку, я продвигался всё дальше и дальше, держа ухо востро, и одолел около пятидесяти футов от края гряды, когда задул ветер, прогнавший туман. И тогда стало ясно, что я иду по карнизу отвесной скалы, а пятью сотнями футов ниже море неторопливо облизывает галечный пляж. Зрелище это вызвало у меня такой силы головокружение, что мне пришлось вжаться в камень, цепляясь за веревку и зажмурившись. Когда я снова открыл глаза, приступ прошел. Помазок окончательно исчез, хотя он мог и спрятаться где-то дальше на тропе, укрывшись за каким-нибудь выступом, зато над моей головой раздалось какое-то шуршание.

Но это была Элис, спускавшаяся по тропе с куда большей уверенностью и грацией, чем я. Придерживая юбку одной рукой, второй она скользила по веревке. Через минуту Элис стояла рядом со мной.

— Смылся? — поинтересовалась она, явно имея в виду Помазка. — Я сообразила, что ты кинулся за ним в погоню, и решила присоединиться. Он приведет нас к Лэнгдону.

— А как же изумруд? — спросил я.

— Этот кристалл меня не интересует, Джек. Он не нужен никому, кроме Нарбондо. А мне нужен мой муж, который интересует Нарбондо как средство получить изумруд. Круг замкнулся… — Она пожала плечами, гладя на море, словно Сент-Ив был где-то там, за горизонтом.

— Мы найдем его, — заверил я миссис Сент-Ив, вновь зашагав вниз по тропе — стоило поспешить, пока видимость вновь не ухудшилась.

Через какое-то время я оказался на развилке: одна тропа уходила вверх, другая, стремившаяся вниз, упиралась в огромный меловой обломок, съехавший сверху и застрявший в неустойчивом положении среди выступов скал. Веревочные перила в этом месте заканчивались. Может, их продолжение следовало искать где-нибудь внизу. Я подумал, что Помазок, если он заметил нас на тропе, когда исчез туман, может поджидать нас за исполинским камнем. И ему, вероятно, будет не очень сложно столкнуть глыбу, когда мы поравняемся с ней, и мы полетим в море, хватаясь за воздух. Словом, я остановился. И тогда Элис сказала, что нам нужно или двигаться дальше, или возвращаться, причем последний вариант она не рассматривает. И мы осторожно подкрались к огромному камню. Под ногами теперь похрустывали и поскрипывали кусочки мела разных размеров — любой затаившийся вверху или впереди негодяй, хоть Помазок, хоть кто другой, непременно услышал бы эти звуки. Однако никто так и не появился. Но теперь, когда мы приблизились к скале, я ни в жизни бы не понял, как он сумел через нее перебраться, если только он не был обезьяной: глыба нависала над краем, придавая утесу отрицательную кривизну.

И лишь подобравшись совсем близко, мы увидели выход в прямом и в переносном смысле — то была узкая темная щель непосредственно под глыбой. С моря вход в пещеру показался бы длинной тенью, отбрасываемой и утесом, и самим нависающим камнем. Но это была именно пещера, и мы, обратившись в слух и не улавливая ничего, кроме криков чаек и дыхания океана, замерли, вглядываясь в ее темное нутро.

ГЛАВА 11ДЯДЯ ГИЛБЕРТ ВЕДЕТ ПЕРЕГОВОРЫ

Удар, повергнувший Табби наземь, был последним, который нанес смотритель маяка, поскольку больше никто и ничто не сдерживало дядю Гилберта. Старик шагнул вперед, пронзая негодяю плечо, провернул клинок и выдернул его, глядя, как вымбовка со стуком запрыгала по камням. Лицо смотрителя застыло в оцепенении, потому что его судьба ясно читалась на лице противника.

— Привет от капитана Соуни! — прокричал дядя Гилберт и, бросая вперед свой немалый вес, занес клинок над шеей смотрителя. Но тот, весьма разумно присев и перекатившись в сторону, повалился на камни — оружие просвистело в воздухе, а его обладателя развернуло вполоборота. Смотритель кое-как встал на четвереньки и боком, по-крабьи, принялся отползать в сторону луга, волоча ногу и зажимая плечо. Похоже, надеялся удрать, но именно в эту минуту из тумана вынырнул Хасбро с пистолетом в руке и взял негодяя на мушку.

Табби потихоньку начал приходить в себя — зашевелился, попытался сесть; лицо его было покрыто запекшейся кровью, как и у дяди Гилберта. Старик некоторое время стоял, тяжело дыша — грудь так и ходила ходуном, потом подобрал упавшие ножны и снова превратил клинок в трость. Когда Табби удалось встать на ноги, оба Фробишера следом за Хасбро и его пленником двинулись к домику смотрителя, дверь которого оказалась распахнута.

— Боже, как удачно вам случилось оказаться рядом! — с чувством сказал Табби Хасбро. — Наверное, всё скрывал этот проклятый туман?

— Наверное, — ответил Хасбро, осторожно пересекая порог дома и держа наготове пистолет. Их глазам открылась единственная просторная комната с камином точно посередине противоположной стены; обгорелые поленья еще тлели. Спальное место в нише, с занавеской, ныне полуотдернутой, и длинным шнуром для манипуляций ею, находилось справа в дальнем углу. Слева имелся закуток-уборная — пустая, как позволяла заметить хлипкая дверь, открытая нараспашку.

В основном помещении располагались узкий обеденный стол с парой стульев, стоявших под окном, выходившим на восток, мягкое кресло возле очага, полка с парой тарелок и чашек, приколоченная возле чугунной плиты. На трехногом умывальнике стояли тазик и кувшин, рядом висело полотенце. А в углу громоздились открытые деревянные сундуки с каким-то содержимым — из упаковок выглядывали непонятные куски меди и железа.

— Вот вам доказательства! — заявил дядя Гилберт, кивая на сундуки. — Наш здешний парень убийца, или я король Георг.

Хасбро шагнул через комнату к занавесу кровати, медленно отвел его в сторону, держа пистолет наготове. Там никого не оказалось, но явно кто-то, не пожелавший присоединиться к схватке у маяка, покинул помещение совсем недавно.

— Посиди-ка в кресле, дружок, — велел смотрителю Табби, махнув своей терновой дубинкой. И тот плюхнулся на сиденье, по-прежнему сжимая плечо, хотя никакого видимого кровотечения больше не наблюдалось.

Хасбро, убрав пистолет в карман, заглянул в верхний сундук, который явил ему небольшие наборы стеклянных и металлических трубок разного размера и нечто вроде трехстворчатого зеркала величиной с его ладонь. Слова «Эксетер Фабрикейторз» были выжжены на деревянных боках сундука.

— Это всё для фонаря наверху, — сказал смотритель, дернув головой. — Собственность короны.

— Собственность лорда Басби, полагаю я, — жестко парировал дядя Гилберт. — Но мы вычерпаем все это до донышка!

Хасбро кивнул.

— Именно, — сказал он. — Я бы отлучился, если у джентльменов всё в порядке. Мои спутники будут тревожиться, если я останусь тут. Возможно, вы захотите подняться на маяк? Если прибор всё еще там, на что особой надежды нет, вам хорошо бы разобрать его. Тогда до скорого рандеву, не так ли?

— Именно так, — согласился Табби. — Мы выйдем, как придет время.

Хасбро шагнул за порог и пропал в тумане.

Дядя Гилберт некоторое время глядел ему вслед, а затем тихо притворил дверь.

— Нам обоим необходимо совершить омовение, Табби, — сказал он и прошел к трехногому умывальнику, налил воды в тазик и, намочив в ней полотенце, оттер высыхающую кровь со своего лица, глядя в зеркало, висевшее на стене. Табби, готовый проломить смотрителю череп терновой дубинкой, если тот вдруг пожелает что-то предпринять, дежурил у кресла. Затем они поменялись местами, и, пока Табби умывался, смотритель маяка нервно поглядывал по сторонам, то на одного, то на другого.

— Не возражаете, если человек выкурит трубочку? — спросил он.

— И кто же этот человек? — поинтересовался у него дядя Гилберт. — Здесь нас всего двое, и ни у одного такой привычки нет.

Смотритель тупо уставился на него.

— Да я просто подумал, что можно бы…

— А! — сказал дядя Гилберт, тяжело опираясь на свою трость. — Меня сбило с толку употребление вами слова «человек». Но я полагаю, что даже скудоумная рептилия вроде вас может выучиться набивать трубку. Ну тогда ладно.

Смотритель вытащил из кармана куртки бриар, с опаской покосившись на дядю Гилберта. С выражением лица, достойным горгульи с готического собора, старик наблюдал, как смотритель заталкивает табак в чашечку и уминает его шляпкой десятипенсового гвоздя, вставив трубку между зубов и доставая люциферову спичку из жилета. Потом тот чиркнул спичкой о подошву башмака и поднес ее к трубке. Тогда дядя Гилберт взмахнул тростью и вышиб трубку у смотрителя изо рта. Она застучала по полу, крутясь, и остановилась у ноги Табби. Табби взял свою палку и толстым концом вдребезги разбил чашечку и отломил чубук.

— Теперь тяга будет как у печной трубы, — сообщил он, добродушно кивнув и вешая полотенце на крючок.

— Выкинь его в Канал, если шевельнется! — велел дядя Гилберт. После этого он шагнул в спальный чулан, обнажил клинок и срубил шнур, висевший у занавеса. Вернувшись с обрезком, он принялся привязывать смотрителя к стулу, а тот молчал, как немой, и лишь взгляд его, полный злобы и страха, перебегал с одного Фробишера на другого.

— Будь хорошим мальчиком, Табби, разведи огонь, — ласково сказал дядя Гилберт. — Яркий, славный огонь, горячий, как двери Гадеса[55]. Мы пока сходим наверх проверить фонарь, а потом посмотрим, умеет ли наш друг петь.

Он ухмыльнулся в лицо смотрителю. Табби свалил наколотые поленья на каминную решетку, и пламя быстро охватило их, выбрасывая искры в трубу камина. А Фробишеры вышли за дверь и направились к маяку, в который попали без малейшего труда.

В прихожей обнаружились несколько ящиков Басби — все пустые, не считая комьев упаковочной стружки. Вверх уходила винтовая лестница, и по ней предстояло подняться на довольно приличную высоту. Дядюшка Гилберт пыхтел, но мужественно лез, Табби двигался пободрее, но оба всё же несколько утомились, пока достигли цели — верхней камеры маяка, где горели большие лампы с сильно выкрученными фитилями; масла в них было залито доверху.

Снаружи по кругу тянулся широкий балкон, выйдя на который Табби и дядя Гилберт заметили прикрученную мощными болтами к перилам двуярусную платформу, вынесенную за пределы балкона.

На нижнем ее этаже было установлено нечто, выглядевшее как большой, с колесо тачки, отлично откалиброванный компас с несколькими стрелками и круговыми шкалами. А вторая платформа, оснащенная множеством шестеренок и рычагов для подъема и вращения, оказалась пуста. Но мусор в ящиках на первом этаже свидетельствовал о том, что тут находилась лампа-излучатель Басби — ее наводили на цель, как дальнобойную пушку.

Больше на маяке делать было нечего, и Фробишеры, бодрым шагом спустившись по лестнице, снова вышли на луг, под весеннее солнце. Утро разгоралось, туман почти растаял. Дядя Гилберт хорошенько пнул входную дверь домика смотрителя, чтобы пленник, который при виде экзекуторов задергал ногами, будто пытаясь убежать как можно дальше, был посговорчивее.

— Сунь кочергу в огонь, Табби! — крикнул старик. — Я этой лживой собаке вытоплю глазные яблоки, словно мармелад!

Он жестоко расхохотался в лицо смотрителю, затем отошел и, прищурившись, оглядел его.

— Молись, парень, если тебе есть чем. Это ты убил капитана Соуни. Ты признаешь это еще до того, как мы с тобой закончим.

— Чертов капитан Соуни! — завопил смотритель. — Я его не знаю! Ты спятил!

— Он был твоим предшественником, жаба ты брехливая! — рявкнул дядя Гилберт. — Человек, которого ты столкнул со скалы!

— Со скалы? Меня прислали из Тринити-Хауз[56], клянусь богом! Я был вторым смотрителем на Дуврском маяке, и за мной из Истборна приехал агент. Сказал, что капитан Соуни шмякнулся вниз головой с вершины Хеда, и я буду его замещать, вроде временно, пока не пройду испытательный срок. Клянусь могилой моей матери!

— И как тебя зовут? — спросил с неожиданно появившейся на лице приятной улыбкой дядя Гилберт.

— Стоддард. Билли Стоддард, ваша честь.

— Билли, да? Звучит как имя для хорошего парня, ведь так? Странно, что убийца носит славное имя вроде Билли. Едва ли похоже на правду. Как там кочерга, племянничек? Нагрелась?

— Докрасна! — отрапортовал Табби, держа светящуюся кочергу.

— Вот и здорово! Начнем с глазных яблок. У него их два. Когда первое взорвется, у него появится шанс обдумать свои поступки, как советует Старая книга[57]. Видел когда-нибудь, как лопаются глаза овцы, когда варят ее голову, Билли?

Смотритель таращился на старика, разинув рот.

— Сначала они разбухают почти в два раза. Потом выскакивают из глазниц и лопаются, как сосиска на сковороде. Французы любят глазные яблоки. Они их едят вилочками для улиток. Мне рассказывали, что хорошо приготовленные овечьи глаза имеют густоту майонеза, но отчетливый привкус баранины, что, конечно, неудивительно. Теперь дай кочергу мне, племянничек, пока она не остыла. Надо, чтобы шипело как следует.

Табби осторожно протянул железяку, испытывая некоторое смущение. Дядя Гилберт, похоже, слетал с резьбы — несчастливое стечение обстоятельств для смотрителя маяка.

— Возьми-ка его за волосы, Табби, и держи крепко, — велел старик. — Он может дернуться, когда кочерга погрузится в глазное яблоко. Тебе понадобится вся твоя сила. Хотя если он рванется вперед, она поджарит ему мозги, и он будет бесполезен для нас, как и для всех прочих, бедный засранец.

Табби сделал, как было сказано. Если дядя Гилберт спятил и в самом деле собирается выжечь парню глаза, он просто повалит кресло набок…

Прищурившись на дымящийся конец кочерги, старик поднес ее к лицу смотрителя, так что оставался всего дюйм до цели. Пленник смотрел на него, словно кролик на змею.

— Держи его как следует! — прикрикнул дядя Гилберт на Табби.

Тот крепко стиснул смотрителя, вдавив носок башмака в ножку кресла. А смотритель плотно зажмурил глаза и вывернулся вбок, насколько смог.

— Веки лучше поберечь, Билли! — рявкнул дядя Гилберт ему в лицо. — Но если тебе всё равно, я не отвечаю. Зажми его намертво, Табби! Его время пришло!

— Иисусе, Мария и Иосиф! — взвыл смотритель, задыхаясь и крутя головой так, словно пытался просверлить дыру в небесах.

— Думаю, он проглотил язык, — будничным тоном сказал дядя Гилберт. Он вручил Табби кочергу с приказом сунуть ее снова в огонь. Смотритель глядел на это, хватая ртом воздух. — Ну что, друг мой, что ты знаешь о гибели капитана Соуни? Слушай меня хорошенько, ей-богу, ты расскажешь нам всё или отправишься по Даунсу безглазым, как нищий попрошайка!

— Вот ни черта совсем! — выдохнул смотритель. — Клянусь тебе. Мне сказали, что он навернулся с верхушки Бичи-Хед. Тринити-Хауз послал меня на испытательный срок. Полгода на половинном жалованье смотрителя и маленький домик — лучше, чем вторым в Дувре, говорю тебе, и я приехал со своим барахлом.

— Однако сейчас ты привязан к креслу, Билли, вот-вот потеряешь свои глаза и богу ведомо, что еще. Ты напал на нас двоих на крыльце, снаружи, когда мы задали мирный вопрос, и у тебя эти деревянные сундуки, полные добра лорда Басби. Непохоже, чтобы ты был невиновен, Билли.

— Лорда Басби! И его не знаю! Мои они, сундуки эти. Сюда все приносят всякую дребедень, не видите, что ли? Чертовы ученые. Развели тут свою лавочку на маяке. Ну дали мне пару фунтов, чтобы приглядывал, но убийство?.. Богом клянусь, мне человека не убить.

— Совсем недавно тебе это почти удалось, когда уложил нас обоих вымбовкой, — возразил дядя Гилберт.

— Вы же меня тоже лупили!

— А кто еще был в доме? — внезапно спросил Табби.

— Парень. Просто парень. Один из них, говорю вам.

— Что за парень? Как зовут? Быстро!

— Они его звали Помазок. Он что-то такое делал для них.

— А кто эти «они», Билли? — задал следующий вопрос дядя Гилберт.

— Троих знаю, кроме доктора, он эту штуку пристраивал.

— Доктор, точно был среди них? — потребовал подтверждения Табби. — Он пришел и ушел? Оставил тебя следить за всем?

— Ну да. Пару дней назад.

— Они должны были разбить лагерь где-то неподалеку.

— Думаю, в Истборне… — начал было смотритель, но дядя Гилберт мотнул головой, и тот умолк.

— Так не пойдет, Билли. Они не станут скакать, нахлестывая коней, в Истборн и обратно. Это неразумно. Не назову то, что ты рассказал, гнусной ложью, но это что-то на нее очень похожее. — Старик устало покачал головой. — Как сказал поэт, под раскаленную кочергу любой поет фальцетом.

— Да он меня укопает, непонятно, что ли!

— Кто «он», Билли?

— Чертов доктор. Вы его не знаете! Иначе бы не обращались со мной так. Сразу бы поняли, чего это я.

— Я отлично понимаю, — ответил дядя Гилберт. — Вижу собственными глазами. Ты привязан к креслу, а я собираюсь выжечь тебе глаза. Чего тут не знать? Но ты ведь уже сдал своего доктора, понимаешь, Билли? Он знает, что ты говорил с нами. И в курсе, что мы что-то от тебя узнали. На твоем месте я бы всё рассказал и сделал бы ноги. В доках Истборна всегда найдется местечко. Плавание года на два надежно обезопасило бы тебя. Хотя слепому трудно наняться на судно…

— Богом клянусь, я бы так и поступил! — завопил смотритель. — Мне эта работа вот ни на столько не нравится, и доктор не нравится! Спросите меня, и я вам отвечу по чести, но капитана Соуни я не убивал.

— Тогда где лампа доктора? Живо!

— Они ее забрали. Прошлой ночью. Эксперимент кончился, сказали. Почти все убрались. Потом Помазок заявился сюда два часа назад и сказал, что влип и поспал бы чуток, и я его пустил. Какой вред от сна.

— И где они? Куда они спрятались? И никаких выдумок! Расскажешь, и уберешься целым и невредимым.

Смотритель посидел, раздумывая, словно принимая трудное решение, и начал говорить.

ГЛАВА 12ОКНО В МИР

Мы тихо стояли у входа в пещеру. Конечно, Помазок скользнул именно туда. Негодяй исчез с маяка, чтобы не ввязываться в схватку с Табби, и маловероятно, что он намеревается заманить нас во тьму и напасть, ведь он не знает, что мы здесь. Я взглянул на часы и удивился, поняв, что утро почти прошло. Была половина десятого — еще час тридцать минут до передачи выкупа.

— Куда? — шепнул я.

— Дадим ему еще минуту-две и затем двинемся за ним в скалы, — ответила Элис. — Он выведет нас куда-нибудь. Наше счастье, что он сбежал в лес тогда, в Блэкбойсе.

«Надеюсь», — подумал я.

— А что с другими — Табби и дядей Гилбертом?

— Они взрослые люди, — сказала она. — Отлично справятся сами.

Чайки вились вокруг нас, из трещин в мелу вылетали какие-то мелкие морские птицы и возвращались обратно в свои норки. Хищники парили в восходящих потоках, поднимаясь всё выше и выше. Дядя Гилберт наверняка сообщил бы нам названия всех этих пернатых. Ветер с моря становился пронизывающе-свежим. На западе тянулись Семь Сестер[58], а внизу неумолчно шумел прибой. Низкая бурая дымка у горизонта была, скорее всего, побережьем Франции.

Мы шагнули в сумрак пещеры и снова подождали, давая глазам привыкнуть к темноте. Оказывается, подземелье сразу после входа расширялось — мы оказались в чем-то вроде просторного круглого зала. В куполообразном потолке была дыра, откуда лился свет. Через минуту я понял, что мы туг не одни — пещера кишела разнообразными ползающими и летающими тварями. Мотыльки огромных размеров порхали в воздухе, насекомые в хитиновых панцирях разбегались по полу, замусоренному тем, что явно было костями, возможно окаменелыми, осколками кремня и морских раковин. Сверху капала вода, питавшая многочисленные ручейки, весело струившиеся по стенам и собиравшиеся в довольно полноводный, но мелкий поток, который убегал куда-то вдаль. Сорока или пятьюдесятью футами дальше его и стены озарял свет, проникавший из еще одной дыры.

Элис решительно направилась туда, и я пошел следом за ней, отчаянно стараясь не шуметь, хотя мусор на полу скрипел и скрежетал при каждом нашем движении. Вторая дыра располагалась на уровне наших голов и казалась естественной трещиной в скале. Однако кто-то расширил ее и обтесал края — мел был почти белым там, где его недавно обработали. Дальше подземный зал превращался в тоннель, стены которого были серыми, с черными пятнами и красными потеками, тут и там проступали жилы кварца и кремня. Поток здесь бурлил сильнее — вероятно, его дополнительно питали воды, столетиями просачивавшиеся с поверхности и растворявшие мел.

Мы шли сквозь темноту, снова и снова ступая в поразительно холодную воду — обувь давно промокла, а проход вел вниз, иногда очень круто. Воздух был затхлым, но я ощутил запах соли и внезапно за поворотом стены увидел третье окно, в этот раз почти на уровне пола — света оно давало мало, но позволяло увидеть, что впереди тоннель снова поворачивает раз и другой. Время тянулось бесконечно. Мне казалось, что мы можем легко пройти под всем Бичи-Хед и добраться до одной из Семи Сестер, если не окажемся при таком темпе спуска раньше на уровне моря.

Однако потом проход выровнялся, и в темноте перед нами замаячил крохотный огонек, окруженный золотым ореолом. Вблизи оказалось, что это большой светильник, установленный в специально вырубленной нише. Он вмещал, должно быть, пару пинт лампового масла, что означало наличие кого-то, постоянно доливавшего горючее, чтобы фитиль не погас, — кого-то, кто, возможно, совершал именно сейчас очередной обход вверенной ему территории. Хотя это особого значения не имело, нам оставалось только идти дальше, будучи настороже, пытаясь угадать, нет ли движения в далеких тенях, а в журчании воды — звука чьих-то шагов. Мы одолели еще несколько футов и оказались в довольно просторном подземном зале, пол которого был тщательно выметен, куски мела свалены в кучу у дальней стены и накрыты перевернутой тачкой. Похоже, мы добрались до обитаемых мест, что подтверждала и самая настоящая широко распахнутая дверь, встроенная в специально вырубленный в мелу проем. И там, в соседнем помещении, горел свет. Поначалу всё было тихо, воздух мертвенно неподвижен, а потом что-то задвигалось и зашуршало.

Я пожал плечами и кивнул Элис на проем. Она кивнула в ответ, я обогнал ее и молча шагнул туда. Если одному из нас придется сунуть голову в логово льва, пусть это буду я. Распластавшись по стене, я вывернул шею, чтобы заглянуть в помещение, и увидел… собственное мутное лицо, смотревшее из того, что напоминало зеркало с подсветкой, вставленное в деревянный гардероб.

Признаюсь, неожиданное зрелище ошеломило меня, но я мигом собрался, как только появилось другое лицо, уставившееся на меня из глубины стекла, — гримасничающее лицо доктора Игнасио Нарбондо, сидевшего на кресле с колесами спиной к двери. Он смотрел на меня без малейшего признака удивления. Я незаметно махнул Элис, всё еще скрывавшейся за мной, отсылая ее прочь, молясь, чтобы она исчезла во мраке. А затем спокойно, будто меня пригласили, вошел в комнату.

Надо заметить, что я всего несколько раз видел Нарбондо воочию, и больше — на расстоянии. Он был одним из тех людей, которые держатся в тени, живут в отдаленных деревенских домиках или обустраиваются в трущобах Севен-Дайэлз или Лаймхауза. Полиции он был практически неизвестен — тот тип злых гениев, чьи махинации осуществляются посредством людей, которыми легко манипулировать с помощью жадности или страха. Гномьи черты, невысок, хотя довольно крепок, и бледен, как лягушачье брюхо. И еще в нем был какой-то изъян, хотя я не назвал бы его уродом, — отпечаток то ли порока, то ли душевной болезни, который вы замечали или, скорее, чувствовали сразу. В нем ощущалось что-то мерзкое, бесчеловечное, свирепое и расчетливое одновременно, что делало его похожим на алчущего дьявола. Вообразить Нарбондо наслаждающимся свежеванием мелких зверьков было легко, а представить, что чашка чаю или пинта эля приносит ему удовольствие, — невозможно. Бродячая собака кинулась бы под экипаж, лишь бы избежать встречи с ним.

Нарбондо сидел в своем кресле и смотрел на меня, явно ничуть не огорченный моим появлением.

— Вы приобщитесь к чуду, мистер Оулсби, — сказал он, показывая на зеркало.

И тут я понял, что масляные лампы, стоявшие в стенных нишах овальной комнаты, потушены, однако пространство озарено бледным сиянием, исходившим от вделанных в мел стеклянных дисков, похожих на полные луны. Каким-то образом Нарбондо сумел перекачать солнечный свет глубоко в скалы, будто воду. Мебели, кроме кресла и гардероба с зеркалом, а вернее, короба, в который уходили толстые трубы, начинавшиеся где-то над потолком пещеры, не было. Перед Нарбондо стоял корабельный штурвал со сложным набором передач и рычагов, наверняка соединенный с неким механическим устройством, размещавшимся в гардеробе.

Отражение, как я упоминал, было скверного качества. Черты моего лица расплывались, словно я глядел сквозь жар, поднимающийся от нагретой летним солнцем мостовой. Но потом я заметил какие-то движущиеся тени и стал смотреть за мерцающую поверхность, и там, к моему глубокому изумлению, обнаружился панорамный вид внешнего мира — вид призрачный, словно часть реальности испарилась при путешествии сквозь перископ. Я увидел полосу деревьев, несомненно бывших краем леса Южного Даунса, а за ними луг и нашу рощицу, где остался мой недоеденный сэндвич и в походном чайнике лежал изумруд. А за рощицей по тропинке шел Хасбро, только что спрятавший свои часы в жилетный карман.

Нарбондо повернул штурвал, в точности как если бы он вел судно через пустынный Даунс, следуя за продвижением Хасбро. В стекле появились маяк и домик смотрителя, а за ними — край утеса и небо над Каналом. Хасбро остановился перед дверью домика, поднял руку и постучал. Час выкупа настал. Дверь отворилась, однако тот, кто открыл ее, оставался в тени. На миг всё застыло. Без сомнения, этот кто-то говорил, но я, разумеется, ничего не слышал. Затем Хасбро сделал полшага назад, повернулся к скалам и медленно повалился навзничь. Из глубины дома выступил человек с револьвером в руке и с минуту постоял, глядя на нашего поверженного друга. Это был Сэм Бёрк, Коробейник. Наклонившись, он обшарил карманы Хасбро и достал то, что искал. Хасбро зашевелился, пытаясь сесть, но Коробейник занес револьвер и ударил его в висок, а потом втащил обмякшее тело в домик. Через минуту негодяй вышел и затворил за собой дверь.

И, что было совсем странно, перед тем как направиться через Даунс к скалам и скрыться со сцены, которая теперь была ну просто открыткой с маяком Бель-Ту, он очень торжественно помахал мне — или нам. Ужас того, чему я стал свидетелем, подчеркивался полной тишиной — немое шоу жестокости.

— Что скажете, мистер Оулсби? — спросил Нарбондо. — Вы только что были свидетелем маленького чуда науки, учитывая, что мы с вами в трех сотнях футов под поверхностью земли. Разве это не изобретение столетия? И все устроено с помощью зеркал, как цирковой фокус.

Я смотрел на Нарбондо в каменном молчании, которое он принял за приглашение к дальнейшим объяснениям.

— Представьте себе что-то вроде Момусова стекла, но направленного наружу, а не внутрь. Само стекло изготовить нетрудно, но вот необходимость прокладки тоннелей сквозь мел — это уже другое. Я создал механического крота, чтобы добуриться до поверхности, а затем применил набор медных труб с зеркалами высочайшего качества полировки разной формы и увеличения. На самом деле это игрушка. Но устаешь сидеть в пещерах, понимаете, и хочется взглянуть на мир. Печальный случаи с леди Шалот[59] Теннисона приходит на ум…

— Коробейник знал, что за ним наблюдают, да? — поинтересовался я. — Почему он махал нам? Это что, всего лишь забава? Может, надувательство?

— Это означало только то, что он выполнил свою работу.

— Да уж, это мы видели.

— Нет, мы не это видели. Мы видели, как он исполнил первый этап — выстрелил в вашего Хасбро. Коробейник воздержался от непосредственного убийства этого человека, однако и оставить его на волю случая никак не мог. Как вы видели, Коробейник втащил его внутрь, где должен был осмотреть его рану и привязать к стулу. А теперь отметьте вот что: в комнате рядом с ним находится адская машина с простым часовым механизмом. В ней довольно взрывчатки, чтобы стереть в пыль маяк и изменить очертания Бичи-Хед. Если только я буду огорчен качеством изумруда, мы оставим вашего друга сидеть там, пока она не сдетонирует. В крайнем случае он умрет от потери крови.

Я повернулся на каблуках и, охваченный холодной яростью, кинулся к двери. Там на куче обломков лежали инструменты. Забью гада до смерти лопатой, как червяка, он и есть червь!

Но в дверях стояли двое, и я едва не врезался в них, и более мелкий — конечно, всё тот же Помазок — подставил мне подножку, и я растянулся на земле. Второго я прежде не видел. У него была рука на перевязи, и я быстро догадался, что это не кто иной, как вагонный вор. В здоровой руке он держал пистолет. Я ясно ощутил, что пистолеты, особенно в руках врагов, меня не вдохновляют на подвиги. Медленно поднявшись, я исподтишка огляделся, ища Элис, и с облегчением нигде ее не увидел. Помазка вроде бы забавляла встреча со мной — нет, он просто лопался от гордости, что снова одолел меня.

— Довольно, джентльмены, — велел Нарбондо. Он возник позади меня в отворенной двери, лицо скрывала тень. — Не позволите ли вы мне одолжить ваше оружие, мистер Гудсон, чтобы проводить нашего доблестного мистера Оулсби в комнату, где его компаньон вкушает отдых? А вы вдвоем можете завершить доставку нашего груза на корабль. Мы отплывем с приливом.

Мистер Гудсон выполнил указание, и оба молча ушли. Я остался с Нарбондо, который махнул пистолетом, и мы снова вышли в нисходящий тоннель; вход в него был почти невидим в темноте. Скоро, однако, мои глаза привыкли, и я смог видеть дорогу в неярком пламени редких масляных ламп. Эта часть пещеры представляла собой путаницу темных конурок и переходов, впрочем, в двух горели лампы и стояли бутыли и ящики, словно это был тайник контрабандистов. В любое другое время меня бы это живо заинтересовало, но мой ум непрестанно возвращался к Элис и к тому, что делать с пистолетом.

Нарбондо шел позади, очень близко, я почта ощущал прикосновение оружия к своей пояснице, словно и он тоже испускал некие физические лучи. Я рассчитывал, как на повороте отобью руку, держащую пистолет, и впечатаю доктора в стену. Я уже собрался сделать это и напрягся для броска, но, похоже, потратил на размышления слишком много времени — туннель стал круче, обернувшись узкой лестницей, вырубленной в мелу. Стена пещеры справа от меня внезапно исчезла, и мы оказались на открытом пространстве — теперь лестница шла снаружи утеса, а рядом уходила вниз бездна высотой в сотню футов, куда любое быстрое и неточное движение могло меня отправить.

Солнечные лучи кое-где падали на меловые ступени, пахло морской водой и водорослями, внизу шумел прибой, в небе парили птицы. В конце пути мы оказались в гигантском морском гроте. Мелкие волны пробегали по поверхности скрытого под утесом заливчика, осыпая брызгами рухнувшие скалы. У деревянного причала стояла субмарина Нарбондо, и даже в сумерках пещеры я различал блики света в иллюминаторах и тень спинного плавника. Было понятно, что доктор дожидался лишь упрочненного изумруда, чтобы уйти в глубину. Когда он добьется своей цели, то просто исчезнет в глубинах, всплывая по желанию пролить безумие на какой-нибудь ничего не подозревающий уголок мира.

Лестница заканчивалась на естественном меловом выступе, ровно обтесанном, чтобы получилась площадка футов двадцати в длину и ширину. Второй пролет спускался от площадки на дно пещеры, до которого было футов пятьдесят. Совсем рядом с нами находилась деревянная дверь, укрепленная дубовыми брусьями. Рядом, на деревянных колышках, висели четыре асбестовых шлема Помазка, выглядевших совершенно неуместно в огромном подземелье.

— Я бы попросил вас отойти от двери, мистер Оулсби, — сказал Нарбондо вежливым тоном, который стократно усилил мое желание придушить его. — У вас вид отчаянного человека. Если вы хотите вернуться в компанию вашего друга-профессора, вам лучше надеть один из этих восхитительных головных уборов. Если же, с другой стороны, вам захочется метнуться вниз по ступеням, мне придется стрелять вам в спину, но могу заверить, что в этом случае вы увидите своего друга поющим в небесном хоре. И ради всего святого, помните о той адской машине. Бедный связанный человек наверху думает только о ней. Если всё пойдет хорошо, вам, вероятно, выпадет возможность оказать ему услугу и спасти его, вне всякого сомнения, бесценную жизнь. Короче говоря, судьба ваших друзей очень сильно зависит от вашего поведения, так что умоляю, не валяйте дурака.

Я отошел, как он и попросил, и выполнил все пожелания. Сняв один из шлемов с колышка, он бросил его мне. Я надел его, наблюдая, как Нарбондо плотно натягивает второй на уши, держа пистолет и неотступно следя за мной с полуулыбкой, словно всё это его слегка забавляет.

— Теперь буду вам благодарен, если вы отворите дверь и войдете, — сказал он.

Послушно вынув брус из гнезд, я отставил его в сторону, потянул створку наружу и оказался в небольшой пещере с окном, через которое задувал крепкий бриз, поднимая пыль с пола. На деревянной платформе стояла лампа Басби, линзы неярко поблескивали слабым зеленым сиянием. За нею виднелось множество склянок и проводов — бунзеновская батарея, которую я заметил в лаборатории Басби в Скарборо. Наверху был маленький столик с колбами и склянками разных химикалий. Слева от двери имелось нечто вроде длинной скамьи, вырезанной прямо в стене, а на ней стоял открытый деревянный гроб, который я видел на фотографии, доставленной в гостиницу. Нижняя часть крышки гроба была привинчена. В нем лежал Сент-Ив, глаза его были закрыты. За веками я улавливал движение, словно он видел сны, и его лицо оживало почти театральной мимикой в череде мгновенно сменяющихся эмоций. Глаза профессора открылись, — он издал быстрый вздох, — а затем снова закрылись, и всё тело задергалось.

— Встаньте поближе к вашему другу, будьте любезны, мистер Оулсби, — велел Нарбондо. — Чтобы манипулировать рычагом, который увеличивает мощность луча, изобретенного гениальным Басби, достаточно одной руки, что оставляет свободной другую мою руку, держащую пистолет. Вы, наверное, осведомлены, что изумруд, дающий лампе такой приятный зеленый цвет, как говорится, почти выжат. Он действенен на ближних дистанциях, но сейчас почти бесполезен на дальних. Мощность его убывает, даже пока мы говорим. Тем не менее он может доставить некоторое забавное и познавательное развлечение. Я полностью уверен, что камень, доставленный недавно нашему другу Коробейнику, подделка. Профессора Сент-Ива нелегко убедить передать подлинный образец. Вы ведь именно за это так высоко цените профессора, не так ли? Но, сэр, я предвидел сложности, предательство, может быть даже оппортунизм. А теперь, исключительно в интересах науки, проследите эффект луча, когда я увеличу мощность лампы.

Лицо профессора искривилось и задергалось еще быстрее. Он закричал, забился, задыхаясь, попытался сесть, но крышка гроба не позволяла это сделать. Глаза Сент-Ива распахнулись, наполненные абсолютным, невыразимым, маниакальным ужасом, и он закричал голосом, полным муки; безумный его взгляд слепо блуждал по моему лицу.

Лицо Нарбондо, наоборот, оживилось и явило миру довольное выражение, словно его обладатель наблюдал забавную сцену в театре — он облизывал губы, жмурил глаза, слегка кивал. И, как ни жаль, постоянно держал меня в поле зрения, не отводя ни на долю дюйма дуло пистолета.

Сент-Ив теперь завизжал, и я услышал, как его ноги колотят в крышку гроба, а зубы стучат. Он снова взглянул на меня, и я, помоги мне боже, увидел в его глазах проблеск узнавания и немой мольбы. На раздумья времени не оставалось — я повернулся и бросился на Нарбондо, желая раз и навсегда положить конец его злодеяниям. Раздался треск пистолетного выстрела, усиленный эхом замкнутого пространства, и я скорее почувствовал, чем услышал, собственный вопль страха и чисто животного отвращения.

ГЛАВА 13СЛОЖНОСТИ И ВОЗМОЖНОСТИ

У Табби и дяди Гилберта ушло десять минут на тщательные поиски входа в пещеру «ученых». Его скрывала плотная стена кустарника, но кто-то прорубил в ней проход, ведущий к небольшому отверстию в скале. Но если бы им не сказали, где смотреть, они бы не нашли эту дыру, настолько хорошо она была скрыта зарослями. Они стояли в тени, осматриваясь после того, как кусты сомкнулись за их спинами, когда услышали голос, доносившийся из пещеры, — кто-то пел. Фробишеры быстро отошли подальше и укрылись за грудой валунов. Пение, неплохой тенор, становилось всё громче, и вот показался Коробейник собственной персоной — он вышел из зарослей на склон и зашагал в сторону маяка, довольный и веселый.

— Пойти за ним? — шепнул дядя Гилберт. — Можем уложить его твоей дубинкой, оттащить тело за утес и покончить с одним из этих мерзавцев.

— Подозреваю, что он отправился за выкупом, дядя. Если мы расшибем ему башку, наш план пойдет наперекосяк.

— Чертовски неудачно. Его башка просто требует хорошего удара.

Коробейник добрался до домика, отворил дверь и вошел. Смотрителя он не застал, потому что тот уже мчался со всех ног в Истборн с запасными штанами и рубашкой, увязанными в узелок. Конечно, отсутствие владельца жилища могло вызвать подозрения, но теперь уже ничего нельзя было поделать.

Дядя Гилберт и Табби вернулись к входу в пещеры, минуту постояли, прислушиваясь, а затем сквозь переплетение листьев и веток ступили в полутьму.

— Не дам за них и четвертака, — сказал дядя Гилберт вполголоса. — Так говорил мой старик. Он дрался в битве на Ниле, знаешь ли, и мне ужасно хотелось тоже оказаться там! Я бы дал по башке французу-другому. Наверное, один из этих подонков чертов француз.

— Конечно, наказать негодяя, да еще и врага, — в этом больше чести, — согласился Табби, не чувствуя себя таким же бравым, как его дядя.

Он шел первым, нащупывая дорогу, дядя Гилберт — следом; они спускались в нижние пределы земли, порой при свете ламп, порой во тьме.

В надлежащее время они разглядели впереди свет поярче, идущий из пещеры, примыкавшей к опостылевшему тоннелю. Оттуда доносились скрежет и стук, словно кто-то ворочал тяжелые ящики, и чья-то перебранка — один ругнулся: «Черт бы побрал твою проклятую руку!», другой ответил: «Пошел в задницу!» Фробишеры затаились напротив выхода из пещеры, благо ширина тоннеля позволяла совершить такой маневр, и минутой позже стали свидетелями своеобразного исхода. Сначала показалась передняя стенка огромного саратогского сундука, после — колеса аккуратной двухколесной тележки, на которой он покоился…

Табби и дядя Гилберт отступили в темноту, следя, как подвился в тоннеле весь сундук, а затем и мелкорослый грузчик — Помазок. Потом появился и второй сундук, его толкал грабитель из поезда, которого Табби узнал мгновенно. Негодяй повернулся почти боком, чтобы толкать тележку здоровой рукой, как человек, намеревающийся отворить дверь плечом. Скоро караван скрылся за поворотом туннеля.

— Послушай, нам стоит пойти за ними, пока они заняты этими сундуками, — прошептал дядюшка Гилберт.

Табби кивнул, но старик уже устремился вперед, его слова были скорее приказом, чем предложением. Они крались словно воры в темном доме, и осторожность принесла свои плоды. Тоннель вскоре стал просторным и перестал вилять, а впереди, очень близко, показалась их добыча: покалеченный грабитель, борющийся со своим грузом, и Помазок, ругавший его. Табби проскользнул вперед с терновой дубинкой наготове, что было очень вовремя — Помазок оглянулся, увидел их и завопил себе на погибель. Табби метил негодяю в голову, но тот нырнул вперед, пытаясь увернуться, и дубинка всем весом ударила его между лопаток. Карлика швырнуло вперед, лоб его звучно врезался в угол тяжелого сундука. Дядя Гилберт проскочил мимо Табби, занеся свою трость с клинком и приказывая сдаться напарнику Помазка. Но тот выбрал бегство и помчался к лестнице. Он не одолел и трех ступенек, когда старик размахнулся и метнул трость ему под колени, словно вертушку; оружие свистнуло на лету. Вагонный грабитель кувырнулся, путаясь в конечностях, и грохнулся наземь. Минуту-другую полежал, приходя в себя, и зашевелился, намереваясь встать, однако заметил занесенную над своей головой терновую дубинку.

— Это я отделал тебя в поезде, — грозно предупредил его Табби, — ползучая ты дрянь. Сломаю и вторую руку! Скажешь, нет?

— Да, сэр, — огорченно сказал тот, опуская вскинутую было руку и благоразумно укладываясь на пол.

Помазок начал приходить в себя. Поднявшись, он сделал пару неуверенных шагов к стене туннеля и рухнул снова.

— Подойди-ка сюда, — велел дядя Гилберт грабителю из поезда. — Давай-ка, задействуй здоровую руку, и мы позволим тебе сохранить ее. Заглянем в этот саратогский сундук, который тащил твой маленький приятель.

Озадаченный негодяй поднялся на ноги и откинул крышку сундука Помазка, наполненного аккуратно упакованными бутылками вина, сырами в восковой оболочке и готовым мясом.

— Как нам повезло! — сказал дядя Гилберт с вожделением во взгляде. — Трофеи достаются победителю, да, племянник? — Он указал грабителю тростью: — Выложи это всё к стене, друг мой. Разобьешь хоть бутылку, и я буду с тобой груб.

Тот принялся выгружать содержимое, складывая его к стене, пока сундук не опустел. Помазок снова очнулся. Пошатываясь, встал, ухватился за край пустого сундука с видом человека, готового сбежать. Но прежде чем у него появилась такая возможность, дядя Гилберт нагнулся и, ухватив его за пояс, подтолкнул, Помазок с криком перевалился внутрь, а крышка сундука захлопнулась. Нажав на нее, дядя Гилберт защелкнул засовы и застегнул два толстых кожаных ремня, опоясывавших сундук. Оказавшийся в персональной тюрьме карлик вопил и колотился о стенки, пока Табби не треснул дюжину раз по крышке терновой дубинкой.

— Ну а теперь ты, приятель, — обратился дядя Гилберт к покалеченному негодяю, указывая на второй сундук. — Это для тебя. Я успел к тебе привязаться и потому предупреждаю, что мы вернемся, чтобы освободить тебя — для той свободы, какой ты заслуживаешь. Что же до Помазка, то у меня возникла мысль о холодной кладовой в том зале пониже. Там достаточно сухо, и он сохранится свеженьким, как фараон, следующее столетие или два.

— Вы хотите, чтоб я залез в этот чертов сундук? — поинтересовался вагонный грабитель.

— Если дорожишь своей головой, — ответил ему дядя Гилберт. Обнажив клинок, он сделал опасный взмах, и через мгновение негодяй уже разгружал второй сундук, полный деликатесов того же сорта, что и первый, — без сомнения, предназначенный для кладовой Нарбондо на борту субмарины.

— Теперь давай туда, — велел Табби грабителю, когда сундук опустел. — Полегче. — Стоя по обе стороны сундука, Фробишеры запихнули туда негодяя, захлопнули крышку и заперли ее.

— Посидят, пока мы не вернемся, — громко произнес дядя Гилберт, явно для слуха двух узников. — А если мы не вернемся, станут покойниками.

Он зычно расхохотался — ничего подобного прежде в его длинной и насыщенной событиями жизни не происходило — и встряхнул руку Табби в знак того, что работа сделана отлично.

Очнувшись, Хасбро обнаружил себя привязанным к креслу — тому самому, которое меньше часа назад занимал смотритель маяка, и тем же самым куском занавесочного шнура. Он быстро собрался с мыслями и заключил, что его раны скорее кровоточащи, чем опасны, и что проблема не в пуле или возможном сотрясении мозга, но в адской машине, которая примостилась, будто жаба, на полу футах в трех от кресла, к которому он был надежно прикручен. Штука была устроена достаточно просто — провода, часовой механизм и большой сверток взрывчатки — и громко тикала в пустой комнате. Циферблат тяжелых часов был украшен изображением улыбающейся луны. Из одного ее глаза торчала медная шпилька, которая наверняка должна была замкнуть электрическую цепь, когда ее коснется минутная стрелка, поразительно быстро, по мнению Хасбро, завершавшая свой круг.

Первым инстинктивным порывом было приподнять передние ножки кресла и завалиться с ним назад, увеличив расстояние между собой и бомбой. Однако проделывать это Хасбро не стал, хотя наверняка и сумел бы, потому что взрывное устройство явно обладало достаточной мощью, чтобы разнести дом и маяк на куски, и лишние полфута никакого выигрыша не давали.

Потом Хасбро попытался избавиться от веревки, но она была умело затянута, и его рывки только делали узлы туже. В кармане лежал складной нож — он чувствовал его вес, но так как не мог освободить ни одну руку, нож был бесполезен. Он подпрыгнул вместе с креслом — весь вес при приземлении пришелся на одну заднюю ножку, которая подломилась, — и в результате оказался лежащим на боку. Будь это передняя ножка, появился бы шанс высвободить одну ногу, а потом и выпутаться из веревок, но увы. И опереться теперь было не на что — любые попытки оттолкнуться носком ботинка от пола лишь приводили кресло в слабое вращение. Так что Хасбро решил передохнуть и снова уставился на бомбу.

Он чувствовал, что опять слабеет, не то из-за потери крови, не то из-за сотрясения мозга, и понимал, что, если потеряет сознание, на том всё и закончится. Усилием воли он заставил себя успокоиться, с помощью регулировки дыхания добился ясности мысли и затем начал очень осторожно проверять каждую из своих веревок, отвлекаясь, впрочем, на сводящее с ума тиканье часов, на секунды и минуты, ускользающие прочь. Выяснив, что в нынешнем положении, даже освободив ноги, выбраться из дома он бы не сумел, Хасбро сосредоточился на руках, установив опытным путем, что сила работает против него, а помогут лишь терпение и искусность.

Время шло. До взрыва оставалось всего ничего. Хасбро ощущал, что пальцы слушаются его плохо, что нужно все чаще прерываться, просто чтобы отдохнуть, что силы покидают его безвозвратно. А потом веки его налились свинцом, и он начал проваливаться в сон, в последнюю долю секунды уловив остатками сознания, как за его спиной скрипнула дверь и хриплый голос спросил:

— Какого дьявола здесь творится?

ГЛАВА 14БИТВА В МОРСКОЙ ПЕЩЕРЕ

В тот самый миг, когда выстрел оглушил меня и я инстинктивно бросился на пол пещеры, ощутив, как облако раздробленного мела осыпало мой затылок, я понял, что пуля ушла в сторону и ударила в стену за моей спиной. В тяжкой, полной звона в ушах тишине Нарбондо поправил прицел и жестом велел мне встать. Он начал было что-то говорить, но прежде, чем первые слова слетели с его губ, дверь заполнила тень — там стоял Коробейник с дьявольского вида дубинкой в руке, такие иногда называют «гасило» — тяжелый железный набалдашник на гибкой ручке, назначенный убивать или калечить.

— Я слышал выстрел, доктор… — начал было он и тут увидел меня, с лицом, всё еще искаженным потрясением. — Здравствуйте, мистер Оулсби.

Я ничего не ответил. В пещере едва ли было место для еще одного человека, поэтому он остался в дверях, покопался в кармане, достал мешочек с завязками, который забрал у Хасбро, и протянул его Нарбондо. Тот выудил оттуда большой зеленый камень и одним глазом посмотрел через него на свет. Потом положил его на столешницу, достал закупоренную бутыль с какими-то химикалиями, открыл ее, стеклянной палочкой взял каплю жидкости и нанес на изумруд. Слабый дымок поднялся над поверхностью. Печально покачав головой, Нарбондо смахнул изумруд на пол, под стол, будто тот ничего не стоил.

— Мистер Бёрк, — сказал он, — полагаю, вам следует надеть один из асбестовых шлемов или покинуть сцену, чтобы мы могли продолжить наши эксперименты. Вы превосходно выполнили вашу работу, благодарю вас. И в положенное время я сделаю свою благодарность более материально ощутимой, но в данный момент я намерен подвергнуть интереснейшее устройство Басби дальнейшему тестированию. Профессор Сент-Ив предоставил себя в качестве подопытного, и настало время проверить его способности, как гласит причудливая поговорка. Можете поправить свой шлем, мистер Оулсби.

Коробейник начал разворачиваться, намереваясь уйти, и в этот самый момент раздался звук тяжелого удара, от которого он рухнул назад в пещеру, распростершись на полу, и кровь обильно хлынула с его лба на белый мел. Тут в дверь ступила Элис, сжимая дубовый брус. В ее холодных глазах мерцала смерть. Она взглянула на Сент-Ива, лежащего теперь, слава богу, неподвижно, а затем на доктора Нарбондо, всё еще сжимавшего пистолет, который для нее явно ничего не значил.

Настало долгое молчание. Элис мерила Нарбондо оценивающим взглядом, и мне кажется, я впервые уловил тень сомнения в ее глазах. Она сунула руку в карман на талии и вытащила упрочненный изумруд, который явно выудила из чайника, а затем пустилась вслед за мной по скале. Очевидно, она решила сама принести кристалл Нарбондо, взяв в свои руки судьбу камня и судьбу своего мужа.

Мы с Нарбондо уставились на изумруд в ее открытой ладони, и в пещере воцарилась напряженная тишина, ожидавшая слова. Затем, нарушив звенящее безмолвие, донесся звук далекого мощного взрыва; за окном я увидел тысячи птиц, взмывших в небо, воздух содрогнулся от их криков.

— Увы, — сказал Нарбондо, грустно кивнув. — Боюсь, мы слишком затянули наш эксперимент, и…

— Он убил Хасбро, — сказал я Элис, перебив его. — Его заманили на маяк, заперли там и взорвали адскую машину.

— Конечно, — ровным голосом ответила она. — Низость этого злодея беспредельна. Это была бы сделка с дьяволом — отдать ему камень, и я сделала выбор — не заключать ее.

И с этими словами Элис спокойно и точно швырнула упрочненный изумруд в окно. Он сверкнул зеленым в солнечном свете и исчез. Отныне местом его хранения стали глубины Канала. С субмариной или без нее, Нарбондо никогда в жизни не найти этот кристалл.

— Отлично! — произнес Нарбондо, демонстрируя свое обычное дружелюбие. Но голос его звучал слишком пронзительно, так что он явно пребывал в замешательстве. Он глянул на Коробейника, как будто только что его заметил, и внезапно яростно пнул бандита в затылок. Пистолет ходил ходуном в руке доктора, и, когда он прицелился в мою сторону, я шагнул назад. Нарбондо опустился на колени, подобрал выброшенный под стол изумруд, сунул его в карман, потом подхватил прибор Басби, выдернув провода. Всё это он проделал, не сводя с нас глаз, в которых пылала жажда убийства.

— А теперь выходите, — сказал он просто.

Элис отбросила свою палку. Нарбондо не дал бы ей шанса использовать оружие второй раз. Он был осторожен, этот Нарбондо. Однажды его удалось застать врасплох, но теперь это не удастся. Мы были в его власти.

— Вниз! — прошипел он, и я ступил на длинную пологую лестницу, тянувшуюся к пришвартованной субмарине. Я знал лишь, что не позволю Элис спуститься в это плавучее логово дьявола, пока во мне есть хоть капля жизни. Довольно скоро мы оказались на досках причала. Со стороны моря возвышалась гладкая стена пещеры. Не было никаких признаков отверстия, но морская вода беспрерывно уходила куда-то, а затем через минуту возвращалась, субмарина поднималась и опускалась на волнах. Значит, вход в пещеру был скрыт под поверхностью.

Нарбондо, всё так же бдительно следя за нами, повозился с запорным механизмом одного из люков на металлическом боку субмарины и откинул его. Я встал перед Элис, оттесняя ее назад к лестнице.

— Приглядите за Сент-Ивом, — шепнул я.

— Тихо! — прохрипел Нарбондо.

Но вместо тишины оттуда, где в плену держали Сент-Ива и куда, оказывается, только что ворвались Табби и Гилберт, раздался нарастающий грохот. Фробишеров встретил шатающийся Коробейник с дубинкой в руке. Заслышав топот наверху, он тупо развернулся и занес дубину, словно один ее вид мог остановить Табби. Но жестоко просчитался — такими вещами Табби было не остановить, да к тому же инерция пронесла нашего массивного друга, на бегу крутившего своей любимой терновой дубинкой, через несколько последних ступенек, и он врезал Коробейнику по плечу, добавив к удару двадцать стоунов собственного веса.

Вероятно, негодяй целиком ушел бы в свою шляпу, будь она на его голове, и погрузился бы в землю. Но шляпы не было, как и земли. А была небольшая площадка над высоким обрывом. Коробейник попытался удержаться на краю, отчаянно крутя руками, словно актер в сцене падения за борт, и полетел вниз, на камни. Мы видели, как океан вздымается вокруг него, а крабы разбегаются в стороны. Табби остановился и тяжело оперся на дубинку. Но дядя Гилберт не стал задерживаться: он яростно топал по ступеням, в глазах — гибель или слава, клинок наголо. Я увидел, что Нарбондо поднимает дуло пистолета, чтобы остановить старика, и прыгнул вперед, хватая злодея за руку у локтя. Зарычав, он повалился назад, пистолет стукнул по обшивке судна и улетел в темную воду. Нарбондо откатился в сторону, вскочил на ноги, как обезьяна, и, выбросив вперед руку, вцепился в запор, намереваясь вскочить в субмарину и захлопнуть люк. Но ему мешала лампа Басби, которую он не выпускал. Он отчаянно пытался спасти хотя бы ее — всё остальное за последние три минуты разлетелось вдребезги. Но Элис, бесстрашная Элис, прыгнула вперед, вырвала прибор у злодея и гневно отшвырнула прочь. Нарбондо издал дикий стон, дернулся, словно собираясь броситься на всех нас с голыми руками, но потом скользнул в чрево субмарины и захлопнул за собой люк, несмотря на мою попытку помешать.

Мы принялись искать способ прорваться внутрь, представляя себе, как здорово было бы вытащить Нарбондо за ноги, но могли только стучать по бортам подводной лодки, пока она в облаке пузырей медленно погружалась. Затем раздался гудок, и свет, вспыхнувший в иллюминаторах, озарил воду, сад колышущихся водорослей и сонмы мечущихся рыб. Субмарина медленно заскользила вперед и вниз, и, когда спустя минуты огни мигнули, ушла из грота в открытый океан.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мы немедленно освободили Сент-Ива от пут. Элис, естественно, руководила всем. Она была заботливой, но берегла достоинство мужа — никаких объятий, только две-три слезы. И хотя Элис стремительно скрыла свои эмоции, этого оказалось достаточно, чтобы вернуть на место сердце Сент-Ива. Перемены были заметны по лицу профессора — тучи, омрачавшие его чувства в тот казавшийся теперь бесконечно далеким вечер в «Полжабы Биллсона», ушли. Двигаться Сент-Ив мог самостоятельно, хотя и был слаб. И о том, как попал в этот подземный город, представления не имел. Мы устало тащились наверх, и дядя Гилберт развлекал нас рассказами о смотрителе маяка и способах убедить его выдать расположение пещеры на холме, а также о саратогских сундуках, в которых ожидали решения своей участи Помазок и грабитель из поезда. Сундуки дядюшка предложил скатить к доку и сбросить в море.

Ни Элис, ни я не собрались с духом, чтобы рассказать Сент-Иву и Фробишерам о взрыве, полагая, что горькая правда откроется им наверху. Однако всё произошло гораздо раньше — у большого перископического зеркала. Оно почти не заинтересовало профессора в его всё еще одурманенном состоянии, зато мое внимание привлекло чрезвычайно, потому что в нем ясно были видны совершенно не пострадавшие маяк и домик смотрителя.

Пока мы смотрели, дверь домика отворилась и оттуда, оглядываясь и явно обращаясь к тому, кто остался внутри, вышел смотритель. Он нес ящик, полный вещей, позаимствованных в доме и на маяке.

— Ну точно! — вскричал дядя Гилберт. — Подонок вернулся! Надо было выжечь ему глаза, пока кочерга не остыла! То есть я хотел сказать… — Он покосился на Элис и тихо отошел в сторону.

— Хасбро сильно повезло, что этот тип вернулся, — сказал я.

Подробности мы узнали, когда вышли вслед за Табби и дядей Гилбертом на полуденное солнце Даунса. Смотритель, позорно сбежавший от наших друзей, проскользнул назад к дому, чтобы забрать кошелек из-под камина. Можно лишь вообразить его изумление, когда он обнаружил привязанного к опрокинутому креслу Хасбро и тикавшую рядом адскую машину, готовую разнести всё в щебень. Стремясь спасти упрятанную добычу, смотритель утащил бомбу к краю утеса и швырнул вниз, чем, очевидно, привел ее в действие, но здесь взрыв лишь распугал морских птиц. Затем он вернулся, открыл свой тайник, опустошил его, наполнил ящик всем, что попалось под руку, пожелал Хасбро удачи и снова отбыл.

Мы, конечно, позаботились о Хасбро — сняли веревки, осмотрели и перевязали рану. Метафорический слон Табби был повержен, но счастливым образом восстановлен. Сент-Ив проявлял признаки выздоровления, и, чтобы дополнительно взбодрить его, мы собрались вместе в пещере, где устроили блистательный ужин из запасов, не попавших в кладовые доктора Нарбондо, в том числе и нескольких бутылок превосходного вина — не могу вспомнить, скольких именно. Приличный остаток продуктов в конце концов перекочевал в дом дядюшки Гилберта как незначительная плата за оказанные услуги. Что до Помазка и мистера Гудсона, то их мы подбросили до Истборна упакованными в саратогские сундуки, где и вверили заботам властей.

Несколько недель спустя после того, как Элис и Сент-Ив вернулись с каникул на озере Уиндермир, мы снова посетили Даунс благоухающим ранним утром, только чтобы убедиться, что вход в пещеру «ученых» обрушен чем-то очень похожим на взрыв. Валуны расколотого мела образовали завал, и некогда густой кустарник превратился в безлистые изломанные палки. Мы пошли по краю утесов, где обнаружили, что поручень до самого Бичи-Хед тоже срезан. Решив окончательно убедиться, что наше приключение завершено, мы медленно, с большим риском спустились по узкой тропе к громадному камню, скрывавшему расселину над Каналом, и нашли его провалившимся внутрь — скорее даже втянутым, если такое возможно, — он перекрывал вход так надежно, что каверна стала обиталищем морских птиц, летучих мышей и прочих тварей, достаточно мелких, чтобы шастать туда-сюда по трещинам. Нарбондо, очевидно, вернулся в Бичи-Хед, чтобы обезопасить свою крепость или разрушить ее.

Остаток утра мы провели, гуляя по Даунсу рядом с той рощицей, где прятались в то роковое утро, разыскивая линзы легендарного перископа Нарбондо. День выпал восхитительно солнечный, однако ничего напоминающего блеск стекол мы не заметили, хотя маяк и луг подле него в зеркале Нарбондо были видны отчетливо, а значит, линзы находились где-то неподалеку. Но они оставались раздражающе необнаружимыми! Спустя некоторое время мне пришло в полову, что мы, как жертвы искусного иллюзиониста, смотрим на линзы, но не видим их. И мной овладела зловещая уверенность, что за нами во время наших бесплодных блужданий наблюдали. И прямо сейчас где-то в подземелье сидит перед своим дьявольским зеркалом доктор Игнасио Нарбондо — руки его лежат на рукоятках штурвала, а разум прокручивает планы отмщения.

ТАЙНА КОЛЬЦА КАМНЕЙ