Глаз идола — страница 20 из 20

[60]Роман

Морская история для Дейзи и Кидда

ПРОЛОГПУТЕШЕСТВИЕ «ЦЕЛЕБЕССКОГО ПРИНЦА»

В году 1843-м я, Джеймс Дуглас, нанялся на клипер «Целебесский принц» на рейс из Портсмута на Эспаньолу. Я получил место корабельного юнги, ибо в ту неделю мне исполнилось от роду двенадцать лет. Мы должны были вернуться с ромом, сахаром и морской губкой; рейс легкий, как морская прогулка, если ветер будет попутный. «Целебесский принц» был тем, что называют опиумным клипером, и я прекрасно знал, что он возит контрабанду, но был мальчиком без предрассудков, как верно определил мое умонастроение капитан. Первый помощник сказал мне, что у них был юнга моих лет, который погиб, упав с грот-мачты и ударившись головой о каронаду[61], и, думаю, за этим что-то стояло. Я умел обращаться с секстаном и знал звездное небо не хуже любого члена команды, кроме капитана — отличного моряка, но мрачного и жестокого человека, с пристрастием к рому из Порт-Ройала, который неминуемо свел бы его в могилу, не предназначь ему Провидение иной конец.

Вскоре мы поймали попутный ветер и двинулись северо-восточным торговым путем к Карибским островам, отмеряя ежедневно по лагу до ста сорока миль. В Санто-Доминго мы погрузили ром, сахар и морскую губку, запаслись пресной водой и снялись с якоря, потому что капитан боялся «желтого Джека»[62], в этот сезон оказавшегося особо смертоносным. Также мы взяли на борт двух ловцов губок — темнокожих мужчин. Мне сказали, что они из последних индейцев таино, которые на Эспаньоле почти вымерли. Одного частые погружения уже довели до глухоты, другого — до помешательства. Я никак не мог понять, какой прок от этих людей, если наши трюмы и так полны губкой.

Мы, как я думал, взяли курс домой. Если удача не отвернется, нас ожидал быстрый переход к Портсмуту или другому порту поблизости, с предварительной остановкой в уютной бухточке для выгрузки рома. На второе утро я проснулся затемно, с восьмыми склянками, и вышел на палубу. Судно стояло на якоре, покачиваясь на умеренной зыби. Прямо по штирборту лежал остров — скалистый берег с бушующим прибоем, длинный риф, а за ним бухта, подходящая для швартовки корабельной шлюпки. Даже в темноте я рассмотрел посередине острова гору, извергавшую дым, — вулкан, подумал я, хотя ни одного прежде не видел. Мрачное, суровое место — только отвесные высокие скалы да черное устье пещеры. У рифов, несомненно обнажающихся с отливом, клокотали озаренные луной волны. Воздух был чист, звезды сияли, и исключительно из любопытства — меня занимало, сколько мы прошли этой ночью — я принес инструмент и вычислил координаты; Санто-Доминго был в 18 градусах к северу и чуть меньше чем в 70 градусах к западу. Результат меня поразил — почти 200 морских миль! У острова имелось и название, но я не хочу ни писать его тут, ни произносить.

Четырьмя часами позже, с восьмью ударами колокола, обозначающими начало утренней вахты, мы спустили шлюпку и отправились к бухте — четыре человека налегали на весла, я среди них. Для мальчика я неплохо справлялся, и капитан отличал меня. Оставшиеся на борту получили наказ выпалить из бакового орудия, если покажется парус, потому что компания была нам ни к чему. Индейцы сидели на корме. Никто не разговаривал, а такого сосредоточенного человека, как капитан в то утро, я еще никогда не встречал. Правда, за чем он охотится, тогда я и представления не имел. За пояс он заткнул два пистолета, и оружие вкупе с молчанием заставили мой ум работать, и чем дальше, тем больше я склонялся к мысли о сокровищах — к чему-то на морском дне, что требовало навыков ныряльщиков за губками. Любому видно было, что капитан наполовину состоит из рома, даже в этот ранний час. Плоть его пропахла им. Видимо, он не спал и, дожидаясь рассвета, прикончил бутылку.

Мы вошли в бухту, прикрытую рифом, который выступал сейчас из воды, и нам открылась морская пещера. Ее свод грубо обтесанным куполом нависал над нашими головами в пятнадцати футах, по стенам гнездились ужасно шумные птицы. В пещеру сносило морской мусор и плавник, вода под ним была чернильно-черной, и в окружавшей нас полутьме я не мог определить, какая там глубина. Мы бросили якорь в стороне и вытравили пятнадцать фатомов троса, что отчасти проясняло ситуацию.

А потом в напряженном молчании мы чего-то ждали, со страхом поглядывая на капитана. Вставало солнце, но в пещере по-прежнему царил полумрак. Капитан то и дело доставал карманные часы — наверное, чтобы поглядеть, как уходит время, но наконец подмигнул мне и сказал: «Терпение, мистер Дуглас, сейчас вы кое-что увидите», хотя было похоже, что он скорее говорит сам с собой. Как только эти слова слетели с губ капитана, солнечный свет озарил пещеру — он проник через похожую на полуоткрытый рот трещину в восточной части свода, которой там вроде до этого не было. Солнечный луч заиграл на воде, и сквозь прозрачную, как воздух, воду стало видно морское дно. Прямо под шлюпкой глубоко внизу я заметил длинную темную акулу, вскоре рядом стали кружить вторая и третья. Ловцы губок, уже находившиеся в воде, тоже увидели хищников и поспешно подплыли к борту. «Да ну, ерунда!» — бросил им капитан, однако убедить ныряльщиков погрузиться ему удалось только при помощи пистолетов. Я так понял, что терять время было нельзя: как только солнце поднимется чуть выше, пещеру вновь окутает тьма и скроет то, что лежало на дне, до начала следующего дня.

Это казалось гигантской жемчужиной, какую можно увезти лишь на тачке. Оно покоилось в центре кольца из белых валунов, выглядевших специально так расставленными, хотя вряд ли подобное возможно. Камни надежно защищали свое сокровище от приливного течения, способного смыть его в океан, морские перья склонялись над ним и расправлялись обратно, являя его во всей красе. Конечно, это подводное диво не могло быть жемчужиной, не такого же размера! «Серая амбра, мистер Дуглас», — сказал капитан, кивая мне, пока мы наблюдали за тем, как индейцы спускаются на глубину, перехватывая руками якорный канат. Почти у самого дна они отцепились и, подплыв к добыче, вдвоем ухватили огромный ком. Потом мне рассказали, что серая амбра очень легкая, обычно она плавает на поверхности, а на дно уходит спустя много лет, когда становится плотной. Ловцы губок устремились к поверхности, преследуемые одной из темных акул, длиной в три человеческих роста — она могла ободрать своей грубой шкурой любого из них, просто проплывая мимо, — и выпустили свою ношу. Серый шар пошел ко дну. Индейцы, находившиеся под водой три минуты, всплыли с пустыми руками. Капитан выругал их за потерю и взглянул на трещину — свет теперь стал желтым, будто солнце било прямо в нерукотворное окно.

Боцман сказал, что нам следовало прихватить канат и сеть, и предложил, взяв всё это, повторить попытку завтра утром. Он был абсолютно прав, но ром затуманил разум капитана, и тот жаждал завладеть серой амброй немедленно. «К дьяволу завтра!» — рявкнул он и снова послал индейцев вниз, хотя они вскарабкались бы в лодку, если бы не пистолеты. Еще дважды они пробовали и терпели неудачу, акулы же проявляли все меньше интереса. Вода становилась темнее. Четвертая попытка едва не оказалась успешной, но иные события привлекли наше внимание: мы услышали пушечный выстрел и увидели дымок над баковым орудием. Стало ясно, что с «Целебесским принцем» что-то случилось. Корабль трясся, как собака, отряхивающаяся от воды, и сильно кренился на левый борт, словно под сильным порывом ветра, хотя никакого ветра не было. Найти хоть какое-то объяснение происходящему не удавалось, по крайней мере отсюда, из пещеры, где мы засели.

Капитан уставился на корабль, резко помотал головой, словно силясь загнать на место уплывающий разум. Индейцы поднимались со дна, стиснув огромную «жемчужину» между своими телами, каждый цеплялся за якорный канат одной рукой, и лодка оседала под их весом. Баковое выпалило снова. Индейцы приближались к поверхности, пузырьки поднимались из их ноздрей. Я видел то, чего не видели они: черная тень вырастала между ними. Одного из них — думаю, того, глухого — рвануло вниз. В воде заклубилась кровь, ком амбры выпал. Я видел лицо человека в последний миг его жизни, оторванную ногу в челюстях акулы; исполинские сородичи твари поднимались из глубины, и каждый мог потопить нашу шлюпку, врезавшись в нее вслепую. Кромешный ужас!

Голова второго индейца показалась над водой. Глаза его были полны смертельного страха, он отчаянно стискивал канат — последнюю надежду на спасение. Но капитан взмахнул своим тесаком и без единого слова перерубил трос — индеец осел вниз, а шлюпка сдвинулась в сторону от толчка. «Брось его!» — крикнул капитан, двинув боцмана в скулу, когда тот перегнулся, чтобы поймать руку индейца. Ловец губок сделал два гребка в нашу сторону, и внезапно его тело на мгновение наполовину высунулось из воды — одна из акул атаковала его снизу, ее зубы перерубили индейца пополам в районе пояса; на нас плеснул кровавый поток. Волна, поднятая броском свирепой твари, едва не опрокинула лодку, погнав ее дальше к устью стремительно погружавшейся в полутьму пещеры. Мы налегли на весла, не в силах отвести глаза от кровавого пиршества акул, раздиравших добычу на части. Затем солнце окончательно ушло, пещера стала жутким порталом в сплошную черноту, а мы, покинув бухту, снова оказались в открытом море, променяв один ужас на другой, как выяснилось позднее.

Теперь «Целебесского принца» подбрасывало, — это напомнило мне, как акулы обходились с телами несчастных индейцев. Грот-мачта рухнула поперек бортов, а паруса и такелаж накрыли палубу, будто судно пережило удар урагана. Но мы так и не видели врага. Корабль будто оказался в хватке некоего могучего духа, терзавшего его так же яростно, как акулы — ловцов губок. Боцман обвязался линем и вскарабкался по трапу, капитан за ним, остальные полезли следом. Вокруг раздавались оглушительный скрип и треск раскалывающихся тимберсов корабля, визг и крики. Я стоял один на качавшемся дне лодки, окаменев от страха, и окровавленные ныряльщики вставали в моей памяти.

Когда меня уже собирались втянуть на борт, я заметил облако, проплывавшее над чем-то, похожим на остров, к северу отсюда, и это побудило меня предоставить «Принца» его судьбе, каковую я в любом случае не мог изменить. Как только это пришло мне на ум, я развязал узел линя и, усевшись на банку, решительно взялся за весла — теперь, когда я знал, к чему стремлюсь, стоило поторопиться. Однако прежде, чем я отплыл на тридцать ярдов от корабля, раздался оглушительный треск, «Целебесский принц» накренился на штирборт, и, Господь мне свидетель, кормовой якорь проломил борт судна возле ватерлинии. Он вошел в него, как стрела в солому. Я утроил усилия, и когда оказался в виду желанного острова и в полумиле от корабля, увидел, что тот снова накренился и в этом положении начал погружаться. Его затянуло под воду за три минуты. Сердцем я чувствовал, что обязан вернуться и подобрать выживших, но не мог совладать с собой. Я понял, что остров с морской пещерой проклят, а море вокруг него обитель зла.

Высадился я на замеченный мной зеленый остров еще до заката, увел шлюпку вверх по ручью, вытекавшему из джунглей, потом перевернул ее вверх дном, соорудив подобие хижины, и жил так, пока некое судно не зашло пополнить запасы пресной воды. Я был спасен. Мне пришлось придумать историю, объяснявшую мое бедственное положение, и о лодке я даже не упоминал, потому что она не вписывалась в эту ложь. Скоро я вновь оказался в Санто-Доминго, прожил там три месяца и наконец, через год и два месяца после отплытия от берегов Британии, сел на корабль, следующий в Портсмут. К тому времени морская пещера и гибель «Целебесского принца» перешли в область ночных кошмаров — по ночам мне снились морские перья, колышущиеся над шаром серой амбры, кружащие над ним акулы и вода, багровая от крови.

Я записал этот рассказ собственной рукой сразу по возвращении домой и вручил его по доброй воле моему другу Реджинальду Соуни. Выжил ли кто-нибудь, кроме меня, после крушения «Целебесского принца», узнать мне так и не довелось. Клянусь, что всё изложенное здесь правда.

Джеймс Дуглас

ЧАСТЬ 1ЖУРНАЛ КАПИТАНА СОУНИ

ГЛАВА 1ЗАСАДА В «ПОЛЖАБЫ»

На неделе, последовавшей за резней на Сноу-Хилл, взбудоражившей Смитфилд и остальной Лондон, я снова оказался в таверне «Полжабы Биллсона» на Ламбет-Корт, принадлежавшей Уильяму Биллсону, рядом с блистательным профессором Лэнгдоном Сент-Ивом и его слугой Хасбро, путешествовавшим вместе с Сент-Ивом много лет и бывшим скорее другом, чем фактотумом. Мы дожидались Табби Фробишера и его эксцентричного и сказочно богатого дядю Гилберта, опаздывавших вот уже на четверть часа, что уже начинало тревожить. Табби добирался из Чингфорда, а Гилберт — из своего особняка в Дикере. Старику не терпелось поговорить с нами глаза в глаза. Он нас и вызвал. Почте доверять нельзя, писал Гилберт, и мы должны уничтожить послания, призвавшие нас в «Полжабы». Мы в общем-то успели привыкнуть к чудачествам старика и выполнили его просьбу, уяснив, что задумано морское путешествие сроком в несколько недель, пункт назначения — строжайший секрет. Судя по длительности вояжа — немногим больше месяца, — цель находилась где-то в Атлантике, но в высоких северных широтах или в тропиках, мы не знали. Личная океанского класса паровая яхта дядюшки Гилберта была пришвартована в Вест-Индских доках. Наше любопытство пробудилось, и мы прибыли в «Полжабы» с корабельными гамаками. Сент-Ив явно обрадовался шансу вернуться к активности после долгого периода оцепенения.

Почти год прошел после ужасных событий, связанных с Айлсфордским черепом. Сент-Ив успел переехать в Кент и стал с успехом исполнять роль джентльмена-фермера. Он присматривал за постройкой хмелесушилки в их с Элис немаленьком поместье в течение мягкой осени и зимы, а весной сажал вишневый сад. Однако бризы раннего лета, способствуя выработке определенного вида нервной энергии, пробуждают в человеке врожденную тягу к странствиям, и Сент-Ива она буквально захлестывала, словно прилив. Разумеется, сам он это отрицал, однако миссис Сент-Ив, прекрасно зная натуру мужа, настояла на том, чтобы он согласился на путешествие с Гилбертом. А сама Элис с детьми и моей обожаемой Дороти решила погостить в Скарборо у своей престарелой бабушки, оставив управление угодьями в руках миссис Лэнгли, старого Бингера, смотрителя имения, и юного Финна Конрада.

Пешеходов в Смитфилде, как и посетителем в таверне, тем вечером было непривычно мало — кровавые убийства бросили мрачную тень на этот приятный район. Но нам с Табби и Гилбертом для секретной встречи это было только на руку. Биллсон, наш щедрый хозяин с телосложением кузнеца и умом натурфилософа, сосредоточенно крутил хитроумную жаровню, на вертелах которой истекали жиром две дюжины колбасок, изготовленных его супругой Генриеттой, и три пухлых фазана; огонь радостно шипел. Биллсон только что подал нам, в качестве лакомства, порции нежнейшего лабскауса[63] в крошечных формочках, источающего облака пара пахнувшего мускатным орехом, ягодами можжевельника и солониной. Кстати, Биллсон пристрастился к привычке подавать лабскаус с лионским соусом, и я горячо рекомендую такой способ подачи блюда. Только не забудьте предварительно сдобрить соус толчеными галетами. Теми самыми, что с казенным клеймом — перевернутой стрелой, — хорошо заметной до того, как повар истолчет галеты вымбовкой.

Биллсон, понимаете ли, был моряком до того, как женился на Генриетте и купил «Полжабы». Вот как оно было: он привез из Вест-Индии гигантскую резную суринамскую жабу, фантастическую носовую фигуру, которая украшала корабль, разбитый в щепки, и превратилась в снаряд, едва не прикончивший Биллсона, когда бухнулась, словно метеорит, футах в трех от его головы. Но деревянная жаба и стала залогом его спасения в волнах — Биллсон цеплялся за нее всю долгую ночь, а прочие члены команды затонувшего судна погибли. Героическая амфибия смотрела теперь со своего насеста на Фингал-стрит, и ее широченный рот, растянувшийся в загадочной улыбке, напоминал весельчакам о «Моне Лизе» Леонардо, причем эта параллель особенно ярко прослеживалась после того, как в этих самых весельчаках оказывалась пара кварт лучшего Биллсонова эля «Старина тритон».

Я, решительно отставив свою порцию в сторону, потому что мы договорились поумерить наш аппетит в плане еды и выпивки, пока ждем Табби и Гилберта, восхищался в счастливой мечтательности старыми дубовыми панелями, гравюрами Хогарта, украшавшими стены, и фазанами на вертеле; ум мой был праздным, но вполне довольным. Ларс Хоупфул, слабоумный кухонный работник, снова наполнил наш кувшин элем, благодатный вечерний ветерок влетал в открытое окно. Под перезвон колоколов церкви Святого Варфоломея миссис Биллсон поставила в печь хлебный пудинг, который снова явится, горячий, облитый маслом и пылающим ромом, когда он позже нам понадобится этим вечером. Размышляя об этом, я повернулся к окну и взглянул на высящуюся квадратную зубчатую башню Святого Варфоломея, когда раздалась дикая брань, грянул пистолетный выстрел и послышался топот бегущих ног.

Мы все вскочили, вдвойне обеспокоенные из-за недавних убийств. Я высунулся в окно и был поражен, увидев ожидаемого нами Фробишера-младшего, преследующего по Ламбет-Корт смуглого человека крепкого сложения, правда не такого массивного, как Табби, который неистово крутил своей дубинкой из терна, зажатой в кулаке. Сейчас наш друг очень походил на разъяренного бегемота, на голову которому кто-то надел старую боллинджеровскую шляпу с широкой, как чаша, тульей, украшенной павлиньими перьями. Куртка бегущего человека была в крови от раны в плече — без сомнения, от пули, — хотя та, похоже, не мешала ему бежать.

Я выскочил через окно на тротуар и включился в погоню с вилкой в руке, не зная, что Сент-Ив и Хасбро тоже принимают участие в потехе, только выбежали они через входную дверь. Путь мне преградили последовательно экипаж, запряженный четверкой, и мужчина, гнавший стадо злобно шипящих гусей, и пока я их огибал, время ушло. Я потерял из виду Табби, но предположил, что он, наверное, последовал за своей дичью в проулок за Лонг-Лэйн, кинулся туда — и вовремя! Преследуемый нашим другом тип показался в дальнем конце узкого прохода, а еще один, без сомнения сообщник, вынырнул из-за трубы от камина и подставил Табби подножку. Табби грохнулся лицом вниз, его дубинка укатилась прочь, а приятель бегуна занес крикетную биту, чтобы размозжить ему череп.

Я завопил: «Стой или я оторву тебе башку!» и помчался на негодяя с вилкой наперевес. Пистолета у меня, конечно, не было, но был шанс, что он слышал выстрел или видел кровавую рану в плече своего компаньона и примет ручку вилки за дуло пистолета. В любом случае он замер, оценил быстро сокращавшееся расстояние между нами, безнадежно оглянулся в поисках своего сообщника и резво помчался в другую сторону — пугливый такой, хвала Господу.

Я поравнялся с Табби, который с трудом вставал на ноги. Увидев вилку, он расхохотался — природная веселость оказалась сильнее желания рассыпаться в благодарностях или всерьез огорчиться из-за ненадлежащего использования крикетной биты. Отряхнув руки и поведя плечами, Фробишер-младший подобрал свою дубинку и слетевшую шляпу, которая укатилась, будто колесо тачки, и мы отправились в гостиницу. По пути Табби развивал гипотезу, что мужчина принял меня за каннибала, когда увидел вилку.

— Ты вселил в него страх, Джек, — говорил он. — Страх быть съеденным — один из первобытных инстинктов. Парень до смерти перепугался и спасся бегством.

Табби выбил свой боллинджер о бедро, отдал мне дубинку и разгладил пальцами павлиньи перья.

Ответ на его замечание про вилку должен был содержать толику остроумия в его стиле или того, что могло за него сойти.

— Ваш боллинджер немного вышел из моды, — сообщил я ему, решив оскорбить его головной убор, который был изрядно перепачкан и измят. — Конечно, мне он безумно нравится. Он… в меру приправлен. Злые языки могут сказать «испачкан» или «компрометирует», но только не я. Шляпа человека — это его дело.

— Я тебе ее не продам, и не проси. Она приносит удачу. Перья павлиньи, кстати, от королевской стаи. Сомневаюсь, что ты когда-либо видел такой блистательный сапфировый цвет. Считаю, он оттеняет мои глаза.

Мы вошли в «Полжабы». Наши друзья, включая дядю Гилберта, снова сидели за столом возле окна, Фробишер-старший только что осушил стакан эля и утирал платком испарину со лба. Он встал, с явным облегчением увидел, что Табби не пострадал, сердечно потряс мою руку, говоря: «Рад встрече, Джек». Затем снял свой гладстоновский саквояж с моего стула, обождал, пока мы сядем, и наполнил наши стаканы из кувшина.

— Да, сэр, это была настоящая засада, — сказал Гилберт Сент-Иву, возвращаясь к истории, которую начал рассказывать до того, как мы пришли. — Хвала Господу, я захватил пистолет, иначе пришлось бы хоронить мертвецов. — Он воодушевленно покивал. — Понимаете, я узнал этого типа, как и Табби, его зовут Билли Стоддард, эту вонючую рептилию. Мы прищучили его в его берлоге два года назад, в Бичи-Хед, как вы, наверное, помните.

— Смотритель маяка Бель-Ту? — спросил я, сознавая, что это могла быть спина именно того мерзавца, которого я видел в зеркале Нарбондо.

— Никогда не забуду его лица, — поморщился старик, — свиной пузырь с изюминами вместо глаз. Я бы оказал ему услугу, смахнув ему голову с плеч и поднеся ему же на блюде. Тогда, в домике смотрителя маяка. Швырнули бы тело с утеса, сделали бы с ним то же, что он сделал с бедным капитаном Соуни, упокой его Господь.

— Не имел удовольствия встречать этого Билли Стоддарда, — ответил Сент-Ив. На самом деле профессор лежал в коме внутри пещеры в тех меловых утесах, когда временный смотритель маяка улепетывал по кручам.

— Может, Стоддард хотел отплатить вам за тот позор, которому вы его подвергли? — предположил Хасбро.

— Нет, — заверил нас Гилберт, отрицательно крутя головой, словно ставя знаки препинания. А потом наклонился вперед, заговорщицки улыбаясь. — Я совершенно уверен, что он хотел… Эта вещь — причина, по которой я позвал вас сюда… — прошептал он.

Мы кивнули, хотя в чем тут соль, понимали с трудом. Гилберт попросил нас прийти — это факт, но зачем?

Меж тем Фробишер-старший раскрыл гладстоновский саквояж, явивший нашим глазам пистолет, и вытащил маленькую тетрадь в кожаном переплете, сильно потертую и изъеденную солью. Открыл первую попавшуюся страницу, которая, как оказалось, содержала журнал наблюдений птичьих гнездовий, который вел его друг капитан Соуни — смотритель маяка Бель-Ty, тот самый, который был скинут Билли Стоддардом со скалы и разбился. Тем временем Гилберт открыл тетрадь на первой странице и показал ее нам. Там стояла надпись: «Эспаньола, Реджинальд Соуни, 1844». Как я и думал, это был журнал наблюдений за птицами, только проводившихся сорок лет назад на Карибах, изобиловавший датами, подсчетами и видами: красношейный голубь, антильская эуфония, багамская шилохвость, мексиканский ходулочник, чернолицый тиарис и дюжины других. Зачем кому-то настолько понадобился бесконечно устаревший дневник орнитологических наблюдений, что он устроил засаду на двух толстяков, оставалось тайной для всех, кроме Гилберта Фробишера. Разгадка явно находилась у него в руках.

— Без сомнения, вы, джентльмены, считаете, что дневник вполне безобиден, — сказал Гилберт. — Что скажешь, Джеки? Ты любитель птичек?

— Разумеется, — заверил я его. — Хорошо зажаренных и поданных с картофелем и зеленым луком.

Старик подмигнул мне и захохотал. Он уже не собирался никого лишать головы. Просто совершеннейший Табби с его превалирующим над всем чувством юмора, лишь чуточку обидной улыбкой превосходства и впечатляющими габаритами! Отличия же между Фробишерами заключались в возрасте — Гилберту было за шестьдесят, хотя он мог похвастаться отличным здоровьем и великолепной формой, — и в размере шевелюры — на дядюшкиной макушке волос не было вовсе. В остальном они могли быть близнецами.

— Признаюсь, что не вижу в нем никакой особой ценности, — признался Хасбро, после того как дядя Гилберт закрыл дневник и вернул его в саквояж, — хотя, конечно, для натуралиста он представляет интерес. Карибские острова должны быть сущим кладом для любителей птиц.

— И не только птиц, джентльмены, уверяю вас, — вполголоса сказал старик. — Там немало сокровищ, превосходящих любое воображение.

Он откинулся на спинку стула и замолчал, с явным удовольствием глядя на разделанные тушки фазанов, а также сосиски, жареный картофель, стручковую фасоль в сливочном соусе и горку хрустящих лососевых оладий — в качестве закусок; рыба и птица вместе, по совету Генриетты, хотя, как правило, они подаются раздельно, однако на этот раз наш спешный график требовал, чтобы большая часть была подана сразу. Также имелось изрядное количество бутылок с бургундским и еще большее количество лукового соуса, на этот раз с добавлением шалфея. Дядюшка Гилберт явно наслаждался тем, что держал нас в напряжении, пока ел. Он прекрасно знал, что слово «сокровище» сейчас заслонило всё прочее в каждом уме, подобно тому, как Гилберт царил за столом. Казалось, старик провел в море на сухарях и солонине несколько лет и теперь наконец дорвался до приличной пищи: он выбирал фазанью ножку и, поливая ее луковым соусом, свободной рукой накалывал на вилку жирную колбаску, словно осьминог, а затем поедал оба блюда одновременно. Понимаете, Гилберт и Табби первоклассные едоки — обширное пространство внутри них взывает о заполнении, и сам процесс напоминает засыпку песка в бездонную дыру. Бутылки шли по кругу, картофель, фасоль и колбаски исчезали с их тарелок, а Генриетта подкладывала еще и выставляла новые бутылки, убирая пустые. Снова появились хлеб и рыба.

Я настолько взбодрился, что предложил победоносно наполнить стаканы и провозгласил тост: «За наше предприятие, джентльмены, чем бы оно ни обернулось, и пусть открытие, которое обещает, состоится по эту сторону могилы».

Мы проглотили свой эль, Гилберт подмигнул мне и кивнул. Осмотрев фазанью ножку, он обглодал ее начисто, затем высунулся в окно, осторожно огляделся, убрал голову и плотно затворил за собой ставни. Ткнув в мою сторону костью, он спросил:

— Что ты знаешь о китах, Джек? О спермацетовом ките? О кашалоте?

— Я читал книгу мистера Мелвилла, — ответил я.

— Тогда ты, безусловно, самый грамотный человек в мире. Мистер Мелвилл не пояснял… — Здесь старик снова осмотрелся и, понизив голос, закончил: —…феномен серой амбры?

Теперь мы все придвинулись друг к другу, забыв об ужине, слово приковало наше внимание, как он и предполагал.

— Описание субстанции было предметом краткой главы, насколько я помню, — начал вспоминать я. — Кажется, она возникает в брюхе кита и время от времени выделяется твердыми комками, часто содержащими клювы кальмаров. Считается, что эти клювы могут служить раздражителями, которые и провоцируют возникновение субстанции.

— Клювы кальмаров! — воскликнул дядя Гилберт, веско кивая. — Именно так. Без сомнения, ценная информация, Джек, для человека, способного представить такую вещь, как клюв кальмара. Но вот парфюмеры, не имеющие ни малейшего представления о клювах, сколько они платят за само вещество? За унцию, скажем. Не за твою омерзительную, недавно извергнутую дрянь, но за амбру, подобную жемчугу, промытую и очищенную солью моря и океанскими ветрами. Достаточно плотную для того, чтобы погрузиться на дно моря, клянусь богом! Знаешь, французы ее едят, хотя французы мало чего не едят. Вообрази, если сможешь, огромный шар, в три или четыре раза больше человеческой головы, — старик развел руки в стороны, украдкой глянув на остальных. — Огромный шар дюймов тридцать в диаметре, круглый как луна. Вообрази, если захочешь, кита, извергнувшего ее, кита длиной в сотню футов, гигантского левиафана, который, если пожелает, может проглотить столько Ион, сколько надо для вечеринки вроде нашей, и останется место для Валаама с заговорившей ослицей. Что ты на это скажешь, Джеки? Сможешь назначить цену на такую вещь?

Дядя Гилберт подождал — и мог ждать вечно, потому что ничего такого я представить не мог.

— Чертова куча золотых дукатов, — ответил я.

Старик откинулся на спинку стула и улыбнулся, забавляясь.

— Ну ты и хитрец, Джеки! Умоляю, открой, сколько составляет чертову кучу? Определись с термином.

— Сотни тысяч фунтов, — вставил Хасбро, переходя к самой сути. — Много сотен. Однако прецедентов таких не было — я об описанном вами размере. Парфюмеры никогда не видели такого товара, если он существовал. И он, скорее всего, принадлежал бы не им, а сказочно богатому коллекционеру. Только человек с необычайным состоянием сможет позволить себе обладать им.

— Вот именно, — сказал Гилберт, медленно кивая. — Но есть еще вариант — человек, который нашел это чудо и забрал себе. — Он внушительно подмигнул. — О, друзья, он существует, воистину существует; так и не иначе! И теперь я могу поведать вам секрет журнала капитана Соуни.

ГЛАВА 2НЕПРИЯТНОСТИ В ПЕННИФИЛДЗ

Мы встретили это предложение гулом искреннего одобрения, на что старик покачал головой и добавил:

— Попозже и не здесь. Нет, джентльмены. Будьте терпеливы. Мы пропустим прилив, если не поторопимся.

— Помоги нам Бог… — начал было я, когда Генриетта Биллсон появилась с зажженным пудингом и бутылкой коньяка.

Мы выпили за здоровье друг друга, переправили в рты побольше вкусной еды, и как только вылизали свои тарелки, словно голодные псы, снаружи появился частный экипаж с монограммой «ГФ», золотом выведенной на дверцах. Гилберт распахнул оконную раму, махнул салфеткой кучеру, похожему на мертвеца, вложил приличную сумму в руку Генриетты и вытолкал всех нас за дверь, сжимая пистолет и грозно оглядываясь, как мне показалось, в жажде отстрелить кому-нибудь голову.

В экипаже, нагруженном нами и нашим багажом, мы погромыхали к реке по темным улицам, вовсе не дремавшим под летней луной. Я чувствовал себя так, словно меня схватила банда вербовщиков: выманила на встречу в «Полжабы», а затем бесчестным образом утащила на корабль до того, как пудинг завершил путь в мои внутренности. Экипаж сбавил тряскую скачку, чтобы не врезаться в напиравшую толпу при проезде по Лаймхаузу — ласкары[64], арабы и китайцы в ярких одеждах, проститутки и нищие в лохмотьях, моряки, только что вернувшиеся из чужих стран и спешившие прогулять полученное жалованье. Низкие дешевые гостиницы тянулись вдоль улицы, призрачные дворы тонули в зловонных испарениях; шипевшие газовые фонари лишь немного разгоняли ночной мрак, освещая битую черепицу и кирпич, мерзкие распивочные с дешевым джином и опиумокурильни. Черный смрадный дым поднимался из каминных труб, смешиваясь с вонью из лавчонок, торгующих жареной рыбой, и соперничая с запахами тысяч тонн всяческих товаров из надземных и подземных складов: табак, спиртное, сахар и патока, смола и снасти. Всё — здания, обваливающиеся и кренящиеся на все лады, темные от сажи, грязи и нищеты, и их обитатели — было настолько колоритно, что сам Хогарт[65] содрогнулся бы.

Карета, свернув к Вест-Индским докам, покатилась по узкой улочке сквозь Пеннифилдз, где ей пришлось сделать преждевременную остановку рядом с лавкой, перед которой валялись вперемешку железный лом, кухонный мусор, ломаные деревянные стулья, а с крюков свисало тряпье. Невдалеке находился жалкий паб с надписью «Веселая смолокурня», намалеванной на вывеске над входом, — не без потуг на иронию, решил я.

— Да господи, Боггс! Это что такое? — возопил дядя Гилберт, когда карета остановилась. Отворив дверцу, он выглянул наружу. Наш кучер, худой длиннолицый кокни[66], обменивался крепкими словечками с кем-то невидимым. Через минуту все мы стояли у кареты, разглядывая преграду — труп коровы, полностью перегородивший проезд. Хозяин лавки, старьевщик, в грязном фартуке, объяснял, что чертова тварь рухнула тут и издохла, а он не может сдвинуть ее один. История была совершенно маловероятная, потому что корова смердела, и ноги ее торчали над раздутым брюхом. Однако какой-либо угрозы я не ощущал, пока не заметил, как Сент-Ив и Хасбро обмениваются какими-то сигналами, за чем последовало явление пистолета Гилберта.

Впереди виднелся лес мачт, вздымающихся над доками. Черный дым клубился над трубами пароходов — начинался прилив, и в следующие два-три часа ожидалась большая суета. Мне был виден свет луны на воде Канала всего в сорока футах от нас. Мы были очень близки к нашей цели, и мне пришла в голову простая, как мычание, мысль: а не перетащить ли нам свою поклажу на руках, оставив кучера разбираться с коровой?

Но не успела эта мысль возникнуть, как старьевщик метнулся в сторону и исчез за ближайшей открытой дверью. Никто из нас не был так глуп, чтоб преследовать его. Гилберт дернулся вправо-влево, отыскивая цель и ожидая беды. Табби стиснул свою дубинку, будто собрался пустить ее в ход, а Хасбро выхватил из-под сюртука свой пистолет. Тут же позади нас раздались шаги — подбегало четверо мужчин, а в переулке справа кто-то принялся лупить по сковородке. Кучер соскочил на мостовую и, вынуждая меня упасть на брусчатку, встал рядом со стариком, изготовившимся произвести выстрел. Громкий треск и вспышка пламени у дула — словно по волшебству, четверо исчезли в путанице двориков и переходов. Дверь «Веселой смолокурни» со стуком захлопнулась. Кто-то, кажется Табби, предупреждающе крикнул прямо перед тем, как тяжелый предмет грохнулся на мостовую совсем рядом со мной, зазвенело разбитое стекло — деревянный ящик с бутылками. Я взглянул вверх и заметил мужчину, присевшего за перилами на балконе третьего этажа. Хасбро вышиб щепу из перил. На мгновение воцарилась тишина, а затем раздался вопль из переулка — кто-то выкрикнул: «Ложись!..» — и тут же между нами грохнулся какой-то предмет, оказавшийся круглой черной бомбой с шипящим фитилем. Табби подхватил ее своей широченной ладонью, словно грейпфрут, и запустил в Канал, где она рванула с плеском и шипеньем, произведя небольшой гейзер.

Движение на улице полностью остановилось, и воцарилась тишина, полная тяжкой угрозы. Кроме далеких гудков проходивших поблизости судов, не долетало ни звука. Пять сотен фунтов мертвой гернсейской коровы всё еще лежали на дороге. В затишье я озаботился поисками хоть какого-то оружия, как и Сент-Ив, мы с ним перебежали к горе хлама перед теперь уже закрытой лавкой старьевщика.

Я схватил длинную, кованого железа рукоятку от формы для выпечки хлеба, а Сент-Ив подобрал трехногую табуретку и гнутую каминную кочергу. И немедленно, будто нападение было расписано по мизансценам и поставлено профессиональным хореографом, последовала новая атака; похоже, это были те же четверо, по которым стрелял Гилберт, четверо здоровых мускулистых громил в тельняшках портовых грузчиков, с лицами, закрытыми платками, появились прямо перед нами. Мы сделали пару шагов им навстречу — теперь труп коровы стал баррикадой, разделявшей группы; Хасбро и дядя Гилберт держали пистолеты на виду. Четверо атакующих были явно безумцами: нападать на пятерых вооруженных — шестерых, если считать кучера, который стоял, выразительно помахивая кнутом, и кончик его пощелкивал.

Табби крутанул своей дубинкой и крикнул:

— Ну давайте, ублюдки, чего застеснялись?

Но громилы топтались на месте, время от времени делая вид, что намереваются броситься в рукопашную, но не хотят перелезать через смердящий труп. А потом они рванули прочь, по двое в каждую сторону. Я очень боялся, что старик перестреляет их как собак, но он, благослови его Господь, был слишком чувствителен, чтобы совершить продуманное убийство.

Услышав звук чего-то приземлившегося позади меня, я подумал о бомбе и крутанулся — горло перехватило от ужаса. Но это оказался карлик, стремительно улепетывающий по улице с гладстоновским саквояжем Гилберта, который он утащил из кареты, брошенной нами из-за уличного представления. Мы с Табби кинулись в погоню, но дядя Гилберт свистом остановил нас и жестом вернул обратно.

— Твой саквояж… — начал было Табби, однако старик покачал головой и хлопнул себя по пальто.

— Я снова надул мерзавцев, — пояснил он, когда все подошли. — Пусть забирают сумку, да? Почему бы нет? Там ни одной, черт ее подери, ценной вещи. Все их фокусы были просто для отвлечения внимания, понимаете? Кроме разве что адской машины, хлопушки, которой пенни цена, — но твою храбрость, Табби, ничто не обесценивает. Величайшая храбрость, сказал бы я, или акт совершеннейшей глупости, если бы она оторвала тебе голову, ха-ха-ха.

Бегство человечка положило конец всей этой заварухе. На улице появились люди, поначалу боязливо озиравшиеся, а затем всё более беспечные, когда стало ясно, что опасность миновала. Дверь «Веселой смолокурни» снова отворилась, и ночь вернулась в свое обычное разгульное русло.

Я положил на место рукоятку от хлебопечки, а Сент-Ив — табуретку и кочергу. Неряшливая женщина ухмыльнулась мне от дверей лавки, и я дал ей три шиллинга за причиненное беспокойство, а потом взялся помогать моим друзьям оттащить невозможно тяжелую корову.

Скоро собралась толпа, посмеяться и высказать непристойные предложения. Наши действия привели к появлению тучи насекомых из разных отверстий коровьего тела, что подогрело общественное ликование, пока дядя Гилберт, под угрозой быть немедленно ограбленным, не вытащил из кармана пригоршню соверенов и не пообещал выдать один каждому, кто впряжется и сдвинет труп настолько, чтобы карета могла проехать. Тут же последовали великая суета и потасовка, корову спихнули в сточную канаву и проволокли по тротуару так, что намертво перекрыли дверь не то в дешевую гостиницу, не то в бордель, не то в оба места сразу. Женщина с рыхлым, как пудинг, лицом, появившаяся в окне третьего этажа, осыпала наших помощников проклятиями, за что была осмеяна. Она исчезла, но вскоре появилась вновь и, вылив ночной горшок на головы двух мужчин, полностью невиновных во всей этой возне и только вышедших из «Веселой смолокурни», значительно усилила общее веселье. После этого дядя Гилберт быстро раздал монеты, и толпа рассосалась — большая часть забулдыг вернулась в паб, хохоча и требуя выпивки.

Мы сели в карету, потеряв двадцать минут, и проехали небольшое расстояние до освещенных луной доков, где нашли пришвартованную «Нэнси Доусон», прибывшую из Истборна, — наш дом на ближайшие четыре недели. Я поразился, насколько она комфортабельна. Я знал, что Фробишер-старший богат как султан, но даже при этом был изумлен. Корабль, оснащенный, как то и полагалось, грот-мачтой с «вороньим гнездом» и бушпритом, явно предназначался для долгого плавания. В его трюме имелись три обшитых сталью отсека, изолированных друг от друга герметичными переборками, причем каждый можно было целиком вынуть из корпуса с помощью докового консольного крана, что позволяло, поставив судно в док, быстро и без всяких сложностей разгрузить его. Изобретение принадлежало дядюшке Гилберту и должно было принести ему не меньше миллиона фунтов, как только будет зарегистрирован патент. Старик собирался испытать новинку, когда, по его словам, найдет досуг поместить в трюм груз достаточного веса. На палубах «Нэнси Доусон» кипела работа, пар лениво поднимался из трубы, машины урчали.

— Ты кто такой? — спросил Гилберт человека в жилете, стоявшего на палубе у перил и следившего, как лихтеры снуют взад и вперед, разгружая корабли, которые не смогли войти в переполненные доки.

Тот сплюнул комок табака за борт, приподнял фуражку и ответил:

— Джордж Бизли, к услугам вашей чести. Старший помощник.

Похоже, честь Гилберта это никак не порадовало.

— Мы встречались? — поинтересовался он.

— Только в данный момент, сэр, и я счастлив знакомству. Присланы из Истборна — вербовка мистера Ханиуэлла, я и еще пятеро других отличных ребят. Добрались железкой, то есть мы все, и тотчас начали разбираться с кораблем.

— Вербовка Ханиуэлла, значит? Отлично. А где тогда капитан Дин?

— Пьян как боров и храпит в своей каюте, сэр, безо всяких суждений. Доставлен на борт час назад на носилках. Похоже, через сутки здорового сна к нему вернутся чувства.

Гилберт ненадолго помрачнел — вероятно, ему хотелось заковать капитана в кандалы или привязать к ограде ближайшего парка, чтобы скормить бродячим котам. Но туча миновала, и, как только последний предмет багажа оказался на борту, старик отдал приказ:

— Отдать концы, мистер Бизли. Не теряем ни минуты. И повнимательнее насчет всякой шантрапы. Кое-кто пытался нам помешать, но не преуспел.

— Есть, сэр! — ответил Бизли. — Бандитизм, точно так.

Раздались команды, затопали палубные матросы, и через несколько минут корабль задрожал под нами — нас буксировали в открытое море при высокой воде, в Лаймхауз-Рич; Собачий остров уходил назад, за корму, и Вест-Индские доки исчезали из виду. Далее мы преодолели залив Пул, судоходные трассы которого с каждым приливом превращались из-за лихорадочной деятельности судовладельцев в сущий ад.

Гилберт Фробишер сновал по кораблю, то и дело попадаясь мне на глаза, за поясом у него был пистолет. Он беседовал с несколькими членами команды, которых явно знал, и спрашивал имена других, изо всех сил стараясь быть любезным. Несколько раз я слышал, как он громко хохочет — настроение у старика поднялось оттого, что корабль отплыл и большое приключение началось.

Я стоял возле кормовых перил, откуда были видны оба берега, глядя на постоянно менявшийся пейзаж и мусор, крутившийся в течении Темзы. Думал я о Дороти, моей дорогой молодой жене, с которой мне пришлось расстаться несколько часов назад и которую я сильно порадую, если путешествие окажется таким прибыльным, как полагает Гилберт. Вообще же могу вам сказать, это очень обескураживает, когда оставляешь огромный город в такой дикой спешке — чуть больше часа отделяло завершение нашего ужина в «Полжабы Биллсона» от нынешнего момента. Но дикая спешка была представлением Гилберта Фробишера о разумной предосторожности, а Гилберт Фробишер являлся владельцем «Нэнси Доусон». И теперь он развернулся вовсю.

ГЛАВА 3ГИЛБЕРТ РАСКРЫВАЕТ КАРТЫ

Картохранилище «Нэнси Доусон» имело ускользающее сходство с интерьером чудесного особняка дяди Гилберта в Дикере: дубовые панели, эркеры, турецкие ковры и установленные на затейливых вращающихся подставках масляные лампы, бросавшие золотые отблески на длинный стол, застеленный картами Карибского моря — места нашего назначения. Поверх карт, словно коническое пресс-папье, стоял гигантский рупор, разрисованный искусно выполненными изображениями подводных чудес, рыб, омаров, китов и ракообразных, вьющихся вокруг свирепого осьминога. В кабинете были мягкие кресла (в которых мы и сидели), книжные шкафы, бутылки виски, бренди и рома, картины с птицами и кораблями и целый ряд широких медных переговорных труб, заткнутых заглушками-свистками.

Очень остроумное изобретение эти переговорные трубы: раздается свисток, откупоривается нужная труба, склоняется ухо и начинается обмен репликами — скажем, идут переговоры с мостиком, или с машинным отделением, или даже с самим капитаном, если он не пьян и не в постели. Если корабль тонет и заполняется водой, заглушки, как пробки, не дадут воде попасть через трубы в салон.

Это было помещение, где можно планировать кампании или устроить тюремную камеру с удобствами, смотря по необходимости. Окна по правому борту выходили на правый берег Темзы, где мимо нас проплыла, а потом осталась позади церковь Всех Святых, а по левому виднелся Саут-Энд. Корабль качала зыбь, чувствовалась характерная волна Северного моря, уже можно было разглядеть плавучий маяк у банки Нор. Я остро чувствовал, как Британия уплывает прочь, словно уходящий сон, пока мы скользим по великой реке на приливе энтузиазма Гилберта Фробишера.

Старик, убежденный холостяк, всю жизнь обходившийся без жены, способной отшлифовать его склонности, насыпал на тыльную сторону кисти изрядную порцию нюхательного табака и шумно втянул ее трепещущими ноздрями; глаза его увлажнились. Вслед за тем он пошатнулся, но устоял и, испустив оглушительный, потрясающий чих, отряхнул разлетевшуюся коричневую пыль со своего сюртука. А потом пришел черед коньяка, разлитого по сверкавшим в свете ламп снифтерам из большого резного хрустального графина. Глядя на нас с разбойничьим прищуром, дядя Гилберт приподнял графин в общем тосте и провозгласил:

— Это старинный хрусталь баккара, джентльмены, одна из немногих вещиц с уникальными свойствами, неустанно разыскиваемая торговцами антиквариатом и достаточно увесистая, чтобы послужить оружием. Это графин моего дедушки, и я, ей-богу, пью за старика. Он был хорош: выгнанный из Итона за позорное поведение — кражу этого самого графина из комнат пробста[67] — в 1756-м, погиб как герой при Пондичерри[68] тремя годами позже на окровавленном фордеке старого «Тигра», кроша саблей французов! За него! — выпил он, впрочем, не из графина, чего я опасался, а из своего снифтера, и мы следом за ним, призвав Господню милость на его покойного дедушку.

— Надеюсь, джентльмены, вас не тянет как можно быстрее рухнуть в койки, ибо повесть, которую я намерен изложить, может занять некоторое время, а я хочу быть точным. Многое из того, что вы услышите, вас сильно удивит. — Он вытащил из кармана сюртука дневник капитана Соуни и держал его теперь так, словно это была улика. — Журнал записей, который эти головорезы пытались у меня отобрать нынче вечером, я получил от Элиота Бенсона, человека из Тринити-Хауз. Бенсон по профессии казначей, ведущий счет фитилям и бочкам масла в запасах смотрителей маяков южного берега. В один из ежемесячных визитов Бенсона на маяк Бель-Ty капитан Соуни дал ему на сохранение дневник и предупредил, что, если с ним самим произойдет что-нибудь скверное, нужно передать эту книжицу мне, поскольку я был единственным живым другом Соуни. Бенсон согласился это проделать, хотя и был заинтригован: Соуни мог так же легко и сам вручить мне дневник в мой следующий приезд в Южный Даунс. Бенсон был еще более заинтригован спустя несколько дней, когда маяк потух из-за нехватки масла, а изломанное тело капитана Соуни обнаружили на пляже, с головой словно раздавленная репа.

Гилберт снял очки, промокнул платком глаза и снова сделал глоток коньяка.

— Очень скоро в истборнском Тринити-Хауз объявился гнусный Билли Стоддард, тот самый дьявол, что этим вечером напал на нас с Табби на Фингал-стрит. Он был вторым смотрителем Дуврского маяка и подыскивал место получше. Дескать, услышал о трагической смерти капитана Соуни и немедленно собрался. Конечно, он слышал о смерти Соуни, бесчестный мерзавец, потому что сам столкнул того с утеса! Почему он совершил это преступление? Я абсолютно уверен, что Стоддард знал о дневнике и его секрете и попытался выцыганить записи у Соуни, а тот отказался. Стоддард решил, что журнал спрятан на маяке или поблизости, и решил выиграть время на поиски. Как вы понимаете, до инспекционной поездки Бенсона он мог бы и преуспеть… Словом, капитан перехитрил его.

В то туманное утро на Бичи-Хед, после того как Стоддард получил от нас с Табби хорошую трепку, он отправился прямиком в Истборн и там сделал запрос — нагло поинтересовался, имеется ли среди имущества капитана Соуни журнал наблюдений за птицами Карибских островов. Соуни, дескать, обещал ее ему, уверял Стоддард, лживая свинья. Бенсон мудро сказал Стоддарду, что ничего такого в описи не указано, и мерзавец отбыл с пустыми руками.

Через два месяца после поездки по маякам вдоль южного побережья Бенсон завез дневник капитана Соуни ко мне в Дикер, и я совершенно уверен, что Билли Стоддард следил за ним и что он шел с тех пор по следу дневника — по горячему следу, как говорят американцы, потому что нынче за один день тот дважды едва ему не достался. Но, хвала богу, он его не получил — и не получит, и если я сделаю, что собираюсь, то увижу его болтающимся на виселице за убийство Реджинальда Соуни.

Мрачно взглянув на нас, Гилберт пристукнул костяшками по столу. Нос корабля вдруг круто приподнялся, будто сила удара заставила корму отвесно нырнуть. Корабль на минуту задрожал, прежде чем нырнуть к подошве волны. Неожиданно я увидел в широких окнах огни большого города — скорее всего Маргейта, если мы уже обогнули Северный Форленд; я не представлял, с какой скоростью мы двигаемся. Уайт-Клиффс объяснили бы всё, когда мы достигнем пролива, но я буду спать и не увижу их.

— А теперь вот в чем, собственно, суть, — сказал Гилберт. — Как любитель птиц, я нашел журнал Соуни крайне интересным, но даже ради собственной жизни не смог бы постичь эту тайну. Я отложил дневник и не возвращался к нему два месяца, когда у меня появился досуг, чтоб заняться им всерьез. И я обнаружил, что в нем скрывается.

Тут он открыл дневник, перелистнул до первой страницы и положил палец на перечеркнутую букву — первую букву «П» в абзаце, где говорилось: «Пустельга вьет гнездо», и «о» в слове «гнездо».

— Простые ошибки, тут же исправленные, как можно предположить, — сказал Гилберт, — и однако, как вы видите, здесь нет вообще различимой ошибки, потому что идентичная буква немедленно выписана снова. Тремя страницами дальше есть две поправки того же сорта, «д» в слове «удод», «п» — в «малом пуффине». Каждая буква замазана и тут же воспроизведена. Я стал искать буквы, отмеченные так же, и очень быстро обнаружил простое послание, скрытое в дневнике: «Под пальмой», гласило оно, два слова, содержащие десять вычеркнутых букв. Но что было «под пальмой»? И под какой пальмой? Я терпел поражение. Швырнул дневник на стол, будто в карточной игре.

Чтоб проиллюстрировать это, он движением кисти сделал то же самое, дневник шлепнулся рядом с разрисованным рупором и завертелся на куче карт. Гилберт махнул на него рукой и громко захохотал. На кожаной обложке книжки было обычное пальмовое дерево, вытесненное на переплете, вытертое почти полностью, но различимое.

— Следите внимательно, джентльмены, — возгласил Гилберт, будто прирожденный артист. Он вынул бритву, раскрыл ее и вонзил лезвие в обложку, разделив затем два куска тонкой кожи, скрепленных по краю и образующих тайник. Большими пальцами он растянул склеенные края, достав три сложенных листа тонкого пергамента, мелко исписанных с обеих сторон. Он осторожно расправил их, достал очки и прочел вслух ту самую историю, с которой я начал этот отчет; историю юного Джеймса Дугласа и его неудачного путешествия к острову рядом с Эспаньолой на борту «Целебесского принца».

Гилберт дочитал, осторожно сложил пергамент и вложил его в прежний кожаный сэндвич. Из ящика стола он достал кисточку и маленькую баночку мездрового клея и, тщательно промазав края кожи, снова прижал их друг к другу. Журнал наблюдений, куда вернулась запись, опять исчез в его сюртуке.

Я, как и остальные, не знал, что сказать. Это было немного театрально, но помимо шара серой амбры, жуткий рассказ Джеймса Дугласа был страшен во многих отношениях: длинный ряд кровавого насилия и смертей, история злобных невидимых духов, пустивших большое парусное судно ко дну и погубивших его команду. Я не видел никаких оснований полагать, что все эти события, изложенные Дугласом, произошли на самом деле. И мне хватило смелости в этом признаться, несмотря на опасения вызвать гнев старика. Но мои сомнения его ничуть не обеспокоили.

— Конечно, рассказ выглядит огромным преувеличением, — согласился он. — Парнишка этот, Джеймс Дуглас, признал, что ему и самому это кажется сном. Может быть, какие-то части истории и есть сон: разрушение «Целебесского принца», например. Ясное дело, юнга боялся, что его бегство от сражения сочтут трусостью. Психиатр предположил бы, что он старается задним числом, так сказать, умерить свою вину, придумывая ужасающих злобных духов. Но нельзя не признать, эпизод с ловцами губок и серой амброй очень похож на подлинный. И помните, «Целебесский принц» не отправился бы к этому острову, не будь там какой-то поживы. Открою вам, что я выяснил, покопавшись в регистре Ллойда: корабль принадлежал некоему Джерому Уотли из Бристоля и исчез в 1843 году, совершая рейс именно в этой части мира.

Табби, заметив мое замешательство, разразился прочувствованной речью:

— Это же приключение, Джек, сроком в несколько недель. Подумаешь, акулы! Ты ведь не просчитываешь риски, переходя дорогу, и тем не менее до дюжины человек ежедневно давят, как собак. Что до меня, то я считаю — мы все заглянем в эту пещеру, как в новый стакан этого монументального бренди.

— Хорошо сказано! — воскликнул дядя Гилберт, пододвигая графин. — И заметь себе вот что, Джек: Билли Стоддард и его дружки-подонки — верующие, но не в богов.

Эти слова оказались к месту, хотя им не удалось помочь мне совладать с собственными сомнениями. Когда я порылся в своих мозгах, то обнаружил, что часть меня истово верит в Джеймса Дугласа и в этот шар серой амбры. Но если история юнги правдива, мы искушаем судьбу, повторяя это роковое плавание «Целебесского принца»!

Хасбро был непроницаем — роль, которую он играл в совершенстве. Табби, пребывая в страстном ожидании, причмокивал над коньяком и поглядывал на нас всех как настоящий сумасброд. Сент-Ив с неподдельным интересом несколько минут разглядывал сэра Гилберта и затем нарушил молчание:

— Если не ошибаюсь, в двухсотмильном радиусе от Эспаньолы множество островов. Джеймс Дуглас засек положение своим секстаном, но он, видимо, не стал отмечать координаты, обойдясь пометкой в пределах 125 тысяч квадратных морских миль океана, где может находится наша цель.

Старик улыбнулся, обводя нас взглядом, и выразительно кивнул:

— Именно этого я и боялся, сэр. Но неразумно полагать, что Дуглас мог упустить жизненно важную деталь. Без долготы и широты рассказ ничего не стоит. И потому внимательно проштудировал журнал и нашел ответ. Когда я натолкнулся на описание желтогрудого погоныша — porzana flaviventer, — мои подозрения усилились. Соуни будто бы наблюдал яйца птицы в гнезде изрядное количество раз — невозможное количество раз. Или он допустил ошибку — спутал взрослых птиц с птенцами и яйцами? «Что было сначала, — спрашивал я себя, — погоныш или яйца?»

Он расхохотался над собственной остротой и, выдержав паузу, продолжил:

— Но капитан Соуни не делал ошибок, когда дело касалось птиц, нет, сэр. Можете быть уверены, профессор, той ошибки с дикими гусями не будет, ха-ха-ха! Никто, кроме меня, не знает координат, и так будет, покуда мы не бросим якорь у того острова. Мы проложили курс в направлении Эспаньолы до старого Испанского мыса, этого на сегодня довольно. Что ожидает нас на морском дне — тайна, которая станет явью через две недели, если погода будет к нам благосклонна.

Мы дружно поднялись; всем хотелось уснуть после еды, питья и волнений этого вечера. Лишь дядюшка Гилберт выглядел свежим. Его прозрения приводили нас в замешательство, но в конце концов по его настоянию мы, соединив ладони, прокричали старинную клятву мушкетеров: «Один за всех и все за одного». Хотя, как мне показалось, мы принесли клятву на верность Гилберту Фробишеру. «Ну да ладно, — подумал я, направляясь к двери, — благослови Бог старика и сказочный шар серой амбры, который мог спокойно пролежать на дне бурного моря сорок один год со дня гибели „Целебесского принца“, а теперь будет найден нами, если мы сумеем его отыскать».

Однако мое напускное веселье растаяло, словно туман под лучами солнца, когда я заметил, что одна из переговорных трубок, точно посередине ряда, по некоей причине оказалась не заткнута. Свисток был вынут и оставлен на самом краю раструба, изгибавшегося вверх под углом в сорок пять градусов так, что можно было слушать, просто слегка пригнув голову. Хотя фланец из индийского каучука, обеспечивавший водонепроницаемость, когда заглушка находилась в раструбе, обладал нужными свойствами, чтобы она держалась даже при качке судна.

— Все признаки заговора… — начал я, но Сент-Ив потряс головой, и я умолк. Он аккуратно вставил заглушку-свисток в трубу, чтобы нас больше нельзя было подслушать.

— Возможно, ты прав, Джек, — сказал Сент-Ив, когда снова стало можно говорить не опасаясь. — Вероятно, некто намеренно позволил кому-то подслушать нашу дискуссию.

— Я просто уверен, что вы ошибаетесь, джентльмены! — возразил дядя Гилберт. — Конечно, нет. В конце концов, мы на борту судна с тщательно отобранной командой. Без сомнения, это совершенно невинное упущение.

— Тщательно отобранная кем, сэр? — спросил Хасбро, включаясь в расследование со свойственной ему прямотой. — Был упомянут мистер Ханиуэлл, который был так любезен, что прислал мистера Бизли, помощника. Доверяете ли вы мистеру Ханиуэллу полностью, сэр?

— Абсолютно, мой дорогой друг. Ханиуэлл последние два года был моим самым добрым товарищем. Он любезно взял на себя хлопоты по приобретению этого самого судна, когда я дал ему знать, что выхожу на рынок в поисках корабля с определенными параметрами. Он провел его переоборудование, проявив необычайное усердие. Отец его был китобоем, понимаете. Погиб в море. Злая судьба свела его с особенно жизнелюбивым кашалотом, когда Ханиуэлл был еще мальчиком.

Я рискнул задать вопрос с оговоркой:

— Мне просто любопытно: а сколько членов команды не из набора Ханиуэлла?

— Вижу, к чему ты клонишь, Джек! Безопасность в количестве, да? Я бы насчитал девятерых, всех их я знаю по своим яхтсменским временам в Истборне, включая мистера Фиббса, старшего механика, верного как магнит, и его помощников. Тебе не стоит опасаться ни команды, ни мистера Ханиуэлла. Я держусь за своих друзей, Джек, и среди них я числю и тебя, и Люциуса Ханиуэлла.

Я собрался было запротестовать, но Сент-Ив тут же предпринял вторую попытку, хотя на челе Фробишера-старшего начали собираться грозовые тучи.

— Прошу прощения за дотошность, но знал ли Ханиуэлл о месте вашего назначения?

— Только в самых общих чертах, профессор. Полагаю, я мог упомянуть Эспаньолу, но никак не название острова.

— В отчете Дугласа остров не назван, если мне верно помнится, — сказал я.

Гилберт улыбнулся мне и показал на свой висок, где, видимо, хранилось название острова. Без сомнения, он выяснил его, получив координаты из птичьего гнезда.

— А ваш разговор с мистером Ханиуэллом касался китов и китобойного дела? — продолжал наседать Сент-Ив. — Не хочу быть неучтивым по отношению к вашему другу, сэр.

— Никакой неучтивости, заверяю вас. Наш разговор не затрагивал подробностей, профессор, по крайней мере в том, что беспокоит вас. Однако мне нужен был водолазный колокол, и Ханиуэлл раздобыл его, хотя сам запрос мало о чем говорил. Устройство пока закреплено в трюме. Люциус Ханиуэлл, повторю снова, истинный джентльмен и очень деловой человек.

— Водолазный колокол! — одобрил Сент-Ив. — Очень важная вещь, если учесть описанную мистером Дугласом гибель ловцов губок. Похоже, помощь мистера Ханиуэлла в подготовке этого рейса была неоценимой.

— В точности так я вам и сказал. Он прекрасный человек — и отзывчивый к тому же, особенно пока ему хорошо платят за услуги.

— Однако дурные люди могли подвести мистера Ханиуэлла, — заметил Хасбро, почуяв, словно терьер, темный след в разговоре.

— Ханиуэлл слишком проницателен для этого, — ответил старик, отметая возможность промаха пресловутого Ханиуэлла взмахом руки, явно устав от разговора. — Если он рекомендует Бизли, тогда Бизли тоже хорош, как и прочие прибывшие вместе с ним. Иначе мне вряд ли удалось бы нанять целую команду — у меня нет столько знакомых моряков.

— Значит, мистер Ханиуэлл особо рекомендовал вам Бизли? — уточнил Хасбро.

— Нет, не мистер Ханиуэлл. Гилберт понятия не имел, кто такой Бизли, пока мы не оказались на борту, — сообщил Табби.

Старик фыркнул. Он уже изрядно устал от наших сомнении. Сент-Ив заверил его, что мы полностью уверены в мистере Ханиуэлле, хотя взгляд профессора говорил об обратном. Слегка кренясь, говоря фигурально, мы разошлись по своим каютам, чтобы отбыть ко сну.

Мое временное жилье мне понравилось — очень удобное, элегантно отделанное, как и картохранилище, с маленьким книжным шкафом красного дерева, уставленным соответственно выглядевшими томами, некоторые из них были впечатляюще пыльными и древними. Я выбрал увесистый фолиант об океанских рыбах, проиллюстрированный плавниками, видами чешуи и скелетами, точно промеренными и убедительно описанными, и наслаждался им не меньше минуты, прежде чем провалиться в бездны сна.

ЧАСТЬ 2КРОВЬ И ХАОС

ГЛАВА 4УТРЕННИЙ ТУМАН

Ранним утром меня грубо разбудил человек, державший пистолет, дуло которого покачивалось всего в паре футов от моего лба.

— Давай наружу, приятель, — велел он мне и показал пистолетом направление. Слышался гул корабельных машин, и чувствовалось, что мы движемся, хотя нас могли нести и волны, а за окном не было ничего, кроме тумана. Без сомнения, дневной свет пробивался, но мир за бортом оставался невидим. Утро наступало быстро.

Я выбрался из конки в ночной рубашке, отупевший со сна. Снова прозвенел корабельный водовод, посылая предупреждение в тумане. Всего минуту назад я не ведал об этом. Человек с пистолетом показался мне знакомым: я видел его работающим на палубе, когда мы снимались с якоря, — мужчина с густыми, как у моржа, усами, в тельняшке и поношенной фетровой шляпе, через весь лоб шел рваный шрам, глаз был полузакрыт из-за того же рубца.

— Уверен, тебе понадобятся штаны, — сказал он.

Конечно, как бы ни сложилась моя судьба! Я натянул штаны прямо под ночную рубашку, надел ботинки, и тут тип со шрамом потерял терпение и снова показал мне на трап. Мы вышли наружу в утренний туман, море было едва различимо, волны слабо бились в борт корабля. На палубе я увидел Сент-Ива и Хасбро под конвоем троих головорезов, вооруженных до зубов, — среди них стоял и Бизли с пистолетом за поясом, спасибо усердному мистеру Ханиуэллу. Бизли сжимал в руке журнал капитана Соуни. Я занял свое место среди друзей, начал было разговор с ними, но получил предупреждение от этого негодяя: заткнуться самому или он заткнет меня пулей, в чем я не сомневался. Затем на палубу выгнали Табби с сэром Гилбертом, чье лицо было искажено стыдом.

По мне, здесь нечего было стыдиться. Ханиуэлл прислал на судно шайку пиратов. Полностью отсутствовали члены команды, которых я запомнил во время плавания по Темзе — люди, которых старик Гилберт лично знал. Где они? Мертвыми лежат в койках? Заперты в трюме? Выброшены за борт? Разглядывая пиратов, я узнал двоих, несмотря на балаклавы, скрывавшие их лица: это они возились с дохлой коровой. Без сомнения, целью шайки был орнитологический дневник. Если бы у них не вышло сейчас, они осуществили бы еще более тонкий план, выкрав журнал у нас в открытом море. Дядюшка Гилберт поломал их расчеты в Пеннифилдз, и теперь мы оказались в этом опасном проливе.

В тумане показался небольшой просвет, и невдалеке по правому борту я увидел мыс Лизард. Я знал его очертания, поскольку два года назад на яхте кузена плавал в Байонну. Может, я и ошибался насчет нашего точного местоположения, но был уверен — мы еще в проливе, если по правому борту есть земля.

— Привяжи толстяков к перилам, — отдал приказ Бизли. — Билли сказал, что окажет им честь и прикончит их сам. Остальным, везучим ублюдкам, придется для этого поплавать.

Очевидно, я относился к везучим ублюдкам, если утопление можно счесть везением. Я не был настолько хорошим пловцом, чтобы выжить в холодных водах пролива, а если учесть всё еще туманное утро, шансы привлечь внимание моряков с проходящего судна равнялись нулю, разве что случится чудо. Потом я заметил над нами пирата на вращающейся платформе. Он стоял позади чего-то похожего на батарею из дюжины ружей, уложенных бок о бок и закрепленных на каком-то шарнире. Прежде я такой штуки не видел, но знал, что Гилберт Фробишер увлекается не только птицами, но и оружием, и это был, скорее всего, новомодный образец — видимо, разновидность пулемета. Старик предвидел необходимость отбиваться от пиратов, но предпринять ничего не успел.

Два головореза с пистолетами поманили Фробишеров к перилам, держась от них на расстоянии. Табби был в опасном состоянии, я хорошо видел это отсюда. Он не собирался умирать кротко, и старик Гилберт, оправившийся от потрясения и поглядывавший на негодяев словно кобра, тоже. Я взвесил и свои шансы оказать сопротивление и нашел их самоубийственными. Но неужели я позволю Табби Фробишеру, одному из лучших моих друзей, быть размазанным по перилам из пулемета? Нет, никогда. Всё равно я покойник в любом случае. Если Табби начнет, я сразу присоединюсь. И к черту последствия. Сент-Ив выглядел напрягшимся и готовым, и я мимолетно подумал, удержат ли его мысли об Элис и детях. Сам я думал о Дороти и был счастлив, что она ничего не знает, а еще мне чертовски хотелось оказаться не в ночной рубашке.

— Ну, молитесь, черви сухопутные! — крикнул Бизли, охрипнув от мерзкого возбуждения. Глаза пиратов, взбудораженных предстоящим зрелищем применения нового оружия, застыли на обоих Фробишерах. Я заставил себя смотреть — отвести взгляд значило уменьшить шансы быть полезным своим друзьям, но мои мысли крутились вокруг вопроса о координатах острова. Не блеф ли это, думал я, устроенный, чтобы заставить старика выдать местонахождение острова?

Именно тогда я увидел странное подобие человека, перелезавшее через перила платформы с бутылкой в руке, явно появившееся из моря, хотя при этом сухое, как опилки. Козлиная борода, одет в шерстяное исподнее и шерстяные чулки. Рубаха заляпана чем-то вроде последствий жестокой рвоты, глаза красные, грязные седые волосы уныло свисают на плечи. Одному богу известно, кто это был такой. Может, старик Океан? Я не сводил с него глаз и задержал дыхание, когда он поднял бутылку — полную — и обрушил ее на голову головореза, стоявшего возле пулемета, обрушил с такой силой, будто хотел попасть по чему-то находившемуся очень далеко. Жестокость удара взорвала бутылку на пиратском затылке с мощью достаточной, чтобы повалить негодяя во весь рост на оружие, а затем на палубу, где тот остался недвижим.

В щеку мне впился осколок стекла, но ни удара, ни брызг вина или рома я не ощутил. Пираты обернулись к пришельцу и застыли в минутном бездействии, а тот — наш безумный спаситель — поднялся у оружия и развернул его в сторону Бизли и двух негодяев, стоявших рядом с ним. Троица дернулась и, приседая, кинулась врассыпную. Вероятно, если бы они бросились к перилам возле Табби и Гилберта, то могли бы спастись, по крайней мере прожить еще какое-то время, но они были слишком ошарашены видом оружия. Я увидел, как Табби душит в сгибе руки ближайшего головореза, а потом швыряет его в море через перила — тому сильно повезло, потому что в этот миг прозвучала серия выстрелов из стволов орудия. Бизли просто разорвало в кровавые клочья, как и пирата, бежавшего к корме. Третий трижды дернулся под ударами пуль, но ему всё же удалось прыгнуть за борт. Кто-то вцепился в мою руку и поволок меня вниз, и я уже почти вырвался, когда понял, что это Сент-Ив. Мои друзья собрались у края камбуза, Табби тащил туда же дядюшку. Прогремела еще одна очередь, потом стрельба прекратилась, однако мы остались на месте, вслушиваясь в оглушительную тишину, прерываемую чьими-то криками из воды и жуткими стонами пирата, лежавшего на палубе с полуоторванной ногой.

Время ползло со сверхъестественной медлительностью, хотя кровь, затекавшая за воротник моей ночной рубашки, нараставшая боль в щеке и звон в ушах были абсолютно реальны. Седоволосый призрак отошел от пулемета и сплюнул. Он кивнул дяде Гилберту — не приветственно, а как бы желая сказать: «Видишь, чем кончаются игры в пиратов?..»

И хотя незадачливый судовладелец стоял меньше чем в двух футах от меня, его голос с трудом пробивался к моему слуху.

— Это же капитан Дин, господи, — проговорил он.

Таково было мое вынужденно краткое знакомство с безумным капитаном Дином. А мгновение спустя я осознал, что помогаю тащить в трюм раненого пирата — вернее, тащили мы втроем: я и Хасбро держали его здоровую ногу и голову, а Сент-Ив поддерживал простреленную конечность, из которой лилась кровь. Госпиталем была каюта с операционным столом и парой шкафов: в одном оказалось полным-полно медикаментов, во втором — хирургических инструментов, хотя хирурга у нас не было, если не считать Хасбро. Я знал, что у Хасбро есть навыки по этой части, но насколько основательные, представления не имел. Мне было поручено держать потерявшего сознание человека, лежавшего плашмя на столе, чтобы он не дернулся, пока Хасбро ампутировал ему ногу, рассекая плоть, аккуратно спиливая уже сломанную кость и затем сшивая всё, будто портной, с помощью Сент-Ива; оба работали искусно и неутомимо, а я исходил потом, сдерживая тошноту от вони крови, пока не рухнул, прежде чем дело было сделано.

Очнулся я лежа в той же каюте, глядя в потолок, и увидел стакан с бренди — его подносил мне моряк в красной хлопковой рубахе и мятом котелке с закрученными полями, потерявшими цвет от жирной грязи. Он оказался Фиббсом, старшим механиком, посланным сюда приказом мистера Фробишера убедиться, что я жив. Раненый пират по-прежнему лежал на столе, и пол под ним был залит кровью. Я видел, как поднимается и опускается его грудь. Отрезанная нога исчезла.

Когда я вливал в себя бренди, прозвонил корабельный колокол, и мне ничего не оставалось, кроме как, поблагодарив Фиббса, отправиться на верхнюю палубу, но в куда лучшем состоянии, чем утром. Несколько матросов, освобожденных из своих узилищ, уже успели отдраить доски, смыв кровь водой и песком, а теперь стояли возле перил левого борта, глядя вдаль. Туман рассеялся, оставив лишь легкую дымку, словно от проплывшего облака, и потому был отлично виден небольшой шлюп с прямым парусным вооружением, покачивавшийся на волнах. Спущенная с него лодка — ее как раз поднимали на борт на моих глазах, подобрала двоих пиратов, которым повезло остаться в живых и теперь хотелось поскорее оказаться в относительной безопасности. Трое мертвецов плыли в сорока или пятидесяти футах от «Нэнси Доусон», в половине этого расстояния — отрезанная нога. На носу шлюпа высился негодяй Билли Стоддард, глядевший на нас яростно, как сатана. Я насчитал шесть пушек, по два человека у каждой. Скорее всего, выпущенные из них снаряды не смогли бы нас утопить благодаря нашему стальному корпусу, но прошить каюты, перебить команду или разнести пулемет капитана Дина — без труда. И нам нечем было бы им ответить, а решись они ворваться на наше судно, когда вернется туман…

Однако, чтобы атаковать нас, им нужно было подойти поближе, для чего требовался соответствующий ветер, в нашем же распоряжении находились несколько тонн угля и лопата кочегара. Мы могли поступить как угодно. Расстояние между нами и шлюпом начало увеличиваться — мы удалялись от пиратов, запустив двигатель. Кстати, на шлюпе, похоже, были рады избавиться от нас. «Оставь сражения для другого дня», — подумал я. Поединков с меня хватило, если по правде, в этот ли день, в другой ли. Сэр Гилберт сидел в палубном кресле, стараясь бодриться, но выглядел на десять лет старше, чем вчера вечером, когда излагал нам историю журнала капитана Соуни. Он явно не капитан Ахав, влекущий свое отмщение через семь морей. Единственной его целью было выудить шар серой амбры, и он радовался тому, что снова движется на запад.

— Это картечница Норденфельда[69], вот что это, — втолковывал нам слегка нетрезвый капитан Дин, когда мы поглощали то, что дядя Гилберт назвал легким полуденным перекусом: поджаренный сыр, чтобы разжечь аппетит, говядина в красном вине с полосками бекона, омары, запеченные в сыре и грибах, и кровяной пудинг, который мне не хотелось бы сейчас видеть. Кок на деревянной ноге, старый шотландец, которого звали совершенно невероятно — Лазарус Маклин, в юности бывший парусным мастером, пока ему не оторвало ядром ногу, щедро сдабривал всё маслом.

Пробило час пополудни. Мы давно потеряли землю из виду, над нами синело небо, качало умеренно, палубы привели в порядок, если не считать дыр, пробитых в разных местах пресловутой картечницей Норденфельда, чудом нынешнего вооружения. Наверняка плотник скоро со всем управится. Закусывая, мы видели, как он стучит молотком и пилит.

Капитан Дин и Гилберт Фробишер поделили между собой комические и трагические маски. Капитан очнулся утром в своей каюте, обнаружил, что заперт, выбрался через иллюминатор и поспешил нам на помощь. Мерзавец Бизли нашел свой конец, чему поспособствовала картечница Норденфельда. Капитан Дин стал героем дня, а факт его вчерашнего запоя обернулся решительной добродетелью. Дядюшка Гилберт, напротив, выглядел мрачным. Журнал был утрачен; хорошо, если уничтожен. Возможно, так и случилось. Бизли мог швырнуть его через планширь в предсмертных судорогах — в таком случае журнал лежит на дне океана и ущерб невелик. Или один из уцелевших пиратов подхватил его, и тогда… Координаты острова надежно запрятаны в голове Гилберта Фробишера. А что теперь скрыто в голове Билли Стоддарда, остается тайной.

Капитан Дин смешал себе новый бокал фруктового шраба с ромом, вполне приятного летнего напитка, хотя свой я разводил водой, собираясь остаться трезвым, по крайней мере этим вечером. Капитан же преступно вольничал с ромом и становился всё речистее с каждым стаканом, лицо его пылало румянцем, черты расплывались.

— Пулемету сущий пустяк высадить три сотни зарядов за три минуты, — говорил он. — Точно, джентльмены, и он может продолжать палить, если патронов довольно и стволы не плавятся. На ближней дистанции…

Туг плотник и его подручный стихли, и мы услышали вопли одноногого пирата, очнувшегося и увидевшего, что ему выпало. Через несколько мгновений он благодетельно умолк.

Капитан Дин покачал головой. Не было особой необходимости вынуждать его к продолжению рассказа, потому что мы видели, что его орудие может натворить на ближней дистанции.

— Кок может свидетельствовать против него, если он не умрет, — сказал дядя Гилберт, имея в виду пирата. — Лазарус Маклин является свидетелем всего этого.

Мы вместе встали из-за стола; остатки кровяного пудинга побудили нас выйти на воздух.

Прогулки по верхней палубе занимали большую часть моего времени, пока тянулись эти приятные, похожие друг на друга дни. Я с головой погрузился в изучение головоногих и был приятно удивлен, когда узнал, что мы уже достигли тропических широт. В ту первую темную ночь одноногий пират умер от своей жуткой раны, несмотря на неусыпную заботу Хасбро. Он так больше и не приходил в сознание. Мы завернули бедного ублюдка, по выражению дядюшки Гилберта, в простыню, привязали к ноге чугунную болванку, прочитали над ним молитву и через шпигат отправили в воду. Старик порадовал нас известием, что наш остров уже близко — завтра вечером мы окажемся подле него, и наше путешествие можно будет считать наполовину состоявшимся.

Во время последнего перехода к северо-западу от Эспаньолы я проснулся задолго до рассвета и в одиночестве вышел на теплый ночной воздух. Серебряная луна вставала над горизонтом, небо мерцало мириадами звезд. И, к моему огромному изумлению, темный океан тоже то и дело вспыхивал огнями, будто Нептун включал тысячи маленьких движущихся ламп. Я замер, онемев, у перил и смотрел на воду, пока мы медленно проплывали сквозь огромную стаю светящихся кальмаров. Скоро они остались позади, а я вернулся к себе в каюту в странно грустном настроении, отчаянно желая, чтобы Дороти оказалась рядом со мной.

ГЛАВА 5ДУХ ОСТРОВА

Темный вулканический дым вставал над горизонтом — он был виден на синем небе задолго до того, как показался его источник — небольшой, одиноко стоящий остров. Угольно-черный, круто вздымающийся ввысь восточный берег был похож на исполинскую чашу, сплошь заросшую буйной зеленью джунглей. На закате мы обошли остров кругом и бросили якорь с подветренной стороны, в тени горы, благодарные за вечернюю прохладу. Воздух насыщали пары серы, пахло неприятно и едко.

Когда мы заглушили машины, стал слышен подземный гул — иногда громкий, иногда приглушенный; поначалу я принял его за далекий прибой, разбивающийся о рифы. Сент-Ив предположил, что это грозное ворчание активного вулкана, и указал на оранжевое свечение, тонкую линию текучей лавы, змеившуюся по гребню хребта, — я счел ее последними лучами заходящего солнца. Когда опустилась темнота, стали видны раскаленные камни и снопы искр, прочерчивавших огненные следы по небу, очень похожие на фейерверки в ночь Гая Фокса. Склоны горы то вспыхивали, то, мерцая, угасали. Со временем вулкан успокоился. Пламя на вершине угасло, ночь затихла, и остров стал черной тенью на фоне звезд. До нас долетал только рокот прибоя. Поток лавы переполз через край конуса и лениво прочертил путь вниз по склону, воспламеняя лес вдоль своего пути.

Гилберт намеренно бросил якорь вдали от морской пещеры.

— Мы заглянем туда завтра утром, — сказал он, когда мы стояли у борта. — Не стоит выглядеть алчными. Думаю, жадность капитана «Целебесского принца» оскорбила духа острова, и за это и он сам, и его команда заплатили жизнью.

— Духа острова? — спросил я, не сумев скрыть свое изумление.

— Да, именно, — ответил старик, показав на спящий остров и подмигнув мне. — Есть многое на свете, друг мой Джек, что и не снилось нашим мудрецам.

Конечно, это была чепуха (не цитата из «Гамлета», а сама идея об оскорбленных духах), но некоторые верят в подобную чепуху, даже куда более губительную, чем эта. В конце концов, верования сэра Гилберта не могли вызвать такого духа, по крайней мере я на это надеялся.

— Ну, это прочно сделанное судно, Джек, — вмешался Табби. — Что скажешь, дядя? Мы же не вверим свои жизни чугунным чушкам и седельному клею, точно?

— Нет, сэр, — сказал старик, — ни в коем случае. Корпус «Нэнси Доусон» во время переоборудования был усилен стальными балками. Прокатная сталь, джентльмены — бессемеровский процесс[70], но тройной очистки. Не стоит, конечно, искушать судьбу, но корабль нас не подведет. Никак нет.

Секунду я боялся, что Хасбро снова припомнит Ханиуэлла в связи с переоборудованием, но он просто кивнул в знак согласия. И тут быстрая вспышка над вулканом, осветившая облачка раскаленного пепла, привлекла наше внимание.

— Не откроете ли название нашего острова? — спросил Сент-Ив. — Теперь это не принесет вреда, мы стоим на якоре у самого его берега.

— Никакого вреда, профессор. Он известен как Санта-Луска, хотя вы не найдете его названия ни на одной карте, уверяю вас. Я долго искал. — Он швырнул окурок сигары за борт при этом сообщении, отчего немедленно раздались мягкие всплески — рыба кинулась к добыче.

— Не припоминаю Санта-Луску в том описании… — протянул Хасбро. — Возможно, Санта-Лусия?

— Ничуть. Остров Санта-Лусия находится в цепи Малых Антильских, чуть к юго-западу. Это Санта-Луска. Языческая святая, чему я не удивляюсь, в этой части света они куда влиятельнее.

В этот миг зажглось слепяще яркое палубное электрическое освещение, и остров исчез из виду. Тут же раздался громкий скрип и лязг мощного парового крана под управлением Фиббса, который, к моему изумлению, стал поднимать то, что я считал частью палубной надстройки, — исполинский предмет около двадцати футов длиной и десяти шириной, накрытый просмоленным брезентом, закрепленным батенсами[71]. Выяснилось, что это небольшое судно. Оно повисло за бортом и опустилось в спокойное море, где было отверповано[72] вдоль нашего корабля и подтянуто к кранцам, сделанным из холщовых мешков, набитых пробкой. Вся операция прошла быстро и слаженно и напомнила мне, что не стоит недооценивать Гилберта Фробишера, который был невероятно успешным магнатом литейного бизнеса и большим авторитетом в орнитологии. Причин, позволяющих предполагать, что теперь он окажется полным профаном, просто не существовало. Скорее всего, до того как «Нэнси Доусон» отплыла из Истборна, Фиббс и его люди не один день отрабатывали последовательность действий, добиваясь слаженности и автоматизма. Два матроса убрали батенсы и брезент, скрывавшие штурвал, бойлер, топку, паровую машину и кран поменьше, и перед нами предстал оснащенный двигателем двухвинтовой катер, построенный по образцу обычных лихтеров, какими кишели лондонские доки.

Широкая крышка люка на верхней палубе «Нэнси Доусон», пять минут назад скрытая под катером, откинулась на железных петлях, открыв водолазный колокол, стоявший в секции трюма. Его также подняли с помощью крана, перенесли через борт и аккуратно установили на катер, сильно осевший, но выдержавший вес.

— Колокол изготовлен по проекту Эдмонда Халли, если не ошибаюсь, — сквозь шум заметил Сент-Ив.

— Да, сэр, — ответил Гилберт, когда мы отошли. — Подача воздуха осуществляется посредством принципиально нового мотора Портера-Аллена, для безопасности установлен и еще один агрегат. Но вы будете поражены, профессор, когда узнаете, что колокол отлит из алюминия — его сделали на Карнфортовском металлургическом заводе, не считаясь с расходами. Он сравнительно легок, что является главным его достоинством, но может безопасно погружаться на сотню фатомов.

— И оборудован окнами по всей окружности, — добавил Табби, — для развлечения пассажиров, в число которых, кстати, я не включен. Я скорее решусь на битву со слоном, чем опущусь ниже поверхности океана.

— Стыжусь признаться, однако разделяю фобию Табби, — сказал дядюшка Гилберт. — Но я счастлив добавить, что акулы, упомянутые Джеймсом Дугласом, тоже не склонны покидать свою водную стихию. — Он взглянул на меня поверх очков. — Не стоит бояться, что они проберутся к тебе в колокол, Джек.

Мы славно побеседовали за едой и напитками в картохранилище под возобновившееся ворчание вулкана и шум работ на палубе, выступавших перемежающимся фоном. Гилберт потчевал нас описаниями своих передвижных трюмов, уделяя особое внимание прочности люков, способных выдержать вес катера.

— У меня вызревает идея, — говорил Гилберт, — наполнить трюм ямайским ромом в духе «Целебесского принца», но я откажусь от нее, если мы достанем этот шар серой амбры. Я в общем не жаден. — Затем, после паузы, он повторил погромче: — Запомните это, друзья. Я не жаден и никогда таким не был.

И он подмигнул, словно уже перехитрил судьбу.

Пресловутый дух острова не выходил у меня из головы, когда я ночью лежал в своей койке. Сквозь иллюминатор каюты мне был виден вулкан, плюющийся огнем; его склоны вновь ожили, ярко-оранжевые языки в кратере плясали и прыгали, ручьи текучей лавы становились широкими, словно реки.

Рассвет застал нас возле темного устья морской пещеры, видимого в утреннем полумраке, как и описал Джеймс Дуглас. Океан был относительно спокоен, слабый прибой плескался у рифов, перегораживавших маленькую бухту. Однако у меня всё равно было тягостное чувство. С северо-востока задувал легкий бриз, способный за доли секунды набрать силу. Вулкан, зловеще рыча, изрыгал дым и пепел пополам с тлеющими, как бомбы, камнями. Я никогда не бывал на войне, хвала Господу, но мне казалось, что сейчас мы переживаем последние минуты неестественного спокойствия перед великим сражением. Сэр Гилберт и Табби подошли ко мне, и мы вместе встали у борта. Табби принес корзину с сэндвичами и металлическую флягу крепкого горячего кофе, благодатно скрасившего импровизированный завтрак, остатки которого мне было приказано отнести Сент-Иву, уже занятому водолазным колоколом. Табби напялил свой нелепый боллинджеровский цилиндр с павлиньими перьями. А его дядюшка пребывал в редком для его натуры мечтательном состоянии духа; лицо старика освещалось лучами восходящего солнца, дарующего миру ощущение скорого посрамления дьявола. Он сопроводил добрую порцию хлеба и мяса в желудок соответствующим глотком кофе и сказал мне:

— Подходящее утро, Джек, для начала нашего предприятия. С одной стороны спокойный океан, а с другой — буйный остров. Тот самый вид равновесия, который так любят на Востоке, где последний мальчишка-посудомой, и тот философ. Завидую тебе, Джек, говорю честно, ты уплываешь за славой на борту катера, а я буду изнывать на палубе. Такой сорт славы почти перевелся в нашем мире…

Его прервал жуткий грохот вулкана, выплюнувшего кусок скалы величиной с зачетную зону поля для регби; громадные валуны, улетевшие далеко в океан, подняли столбы воды, достойные стаи китов. Широкий поток лавы хлынул из расщелины на склоне горы и покатился вниз.

— Будем молиться, чтобы вулкан швырял камни не в нашу сторону, — нервно усмехнулся я, мысленно посылая всякую славу к черту.

— Вулканы постоянно выкидывают такие фокусы, — ободряюще сказал дядя Гилберт. — Я изучал их. Они выгружают части своих внутренностей, чтобы ослабить давление, — это как хорошенько рыгнуть после тяжелой пищи. Теперь он будет поспокойнее. Можешь на это положиться, Джек. — Неубедительно улыбнувшись, старик поглядел на хронометр. — Однако нам пора начинать. Полагаю, какое-то время мы будем обходиться без компании в лице нашего друга Билли Стоддарда. Лучше всего было просто разнести в щепки его шлюп, тогда, у мыса Лизард, но получилась бы большая резня, а мне такое не по сердцу — наверное, слабость. Но если он явится снова, пощады не будет! Нет, сэр. Через три часа я намерен оставить этот уголок океана. Думаю завтра остановиться в Кингстоне, увидеть женщину, которую знавал в юности, некую мисс Бракен, очень милую — или когда-то бывшую такой. Конечно, я говорю не в библейском смысле, что «знал» ее, хотя если мне повезет, может, что-то переменится, а?

Он промокнул лоб платком, потому что утро становилось жарким.

— Как только вы, ребята, проберетесь в пещеру, Фиббс выключит все прожекторы, и вы будете в темноте дожидаться солнца, точно так, как в описании Дугласа. Меньше возможностей привлечь… э-э-э… нежелательное внимание.

Дядюшка Гилберт подмигнул, развернулся и спустился по съемному трапу на палубу катера, где было полно народу. Мы с Табби последовали за ним, а фраза «нежелательное внимание» крутилась в моем мозгу. Внезапно я страстно захотел поскорее оказаться под водой. Никогда не любил ждать.

Фиббс ждал приказа. Хасбро, в парусиновых штанах, закатанных по щиколотки, широкополой соломенной шляпе с низкой тульей, подбрасывал уголь в топку, из которой валил дым. Сэр Гилберт прокричал что-то своему механику, огляделся, кивнул с видимым удовлетворением и направился обратно к трапу на палубу паровой яхты. Там столпилась часть команды, стоял гвалт, четверо моряков с пиками охраняли воображаемые границы. Голова капитана Дина виднелась над картечницей Норденфельда — этот морской волк был на свой лад не менее кровожаден, чем пираты.

Я посмотрел на Сент-Ива сквозь один из иллюминаторов покачивавшегося на шлюпбалке колокола, закрепленного цепью, по которой был пропущен воздушный шланг — для нас источник и воздуха, и давления, хотя, если всё пойдет как надо, нам вряд ли понадобится что-то, кроме небольшой подпитки свежим воздухом; или амбра там есть, или ее нет. Переговорная трубка тянулась рядом со шлангом. К верху колокола изнутри крепилась большая механическая клешня, которую можно было как опустить в воду, так и убрать внутрь аппарата. В этот момент манипулятор находился в воде. Вот он поднялся со сжатыми когтями-пальцами, затем растопырил их и снова сжал — Сент-Ив осваивал управление. Металлические когти были скрыты под толстыми накладками, чтобы не повредить наш приз. В палубу катера, как раз под колоколом в походном положении, было встроено круглое стекло — я заметил под суденышком проплывающую рыбу, — глядя в него, Фиббс мог найти амбру и нацелить нас на нее.

Мне подумалось, что человеку свойственно принимать на веру совершенно невероятные вещи, но не всякому и не всегда. В общем, вход пенни, выход фунт — много десятков тысяч фунтов, если ты Гилберт Фробишер. На некоторое время распрощавшись с Табби, я залез в колокол по короткой лесенке, которую втянул за собой, и уселся на обитое кожей сиденье напротив Сент-Ива, поставив ноги на подставку; механическая клешня висела над нашими головами. На стенке были закреплены две длинные медные обзорные трубы — приспособления, позволявшие заглянуть непосредственно под колокол. В аппарате было прохладно и сыро, давление слегка закупоривало уши, равномерно гудел двигатель. Мы с Сент-Ивом могли слышать друг друга вполне отчетливо.

— Полагаете, эта штука там будет? — спросил я.

— Нет, — ответил профессор. — Представить, что она лежит в углублении среди камней, которое было ее гнездом, совершенно невозможно. Индейцы уронили ее, и, скорее всего, ее подхватило прибоем, а потом унесло в открытое море. Я не слишком озабочен поисками серой амбры, Джек, хотя, конечно, это любопытный феномен. Однако что до ее цены, то покупка и переоборудование «Нэнси Доусон» таким экстравагантным образом поглотили куда больше, чем стоит любое подводное сокровище, даже если оно еще лежит там, где его видели сорок лет назад, что, ясное дело, только уменьшает вероятность находки. Полагаю, мы просто на каникулах.

Колокол дрогнул и принялся раскачиваться на шлюпбалке, я вцепился в одну из ручек возле иллюминатора справа от себя.

— Мне тоже кажется, что мы тут на каникулах. Или не совсем так. На посылках? — сказал я Сент-Иву. — Я не о Гилберте Фробишере — он истинный джентльмен. Но я чувствую, что мне вся эта затея совсем не нравится. Я не суеверен, однако в этом месте есть нечто чертовски странное, нечистое. Вулканом этого не объяснить.

— Разделяю твою оценку и думаю, что Джеймс Дуглас чувствовал то же самое.

— Вообще он был всего лишь мальчик, — возразил я. — Я-то, полагаю, перерос такие страхи.

— Ерунда, — ответил Сент-Ив. — В последние годы мой разум изменил своему прежнему рациональному взгляду на вещи, и я обнаружил, что придаю теперь куда большее значение тому, что мы ошибочно именуем предрассудками. Помнишь название острова?

— Санта-Луска, — сказал я, — не путать с Санта-Лусией.

— Название интересно само по себе. Мне оно попадалось в описаниях этой части мира, но многие его объяснения были откровенно сказочными. Представления Гилберта об острове отчасти коренятся в местных легендах, хотя, возможно, он не знает об этом, просто пытается описать свои ощущения, как и ты.

Темный полукруг пещеры приближался, солнце искрилось на поверхности бухты, а небо мрачнело от дыма и вулканического пепла. «Нэнси Доусон» стояла на якоре в изрядном расстоянии от нас — дальше, чем я думал.

— О каких описаниях вы говорите? — спросил я.

— Местные сказки, очевидно туземного происхождения, касающиеся огромного морского существа по имени Луска. Туземцы этих островов ужасно боялись его. Здесь же, как ты, вероятно, знаешь, проходит невероятно глубокий океанический желоб. Не кто иной, как само светило науки лорд Келвин, провел зондирование вблизи острова Андрос около пяти лет назад. Он выпустил две тысячи метров проволоки с грузом и не смог достать дна. Я часто задумывался, что может обитать в вечной темноте этих абиссальных глубин. Мегалодоны, или плезиозавры, или головоногие таких размеров, какие могут привидеться лишь во сне.

— Вам снятся головоногие?

— Постоянно, хотя…

Наш разговор был внезапно прерван, потому что мы оказались во тьме — нас поглотила пещера. Вспыхнули электрические лампы, осветившие грот и напугавшие морских птиц, гнездившихся по стенам, хотя их протестующие крики затерялись в гуле двигателей. Фиббс и Хасбро вытравили носовой и кормовой якоря, чтобы стабилизировать катер — достаточно легкое дело в совершенно спокойной воде, а затем механик погасил носовой прожектор, стараясь не привлекать внимания… Чьего?

Теперь оставалось только дожидаться солнца. Не прошло и двух минут, как остров мощно тряхнуло, и каменный ливень забарабанил по колоколу над нашими головами. Я различал силуэты Фиббса и Хасбро, торопливо сбрасывавших песок и щебень с нашего аппарата. Похоже, великий бог Луска обитал в сердце острова, а не в глубинах моря.

Чтобы отвлечься, я поискал и нашел трещину в стене пещеры. Она медленно разгоралась по мере того, как солнце сдвигалось по небу. Люди на палубе яхты теперь виделись не просто силуэтами. Наконец настало время спускаться: колокол раскачивался из стороны в сторону, то уменьшая амплитуду и частоту колебаний, то наращивая. Мы вглядывались в воду, но я почти ничего не видел под поверхностью. Через еще одно долгое мгновение мы дернулись и медленно пошли вниз. Прохладный, с металлическим привкусом воздух зашипел, поступая в колокол. Вода, поднимавшаяся всё выше и выше, пугала меня. Мне казалось, что мы тонем.

Сент-Ив был спокоен, как улитка.

— Теперь она остановится, — сказал он, показывая вниз, и я увидел, что так и есть: вода, очевидно, достигла равновесия и перестала подниматься, по крайней мере пока.

Мы оба сняли обзорные трубки с креплений и погрузили их широкие раструбы в воду, отчего морское дно словно прыгнуло навстречу, обретя резкость. Пока мы опускались, я видел под собой живое море, игру солнечных бликов на меняющемся пейзаже, густеющий цвет глубины. Рыбы сновали между коралловыми кустами и вулканическими камнями — рыбы-попугаи и груперы, о которых я читал в книге из моей каюты. Стаи ярко-голубых абудефдуфов метались между кораллами вместе с желтыми морскими коньками и черными спинорогами. Несколько громадных барракуд — омерзительно выглядевших рыб пиратской наружности — рассматривали колокол на расстоянии. Цепочка кальмаров по футу длиной кружила внизу под колоколом, их огромные глаза внимательно оглядывали нас. Они сдвинулись все сразу, пропуская нас, но не уплыли, а принялись разворачиваться, чтобы не упустить из виду. А затем в единый миг они закружились кольцом, как стая скворцов, и метнулись прочь, словно по срочному делу.

Мы были в тридцати футах от дна, когда увидели мечту Гилберта Фробишера — исполинский шар серой амбры.

ГЛАВА 6СОКРОВИЩЕ НАЙДЕНО

Под нами, чуть в стороне от колокола, покачивались в медленном течении, открывая и скрывая гигантский шар цвета слоновой кости, несколько огромных морских перьев, в точности так, как описал Джеймс Дуглас.

— Четыре фута к штирборту, — сказал Сент-Ив в переговорную трубку. Мы едва почувствовали смещение, но вскоре оказались прямо над целью, и тогда Сент-Ив скомандовал: «Стоп». Колокол завис примерно в шести футах над белыми коралловыми глыбами и морскими перьями, окружавшими наш приз. Мои глаза, как вы можете угадать, были устремлены только на шар амбры. Гилберт не преувеличил его размеры или светящуюся чистоту слоновой кости. Шар лежал среди камней, как маленькая луна, упавшая с небес.

— Он нашел дорогу к гнезду, — сказал я, разглядывая окружавшее шар кольцо из камней, очень похожее на специально выстроенную ограду.

— Действительно любопытно, — флегматично согласился Сент-Ив. — Он делит свое гнездо с другими чужеродными объектами, если я не ошибаюсь.

— Сломанная сабля, — начал перечислять я, высмотрев изъеденный ржавчиной клинок, валявшийся возле шара. — Каминные часы с фазами луны.

Часы выглядели так, словно их вчера унесли из капитанской каюты. Рядом притулился маленький окованный железом ящик, открытый и наполовину заполненный песком, и еще в нем было что-то похожее на хрустальную сахарницу. В противоположность сабле, сахарница едва начала обрастать, хотя явно провела на морском дне больше времени. И, что самое удивительное, она была набита головками Панча и Джуди[73], краска на них поблекла и облупилась, но узнать их смог бы любой, кто хоть раз видел кукольное представление.

— Кажется, я нашел лезвие алебарды, — сказал Сент-Ив. — Его возраст — несколько веков. И оно неплохо сочетается с тем, что добавлено в коллекцию месяц или два назад.

— Точно, — подхватил я. — «Коллекция» — отличный термин. Очень похоже на детскую сокровищницу, только на дне моря. Что вы об этом думаете?

— Я ничего не могу в этом понять, Джек. Рационального объяснения нет.

— Тогда иррациональное?

— Некоторые разумные существа собирают приглянувшиеся им предметы и складывают в избранном месте.

Идея казалась странной до безумия, но весьма логичной. К моему изумлению, я обнаружил, что мои сомнения и страхи практически улетучились, сменившись жадным любопытством. Мое восхищение Гилбертом Фробишером выросло до небес.

— Понятно, что нам надо забрать амбру, — сказал я, — но, по-моему, следует оставить на месте всю остальную коллекцию.

— Согласен, — ответил Сент-Ив. — Жаль, мне не пришло в голову прихватить с собой что-то, что можно оставить взамен. А так это банальное воровство.

Профессор сосредоточенно манипулировал механической клешней, опуская ее к амбре; когти-пальцы были разжаты. Работал он с бесконечным терпением и сосредоточенностью, не до конца доверяя накладкам из каучука и стараясь не повредить размягченную океаном сферу. Захват наконец сомкнулся на ней, и я выдохнул — оказывается, я задерживал дыхание, не сознавая того. Манипулятор стремительно втянулся в колокол, поднимая по пути песок и мусор со дна и обнажая другие сокровища, вроде нескольких человеческих черепов; впрочем, рассмотреть что-либо в вихре песка за колеблющимися морскими перьями было сложно. Захваченная амбра проплыла перед моими глазами и повисла внутри купола. Вся операция прошла сверхъестественно гладко.

— Она у нас, — проговорил Сент-Ив в трубку дрогнувшим голосом, вряд ли характерным для праздного каникуляра. Мы всплывали, морское дно уходило вниз.

— Стоит выпить по бокалу за успех, — сказал я, кивнув Сент-Иву. В этот миг крупная длинная тень мелькнула за иллюминатором, и я мгновенно пожалел о своих словах, которые явно были преждевременны. Тень обернулась черной тушей акулы-молота, поразительно крупной, около девятнадцати-двадцати футов длиной. Тварь уткнулась в кольцо камней, содрогнулась и поплыла дальше. Неужели это владелец, подумал я, странного клада? И что он предпримет, когда обнаружит, что коллекция потревожена? Я осознал, что вокруг снова темнеет, потому что солнце пересекло щель и двинулось дальше.

— У нас тут интересная акула, мистер Фиббс, — проговорил Сент-Ив в переговорную трубку, и наш подъем ускорился. Акула, изогнувшись, опять нырнула и направилась прочь от нас, а затем повернула и снова лениво поплыла ко дну. Поверхность океана казалась кошмарно далекой и очень быстро исчезла из виду, когда пещера наполнилась сумраком.

— Конечно, внутри колокола мы в безопасности, — сказал я, когда хищная тварь оказалась почти под нами. Последовал резкий рывок, а затем она рванулась вверх на невероятной скорости, ее глаза по сторонам этой странной, сплющенной кувалды, бывшей ее головой, сулили смерть. Я завопил, вскидывая ноги на сиденье и распластываясь по стенке. Сент-Ив проделал то же самое, но молча. Чудовище вырвалось из воды, и его голова и туловище практически заполнили колокол, огромные челюсти лязгнули, продемонстрировав ряды треугольных зубов. Кувалдообразный нос врезался в манипулятор, подбросив шар амбры кверху. Сент-Ив выбросил руку, чтобы придержать его, а я возблагодарил гравитацию — акула под своим весом рухнула вниз.

Вскоре мы повисли над водой, наконец в безопасности; кран поднимал нас всё выше и выше, рев двигателей терзал наши уши. Затем послышался глубинный гул, заглушивший даже этот шум, и воздух снова наполнился обломками, отскакивавшими от алюминиевой оболочки колокола. Нас тряхнуло, а затем Фиббс с лязгом опустил аппарат на палубу, ходившую ходуном. Якоря уже шли наверх, и Хасбро снова споро швырял уголь в оранжевое устье топки. Фиббс, цветными флагами семафоривший о нашем успехе на яхту, видимо, собирался оставить нас в колоколе, где мы находились в относительной безопасности и не путались под ногами. Катер тронулся, волна от винта ударила в стенки грота, птицы поднялись с гнезд, и мы вырвались наружу, на открытый воздух и солнечный свет, весьма, надо сказать, тусклый из-за дымного неба цвета свежей ссадины. Валуны катились по крутым склонам утесов и вздымали брызги, падая в море вокруг нас.

Еще одна хорошая отрыжка, подумал я, вспомнив дурацкую шутку сэра Гилберта. Похоже, рядом оказался вулкан с серьезным расстройством желудка. Был отлив: ряд скал, закрывавший бухту, выступал на три фута из мутной, цвета сепии воды, солнце мерцало сквозь вонючий дым, окутывавший вулкан, плюющийся камнями, золой и пеплом, словно ввязываясь в битву. К счастью для нас, выброс уходил главным образом по ветру, хотя одному богу было известно, как долго продержится наша удача.

Однажды мне довелось видеть такое извержение на суше — я еще восхищался его мощью… Но не успел я додумать эту мысль, как внимание мое оказалось захвачено видом бушприта и верхнего такелажа шлюпа, шлюпа Билли Стоддарда, который последний раз мы видели исчезающим в тумане! Сейчас он летел к острову под нараставшим ветром, едва расходясь с каменным ливнем, летевшим из вулкана. Я взглянул в сторону «Нэнси Доусон», которая явно уходила от нас.

— Куда это они собрались, черт возьми? — спросил я вслух несколько эмоциональнее, чем намеревался.

— Полагаю, Гилберт хочет схватиться с врагом, — ответил Сент-Ив, — и пытается развернуться пулеметом в сторону их борта. Или, что маловероятно, собирается отогнать их, хотя рискует быть протараненным в ходе схватки. Шансов на победу у него немного, а мы, к сожалению, в довольно пустынных водах. Думаю, лучшее, что Гилберт может предпринять, — это потопить шлюп. Хотя это не слишком здорово.

Нам с Сент-Ивом, заточенным в колоколе на борту катера, болтавшегося в море, оставалось только следить за развитием событий. Конечно, Фиббс не собирался позволить пиратам захватить нас, что могло бы помешать замыслам Гилберта. Море вокруг кипело, водоросли и мертвая рыба взлетали из глубины. Надвигалась чудовищная катастрофа. Я недоумевал, с чего это Гилберт затеял игры со шлюпом, когда еще более ужасным противником стал сам вулкан, или так я полагал в своем невежестве.

Шлюп выпалил в корму «Нэнси Доусон»: брызнули искры, заклубился дымок — детская хлопушка на фоне беснующегося вулкана. Куда улетело ядро, я не видел, но это явно не беспокоило команду яхты, отошедшую сейчас еще дальше, маневрируя так, чтобы использовать свое преимущество в скорости. Шлюп развернулся и, получив пространство для маневра, предпринял попытку отрезать нас от «Нэнси Доусон». Катер наш был медлителен, а открытая палуба крайне уязвима для пушек. Или сэр Гилберт немедленно атакует шлюп, или Билли Стоддард захватит катер с пятью заложниками и шаром серой амбры…

И тут шлюп остановился как вкопанный в своем полете, словно на всем ходу врезался в невидимую стену. Потом он начал опасно раскачиваться с борта на борт, но выправился и вновь полетел по волнам. Затем его бушприт отклонился на левый борт, и фок внезапно оторвался от палубы со всей массой своего такелажа. Корабль дернулся и замер, затем затрясся; вода у его бортов кипела.

— Он напоролся на риф! — воскликнул я.

— Нет, клянусь небом! — ответил мне Сент-Ив. — Смотри туда, на фок-мачту! Проклятие «Целебесского принца»! Молю Бога, чтобы Гилберт видел это!

То, что увидел я, — и не верить этому было невозможно, — оказалось гигантским щупальцем, вздымавшимся из моря на двадцать, тридцать футов, и оно всё росло, а за ним последовало второе, словно ветвь исполинского дерева. Дух острова, гигантский осьминог — чудовищно огромный — заворочался в своем логове в потаенных глубинах моря. Первое щупальце оплело фок-мачту, второе схватило бушприт. Раздался резкий треск ломающихся тимберсов, и бушприт переломился как спичка, за ним тут же последовала грот-мачта, и всё это вместе с реями, парусами и рангоутом спутанной массой кануло в море. Носовая пушка покатилась на лафете по разломанному фордеку и была смыта волнами; ее чугунная тяжесть утянула плавающие обломки под воду.

Вулкан выплюнул новую порцию пылающих камней, и несколько валунов угодило на палубу. Она вместе с остатками такелажа занялась огнем от мощного жара. Люди начали прыгать в воду, а на судно, с левого его борта, принялось взбираться морское чудовище: сначала мы видели только его огромную подрагивавшую куполообразную мантию, а потом — громадные глаза. Они были устремлены на Билли Стоддарда, по-своему храброго человека, хотя и тоже монстра, уговаривавшего четверых членов команды прекратить панику и испробовать на твари пушку. Но угрожавшая им тварь была исполинским живым ужасом, явившимся из глубин бездонной расселины лорда Келвина, то ли растревоженным извергавшимся вулканом, то ли разгневанным вторжением человеческих существ в свои владения. Пушки выглядели жалко, и перепуганные пираты бросали их и прыгали со штирборта в гущу пылающих обломков на почти неизбежную смерть. Оставшегося в одиночестве Билли Стоддарда оттесняло к носу жаром, который в любой момент мог воспламенить крюйт-камеру и уничтожить корабль.

Спрут аккуратно промел палубу щупальцем — летели раскаленные камни, горящая мачта накренилась и рухнула — дотянулся до Билли Стоддарда и, обвив его за шею, поднял над водой. Второе щупальце ухватило Билли вокруг пояса. А потом тварь просто оторвала ему голову — из разорванной шеи ударила струя крови. Завитком щупальца спрут сунул голову под мантию, в свой жуткий клюв, раздавил ее и проглотил, а после обрушился в океан, унося с собой безголовый труп.

Однако внушающее ужас и омерзение головоногое появилось снова — выползло на риф, отделявший нас от бухты и пещеры, неприятно близко к катеру. Тварь лежала и смотрела на нас. Тяготение сплющивало ее гигантскую мантию, выглядевшую теперь словно необъятная сползшая балаклава. Осьминог, сжимавший щупальцем безголового Билли Стоддарда, словно гурман индюшачью ножку, с явным удовольствием затолкал тело пирата в открытый, шириной в ярд клюв и перекусил его пополам — вывалились окровавленные внутренности. Следующим заходом останки «бедного ублюдка» исчезли в чреве чудовища.

Вне себя от ужаса и отвращения я отвернулся, как раз когда шлюп взорвался ливнем переломанных рей и шпангоутов. Разорванный корпус быстро затонул, оставив лишь плававшие обломки и конец бизани с изорванным лоскутом черного вымпела, все еще державшегося на мачте и обозначавшего могилу судна. За это время кошмарная тварь закончила свой ужин, сползла с рифа и исчезла в океане.

ГЛАВА 7ПЕРВОЕ ЧУДО МИРА ПРИРОДЫ

Мы ринулись на полном ходу к «Нэнси Доусон». Сэр Гилберт, скорее всего, видел разрушение шлюпа, и яхта под парами дожидалась нас, не трогаясь с места. Большой кран медленно наклонился с борта, готовый поднять нас. Дядюшка Гилберт стоял рядом с ним, крича сквозь разукрашенный рупор из картохранилища и размахивая свободной рукой, без необходимости вынуждая нас суетиться. Капитан Дин сидел за пулеметом Норденфельда, поворачивая его из стороны в сторону, настороженно дожидаясь появления монстра.

Смерть солнца погрузила мир в постоянный адский полусумрак, который придавал утру отсвет обреченности. Смятенный разум прокручивал передо мной картины грядущего ужаса — в следующий раз спрут заберет нас, ведь мы похитили шар серой амбры, посягнули на его клад! Он мог сплющить купол кончиком щупальца и выковырнуть нас оттуда, как червяков из яблока. В противоположность акуле, показавшейся мне примитивной жестокой тварью, исполин был вполне разумен — отсвет мыслительной деятельности и даже некоторый намек на душу, если учесть сентиментальную привязанность этой твари к своему хранилищу, мерцал в его глазах.

Фиббс аккуратно подвел катер к «Нэнси Доусон», Табби спустился по трапу и стал помогать Хасбро пришвартоваться, чтобы потом бортовой кран подцепил нас и поднял на борт яхты. В купол до сих пор поступал воздух, издавая низкий свистящий шум, и нам с Сент-Ивом ничего не оставалось, как только сидеть и принуждать себя к терпению. Ждать, впрочем, пришлось недолго — вода забурлила, и, хотя вглядеться в глубину не удавалось из-за дымной тени, скрывшей солнце, мы уловили очертания всплывавшей громадной темной туши. Сент-Ив выкрикнул предупреждение в переговорную трубу, но дядюшке Гилберту оно не требовалось — он тоже заметил чудовище и просто пританцовывал в ожидании на палубе, тыча пальцем вниз. Старик вел себя совершенно по-мальчишески и, похоже, искренне радовался появлению монстра.

Хасбро и Табби взглянули за борт и с удвоенной скоростью принялись крепить канаты — работу, особенно в критической ситуации, не годится бросать на половине, тем более что ее результат может стоить жизни твоим друзьям.

— Яркий способ умереть, — сказал Сент-Ив, понимая, о чем я думаю.

— Верно, — отозвался я, стараясь сохранять тот же настрой. — Будет о чем поболтать на том свете.

И вот из воды показался кончик громадного щупальца, искавшего опору, а затем надежно укрепившегося на палубе катера с помощью огромных присосок. Потом появилось второе — спрут вознамерился забраться к нам на борт, что было в каком-то смысле для него предпочтительнее: к чему разрывать на куски суденышко, как это произошло с пиратским шлюпом, когда можно просто сплющить его своим весом? Мы сползали к левому борту, пока исполин выбирался наверх, и продолжали сползать, пока полпалубы не покрыла вода. Табби замер в нескольких футах от борта, глядя на заполняющую катер тварь, и в какой-то момент попался ей на глаза; чудовище принялось нагло его рассматривать. Потом из моря поднялось новое щупальце, двигавшееся на удивление медленно. С почти парализующей мягкостью оно сняло предположительно приносящий удачу боллинджер с макушки Табби. Я подумал об увиденном нами скоплении безделиц на дне пещеры, и мне пришло в голову, что спруту очень понравилась эта шляпа, а потом я ужаснулся, ведь Табби, не знавший страха, может попытаться забрать ее назад.

Капитан Дин развернул пулемет и навел его на монстра, высящегося на палубе катера такой горой, что верх его мантии могло разнести в клочья, не затронув Табби.

— Не стрелять! — рявкнул сэр Гилберт в рупор, голос его был слышен даже в колоколе.

Табби отвесил твари сдержанный поклон и, решительно тряхнув головой, вынул из щупальца свою шляпу, а потом водрузил ее на прежнее место и аккуратно пришлепнул ладонью.

Спрут мгновение смотрел на него, словно решая, снять ли одну шляпу или и голову тоже, но после заворочался и устремил свой ужасный взгляд на сэра Гилберта. Тот поднял руку ладонью вперед в неуклюжем жесте доброй воли. На лице старика сияла улыбка, долженствующая означать приветствие, но даже с моей точки обзора она смотрелась застывшей — фальшивая улыбка человека, оказавшегося лицом к лицу с расстрельной командой. Еще одно щупальце поднялось из океана и сверху потянулось к дядюшке Гилберту: спрут обращался с ним с каким-то подобием расположения, почти так же, как и с Табби, несмотря на неучтивость последнего по части шляпы. Мне казалось, что все англичане для осьминога были на одно лицо, но Табби и Гилберт, напоминавшие близнецов Кэрролла, без сомнения, казались двойным воплощением щедрого толстяка, почему-то явно импонировавшим спруту. Щупальце коснулось лица Гилберта, и тот не дернулся, но заулыбался куда естественнее, натуралист в нем был зачарован этим отчаянно странным переживанием. Я подумал о мисс Бракен, ждущей в Кингстоне, благословенно не ведающей, что у нее есть соперница.

Признавая всю странность этой идеи, стоило учесть нечто, очевидно сквозившее в отношении этой твари к дяде Гилберту, ведь оттого мысль и появилась в моем мозгу. Щупальце вновь пришло в движение — спрут осторожно вынул рупор из руки старика и поднес его ближе к одному из собственных глаз, вглядываясь в предмет. Неужели его привлекло изображение свирепого осьминога и он узнал в нем себя? Я молился, чтобы так оно и было, ибо существование подобного рисунка могло быть принято исполином за свидетельство нашего высокого уважения к головоногим, если не обожествления их.

Рупор описывал ленивые круги в воздухе, удерживаемый изгибающимся щупальцем, пока чудовище неотрывно рассматривало сэра Гилберта, который непринужденно склонился, чтобы отстегнуть вант-трап[74], висевший на перилах «Нэнси Доусон». Нижняя ступенька упала на палубу катера, словно старик предлагал спруту подняться на борт яхты. А далее сэр Гилберт сунул руку в жилет и, вытащив карманные часы, принялся покачивать сверкающим предметом перед исполином, в то же время делая четыре рассчитанных шага назад — не от страха, имейте в виду, а явно намеренных.

Отступая подобным образом, он что-то прокричал Фиббсу, жестом свободной руки призывая продолжать подъем нашего колокола и катера. Фиббс воздел руки вверх — дескать, что за безумие, тем не менее храбро полез на борт «Нэнси Доусон», проскользнув меньше чем в пяти футах от колышущейся туши монстра, медленно подошел к большому крану и сел за рычаги управления.

Было ясно, что старик Гилберт намерен заманить осьминога на борт яхты, зачем — одному небу ведомо. И чудовище, то ли вожделевшее карманные часы, то ли загипнотизированное их качанием, не отвлеклось от них, даже когда Фиббс запустил двигатель крана в какофонии дыма и шума. Более того, сосредоточенный спрут втягивался теперь на «Нэнси Доусон», и яхта кренилась на штирборт. Гилберт выделывал сложные жесты свободной рукой, указывая назад и вниз, в направлении среднего трюма, верхний люк которого вскоре (я молился об этом) будет запечатан корпусом катера, который уже поднимался в воздух, безошибочно направляемый пыхтящей машиной Фиббса. Гилберт осторожно пятился, часы раскачивались на цепочке, а осьминог крушил поручни, заливая палубу водой. Капитан Дин с каменным лицом, не двинув ни единым мускулом, восседал у своего орудия — пальцы сомкнуты на спусковом механизме.

Теперь Гилберт продвигался по круто снижающейся палубе, жестами приглашая за собой монстра, и тот полз следом в скользящей, грациозной манере, перетаскивая неисчислимые тонны щупалец — одно смело Норденфельдов пулемет и капитана Дина за борт до того, как тот успел среагировать, по пути оно сокрушило рубку фордека. Присоски громко чмокали. Сбившаяся на корме команда смотрела на громадную пятнистую тварь с ужасом и любопытством.

А затем Гилберт пропал из виду, и я на краткий миг поверил, что осьминог что-то с ним сделал.

— Он прыгнул в трюм! — развеял мое замешательство Сент-Ив.

— Правда? — с изумлением переспросил я. — С чего это человеку делать такое под носом у огромного спрута?

Впрочем, вопрос мой был риторическим. Осьминог между тем исчезал под палубой, очевидно, в среднем трюме. Как и его мелкие сородичи, он обладал способностью протягивать свою тушу сквозь поразительно малые отверстия, сужаясь с одной стороны, а затем разрастаясь с другой.

— Гилберт собирается загнать его в ловушку! — воскликнул Сент-Ив, и в голосе его было поровну трепета и восхищения.

— Старик сошел с ума, — сказал я.

— Не стану спорить, хотя мне кажется, я разгадал его намерения. Следи за группой людей на корме.

А там моряки торопливо закрывали верхний люк, эффективно спасая жизнь судовладельца.

— Гилберт решил заточить монстра в трюме, — начал пояснять Сент-Ив. — Он беззаветно уверен в своих двутавровых балках. Я согласен — это безумие. Однако старик не достиг бы теперешнего своего положения, будь он кроток и послушен. Держу пари, он отлично играет в пикет.

Моряки стремительно разошлись, и катер встал в углубление на люке, дополнительно укрепив его. Очень быстро Фиббс поднял над палубой наш колокол, и мы вдохнули свежего воздуха, изрядно отдававшего серой. И я тут же вспомнил, что, хотя спрут с Билли Стоддардом в брюхе временно изолирован, вулкан всё еще нам угрожает. В дальнем конце палубы, у трапа, появился сэр Гилберт, совершенно измотанный, как и капитан Дин, вскарабкавшийся по веревочной лестнице после продолжительного и совершенно нежеланного заплыва.

Грохнул оглушительный, с огнем и дымом, взрыв, и снова посыпались камни; огромное облако пепла рванулось ввысь. Потом пассат подхватил его и понес на юго-запад. Мне понадобилось время, чтобы осознать — сейчас еще только позднее утро, о чем я позабыл из-за громадной плотности событий и облаков пепла и дыма, скрывших солнце. Фиббс чуть не бегом кинулся в машинное отделение, сопровождаемый капитаном Дином. И очень скоро адский остров с его вулканом, миазмами и жутким гротом остался у нас за кормой.

Гилберт перехитрил чудовище, когда оно последовало за ним в трюм, — выскользнул через дверцу в водонепроницаемой внутренней переборке, хорошенько задраил ее и помолился, чтобы монстр не попробовал применить силу. К счастью, ничего такого не случилось. Осьминог оказался весьма благонравным пассажиром, хотя нас поначалу изрядно качало из-за огромного веса головоногого, перемещавшегося, чтобы обследовать свою новую темную нору. Старик поставил свой корабль — и наши жизни — на кон. Ставкой, как он сказал, была его удача.

Заходить в Кингстон на Ямайке ради встречи с мисс Бракен мы уже не собирались.

— Мы все знаем старую поговорку о женщине в каждом порту, — сказал мне дядюшка Гилберт, когда мы шли в картохранилище, чтобы пообедать, — и для некоторых везунчиков это весьма близко к истине. Но даже если женщин куда меньше, найти их проще, чем гигантского спрута.

В том, что он сказал, было больше правды, чем поэзии, и я был вполне счастлив признать это, потому что мне хотелось домой, и меня не интересовали ни Ямайка, ни шашни старика с мисс Бракен. Огромный шар серой амбры покоился посреди стола картохранилища, надежно закрепленный двойным кольцом плетеного троса, напомнившего мне каменное гнездо в подводной пещере.

Как вы догадываетесь, наша вечерняя беседа касалась главным образом утренних переживаний, то и дело возвращаясь к жуткой твари внизу — к ее поразительной устойчивости к открытому воздуху, ее странной способности чуять человеческое зло, которое она явно ненавидела, ее очевидной симпатии к Гилберту. Особый интерес вызывали очевидная разумность спрута и его детская радость от обладания разными безделицами. Совершенно очевидно, именно он был хранителем шара амбры и сорок лет назад, когда юнга Джеймс Дуглас принимал косвенное участие в разграблении его сокровищницы. Мы обсуждали возраст чудовища и то, насколько древние и странные предметы могли бы найтись в его коллекции, довелись нам там порыться. Если спрут был в самом деле легендарным Луской, давшим имя острову в незапамятные времена, тогда его продолжительное существование позволяет предположить, что для гигантских спрутов характерно выдающееся долголетие. Мы все слышали о рыбе кои[75], живущей свыше двухсот лет, о гигантских черепахах, проползающих сквозь века в единственном стремлении отыскать съедобные растения. Однако наш спрут побивал их всех. И еще мы опасались за здоровье исполина, потому что он казался настолько же человеком, насколько животным.

— В каждом из трех трюмов есть специальные промывочные краны, — успокоил нас старик за ланчем, когда внесли стейки из мантий кальмаров Гумбольдта, зажаренные и политые лимоном, с каперсами и коричневым маслом.

Я задумался, не учуял ли спрут, как тушат его сородичей на камбузе. Не возразит ли он против этого неким жестоким образом? Но исполин был тих в прохладном мраке своего отдельного номера, и хотя яхта была сильно перегружена, мы давали добрых четырнадцать узлов по спокойной воде.

— Мы можем закачать в трюм сколько угодно чистой морской воды и удалить оттуда загрязненную, — уверял нас Гилберт. — Осьминог будет вполне доволен, благослови его небо.

— Пока не поймет, что его обманом заманили на корабль, — вставил я.

— Он возблагодарит нас за доставку в цивилизованный уголок мира, — ухмыльнулся Табби, осушив стакан биттера. — Ты позволил новому приятелю оставить себе твой хронометр, дядя? Это было бы только справедливо, по-моему, после того как его им сюда завлекли.

Старик кивнул.

— С твоей стороны было бы куда добрее отдать ему твою шляпу, племянник. Но ты всегда был скуповат. Мне пришлось отказаться от часов, чтобы отвлечь его, пока я запирал дверь в перегородке. Это был брегет, прошу прощения за уточнение, не какая-нибудь дешевая подделка. Спрут, который, кстати, по-моему, принадлежит к прекрасному полу, не заметит разницы, увы.

— Сомневаюсь, что отсчет времени много значит для головоногих, — сказал Сент-Ив, — хотя именно этот выглядит кем-то вроде философа. Но осведомите нас, сэр, какова дальнейшая судьба этого создания, если оно переживет путешествие.

— Это, джентльмены, весьма прочно связано с той вдохновенной мыслью, что пришла мне, когда я вел безмолвную беседу глаза в глаза с ним там, на палубе. Я, безусловно, ожидал неминуемой смерти, но обнаружил, что мои самые блестящие идеи приходят ко мне именно в критической ситуации. Мой старый партнер по бизнесу лорд Бледсоу давно вынашивал идею постройки громадного публичного вивария в устье Янтлет-Крик, чуть ниже Лондонского Камня[76].Там будут содержать морских существ всех видов в периодически возобновляемой приливом Темзы среде — Господень промывательный клапан, можно сказать. Это будет по большей части научное предприятие, а публика оплатит расходы. В комитете по планированию сядет фигура не меньше чем Альфред Расселл Уоллес[77], и я хотел бы добавить туда Люциуса Ханиуэлла.

Неловкое молчание царило, пока он обводил нас взглядом, молчание, которое я прервал вопросом:

— Этим джентльменам нужен гигантский спрут?

— Именно так, Джек, хотя они этого еще не знают. Но клянусь Господом, я собираюсь сообщить им об этом по телеграфу при первой же возможности, чтобы они подготовились к нашему прибытию. Мы объявим животное первым из чудес мира природы. Лондон опустеет, всё население, каждый мужчина, женщина и ребенок помчатся вниз по реке, чтобы увидеть его. Лучшее, что вы можете сделать, джентльмены, так это купить кусок земли неподалеку от церкви Всех Святых и поставить там гостиницу. У вас никогда не будет недостатка в постояльцах.

Старик громко расхохотался, пустил по кругу кувшин с пивом и провозгласил тост за осьминога, который мы радостно поддержали. Спрут в этот момент снова зашевелился, что сообщило кораблю до неприятности странное и неровное колебание. Я взглянул в кормовой иллюминатор, размышляя об идее успеха: «Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится»[78], как говорит нам Библия, и это явно правда. Сэр Гилберт вернется из своего путешествия с двойным успехом. Имя Фробишера-старшего окажется запечатленным на скрижалях истории, а когда всё будет сказано и сделано — если глубоководный исполин, конечно, останется жив-здоров, — его вес нетто будет побольше, чем у самой королевы.

Еще дядя Гилберт открыл нам, что все мы получим долю прибыли, когда реальный доход от путешествия будет подсчитан, так что блаженствующая часть моего мозга сейчас обдумывала, как мы с Дороти распорядимся нашим новообретенным богатством.

Однако потом я отмел эту мысль, как несвоевременную или даже неуместную. Утро меня порядком измотало, и скоро я стал уставать от нескончаемого благодушия Гилберта Фробишера. Как ни глупо это звучало, меня волновало, не умрет ли наш головоногий исполин от простого сердечного приступа, несмотря на свою жизнеспособность и видимое здоровье. Янтлет-Крик, подумалось мне, станет печальной тюрьмой для такого интереснейшего существа. Я мысленно взывал к Господу с просьбой вмешаться в ход событий и дать нам время собрать все сокровища нашего пленника в колокол, чтобы они дарили ему радость, когда он будет влачить оставшиеся дни в заключении.

Увы, ничего уже поделать было нельзя. Еще задолго до заката остров скрылся за горизонтом, хотя багровые облака, громоздившиеся над ним, оставались различимы до той поры, пока их не поглотила ночь.

ЧАСТЬ 3РАДОСТНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ

ГЛАВА 8НИЗКИЕ ВОДЫ ТЕМЗЫ

Двумя неделями позже мы снова оказались в Вест-Индских доках. В отдалении набирал силу шторм, над горизонтом клубились дождевые тучи, и свежий восточный ветер нес их в нашу сторону. Но пока что в разгаре был летний полдень, чайки вились в небе, и огромный город оставался веселым и приветливым. Был отлив, тинистые берега Темзы обнажились и сверкали в кратком прояснении. «Болотные ласточки» всех возрастов рылись в грязи, надеясь отыскать потерянные монеты, но в основном откапывая кусочки угля и железа, инструменты, случайно выроненные рабочими за борт судна — труд, приносивший им за день изнурительной возни по несколько шиллингов. Однако даже они выглядели живописно под летним солнцем, или так казалось мне. Сент-Ив и мы с Хасбро весело согласились устроить совет на тему выгрузки нашего дивного пассажира, который несколько часов назад был жив, хотя тревожно вял.

Спрут затаился вскоре после того, как Гилберт по совету Сент-Ива отключил промывочные насосы на проходе залива Святой Марии в устье Темзы. Речная вода тут содержала слишком мало соли и, как опасался профессор, могла сразу отравить осьминога. Он не владел знаниями о физиологии гигантских спрутов, но лучше было перебдеть по части предосторожностей. Движение вверх по течению к Лондону замедлилось, судов прибавилось, вода уходила. Сейчас исполин был непривычно тих, как и его владелец, теребивший стетоскоп на шее, возможно обдумывая оптимальный способ действий при обнаружении шеститонного зловонного мертвого цефалопода — как расчленить его и выгрести через грузовой люк.

Перенос съемного трюма на баржу и буксировку ее вниз по реке до Янтлет-Крик следовало совершить с величайшим искусством. Гилберт предложил вознаграждение в три фунта всем и каждому, кто возьмется за выгрузку, если это будет сделано за сорок минут. Для извлечения трюма и перемещения его на баржу мы решили использовать огромный консольный кран Вест-Индских доков, и действо это уже началось: катер с колоколом на палубе был убран с крышки люка бортовым краном. Ученые друзья Гилберта встретят Фробишеров по прибытии баржи на место, где судно предполагается установить так, что получится запустить насосы и снова омыть осьминога живительной соленой водой.

Корабельный плотник упаковал шар амбры в бутафорский деревянный ящик с надписью «Сомерсет Плейерс: подсветка». Как только баржа отплывет, Сент-Ив и мы с Хасбро сопроводим ящик до Треднидл-стрит, где вручим его охране Банка Англии для помещения в подземное хранилище. Я жаждал поскорее избавиться и от этой амбры, и от спрута и пообедать дома с Дороти в два часа дня. Я уже предвкушал счастливое изумление на ее лице, когда войду, загоревший дотемна после всех недель в открытом море.

Ящик с амброй сейчас стоял на палубе, накрытый декоративной тканью. Гилбертов графин-баккара и несколько стаканов — на ней. Старый Лазарус Маклин выдумал длинные транспаранты по случаю возвращения домой, скроил и сшил их в форме осьминогов, державших друг друга за щупальца, — двенадцать футов всего этого художества висели на борту. Свободные конечности головоногих бодро хлопали на бризе. Маклин оказался обладателем многих талантов, и сейчас он стоял в своем килте и тэм-о-шентере[79], баюкая волынку и готовясь заиграть, как только Гилберт начнет сходить с корабля.

Большой кран, установленный точно посередине между Южным и Экспортным доками, запыхтел паром и угольным дымом, выдавая мощную какофонию хрипа, скрипа и лязга. Он натянул витой стальной канат, сцепленный с огромными болтами на четырех углах трюма, и контейнер медленно явился нашим взорам, а мы все задержали дыхание. Толпа, собравшаяся ради чистого развлечения, не представляла себе, что содержится в этой емкости и чего ни в коем случае ей не следовало показывать.

Гилберт махал зевакам со своего места на фордеке, подогревая их внимание. История писалась крупными буквами — если бы они только знали!.. Стальной куб полз вверх, величаво раскачиваясь. Он проплыл над доком и стал спускаться на баржу, пришвартованную напротив. Когда контейнер оказался на месте, судно, которому надлежало его транспортировать, просело на полные два фута, на корме — еще больше, палубу почти залило. Лазарус Маклин задудел воодушевляющую версию «Темнокудрой девы», и наша полудюжина, включая Фиббса и самого волынщика, опрокинула по порции виски и швырнула свои стаканы через борт на берег Темзы, к нежданному счастью «болотных ласточек». Оба Фробишера — Табби в неизменном боллинджере, перья сияли на солнце, — спустились в док и взошли на баржу. Табби повернулся и театрально помахал нам на прощание. А Гилберт прошел прямо к стенке огромного ящика и прижал к ней раструб своего стетоскопа, напряженно вслушиваясь. Горестно покачав головой, он тронул ладонью стенку, что без сомнения означало — сталь нагревается под ярким солнцем, будто печка. Он сказал что-то резкое экипажу баржи, немедленно отдавшему швартовы, ибо моряков так же волновала награда, как Гилберта желание возродить силы осьминога. Судно резво тронулось, буксир потащил его в Лаймхауз-Рич и дальше, вниз по реке.

Теперь грозовые тучи быстро нагоняли нас, и можно было видеть темные полосы сильного ливня, обрушившегося на реку и земли вдали. Зрелище было примечательное: день, в соответствии с метафорой, разделялся на тьму и свет. Подстегнутые надвигавшейся непогодой, мы подхватили свой багаж и загрузили его в карету четверкой, под управлением того же мертвецки бледного, но крепкого и верного кокни по имени Боггс, вступившегося за нас несколько недель назад в Лаймхаузе. За всё время путешествия я ни разу не вспоминал о нем, но был сердечно рад увидеть его снова. Мы поставили драгоценный ящик на сиденье, забрались в карету, захлопнули дверцу и тронулись, втроем внимательно осматривая улицы в ожидании возможного противника. Билли Стоддард и его пираты были за пределами этого мира, но оставался загадочный Люциус Ханиуэлл. Дядюшка Гилберт считал его безупречным. Но, как отметил Хасбро в наш первый вечер в картохранилище, плохих парней в команду яхты мог подсунуть только мистер Ханиуэлл, втершийся в доверие к сэру Гилберту, изощренному в бизнесе, но отчаянно доверчивому к своим друзьям или тем, кого считал таковыми. Хасбро держал под сюртуком заряженный пистолет и был готов пустить его в дело, если нам станут угрожать. Мне никогда не нравилось огнестрельное оружие, заряженное или нет, — совсем как ядовитые гадюки, — но таланты Хасбро по части стрельбы не раз спасали мне жизнь, и потому меня даже радовало, что носить пистолет ему не мешают никакие предрассудки.

А вот тревожило то, что Гилберт телеграфировал своим друзьям-биологам, сообщив им, что мы везем первое чудо мира природы. Ханиуэлл, естественно, решит, что речь идет о серой амбре, и догадается, что Стоддард и его негодяи проиграли. Соответственно, нам стоит ожидать новых атак. Тут я напомнил себе, что покончил со спрутом и скоро покончу с амброй. Так что, подумал я весело, пусть мистер Ханиуэлл полюбуется моей, э-э-э, спиной. Мы проскакали Уоппинг и под темнеющим небом выехали к реке за Тауэром и Лондонским Пулом, поглядывая, как там поживает баржа с Фробишерами и их грузом. Вволю налюбовавшись редкой красоты видами, мы направились вдоль Темз-стрит к Блэкфрайарзу, а затем намеревались проехать мимо Святого Павла и дальше, через Ньюгейт и Чипсайд. Темз-стрит, как известно, огибает набережную у Блэкфрайарза, что подарило нам последний грандиозный вид на Темзу и южный берег, дополненный нашей баржей, севшей на мель и увязшей в грязи по самые уши; буксир тщетно старался вытащить ее. Пройдут часы, пока вода снова поднимется и судно высвободится.

Сент-Ив посигналил Боггсу придержать лошадей, и тот натянул вожжи, когда вдоль мостовой оказалось незамощенное место. Оно было почти у края, и левое переднее колесо жестко ударилось о бордюр, карета дернулась и встала. Богато убранное ландо, следовавшее за нами с двумя или тремя пассажирами и двумя другими на запятках, свернуло, избегая столкновения, и кучер проорал ругательство. Мы открыли дверцу и выбрались наружу, радуясь, что остались живы. Колесо осталось на оси, но явно погнулось в ступице, — меньшая из наших неприятностей, как мне показалось. Сент-Ив достал из-под сюртука пистолет и вручил его кучеру.

— Берегите груз, мистер Боггс! — крикнул он. — Награда будет щедрой, если содержимое прибудет неповрежденным!

Боггс сумрачно кивнул, дождь лился с полей его шляпы, и он дотронулся рукояткой кнута до золотых инициалов на дверце кареты, словно говоря, что знает, кто его хозяин и как быть верным долгу. Ближайшая лестница спускалась к реке сорока футами дальше по течению от того места, где завязла баржа. Мы поспешили туда, и с верха лестницы увидели яростную суету на палубе. Гилберт жестикулировал и кричал, а несколько человек, включая Табби, увенчанного своей шляпой удачи, сгрудились у передних грузовых дверей. За этим наблюдали несколько зевак с набережной и верхнего края моста Блэкфрайарз, надеявшихся, что баржа доставит им еще какое-нибудь развлечение.

Долгая задержка могла стать смертельной для спрута, и меня захлестнула жалость к огромному созданию, увезенному из его любимых тропических вод. Это был гадкий поступок, совершенный как из алчности, так и из научного любопытства, однако расплатится за игру в Гаммельнского крысолова не только Гилберт Фробишер, но и бедняга осьминог. Я чувствовал себя вымотанным и напомнил себе, что мы втроем с Сент-Ивом и Хасбро не сдвинем баржу даже на полдюйма. Нашей задачей было привезти серую амбру на Треднидл-стрит, и чем скорее она окажется в безопасности, тем лучше.

Однако в эту минуту двери контейнера распахнулись, — моряки поспешно отскочили и попрятались за тяжелыми стальными створками, а Табби и его дядюшка остались на месте. Они упрямо стояли перед распахнутым теперь ящиком, вглядываясь в темное пространство. Текли долгие мгновения, небо темнело, и темнело всё сильней. Мне пришло в голову, что сама природа оплакивает гибель исполинского спрута. А затем так внезапно, что у меня перехватило дыхание, из контейнера вылетел конец щупальца, обвил Гилберта поперек груди, прямо под мышками, и сдернул его с палубы. Второе щупальце стащило боллинджер с головы Табби и аккуратно двинуло его в бок. Фробишер-младший шлепнулся задом в грязь, а спрут показался из трюма, не просто живой, но явно в угрожающе превосходном настроении, помахивая разрисованным рупором, словно желая обратиться с речью к толпе на мосту. Треснул раскат грома, и хлынул ливень. Спрут словно разросся во влажном воздухе, будто получив необходимые ему питание и энергию, и вознесся на переплетенных щупальцах толщиной в дерево, оглядывая Лондон с Темзы, как языческое божество, которым он по сути и являлся, не слишком довольное тем, что предстало его глазам.

Экипаж баржи весь до последнего попрыгал за борт, по щиколотку увязнув в иле, и, теряя засосанную обувь, побрел к берегу, к лестнице или куда поглубже, где удобно плыть, что было не слишком умно, принимая во внимание характер опасности. «Болотные ласточки», привычные к свирепому нраву реки и грязи, двигались куда быстрее, оглядываясь на спрута с неподдельным ужасом на лицах. Люди на мосту тоже явно оценили исполинский размер существа, явившегося им, и с дикими воплями, толкаясь, всей толпой кинулись на Темз-стрит, скрываясь от чудовища. Очень быстро народ пронесся мимо нас по набережной, призывая полицию, вопя, что явился левиафан из времен древних, чтобы опустошить город. Некоторое число — в основном молодые люди и мальчишки — остались, невзирая на ливень и опасность, заняв позиции на фонарных столбах и деревьях, словно это смогло бы защитить их от ярости чудовища, в надежде увидеть потеху.

Сент-Ив бросился по лестнице к реке, мимо грязной, исхлестанной ливнем толпы, устремившейся в противоположном направлении; некоторые уже ползли на четвереньках, задыхаясь от усилий. Мы с Хасбро бежали следом за профессором. Спрут стоял — назову это так — на опустевшей палубе баржи, заполненной до бортов его исполинской мантией, бережно прижимая к себе Гилберта, походившего теперь на очень крупного младенца. Руки старика были спеленаты плотью щупальца, он смотрел теперь прямо в огромные темные глаза спрута. Табби, пытавшийся встать на ноги, размахивал руками, крича осьминогу, чтобы тот поставил, ради бога, дядю на ноги, но исполин полностью игнорировал его, выбрав Гилберта в фавориты и вовсе позабыв о существовании Табби. Потом спрут перетек всей массивной тушей через край баржи на мелководье, унося с собой Фробишера-старшего, его рупор и шляпу Табби; на кончике одного из гигантских щупалец покачивался приснопамятный брегет.

При нашей с Хасбро помощи Табби вскарабкался на гранитную ступень лестницы, струи дождя смывали грязь с его брюк и ботинок. В этот момент прибыли блюстители порядка — двое констеблей встали рядом с нами и, раскрыв рты в полном недоумении, смотрели, как спрут плавно скользит вниз по течению к черному отверстию, зиявшему над рекой в гранитной стене набережной: это было устье сточного тоннеля под Флитом, откуда каскадом хлестала вода. Прикрывая Гилберта и свои сокровища от ущерба, исполин принялся заползать по стенке набережной, и мутный поток бушевал вокруг него. За мгновение Гилберт Фробишер был унесен во тьму.

— Что тут происходит, во имя Господа?.. — обратился один констебль к другому, со всё еще выпученными от изумления глазами.

— Это же кракен древний, — авторитетно заявил тот, — вылез из вон того ящика. Закупорит Флит, как бутылочная пробка. Пошли, Боб. Стоя тут, мы ничего не сделаем.

И они поскакали вверх по ступенькам и скрылись, забыв о нас.

— Я намерен последовать за этим проклятым сукиным сыном! — рявкнул Табби, имея в виду, надеюсь, осьминога. Он огляделся с видом человека, намеревающегося нырнуть в грязь Темзы. Но представить, что Табби сможет противостоять потоку, бившему из круглой дыры в стене набережной, даже если бы он смог туда взобраться, было совершенно невозможно.

— Здесь поток непреодолим, — сказал Сент-Ив, положив руку ему на плечо. — Нам понадобится пересекающий сток на более высоком уровне.

— Возможно, перекресток Ладгейта у Динз-Корт, — посоветовал Хасбро, и мы затопали по лестнице. — Тоннель на Оксфорд-стрит слишком далеко.

— Точно, — согласился Сент-Ив. — Именно Ладгейт. Выйдет отлично, если мы сможем попасть туда раньше, чем монстр. Мы пойдем за ним по пятам, учитывая, что он движется на север.

— И как нам это сделать? — спросил я уже наверху, но ответа не было, потому что в этот момент треснул пистолетный выстрел, затем второй. По пути от верхних ступеней лестницы к улице мы увидели, что ожидавшая нас карета Гилберта Фробишера выкатывается на мостовую. Боггс хлестал кнутом вправо и влево, а в другой его руке дымился пистолет Сент-Ива. Какой-то человек лежал на мостовой, раненый или мертвый. Второй цеплялся за поручень, лошади шарахались, и карету мотало по брусчатке. Двое хватались за уздцы, пытаясь увести лошадей в незаметный проезд, ведущий к Паддл-Док, уворачиваясь от кнута. Пятый карабкался на верх экипажа, видимо добираясь до сумок, притороченных сзади на подставке. С воинственными криками мы помчались вперед. В этот момент взобравшийся на козлы налетчик выдернул кнут из руки Боггса и швырнул прочь. Боггс развернулся, прицелился и выстрелил негодяю в лоб. Тот рухнул на мостовую, раскинув руки, но его компаньон на крыше вцепился Боггсу в волосы и плечо, рванул и, сбросив с козел, перескочил туда и схватил вожжи, его сообщники немедленно оставили в покое лошадей и залезли в салон. Мы почти добежали до кареты, когда она резким рывком, несмотря на побитое колесо, загромыхала в сторону Куин-Виктория-стрит с ее лабиринтом перекрестков и переулков, где так легко затеряться. Табби и я пустились в погоню.

По пути следования угнанного экипажа, футах в пятидесяти отсюда, стояло ландо с кучером-грубияном, давеча разминувшееся с нами у выбоины. Бородатый мужчина в пенсне и шляпе-хомбурге высунулся в окно и глянул назад, в нашу сторону. Похоже, кроме него, внутри никого не было, хотя несколько минут назад там сидело несколько человек.

— Смотрите! — завопил я, указывая туда. — Клянусь богом. Люциус Ханиуэлл!

Это была не догадка, а вполне обоснованное предположение. Мы с Табби поднажали, но еще пересекали улицу, когда карета дяди Гилберта проскочила мимо ландо, которое сразу же выехало на мостовую; через пару минут оба экипажа исчезли за поворотом. Всё произошло стремительно — у меня куда больше ушло времени на рассказ.

Мы вернулись туда, где лежал на дороге оглушенный бедняга Боггс. Хасбро и Сент-Ив уже проверили ему пульс и осмотрели набухающую шишку. Героический кучер сэра Гилберта пребывал в беспамятстве, и после краткого обмена мнениями мы оставили его умелым костоправам в Апотекариз-Холл, а сами под стихающим дождем направились к Динз-Корт. Там находился надземный вход в поперечный тоннель через сток Флита, и мы надеялись, что сумеем спуститься по железной лестнице до сточного русла и не утонуть в процессе.

Однако Табби слишком нервничал, чтобы спокойно следовать этому плану, и донимал нас вопросами.

— Когда мы заберемся в сток, куда после? Вверх или вниз?

— Пока не знаю, — ответил Сент-Ив. — Может, мы найдем ответ на стенах — слизь или еще что-то подскажут, куда пополз спрут. К сожалению, все эти речные стоки — кошмарный лабиринт, путаница туннелей и каналов, тянущихся на восток, к Уолбруку, и на запад, к Тайбёрну, не говоря уже о нижних уровнях с их переходами с одного на другой. Есть, конечно, шанс, что тварь сочтет подземные газы непереносимыми и будет вынуждена вернуться в реку.

— Помоги Бог дяде Гилберту! — выдохнул Табби с несвойственной ему нотой отчаяния в голосе. Мне пришло в голову, что парню предстоит унаследовать изрядное состояние дядюшки, и, однако, он без сомнений готов умереть, спасая жизнь старику, — факт, удваивавший мою решимость оказать обоим Фробишерам хоть какую-то помощь, хотя каждый уходивший миг уменьшал наши шансы найти Гилберта вовремя, чтобы успеть спасти его.

ГЛАВА 9ПРЕСЛЕДОВАНИЕ

Обычно на Куин-Виктория-стрит могут спокойно разъехаться два экипажа, однако сейчас улица представляла собой сплошной затор. Из-под колес проползавших в обоих направлениях повозок летела жидкая грязь. Мы проталкивались между ними вверх по Сент-Эндрю-Хилл, догадываясь о причине. И наши предположения оправдались: посреди улицы, на боку, собрав вокруг себя толпу зевак, лежала карета сэра Гилберта, колесо отлетело и пробило витрину лавки мясника. Неподалеку стояло и брошенное ландо; оставленные на произвол судьбы лошади фыркали и нервно переступали с ноги на ногу. А наш ящик с амброй продолжал путешествие — его тащили три негодяя, перемещавшиеся теперь пешком. Словоохотливые зеваки рассказали нам, что парни из кареты вели себя грубо, и никто не рискнул с ними связываться, кроме разъяренного мясника, который в итоге оказался в нокауте. Бородача же в хомбурге и пенсне, пассажира ландо, никто не видел.

Мы перешли на бег, поскольку на улице стало посвободнее, и очень скоро выскочили на Ладгейт-Хилл в северной части Динз-Корт, намереваясь воспользоваться входом в сток Флита. Но спускаться туда не потребовалось: исковерканная решетка, груды кирпича и переломленное в нескольких футах над тротуаром дерево, мокрые и перепачканные не только грязью, но и слизью, свидетельствовали о том, что мы нашли осьминога, или, по крайней мере, развалины, которые он оставил за собой. Оставалось понять, куда подевался этот исполин.

Площадь перед центральным входом в собор Святого Павла была совершенно пуста, а вот у западной часовой башни — или в ней — явно что-то происходило: собравшиеся подле нее люди взволнованно переговаривались, показывая пальцами вверх. И тут мы увидели спрута — он воздвигся между колокольнями, за статуей святого Павла, неожиданно показавшейся незначительной на фоне громадного головоногого. Одним щупальцем спрут обвил шею статуи, словно прикидывая, сможет ли эта голова стать полезным трофеем, другим удерживал Гилберта Фробишера. Старик был определенно жив, потому что крутил головой и пытался нагнуться, чтобы посмотреть вниз. Табби радостно замахал ему, громко хохоча, и крикнул: «Он жив!» Голос Фробишера-младшего был хриплым от волнения.

Итак, спрут оберегал своего пленника на протяжении всего опасного пути, а вот о собственной безопасности, как, впрочем, и о сохранности уникального по красоте инженерного сооружения, на котором ныне оказался, практически не заботился. Прочный портлендский камень стен собора выдерживал вес гиганта, но деревянные балки крыши, медные листы кровли… Перед моим внутренним взором предстала жуткая и поучительная картина: дымящиеся руины великолепного собора как следствие неуважения к матери-природе и похищения одного из ее величайших и самых ужасающих творений, беспечно доставленного сюда, чтобы опустошить Лондон.

Из храма вереницей потекли прихожане — они торопливо проходили под высоким портиком, направляемые констеблями и перепуганными церковными служками. Но что бы этим людям ни сообщали, подготовленными к невероятному зрелищу, открывавшемуся им, они не были. Когда они оглядывались, поднимая глаза к серому небу, то видели извивающиеся щупальца невообразимой твари. Осьминог переполз по стене к западной колокольне, где снова остановился и, потянувшись конечностью, напоминавшей толстенную лиану, без усилия сорвал золотое навершие в виде шишки ананаса со шпиля башни. Сувенир? Всей душой я надеялся на это. Навершие было массивным, и я вспомнил, что спрут проломил якорем корпус «Целебесского принца»…

Довольный собой исполин зашевелился и буквально за пару мгновений исчез за часовой башней. Зеваки, стремясь ничего не упустить, рванули под моросящим дождем за ним следом, но по земле. Мы зашагали в том же направлении.

— Смотрите! — сказал Сент-Ив, указывая на открывшийся нашим взглядам газон. Кроме тех, кто тыкал пальцами в небо, тараща глаза, на щетинистой травке стояли два негодяя, участвовавшие в нападении на карету сэра Гилберта. А еще один сидел на деревянном ящике с бесценной серой амброй.

Стараясь поскорее обогнуть газон и незамеченными зайти в тыл похитителям, мы перешли на бег. Тип, отдыхавший на ящике, встал, взвалил его на плечо, что-то сказал сообщникам, и все трое двинулись к южному крылу собора, на Нью-Чейндж-стрит и Чипсайд. Мы следовали за ними, сокращая расстояние. Внезапно воздух взорвался криками, доносившимися от подножия восточной колокольни — вероятно, спрут что-то сотворил. Один из похитителей услышал шум, оглянулся, увидел, что мы приближаемся, и завопил.

Но уже было поздно, потому что Табби понесся яростным спринтом, врезался прямо в кричащего негодяя, жестко отшвырнул его и, вцепившись в того, кто держал ящик, сдавил его, как медведь. Третий рванул прочь, как лошадь в финале забега, легко обогнав нас, и исчез среди повозок и экипажей, забивших Нью-Чейндж: многие коляски и кареты были брошены, люди толпились на дороге, глазея на крышу собора.

Ящик грохнулся, когда Табби повалил бандита, и раскололся о край невысокой ограды, окружавшей соборный сад. Хасбро нырнул вперед еще до того, как он упал, и поймал шар на лету, в прыжке, сделавшем бы честь любому акробату. Однако своим весом он вышиб кусок ограды с железными копьевидными шипами, украшавшими ее верх, и рухнул вместе с ней в сад. Поднялся Хасбро сразу, держа неповрежденную амбру, но из длинного пореза на лбу, где повис лоскут кожи с волосами, текла кровь.

— Это за мистера Боггса! — рявкнул Табби своему пленнику и крепко приложил его по затылку, а потом швырнул его наземь. Прежде чем соперник попытался подняться, Табби прыгнул вперед и пнул его в зад. Негодяй врезался лбом в камень, но сумел как-то по-крабьи подтянуть руки и ноги и, шатаясь, потащился в неопределенном направлении, изумленно оглядываясь на огромный сероватый шар, который держал в руках Хасбро. Мне показалось, что Табби с удовольствием продолжил бы колошматить подонка, но у нас были более важные дела, и медлить мы не могли ни секунды. Сент-Ив достал из жилетного кармана платочек, тщательно свернул его и промокнул рану на голове Хасбро, а после из платка Табби, любезно предложенного владельцем и оказавшегося чуть меньше обычного палубного тента, соорудил повязку, пока я держал злосчастный шар.

Мы тут же пошли назад к ладгейтской стороне собора, чтобы посмотреть, что же происходит наверху. Шум становился всё громче, окрестности наводнили сотни зевак. Отряд стрелков пытался контролировать толпу, но этого в общем-то и не требовалось: людей занимало то, что творилось у них над головами. Многие выглядывали из-под своих мокрых черных зонтов, и хотя я промок до костей, но молился, чтобы дождь продолжался, потому что бы уверен, что это он сохраняет осьминогу жизнь.

К этому времени исполин поднялся по главному куполу на уровень Галереи шепотов, куда я ходил с мамой еще ребенком, бесстрашным любителем лазить. Галерея шепотов находилась в двухстах пятидесяти ступенях от пола собора, и подъем утомил даже меня, мальчика, с моей тогдашней неиссякаемой энергией. Спрут явно не собирался останавливаться на достигнутом: прижимая Гилберта Фробишера к мантии и цепляясь за коринфские колонны, обрамлявшие нижнюю часть купола, — весьма, как оказалось, прочные и надежные, — он грациозно втягивался теперь в Каменную галерею.

Люди вокруг выглядели воодушевленными разворачивающимся действом и тем напоминали зрителей на ярмарочном представлении под открытым небом. Подбежал мальчишка с мешком потрепанных, но вполне годных в дело зонтов, вопя: «Передвижные крыши!», и мы купили три штуки. Другой вел завидный бизнес, продавая старые театральные бинокли и жестяные подзорные трубы. Разносчики толкали свои тележки, предлагая промокшим и продрогшим зевакам горячий кофе и традиционные крестовые булочки; всё это бодро раскупалось. Какой-то нетрезвый тип предлагал делать ставки на то, будет Гилберт раздавлен или съеден монстром — сам он ставил шесть к одному за съедение, и я бросил на него свирепый взгляд, породивший радостное подмигивание.

Табби был глух ко всему этому. Всё его существо сосредоточилось на спруте и его пленнике. Осьминог уже преодолел Каменную галерею и неторопливо подтягивался на купол; чудовищные щупальца напрягались и расслаблялись, чуткие кончики метались туда и сюда, нащупывая дорогу. Он остановился на балконе, опоясывающем барабан, над которым высился позолоченный шар с крестом. Там, в трехстах шестидесяти футах над церковным двором, исполин решил отдохнуть, свесив щупальца со своего поднебесного трона и покачивая скипетром с ананасом. На одной из конечностей, если мне позволят такое определение, стоял Гилберт Фробишер. Я удивился, рассмотрев на голове старика шляпу Табби, а в руке — рупор: явные признаки благорасположения спрута, рассматривавшего Кэмден и Линкольнз-Инн-Филдз, как завоеватель изучал бы свои новые владения. Необъятная мантия ниспадала как полуспущенный воздушный шар. Небо вокруг исполина заполняли свинцовые облака, стоявшие неподвижно в безветрии.

— Мне нужен этот шар амбры, Джек, — сказал Табби сдавленным, отрывистым голосом. — Если вы, джентльмены, не возражаете, с этого момента я принимаю полную ответственность за него.

Он забрал у меня амбру, прежде чем любой из нас заговорил, потом снял сюртук и завернул шар в него, крепко связав рукава, чтобы получился узел.

— Может, мы вдвоем донесем амбру до Треднидл-стрит и отдадим на хранение? — предложил Сент-Ив Табби. — Тут всего-то чуть больше полумили.

— Я намерен вернуть его законному владельцу, — ответил Табби, — как выкуп за моего дядю.

Он коротко кивнул, и глаза его решительно прищурились. Сент-Ив задумчиво кивнул.

— Думается, этот план может сработать, — сказал он. — Тварь крайне привязана к этому шару, годами охраняет его. Вообще-то она любит всякие побрякушки, но возможность воссоединиться с этой амброй ее особенно порадует.

— Попытка заключить сделку — единственное, что нам остается, — сказал Табби. — Это единственная форма дипломатии, которую спрут понимает. Я заглянул в бездну его глаз, когда он впервые противостоял мне, и понял, что на меня смотрит разумное существо. Он высчитал мою цену, прежде чем снял с меня шляпу. Я намерен вести с ним переговоры.

— Умоляю, не ходите один, Табби! — воскликнул Сент-Ив. — Я отправлюсь с вами.

— Ценю ваше предложение, профессор, но я не хочу компании. Там, наверху, будут только Фробишеры. Третий не поможет, как и четвертый. Если наш набоб решит спуститься или, упаси бог, свалиться… — он умолк на миг, а потом резко повел головой. — Нам нужны союзники внизу.

И с этим всё было решено.

Табби направился туда, откуда мы пришли пять минут назад. Я напряженно искал верное решение.

— Я пойду за ним, хочет он этого или нет.

И до того, как Сент-Ив смог ответить мне что-нибудь разумное, я вручил свой свежеприобретенный зонтик соседке по толпе, повернулся на каблуках и припустил рысцой, стремясь настичь Табби и ожидая, что Сент-Ив позовет меня обратно, — скорее даже надеясь на это.

— Это безумие, Табби! — сказал я ему, когда догнал. — Чистое сумасшествие.

Меня обуревали сомнения в способности Табби вскарабкаться по всем этим бесконечным ступеням. Его монументальная мощь была бесспорна, как это свойственно любым ужасным и могучим гиппопотамам, но не выносливость.

— Мы поболтаем об этом потом, Джек, или не поболтаем. Вот так просто.

— Это означает два трупа. Наверное, ты не видел, что эта тварь сделала с Билли Стоддардом, но могу сказать, что от этого меня вывернуло наизнанку. Спрут питает расположение к сэру Гилберту, но…

— Он мой дядя, Джек, и я люблю старика всей душой — больше, чем осьминог, смею утверждать, а осьминогу он и вправду по сердцу. Если бы в тисках монстра была Дороти, ты наверняка сделал бы то же самое.

— Да, именно так. Тогда я иду с тобой.

— Во имя моей привязанности к Дороти — нет!

Довод был сильным, однако я решил обмануть его, нравилось ему это или нет.

— Будь по-твоему, — соврал я, шагая рядом с ним и не собираясь поворачивать.

Мы добрались до места, где состоялась наша битва с тремя негодяями, и за кустами, высаженными вдоль собора, разглядели дверь, одну из трех, видневшихся в длинной стене. Она была заперта и, хотя и плохо пригнанная, трещала, но не открывалась. Сейчас в соборе не было ни души, и даже окажись там кто-то, на наш стук он бы реагировать не стал. Меж тем по улице бродил народ, некоторые поглядывали в нашу сторону, наверняка принимая нас за взломщиков, решивших поживиться во время беспорядков. Табби передал мне узел с шаром и отбежал на несколько ярдов в сторону, туда, где лоб Хасбро рассекли копья ограды. Подобрав выломанный кусок, он вернулся.

— Отойди, Джек, — велел он, вгоняя острия в дверь между рамой и ручкой, а потом без дальнейших слов навалился и толкнул фрагмент ограды вперед, словно собираясь сдвинуть в сторону Ладгейт-Хиллский собор целиком.

В этот момент в сумрачном небе на юго-западе появились три воздушных судна: два темных длинных — почти наверняка военные аппараты с судоверфей ВМФ в Гринвиче, и небольшой сопровождающий. Направлялись они к собору, что не сулило ничего хорошего ни осьминогу, ни нам. Раздался треск, с согнувшихся железных прутьев полетели хлопья черной краски и ржавчины, и дверь с громким скрежетом отворилась, открыв небольшую площадку с уходившей вниз лестницей и примыкающую к ней комнату, освещенную газовой лампой.

— Черт подери, — пробормотал Табби. — Мне надо наверх, а не вниз.

Он отшвырнул ненужную железяку, выхватил у меня узел с амброй и ступил внутрь. Я оглянулся — мелькнули красные мундиры: дюжина королевских стрелков огибала собор с запада. Я рванулся к двери, но она захлопнулась перед моим носом. Мне удалось, как следует поднажав плечом, сдвинуть створку настолько, чтобы протиснуться следом к вящему удивлению Табби, который явно собрался выкинуть меня обратно.

— Быстрее! — крикнул я. — Они идут за нами!

Скорее всего, так и было.

Табби молча тронулся вперед. Времени на дебаты не осталось. Дверь больше не запиралась, потому что тяжелый бронзовый засов, привинченный к большому обломку дерева, валялся на полу. Мы зашагали вниз, больше не оглядываясь, пока не достигли конца лестницы, где обнаружилась просторная комната с мозаичным полом — похоже, крипта[80], совершенно заброшенная, воздух в ней был тяжелый и застоявшийся. Врата крипты, хвала Господу, не запирались, мы проскочили и за мгновение оказались внутри собора. Человеческих голосов слышно не было, но сверху отовсюду доносились зловещие скрипы и стоны кровельных балок, возможно, из-за чудовищного веса, налегшего на купол. У высокого окна стояла гробница сэра Кристофера Рена, много лет назад спроектировавшего собор, — его величайшая работа среди всех величайших работ оказалась сейчас под угрозой из-за чудовища, которое гениальный архитектор и вообразить не мог, разве что головоногие являлись ему во сне.

Табби ломился вперед, пытаясь обогнать меня, что я ему позволил. Он запрыгнул на лестницу, ведущую на хоры, с мальчишеским самозабвением. Вскоре оказавшись под куполом, мы пробежали по хорам, где пахло мебельным воском и камнем, и за трубами огромного органа нашли интересовавший нас вход. Винтовая каменная лестница уходила в сторону и вверх, словно внутренность исполинской раковины, куда мы должны были вскарабкаться, чтобы в итоге оказаться между обвивавшими ее щупальцами спрута. В солнечном свете, достигавшем нас сквозь верхние окна, клубилась оседавшая пыль, почти наверняка состоящая из извести, скреплявшей кладку несущей части купола. Мысленно я приказывал спруту не двигаться.

Мы карабкались вверх, шаг за шагом, как говорится, и оказались на уровне высоких сводчатых окон. Отсюда, из весьма удобной позиции, были видны дирижабли — они подплыли ближе, военные следовали друг за другом, а малый двигался ниже. В гондолах я разглядел пулеметы, хотя и небольшого калибра, потому что воздушный корабль вряд ли мог выдержать отдачу крупнокалиберного патрона. Пулеметы Норденфельда? Я подумал о капитане Дине, о странной и убийственной радости маньяка, озарявшей его лицо, когда он садился за пулемет. Оружие, как и любой инструмент, требует употребления.

Мы поднялись выше окон. Я тяжело дышал, ноги жестоко ломило от напряжения. Чтобы отвлечь себя от неприятных ощущений, я считал ступени. Табби сильно сбавил скорость, что было разумно, если, конечно, он проделал это намеренно, — излишние усилия могли запросто привести его к разрыву сердца.

— Могу я понести шар? — я адресовал вопрос его спине и получил безмолвное отрицательное мотание головой в ответ. У меня не хватило дыхания спорить.

Мы продолжали карабкаться — уже по куполу, изнутри. Я ради безопасности держался подальше от края и созерцал в основном нижнюю часть широкой спины Табби, гипнотически покачивавшуюся передо мной. Над нами на выгнутом потолке темнели фрески со святыми и пророками, занятыми своим делом без единой мысли о спруте; под нами, головокружительно далеко, на полу нефа, виделась огромная мозаичная роза ветров, походившая на двойного цефалопода во всем его величии. Его шестнадцать щупалец обозначали четыре стороны света и промежуточные рубежи между ними. Я поразмыслил о важных многоруких символах наверху и внизу, об осьминоге как о живом олицетворении розы ветров, и постарался вызвать в памяти суть стихотворения Хопкинса[81]. «Прославлен будь Господь за яркий, пестрый мир», — бормотал я, стараясь абстрагироваться от мучений подъема. И разве не был гигантский спрут одной из божьих пестрых тварей? Я начинал понимать, почему такое чудо творения, восьмеричную величественную симметрию со взором пророка, могли одновременно обожествлять и страшиться.

Табби запнулся и повалился вперед, чуть не отправив меня пересчитывать ступеньки. Больше всего пострадали его колени — бедняга даже зарычал от боли, но сумел удержать шар амбры на весу, второй раз за сегодня спасая эту странную штуку от разрушения. Ссутулившись, он простоял так довольно долго.

— Ради бога, Табби, отдайте это мне, — сказал я, подойдя к нему сзади и слыша его хриплое дыхание.

— Нет, Джек, — прохрипел он и пробормотал что-то неубедительное о долге и чести. Затем вздернул себя на ноги, и мы снова потащились вверх. Добравшись до Галереи шепотов, постояли, переводя дыхание и осматривая издали Ладгейт и реку. Далеко внизу Сент-Ив и Хасбро стояли на посту. Сент-Ив держал у глаз театральный бинокль и, казалось, ожидал нашего появления, но я не знал, видит ли он нас. В воздухе слышалось громкое жужжание, похожее на пчелиное, очень отчетливое, и мы, присев у стены галереи, довольно быстро отыскали источник этого шума — дирижабли, использовавшие электромоторы, находились теперь уже совсем близко. Два военных цеппелина держались довольно высоко — вероятно, их задачей в данный момент было наблюдение за спрутом. А вот дирижабль поменьше, пилотируемый человеком то ли безумно храбрым, то ли отчаянным, спускался к собору с востока.

Мы снова пошли, обретя то самое легендарное второе дыхание, потому что появление дирижаблей придало ходу вещей тревожный поворот. Изматывающая лестница, сужавшаяся с каждым шагом, оставалась позади. Мы достигли головокружительной высоты открытой Каменной галереи — 367 шагов, как я запомнил, но продолжили восхождение; дыхание Табби рвалось из него хриплым рычаньем, будто из прорванных мехов. На то, чтобы оказаться в теперешних владениях великого бога Октопуса — на содрогающейся вершине нашего долгого путешествия — ушла целая вечность.

Мы вышли на узкий балкон, окружавший галерею. За балюстрадой покачивались лоснящиеся щупальца, похожие на ветви мощного ясеня, но с двойным рядом присосок, цветом и формой напоминавших раструбы духовых инструментов. Воздух был теплым, сырым и неподвижным, словно осьминог привез с собой тропический климат древней родины. Табби, отфыркиваясь, словно морж на обретенной льдине, распутав узел, извлек амбровую жемчужину и вышвырнул сюртук наружу — тот полетел к земле, трепеща, словно бабочка. Табби был поглощен делом, и будь прокляты все сюртуки. Его охватила опасная решимость.

Но загремели огромные колокола юго-западной башни, среди них шестнадцатитонный, известный как Святой Павел. Я прижал ладони к ушам, а Табби отшатнулся, едва удержавшись на ногах под оглушительным трезвоном. До конца часа было еще далеко, и это явно была попытка спугнуть осьминога с его насеста. Колокола подействовали слабо — мне стало интересно, услышал ли их исполин; видимых ушей у него не было. Щупальца поднимались и опускались, золотая шишка ананаса проносилась над нашими головами, как маятник. Свесившись за балюстраду и вывернув шеи, мы смогли увидеть гигантскую тушу спрута, застилавшую небо, словно гора с двумя огромными внимательными глазами. Исполин шевельнулся, заметив нас, а мы разглядывали его, и дождь хлестал нам в лица. Он знал Табби, но не знал меня и вряд ли мог уловить, как сильно я за него тревожусь. Однако внезапно спрут повернулся, посмотрел вправо и влево, и его глаза засветились растущим пониманием незащищенности своего положения. Или так показалось мне.

Два цеппелина исчезли — скорее всего, спрятались за куполом. Двигаясь по ветру, они получат свободу маневра, что не могло не тревожить. А малый дирижабль уже оказался почти на уровне шпиля собора и завис на месте, окутанный облаками, серыми от дождя. Спрут, словно ожидая заслуженной кары, поменял позу и воздел золотой ананас, требуя передышки.

Несмотря на звон колоколов, я слышал, как Табби выкрикивает: «Идиоты!», потому что его рот был в шести дюймах от моего уха. Он шагнул вперед, грозя дирижаблю кулаком, широкими взмахами требуя, чтобы тот убрался, и крепко держа амбру левой рукой.

Воздушное судно слегка сдвинулось, подплыв еще ближе, и я разглядел, что в гондоле установлена камера — две, три камеры. Эти идиоты рисковали всем, включая Гилберта, Табби и меня, ради фотографии, хотя, по правде, за нее можно было и умереть. Оглушительный звон колоколов теперь забивал все остальные звуки. Рассредоточенная по улицам и дворам толпа замерла, все глаза смотрели вверх — изюминкой сумрачного полудня стали лазающий по крышам соборов осьминог, его заложник и два дурака, карабкающихся в небеса, чтобы с ними поговорить. Табби поднял амбру, предлагая ее головоногому, отчаянно стараясь привлечь его внимание, но тот смотрел на дирижабль, и глаза его светились жутковатой разумностью.

Воздушное судно, оказавшееся в опасной близости от навершия купола, начало теперь отходить назад. Мне было ясно видно лицо пилота, его расширившиеся при виде спрута глаза, руки на рукоятках рулевого колеса. Аппарат проплыл рядом с нами. Три руки высунулись из окошек гондолы, каждая рука держала поднос на длинной ручке, и каждый поднос был защищен жестяным зонтиком, приделанным к ручке, то ли для спасения подноса от стихии, то ли — если подносы содержали горючие химикаты, что казалось вероятным, — для того чтоб защитить корпус дирижабля, накачанный водородом.

Колокола разом перестали звонить, и в странной тишине мы с Табби бесполезно кричали тем, кто был на борту воздушного судна, чтобы они убирались. Я отчетливо видел камеры на треножниках и сгорбленные тени фотографов под темными накидками. Внутри гондолы трижды быстро сверкнуло — вспыхнули люциферовы спички, которые полетели, словно маленькие метеоры, к подносам с насыпанными химикатами, несколько погасло или пролетело мимо, но некоторые попали в цель. Яркое, белое, шипящее пламя рванулось с подносов, облака дыма вылетели из-под зонтиков. Искусственный свет бросил демонические отблески на осьминога и верх собора, озарил наши с Табби искаженные ужасом лица. Порошок магния, подумал я, без сомнения, смешанный с порохом так, чтоб вспыхнул особенно дьявольским пламенем. Спрут безмятежно и с интересом следил за дирижаблем — вряд ли эти жалкие вспышки могли встревожить существо, обитавшее столетиями рядом с настоящим вулканом, а на стеклянные глаза нескольких камер поглядывал даже с любопытством.

Дирижабль начал разворот — его миссия явно удалась, но случайный порыв ветра резко швырнул его обратно к куполу. И тогда спрут с внезапностью, которая оказалась убийственно неожиданной для всех, кто находился в гондоле, хлестнул золотым навершием, сокрушая хрупкую деревянную гондолу, разнося в щепки руль, прочие детали и рейки.

Вниз, на Чипсайд, посыпались бесчисленные обломки дерева, а три подноса с горящим магнием, оставляя за собой длинные полосы яркого пламени, спланировали на церковный двор, по Божьей милости далеко от собравшейся толпы. Несколько отлетевших щепок пронзили ткань баллонов, и дирижабль закрутился; прорезиненная ткань хлопала, как простыни на ветру. Камеры вылетели наружу, следуя за прочим мусором, когда корма разломанной гондолы осыпалась вниз, несколько причальных канатов оторвались от оболочки. Мне слышны были восторженные крики любовавшихся ярким зрелищем зевак, явно утративших способность мыслить здраво и осознать степень опасности, грозившей им, если воздушное судно взорвется над их головами или окончательно развалится.

Неуправляемый дирижабль сносило волей ветра через город, он снижался в направлении Хемпстед-Хит; из обломков гондолы выглядывали два счастливчика с бледными от страха лицами; они цеплялись за обломки, вознося Господу молитвы о спасении и каясь в прегрешениях.

Спрут вытянулся исполинским телом, отклонившись назад и следя за приближением двух военных цеппелинов, выкинувших на прочных такелажных канатах огромную грубо сплетенную сеть с грузилами. Понятно, что они собирались опутать спрута и сдернуть его с купола вместе со всеми его трофеями, то есть и с сэром Гилбертом. Прикрепленные к сети на равных расстояниях шары с горячим воздухом, совсем как стеклянные поплавки на сетях норвежских ловцов трески, — несколько дюжин, помогали громадной ловушке висеть ровно. Под каждым шаром болтались свинцовые грузы и проходил мощный канат — чтобы затянуть сеть намертво, когда ее сбросят.

Гилберт Фробишер цеплялся за удерживающее его щупальце, как полная сил прилипала. Наконец увидев нас — свой шанс на спасение после двух ужасных часов плена, — стоявших двадцатью футами ниже, он закричал что-то, обращаясь к спруту в рупор, хотя чудовище, глухое к огромным колоколам, вряд ли внимало его предложениям, в чем бы они ни состояли. Но на нас исполин всё же посмотрел. Табби протянул ему шар амбры, словно Атлас, надеющийся избавиться от своего бремени, но осьминог с презрением отдернул щупальце. Я слышал, как раздается наверху голос сэра Гилберта. Он кричал в морской рупор, адресуясь теперь к нам двоим. До меня дошло, что старик прощается, и мое сердце упало.

— Люблю тебя, племянник! — кричал он Табби. — И мои наилучшие пожелания тетушке Летиции в Корке! Убедись, что она ни в чем не нуждается!

А потом он крикнул и мне:

— Прощай, Джек! Ты заслужил памятный дар!

Осторожно, обеими руками, он бросил мне рупор, и я поймал его как раз тогда, когда два дирижабля появились над нами. Дождь хлестал сейчас так, что невозможно было глянуть вверх, и тем не менее Табби отказывался отступать — он стоял, держа амбру над головой, широко расставив ноги. Я догадался: он уверен, что сеть, повисшая над нами, захватит и его, и он вознесется во славе со своим дядюшкой и спрутом, чтобы увидеть всё до самого конца; великая храбрость, как сказал Гилберт месяц назад, в ту роковую ночь в Пеннифилдз, или полное сумасшествие.

Но такого не случилось. Щупальца, в том числе и то, что удерживало Гилберта Фробишера, опустились. С громадным облегчением, накатившим на меня, я осознал, что спрут решил отпустить старика. Готов поклясться, что прочел это намерение в его глазах, несмотря на дождь и хаос. Дирижабли кружили над нами, сеть была туго натянута, двигатели давали то задний, то передний ход, удерживая воздушные суда на позиции. Ветер стих, и это было благом для военных с дирижаблей. Они будут действовать быстро.

Я отставил рупор в сторонку и поднял руки, чтобы помочь Гилберту приземлиться, но в самый критический момент заметил движение слева от себя, — это меня ужасно удивило, потому что я совершенно позабыл о мире вне нашего орлиного гнезда. В тени за моей спиной возникла быстро шагающая фигура в пенсне и хомбурге — несомненно, Люциус Ханиуэлл. В его вытянутой вперед руке был револьвер. Прежде чем я успел среагировать, грохнул выстрел, и, к моему ужасу, Табби, получивший пулю в плечо, начал разворачиваться и падать. Он повалился на перила и заскользил по ним, рискуя вот-вот перемахнуть ограду и оказаться сотнями футов ниже, на церковном дворе. Я прыгнул на Ханиуэлла, который, направив ствол револьвера на меня, продолжал идти к Табби, явно собираясь завладеть амброй, пока спрут не вернет ее себе или она не улетит в пустоту. Сбитый прицел дал выстрел в никуда, и я, ухватив негодяя в пенсне правой рукой за запястье, ударил его коленом в живот, повалил и вдавил в пол. Табби усилием воли оторвался от балюстрады, рубашка его уже намокла от крови у плеча, но он всё же подхватил амбру и сел, придерживая ее. Щупальце бережно поставило рядом с нами сэра Гилберта и отдернулось — спрут покинул компанию с двумя наиболее обожаемыми им предметами. Старик пронзил свирепым взглядом Ханиуэлла, словно хотел убить его немедля, а затем перенес внимание на своего раненого племянника.

Ханиуэлл внезапно задергался, извиваясь под моим весом, слюна брызгала из его рта, когда он вопил совсем по-обезьяньи. В единый миг он перестал быть безупречным джентльменом и бизнесменом, как его описывал Гилберт. Все его невероятно затратные махинации развалились. Голова негодяя дергалась в мою сторону, словно он пытался укусить меня, и я занес кулак, чтобы лишить его сознания, но прежде, чем я успел ударить, меня отбросило мокрое, упругое, невероятно тяжелое щупальце. Ханиуэлл попытался вскочить, по-прежнему сжимая револьвер, но то самое щупальце, что отшвырнуло меня, обвило его поперек груди вместе с руками — пальцы безвольно разжались, револьвер грохнулся на пол; ноги подонка задергались в воздухе, как у повешенного. А потом золотой ананас вылетел ниоткуда, просто с небес, и снес с плеч голову Ханиуэлла — как была, с выпученными глазами, она полетела на церковный двор, прямо в толпу, начавшую визжать. Осьминог швырнул безголовое тело прочь, будто мусор, и я наблюдал, как оно летит сквозь ветви деревьев до Нью-Чейндж-стрит.

Хлопки и треск, раздавшиеся сверху, заставили меня с ужасом подумать, что снайперы в больших гондолах пытаются убить спрута. Но их ружья били по шарам, несшим сеть, и те лопались один за другим; сеть провисла, а затем упала на мантию спрута, спутав четыре или пять щупалец; свинцовые грузы бухали по куполу. Дирижабли висели вверху так тесно, что закрывали мне небо. Я был уверен, что осьминог обезопасит себя, уцепившись за шпиль собора, может, даже попытается сбросить какое-нибудь из воздушных судов на землю. Однако, к моему удивлению, исполин втянул все свои щупальца в сеть, отказавшись от долгой борьбы.

Два огромных цеппелина стащили осьминога с купола, ужасно медленно — ныряя и поднимаясь, с явным усилием, набрали высоту. Неровно и неспешно они двинулись в сторону реки, пока спрут висел внизу, тихо, как мертвый. Низведенные до статуса простых зевак, мы обеспокоенно следили за происходящим с нашего насеста. Рука Табби уже была в повязке и на перевязи, которые Гилберт выкроил из собственного сюртука перочинным ножом. Табби взмок, силясь скрыть боль от раны. На лице старика отражалась смесь переполнявших его чувств от ран иного сорта: часть его души повисла теперь в сети, проданная за шар китовых выделений и за расходы на гигантское животное, оказавшееся верным, как собака. Лицо Гилберта изменилось, когда я посмотрел на него, и ликующая радость загорелась в его глазах. Осьминог начал подтягиваться вверх несколькими свободными щупальцами, пробираясь по причальным канатам к ближнему дирижаблю, который начал снижаться, потому что на него приходилось всё больше и больше веса.

Помоги ему Бог, подумал я, испытывая одновременно два совершенно противоположных чувства. Дирижабль нес в сети сущего дьявола, но люди на борту не знали о его смертоносной разумности. Мы следили за неостановимым падением воздушного судна; дирижабль, крутясь, валился к реке, гондола съехала к корме, а огромное щупальце, тянувшееся вверх, вверх, ухватило крутившийся пропеллер. В следующую минуту спрут точно разодрал бы дирижабль на части.

И тогда в точке на полпути между Блэкфрайарзом и мостом Ватерлоо, на участке реки, известном как Кингз-Рич, военные перерезали тросы, державшие сеть, и их чудовищный улов полетел вниз. Огромные щупальца заметались, и в небо взметнулся исполинский фонтан воды в качестве прощания. Дирижабли, в том числе и тот, что был помят спрутом, развернулись к Гринвичу; за какие-то минуты те, кто задумывал эту операцию, успели испытать радость успеха и горечь поражения.

Осьминог исчез из этого мира — умирающий бог, опутанный сетью, возможно отравленный пресной водой Темзы, густо замешанной на грязи, извергающейся из стоков Лондона. Сэр Гилберт печально качнул головой и начал произносить скорбную речь, но что он имел в виду, я так и не узнал, потому что в этот момент на балкон ступил первый из королевских стрелков. Он нагнулся, чтобы подобрать упавший револьвер Ханиуэлла, снова выпрямился и спросил:

— Кто из вас мистер Гилберт Фробишер?

— Я, — растерянно ответил сэр Гилберт, постарев сразу лет на десять, словно бремя долгого дня обрушилось на него.

— Вы арестованы за создание опасной общественной ситуации, провоцирование массовых беспорядков, ввоз опасных животных и разрушение собственности, принадлежащей короне. Ваши спутники тоже, — прибавил он, кивая Табби и мне. — Что это, кстати? — спросил он, показывая на шар амбры.

— Ничего, просто картонная жемчужина, — соврал Табби.

— Избавьте их от нее, — приказал офицер одному из солдат, что и было исполнено.

ЭПИЛОГИ СНОВА КОЛЬЦО КАМНЕЙ

Мое намерение свалить вину на Люциуса Ханиуэлла (мертвецы знамениты своей неспособностью лгать) не встретило понимания.

Хотя большая часть Ханиуэлла уцелела, от лица его ничего не осталось. Люциус Ханиуэлл перестал существовать. Что особенно затрудняло ситуацию, так это то, что наше прибытие в лондонские доки было ознаменовано чудачествами сэра Гилберта: множество людей наблюдало, как спрут вылез из стального ящика и как Гилберт Фробишер загипнотизировал монстра, а потом уселся чудовищу на щупальце и погнал своего скакуна прямиком на набережную Виктории и в тамошний сток.

Однако Сент-Ив — только профессору подобное оказалось под силу — сумел убедить Альфреда Рассела Уоллеса (на наше счастье, великий человек, чьи социалистические тирады еще не рассматривались властью как оскорбительные, находился в то время в Лондоне) заступиться за сэра Гилберта и его помощников, и обвинения против нас троих были сняты еще до исхода дня. Всё же ущерб следовало возместить — нам присудили огромный штраф, и до того, как часы прозвонили полночь, амбра исчезла в королевском Министерстве финансов. Гилберт потерял своего осьминога, свою серую амбру и свои карманные часы, всё в один странный и прискорбный вечер.

Осьминог пропал бесследно. Сеть на следующее утро выловили из Темзы, в ней оказались выброшенная бочка солонины и дохлая овца. В «Таймс» через два дня появилась крохотная заметка о корове, загадочным образом пропавшей с палубы баржи в Дуврском проливе. Еще через несколько дней вышел доклад о гигантском кракене, бесчинствующем в водах Истборнской гавани, где «Нэнси Доусон» однажды бросала якорь, а еще один старый моряк, основательно набравшись, утверждал, что видел чудовище в Даунсе. Однако побережье Восточного Сассекса окутывал плотный туман, и описание предполагаемого кракена было столь же туманным.

Гилберт Фробишер собрал нашу маленькую компанию в своем георгианском особняке в Дикере спустя неделю после нашего возвращения в Лондон. На этот раз не было никаких тайн или обсуждения судебных повесток. Старик уже полностью оправился от потрясения. Он продал свой патент на выгружаемые трюмы — карго-боксы, как они теперь именовались, Карнфортский металлургический завод заплатил ему впечатляющую сумму. Каждый из нас получил по золотому слитку за участие в приключении со спрутом — такой слиток весил сотню тройских унций. Из Лондона в Дикер мы, вместе с Элис Сент-Ив и Дороти, ехали поездом. Настроение у нас, как вы догадываетесь, было праздничным, но Барлоу, привратник и домоправитель, провожавший нас на четвертый этаж, выглядел мрачным и обеспокоенным. Старик сидел у высокого арочного окна, наблюдая за туманной тисовой аллеей через очки-бинокль. Он пробормотал что-то невнятное о том, что, дескать, наблюдает за белой совой, которая, по его мнению, гнездится неподалеку. Мы заинтересовались его совой. Может, он говорил правду…

Я вернул ему расписной рупор, и он принял его с печальным кивком, грустно поглядев на изображение свирепого осьминога.

Гилберт готовил «Нэнси Доусон» к новому плаванию на Карибы, как он признался наконец. Собирался на этот раз повидать мисс Бракен и будет рад, если мы присоединимся к нему для моральной поддержки, потому как он собирается просить ее руки, если найдет ее живой и расположенной к тому. Однако все мы хотели вернуться к обычной жизни и выразили сожаление, что не сможем сопровождать его. Для моего слуха «повидать мисс Бракен» звучало туманно и двусмысленно, а взгляд Гилберта несколько раз переносился к окну, будто старик искал что-то в ночи за ним.

Через несколько месяцев Табби принес нам вести о втором плавании дядюшки. Вулкан на нашем острове, которого нет на картах, замолчал, и Гилберт причалил снова почти у самой пещеры. Несмотря на свою нелюбовь к пребыванию в водолазном колоколе, он все-таки погрузился в солнечные воды вместе с Лазарусом Маклином и оставил там рупор, как следует покрытый лаком для защиты от соленой воды, среди реликвий маленького печального клада внутри круга коралловых глыб.