По всему выходит, что мой рассказ никому не доставит неудобств или неловкости, но сумеет удовлетворить любопытство всех тех, кто еще не забыл о скандале с «Жутью из Сент-Джеймсского парка». Приношу свои извинения, если, обнажив причины и следствия, я тем самым перенес обстоятельства, выглядевшие чудесными и необъяснимыми, в разряд безынтересных и будничных явлений; увы, подобное «снятие покровов» вменяется в обязанности любому историографу, — и, смею уповать, я исполнил свой долг с надлежащими прямотою и объективностью.
КОСМИЧЕСКАЯ ДЫРА[5]
Вы наверняка слыхали о происшествии в Чингфорде-у-Башни и об излиянии огненных фонтанов оранжевого пламени, виденных над Чингфордским лугом скаутами из школ Уортфорда и Энфилда вечером 24 октября. Вам также известно, что вся история через пару недель была почти забыта, высмеянная как розыгрыш, учиненный скаутам разбитной компанией местных молодчиков — тех самых, что во время слета последователей Баден-Пауэлла[6] в Сент-Джеймсском парке загнали четверых начальников скаутских отрядов в утиный пруд.
И всё же тот странный случай со скаутами, в панике метавшимися по лугам в отсветах горящих палаток, мало связан с проделками чингфордских задир. Дело совсем в другом, говорю вам. И поверьте, утверждаю со всею уверенностью, ведь об истинных событиях той безумной ночи не ведает никто, кроме меня, Джека Оулсби (к вашим услугам), а также профессора Лэнгдона Сент-Ива и его слуги и компаньона Хасбро. Если бы прошлым воскресеньем чуда не случилось и я не вернулся бы — смертельно уставший, но на своих двоих, — тогда мальчишки из Уортфорда и Энфилда наверняка заслужили бы себе прозвище «чингфордских чудиков», а штаб скаутского движения на Джермин-стрит сконфуженно свернул бы свои знамена, и вожаки его, поджав хвост, разбежались бы.
Но я не для того преодолел миллионы миль космической бездны, чтобы затем растолковывать суть сумятицы в Чингфорде, давать показания в поддержку каких-то хулиганов со скверным чувством юмора или пытаться оттереть пятно, замаявшее движение скаутов подозрениями в сумасшествии… Хотя, вообще-то, эту последнюю задачу я выполню с радостью, ведь скаутский штаб с самого беззаботного детства служил мне в некоем роде надежной опорой и почти что домом.
Я и теперь еще, кстати говоря, живу в точности над помещением штаба, который расположен примерно на полпути от Чаринг-Кросс-роуд до табачной лавки Данхилла, — точнее, на углу Джермини Риджент-стрит. Если память мне не изменяет, миновало не более восьми недель, как на моем пороге возник нелепо одетый юнец, доставивший телеграмму, по-видимому самого срочного свойства. Я и сам с полчаса как вернулся в свою берлогу, отобедав в «Тенях прошлого» на Уайтхолл-роуд; вам наверняка известен этот паб с окнами на Трафальгарскую площадь — корнуэльский пирог с картофельным пюре и пинтой пенного всего за шиллинг. Лучше цены просто не бывает, поверьте… Так или иначе, моя дверь затряслась от ударов, и, открыв ее, я увидел невысокого пухлячка в смехотворном наряде: костюм а-ля юный Фонтлерой[7] вкупе с зеленой нашлепкой на макушке, вроде парика. Что-то неуловимо поросячье во всем облике — ни дать ни взять веселая хрюшка на каникулах. Короче, он протянул мне бумажку, бормотнул что-то под нос с таким иностранным акцентом, что я не понял ни словечка, и, получив двухпенсовик в награду за труды, с самым довольным видом бросился бежать вниз по лестнице. Телеграмма же гласила следующее:
Джеку Оулсби
Джермин-хауз
№ 24 по Джермин-ст.
Лондон
Джек, проект завершен. Поспеши! Непременно к 24 окт. Полнолуние. Захвати теплое белье и добудь копию «Исчерпывающего справочника редких кактусов и тропических бегоний» Бёрдлипа у д-ра Лестера, спецхранилище Брит. муз.
Проф. Лэнгдон Сент-Ив
Хай-роуд
Чингфорд-у-Башни
Чингфорд
Кого другого подобное послание могло и оглоушить, но я устоял. Не медля ни минуты, я застучал подметками по Чаринг-Кросс, чтобы, как и требовалось, заполучить у доктора Лестера бёрдлиповский томик. Должен признать, эта часть полученных инструкций несколько меня смутила. Остальное я разобрал играючи, но книжка про редкие растения уложила меня на лопатки. Впрочем, когда имеешь дело с Лэнгдоном Сент-Ивом, чесать в затылке некогда; нужно следовать указаниям и молча делать свое дело, как всем известный юный рикша[8]. В общем, я пустился со всех ног в музей и через час вернулся с искомой книгой в руке. К пяти часам я, собрав вещички, уже катил под перестук колес прочь от вокзала Кингс-Кросс в сторону Чингфорда в купе, уютно пропахшем ароматами трубочного табаку, кофе из термоса и крестовыми булочками[9], купленными еще горячими с перронного лотка, с открытой книгой на колене. Иллюстрации в книге были не от мира сего, латынь — не продерешься, и я мог лишь поражаться заскокам чуждого климата, способного произвести на свет причудливую флору, примерами которой пестрели страницы.
За окнами вагона бушевала гроза, и при каждой вспышке молнии сумерки наводнялись дождевыми каплями размером чуть ли не с гусиное яйцо; резкие порывы ветра несли с востока студеную свежесть Северного моря. Я предавался вольному размышлению о царивших в купе тепле и уюте, поздравляя себя с тем, как ловко мне удалось одержать верх над суровостью нашего климата, когда в мое купе вдруг ворвался здоровяк с раскрасневшимся, мокрым от пота лицом, отчасти выдававшим, по удивительному стечению обстоятельств, едва ли не фамильное родство с пареньком, который доставил мне профессорскую телеграмму: те же поросячьи черты, маленькие глазки и общая плотность сложения.
Я собрался было высказать вслух предположение, что он случайно забрел в вагон первого класса, тогда как поискать стоило третий в конце состава или, того вероятнее, углярку за паровозом, — но этот тип меня опередил, одним движением мощной руки сдернув вниз оконное стекло.
— Что за вечерок, право! — произнес я, исподволь подбираясь к основной теме. Тем временем ветер, несущий с собой яйцеподобные капли дождя, с такой силой взвыл и с натиском приливной волны обрушился в настежь открытое окно, что мои слова захлебнулись в этом потоке. Я ощутил себя королем Лиром из стародавней пьесы, посреди голой пустоши читающим высокопарные нотации сумасшедшему голодранцу, завернутому в треплемую ветром простыню.
— Дрянь вечерочек! — повторил я, сложив ладони рупором.
Свиномордый воззрился на меня так, словно услыхал несусветную чушь. Потом сощурил глазки, выдохнул свысока нечто сходное с «Ар-ррхью!» и ткнул пальцем за окно — на восток, в сторону огней Сток-Ньюингтона. В стремлении не обидеть попутчика и предполагая, что где-то там, на горизонте, можно будет разглядеть нечто удивительное, я высунулся по плечи навстречу грозовому буйству.
В тот же миг толстяк ухватил меня за седалище и за воротник пальто, и в следующее мгновение я обнаружил себя парящим подобно стремительному Гесперу[10] навстречу железнодорожной насыпи — проще говоря, в объятия камней и щебенки. Властительницы людских судеб, однако, всегда юрко присматривали за Джеком Оулсби; вот и на сей рая, наскоро бросив жребий, богини решили подстелить мне соломки. В итоге с воплем, произведя отчаянный кувырок, я приземлился в густые и упругие заросли можжевельника.
Я полежал там немного, взвешивая, так сказать, все обстоятельства и позволяя дождю, который думать забыл про капли и поливал уже полновесными струями, убрать дикое выражение из моих выпученных глаз и промыть возникший в голове кавардак. Увы, такой результат почти неизбежен, когда тебя вышвыривают из окна мчащегося поезда. Пока я лежал, ощупывая побеги можжевельника вокруг себя, две вещи предстали мне вполне очевидными. Первая, что кусты кишат какими-то зловредными насекомыми. И вторая — в мои дела грубо вмешалась грязная клешня чьего-то преступного замысла, тотчас же принявшаяся наводить свои порядки, безжалостно сокрушая стройность всех моих планов.
Так или иначе, как раз подобные вещи и подвигают нас, носящих фамилию Оулсби, на славные дела. Кажется, в древности роковые даты именовались dies infustus — днями неблагоприятного знамения[11]. Наступление подобного дня любого заставит цепенеть от испуга, но только не Джека Оулсби! Я храбро ныряю еще глубже в омут злосчастий. Букашки, которых я умудрился различить в вечерних потемках, сыграли свою роль, раззадорив меня пуще прежнего; и вот я, лишенный книги, курительной трубки, чая и булочек, побрел по Форест-роуд к Вудфорду. Добравшись туда, я сумел малость обсохнуть и опрокинул в себя кружечку-другую горячего пунша, а после договорился с хозяином телеги, который тем вечером возвращался в Бакхерст-Хилл. Он ссадил меня у паба в Эппинге, откуда я пешком тащился последние полмили до Чингфорда-у-Башни. Гроза к тому времени иссякла, но оставила бежать по небу достаточно туч, чтобы те наглухо скрыли собою лунный диск, насытив ночь внушающим ужас мраком. Заметно стихший тут, внизу, ветер продолжал метаться в вышине, яростно стегая облака и понуждая мерцающие звезды пускаться в безумный пляс по ночному небу.
Ночь была из тех самых, что подвигают людей на раздумья о вечном или догадки о том, что может таиться в немыслимой дали за знакомой нам россыпью звезд, которую мы самонадеянно считаем своей собственностью. Ребенком я думал, бывало, что всякий, кто заведет свой космический галеон достаточно далеко в недра пустоты, наверняка повстречает огромную каменную стену. Полагаю, эту самую «стену» я изобрел специально — попросту ради того, чтобы подвести всему сущему некую границу, ведь с мыслью о бесконечности чего-либо я попросту не готов был мириться. Мне даже снилось это, такой же ненастной ночью: как я уношусь в небеса, всё дальше за орбиты планет, сквозь скопления звезд, крутившихся подобно детским волчкам, чтобы в итоге упереться в каменную стену, покрытую диковинными росписями в виде чьих-то ухмыляющихся безумных ликов. Помню, привидевшийся мне на космическом судне старина Сидкап Кэтфорд, старший воспитатель Мужской академии Луишема, взъярился на меня так, будто это именно я разукрасил стены Града Небесного забавными рожицами. Появление ворчливо