го наставника испортило мне весь сон. И всё же удивительное ощущение — по прошествии всех этих лет обнаружить, что стены все-таки существуют в реальности, пускай и сложены они не из камня.
В общем, я брел все дальше впотьмах, чувствуя себя весьма подбодренным выпитым ромом — и пинтой горького, которая пошла вдогон, — и размышляя, как уже говорилось, о бесконечности, когда моему взору предстала далекая чингфордская башня в некоем странном освещении. Это видение согрело мне сердце, ведь уже совсем скоро слева, за рядами тисовых деревьев, следовало показаться и имению Сент-Ива. В свой черед показалось и оно, точно выпрыгнув из темноты: дымок из трубы и в окне — силуэт слуги Сент-Ива Хасбро, на фоне ярко освещенной комнаты кипятившего вечерний чай.
Я осушил чашку или две, сидя там у камина, и успел в значительной степени согреться, когда в дверях гостиной показался сам профессор Лэнгдон Сент-Ив, чеканивший шаг с достойной восхищения решимостью. Стоит отметить, той же целеустремленностью вообще отличались все его действия, — и неважно, набрасывался ли Сент-Ив на тарелку супа или готовился спасти мир от инопланетной угрозы. В удачный день подобная концентрация доступна и мне, но лишь на час или около того поутру, а после я начисто слабею и до самого вечера чувствую себя выжатой тряпкой. Эти решительные, настроенные броситься в самую гущу потасовки парни по неясной причине вечно, кажется, вышагивают размашисто и твердо, ведь просто ходить или задумчиво фланировать противно их естеству. Сдается мне, подобную же мысль высказывал Карлейль[12] в своем трактате о героях и великих личностях, хотя ее авторство можно приписать и Ньюмену[13]. Ну, кто-то из этих двоих, так или иначе.
Вообразите только: вот я, уютно укрытый от непогоды в Чингфорде-у-Башни, потягиваю из чашечки некий восточный сорт чайного настоя (малайский улун, судя по цвету), а напротив сидит величайший ученый-физик со времен как-там-его-звали и с самым деловым видом рассматривает меня из-под опущенных век. Буравит взглядом, как говорится.
— Привез, Джек? — огорошил он меня вопросом.
— Что именно?
— Книгу. Бёрдлиповы «Кактусы». Из телеграммы.
— О, э… — еле выдавил я. — Да, привез… Хотя, если подумать, то нет.
— Ха! — вскричал профессор, приподнимаясь с кресла. — Они ее стибрили?
— В некоем смысле, — смущенный такой реакцией, подтвердил я. — Еще как стибрили. Только не «они», а «он», кем бы тот тип ни был. У меня не нашлось времени спросить имя, а мой визави не был настроен на светскую беседу. Он забрал себе книжку и выкинул меня из окна поезда.
— Блестяще! — всплеснул руками профессор, коего такой необычный поворот сюжета никоим образом не расстроил. Сам я отнюдь не испытывал восторга; меня всё произошедшее вообще-то вогнало в хандру, пускай я честно исполнял свой долг. Но теперь, как бравый солдат, ждал новых распоряжений.
Хасбро убрал со столика чайный сервиз и в мгновение ока заменил его на поднос со всем необходимым, а именно с маленьким печеньем, стаканчиками и бутылкой испанского хереса, — а это вам не французский уксус, разбавленный грошовым бренди. Чай, не устану повторять, не имеет себе равных как тонизирующий напиток, способный вернуть человеку утраченные силы. Но его эффект не держится долго, если вы улавливаете мысль; действие чая прекращается сразу, как он покидает ваши десны. Для поддержания пламени потребно настоящее топливо! Именно оно тотчас проскользнуло в мое горло, подобно исцеляющему свежестью ветерку, чтобы наделить меня, как выразились бы мудрецы древности, волею к жизни.
Сент-Ив сидел, сжав губы в многозначительную фигуру, и, покачивая головой, отслеживал потоки резво бегущих в ней мыслей.
— Скажи-ка, Джек, — вдруг произнес он. — А не был ли твоим обидчиком тучный мужчина в китайском жакете и с цилиндром на голове? С бусинками глаз и лицом в складках, подобно черносливу? Чем-то схожий с пекари, американской дикой свиньей?
— Он, голубчик, — закивал я. — Только без китайских нарядов. И, раз уж вы упомянули, вовсе без головного убора. Но рожа у него была страшенная, а плоский нос — здоровенный как фонарь.
Сент-Ив покивал с явным удовлетворением.
— Видишь ли, Джеки, — негромко молвил он, — нас с тобою окружают люди, которые предпочли бы, чтобы мы не совершали этот маленький… вояж. Боюсь, ты повстречал одного из их главарей.
— Саботажники, что ли?
— Именно так. Но я уж месяц как занимаюсь ими вплотную. Начал подозревать их с самого первого полета, когда мы успешно обозначили дыру. Те же субчики, на кого в последних своих письмах намекал Бёрдлип.
Меня словно громом поразило.
— Те самые, что заложили бомбу под его лабораторию?
— Точно. И они не остановятся перед тем, чтобы разнести в клочья нас самих, Джек… — Профессор ссутулился в своем кресле, скребя подбородок с видом человека, наугад плетущегося по умственным тропинкам. Человека, по чьему виду сразу становится ясно: сем пейзаж не шибко его радует. — И вот они удрали, завладев книгой! Или точной ее копией, во всяком случае. Выложили на стол карты… И тем самым выдали себя.
— То есть это была ваша хитрость? Книжка про кактусы?
— Умно, не правда ли?
— Воистину, — с энтузиазмом согласился я, хотя особого веселья не испытывал. Напротив, мною вновь овладело уныние. — Отменная шутка. Я так смеялся, что угодил в канаву, густо заросшую можжевельником, потерял свою трубку, термическую бутыль и прочий ужин, а затем прогулялся пешком от самого Сток-Ньюингтона до Вудфорда.
— Говоришь, расстался с термосом?
— Совершенно верно.
— С устройством Кибла для поддержания заданной температуры в ограниченном пространстве?
— С ним самым. Незаменимый предмет, между прочим.
— А известно ли тебе, что именно изобретение бутылки-термоса стало поводом для изгнания Кибла из Королевской академии наук?
— Неизвестно, — признал я (а Уильямом Киблом, да будет вам известно, зовут моего покровителя и благодетеля, мастера-игрушечника и никем не превзойденного новатора). — Какого же рожна им захотелось выставить вон такого человека?
— Видишь ли, Кибл продемонстрировал свое новое изобретение членам академии. Объяснил им, что бутыль сохраняет горячие вещи горячими, а холодные — холодными.
— Вон оно что… — кивнул я.
— Но они отнеслись с недоверием. Для их слуха это звучало тарабарщиной: «горячее горячим» и «холодное холодным». Они подержали устройство на весу, заглянули внутрь, понюхали его, пустили по кругу. Тогда-то лорд Келвин самолично и задал свой определяющий, роковой вопрос. Тот, на который не имелось ответа.
— Вон оно что… — обмерев, повторил я.
— Келвин бросил на Кибла рассеянный взгляд поверх пенсне, как ему свойственно, и спросил просто и бесповоротно: «Как термос видит разницу?»
Таращась на Сент-Ива, я моргнул раз или два в ожидании, пока до моего сознания доберется смысл его слов. Денек у меня выдался долгий и утомительный.
— Вопрос озадачил беднягу Кибла. Такого он не ожидал. Но академики были как кремень: у них ведь как — научный метод или ничего, ясно? И слишком часто как раз ничего в остатке и выходит. Чересчур часто… Следишь за моей мыслью?
Кивнув, я плеснул в свой стаканчик еще немного хересу.
— А та книжка про кактусы да бегонии… Я правильно понимаю, что вас не слишком удручает ее утрата? Однако телеграмма явно намекала на ее жизненную важность.
— И, может статься, вовсе не напрасно. Скажи-ка, доводилось ли тебе читать рассказы мистера По?
— Мрачноваты они, на мой вкус…
— Он большой искусник описывать преступления. Ввел в криминологию понятие ложной улики, отвлекающего маневра — это некая выставленная напоказ странность, которая собьет следствие с пути.
— Или вышвырнет на железнодорожную насыпь, как в моем случае, — заметил я, отправляя в рот обсыпанное семенами хрупкое печенье с тонким привкусом аниса, и кивком поблагодарил Хасбро, который как раз вновь вошел в комнату с кипой исписанных страниц в руках.
— Совершенно верно. Но, видишь ли, мне стало известно, что эти… свинорылы — пожалуй, для удобства назовем их так, — постараются перехватить телеграмму, чтобы вручить ее самим. Так уж вышло, что они охотятся за рукописью. Я же пошел на ruse de guerre[14], вручив на хранение доктору Лестеру фальшивый том, а затем сочинив срочное послание, с которым Билл Кракен и отправился в Лондон.
— Билл Кракен? — ужаснулся я. Самый отъявленный из всех ненадежных пьяниц! — Вы о шальном брате Каракатицы?
— В самую точку!
Профессор едва слышно вздохнул и, осушив собственный стаканчик, протянул руку за печеньем. Потом принял из рук Хасбро рукопись.
— Налей и себе стаканчик, — с улыбкой предложил Сент-Ив верному слуге. — Мы все теперь заговорщики.
— Да, сэр, — подтвердил Хасбро, нацеживая крошечный глоточек хересу.
— К несчастью, нашего бедного Билла свалили ударом по голове в одной из таверн Лаймхауза. Он выжил и уже поправляется, хвала богу, но обошлись с ним отнюдь не ласково. Похищенную телеграмму они потрудились доставить тебе на дом самостоятельно, вручили ее, а затем в поезде подкатили, надеясь отобрать книгу, переданную Лестером.
Тут я совсем растерялся:
— И что же теперь? Книга похищена? Всё равно не могу уразуметь, как…
— Вот это и есть рукопись Каракатицы — Бёрдлипа, — подмигнул мне Сент-Ив, протягивая стопу исписанных страниц, полученную от Хасбро. Вообразите себе мое удивление, когда я понял, что вновь читаю бёрдлиповское сочинение о кактусах и бегониях! Я поднял на Сент-Ива вопрошающий взгляд и стал дожидаться объяснений. Имея возможность попрактиковаться, я не улыбался и не моргал — в отличие от самого профессора, судя по всему, чрезвычайно довольного собой.
— Еще один маневр? — переспросил я.
— Точно. Хитрость на хитрости. В своих руках ты держишь, разумеется, трактат о чуждых формах растительности, подготовленный Каракатицей и доктором Бёрдлипом после их первого путешествия сквозь дыру. После гибели Каракатицы при взрыве Бёрдлип завладел оригиналом и передал рукопись мне, прежде чем податься в бега. Ее содержание, конечно же, представляет собою улику, которой надлежало сгореть при пожарище в лаборатории Бёрдлипа. Но, как видишь сам, она уцелела. Как у свинорылов вышло добраться до истины, сложно судить, но им это, несомненно, удалось.