— А что потом?
— Сделаешь подставку и колотушки, соберем конструкцию полностью, подтащишь ее к самому берегу, а потом будем по очереди стучать, пока сил хватит. А поближе к реке потому, — предупредил дядя мой вопрос, — что по воде звук распространяется лучше, особенно ночью.
План Владимира Васильевича казался мне эфемерным, но ничего более умного и действенного я, увы, предложить не мог. Поэтому оставалось только подчиниться. Сняв с дерева лубяной кругляш, я уложил его на самом солнцепеке, после чего направился к мосту. Живот жалобно стонал от голода, но лишь несколько леденцов да кусочек копченого мяса в рюкзаке — вот всё, чем два взрослых мужика располагали на непонятно какой срок.
К счастью, мост через реку оказался относительно цел: сволочь Вилли перерезал только один из несущих канатов, а резать второй, видимо, поленился. Или же слишком торопился к Найтли, гад! Так или иначе, но переправиться на другой берег мне удалось достаточно легко.
Поднявшаяся после нашего последнего прохождения трава мешала отыскать старые следы, но смрадный запах от дохлого слона разносился так далеко, что ошибиться было невозможно. Стараясь не обращать внимания на кишащих вокруг туши трупных мух и изо всех сил сдерживая рвотные позывы, я торопливо отпилил относительно целое слоновье ухо. Поскольку до второго уха, придавленного огромной головой животного, добраться было нереально, принялся подрезать кожу с раздувшегося живота. Из-за опасения случайно проколоть распертую газами брюшину возиться в непереносимом зловонии пришлось гораздо дольше. Но на какие жертвы ни пойдешь ради собственного спасения?
Потратив весь день на изготовление барабана, к вечеру мы уже были готовы оповестить весь мир о своем бедственном положении. Я поднял с земли выструганные Владимиром Васильевичем палочки, примерился и выдал по тошнотворно пахнущей громаде «чудо-инструмента» пробную серию ударов: бам, ба-бара-бам, ба-бара-бам, бам, бам. Звук оказался не таким громким, как я ожидал, поэтому, перехватив палки поудобнее, я ударил сильнее. Потом еще сильнее. Мелодичный африканский SOS гулко полетел в притихшие джунгли, попутно отпугивая и хищных зверей, которые — при отсутствии у нас огня и оружия — представляли собой реальную опасность.
Безмерно уставшему за день, мне удалось пробарабанить только до двух ночи. То, что поначалу казалось игрой, этакой детской забавой, уже через полчаса превратилось в ненавистную каторжную работу. (С тех пор, кстати, я очень уважаю барабанщиков.)
Утром я проснулся от холода — над рекой поднимался туман. Леденец, несколько пригоршней воды на завтрак, и, как только туман рассеялся, спасительный инструмент загудел вновь.
Теперь, поднабравшись некоторого опыта, я стал расходовать силы экономней. Исполнив мелодию десять раз подряд, устраивал «перерыв»: обрывал сочные молодые побеги, с помощью заостренной палки выкапывал из земли съедобные на вид корешки, сбивал с деревьев плоды. Добычу приносил к носилкам, и Владимир Васильевич принимался за сортировку. Многое он решительно отвергал, но кое-что оставлял. Пища, разумеется, была не ахти какая, однако ощущение некоторой сытости создавала, поэтому до следующей ночи я продержался довольно бодро. Во всяком случае, барабанную вахту нес исправно.
Кризис, душевный и физический, наступил лишь с наступлением темноты. Одеревеневшие руки не слушались уже совершенно, в окружающих нашу стоянку зарослях всё чаще слышались подозрительные шорохи. От усталости и недосыпания мне мнилось, что из глубины лесной чащи к нам крадутся стаи голодных леопардов. Я перетащил носилки поближе к барабану, вооружился ножовкой как единственным серьезным оружием и начал стучать уже не только по «душистой» слоновьей шкуре, но и по полотну пилы, извлекая из последней хоть и не очень громкие, но зато резкие и противные звуки. На некоторое время возня в кустах прекращалась, но стоило мне начать клевать носом — шорохи возобновлялись.
Проведя всю ночь в кошмарах и ожидании неминуемой смерти, наутро мы с дядей представляли собой поистине жалкое зрелище. Всего за два дня жизни в джунглях мы превратились в дурно пахнущих, заросших щетиной и жутко отощавших дикарей. Голова моя от барабанной дроби отупела совершенно, в ушах с маниакальной настойчивостью звучали нетленные слова Чуковского: «Не ходите, дети, в Африку гулять!». Я был уверен, что еще одну такую же ночь нам не пережить. Но с дядей мы этот вопрос не обсуждали, словно не желая расстраивать друг друга перед и без того неизбежной смертью. И без слов было ясно, что срок нам отпущен лишь до тех пор, пока я буду способен долбить палками по ненавистному инструменту. А силы мои, увы, убывали катастрофически: уже после нескольких ударов я всё чаще сваливался прямо около дядиных носилок и мгновенно отключался, впадая в забытье.
Впрочем, каждый раз, примерно через четверть часа невероятного блаженства дядя грубо расталкивал меня, и я, сонно мотая чугунной головой, вновь тащился к барабану. Вот во время одного-то из таких снов-обмороков, когда я совсем уже перестал соображать, кто я и где я, моя спина ощутила вдруг жесткий пинок. Со стоном приподнявшись, я хотел было уже по привычке двинуться к инструменту, но… уткнулся головой в чьи-то ноги в камуфляжных брюках.
«Достучался-таки, — возликовал я мысленно, — мы спасены!»
От счастья руки у меня подломились, и я в беспамятстве рухнул на грязный и мокрый ботинок. Потом смутно чувствовал, что меня куда-то волокут, изредка пиная, однако, будучи больше похожим на полудохлое животное, нежели на человека, никак на происходящее не реагировал. Когда обморок отступил, я открыл глаза и увидел, что лежу в нескольких шагах от моста. Неподалеку, выпятив грудь, перетянутую крест-накрест патронташами, стоял мой спаситель. Он внимательно вглядывался в пространство над рекой. Я заинтересованно приподнялся на локте и различил на противоположном берегу две неясные фигуры, занимающиеся, похоже, починкой моста. В этот момент из прибрежных кустов вышли несколько человек в немыслимых головных уборах.
— Френдс (друзья), — сипло прохрипел я, с трудом поднимаясь, — господа, спасибо вам, огромное спасибо…
Облаченные в полувоенную форму люди стремительно приблизились и сильным ударом приклада в грудь вновь опрокинули меня на спину. Еще мгновение — и в мой лоб уперся ствол винтовки. Щелкнул спускаемый предохранитель, и я в очередной раз мысленно попрощался с жизнью. Но тут один из солдат, указывая на меня пальцем, начал что-то торопливо говорить стоявшему у самой воды высокому круглолицему человеку. Язык был мне незнаком, и я разобрал лишь несколько раз повторенное слово «Морган».
— Я не Морган, — в отчаянии воскликнул я, — меня зовут Алекс! Я не колонизатор и не капиталист, я прибыл из Советского Союза! Совьет Юнион, я — Совьет Юнион, — ткнул я себя в грудь пальцем для убедительности. — Не убивайте меня, пожалуйста!
Круглолицый подошел, присел на корточки и отвел направленный на меня ружейный ствол в сторону.
— Мунги, — хлопнул он себя по широкой груди.
— Алекс, — повторил я, ощутив новую волну страха: имя бандита было мне слишком хорошо известно.
Круглолицый, удовлетворенно улыбнувшись, повелительно рыкнул, и меня тут же поволокли обратно — к кусту, за которым скрывались носилки дяди. А дальше начался кошмар. Казалось, у Мунги случился приступ параноидальной истерики. Грохоча огромными ботинками, он возбужденно прыгал вокруг Владимира Васильевича, угрожая то пистолетом, то кинжалом, и выплевывал короткие, как автоматные очереди, но пугающе-зловещие фразы.
Однако Владимир Васильевич, к моему удивлению, не моргнул и глазом. Спокойно выслушав нервно-обвинительную речь Мунги, он что-то ответил ему — четко и даже не повысив голоса. Круглолицый, заметно снизив тон, высказал еще несколько претензий, но и на них дядя отреагировал всё так же твердо и невозмутимо. Наступила пауза. Командир отряда отошел с бойцами в сторону, устроив что-то вроде небольшого совещания.
— Ты, наверное, уже понял, что это и есть легендарный налетчик Мунги? — спросил, воспользовавшись передышкой, Владимир Васильевич. — Тот еще бандит и бестия, но отнюдь не дурак. Матерый вояка! Мы с ним давно знакомы, но это длинная история… Меня он сейчас обвинял в том, что я якобы убил его друга Гансези, предварительно украв у того алмазы.
— А вы что ответили?
— Да честно всё рассказал. Что Гансези погиб от отравленной стрелы людей Аминокана, что камни у него, но уже у покойного, случайно прихватил ты и что потом у тебя самого отнял их наш бывший спутник Вилли. Добавил, правда, что догнать последнего они смогут только с нашей помощью…
— Да пусть забирают всё, лишь бы вытащили нас отсюда! — воскликнул я.
— Э-э, дружок, — осуждающе покачал головой дядя, — не торопись с выводами. Мунги хоть и не лишен определенных моральных устоев, но по натуре своей жесток и жаден. Если он увидит, что мы полностью деморализованы и заранее готовы на все его условия, церемониться с нами не будет. Конечно, мы можем пообещать ему помочь догнать фрица, поскольку примерно знаем его маршрут, но взамен Мунги должен клятвенно пообещать при всех, что за услуги расплатится с нами хотя бы частью алмазов. Только тогда, поверь, он станет относиться к нам с должным уважением.
Закончив переговоры, замаскированные под солдат регулярных войск бандиты вернулись к нам, расселись вокруг носилок и извлекли из рюкзаков куски жареного кабана, галеты и какие-то плоды, похожие на груши. Поделились своими запасами и с нами, но есть отчего-то не хотелось — мешала тревожная неизвестность: как всё-таки боевики решили распорядиться нашими жизнями? Потихоньку страхи мои начали оправдываться. Изначально спокойный тон беседы Мунги с дядей медленно, но верно перерастал в яростную перебранку. Казалось, еще немного, и они вообще перейдут к рукопашной. Успокаивало лишь то, что остальные свидетели перепалки внешне проявляли к спорщикам полнейшее равнодушие, продолжая с аппетитом насыщаться.