ело с ранением Зомфельда не будет завершено и юридически оформлено. Так что единственный выход — улизнуть сегодня ночью. Нам нужно как можно скорее добраться до госпиталя ООН: дядя нуждается в срочной операции, а я — во временных документах… Да и денег у нас осталось в обрез…
— Возьми свой алмаз обратно, — не колеблясь ни секунды, предложила Найтли. — Наверное, он стоит безумно дорого.
— Эх, девочка ты моя наивная, — горько вздохнул я. — Если 6 его можно было продать хотя бы за десятую часть стоимости! Но там, где идет война, в цене, увы, лишь патроны да хлеб. Кто станет тратить деньги на безделушки, когда их не хватает для более необходимых вещей? Нет уж, оставь камушек у себя и постарайся, чтобы его не обнаружили на таможне.
— Не найдут, я хитрая, — зарделась девушка. И тут же спросила: — А почему ты всё время называешь меня разными ласковыми именами? Я что… нравлюсь тебе?
Вопрос застиг меня врасплох, и теперь уже мои щеки заполыхали жаром.
— Конечно же, нравишься. Ты смелая и веселая девушка, очень красивая… Ты всем нравишься.
— Я не про всех спрашиваю, — потянула Найтли меня за руку, призывая сесть поближе. — Раньше мне казалось, — продолжила она совсем тихо, чтобы слышал лишь я один, — что, полюбив кого-нибудь, я отдам себя этому человеку всю без остатка. И этот человек тоже будет жить только мной одной, поскольку в этом и состоит счастье. А здесь что-то во мне поменялось… Взять хотя бы Вилли: он целый год твердил, какая я хорошая и замечательная, с каким вкусом одеваюсь, как красиво играю в теннис… Это ведь он рассказал мне, для чего ты едешь в Мозамбик. Такие сказки рассказывал, так завлекал интересным путешествием! И что в итоге? Оказалось, он просто бессовестно меня использовал. Горько и обидно…
— Из-за того, что он тебя обманул?
— Нет, — грустно ответила Найтли, — мне горько оттого, что из-за моей наивности пострадали ты и твой дядя. Прости меня, если сможешь. — Она порывисто поднесла мою руку к сухим, воспаленным губам и… поцеловала.
В голове моей поплыл звон. Хрупкая девушка просит прощения у меня, здорового мужика?! Да мне самому впору просить у нее прощения! Я сполз на пол, встал на колени и осторожно, чтобы не оцарапать ее дивную кожу своей грубой щетиной, прижался лбом к заплаканной щеке красавицы.
— Прости меня и ты, — прошептал я. — За то, что взял с собой в этот злосчастный Мозамбик. Считаю себя последним эгоистом, поскольку не смог отказать себе в удовольствии видеть тебя каждый день рядом. Но, увы, оказался не в состоянии уберечь от творящегося здесь кошмара…
— Глупый, глупый русский медведь, — улыбнулась она. — Неужели ты до сих пор не понял, что я тоже поехала лишь затем, чтобы побыть с тобой еще хоть немного? Мне так не хотелось расставаться! Ты такой необычный, так не похож на всех тех, кто меня окружал до сих пор! До встречи с тобой я думала, что весь мир крутится вокруг меня, и вдруг приехал ты, и выяснилось, что это не так… И меня это завело, мне захотелось, чтобы и ты стал таким, как остальные, чтобы тоже был у моих ног! Но неожиданно… влюбилась. Ну почему мы оба такие глупые? Нас посетило невиданное счастье, а мы зачем-то старательно делаем вид, что равнодушны друг к другу?
— Когда-нибудь мы эту ошибку непременно исправим, — осторожно поцеловал я девушку в мочку уха.
— Когда, как?! Тебе надо срочно скрываться и спасать дядю, а мне — поскорее возвращаться домой, чтобы успокоить наверняка уже волнующегося отца. Как обидно, что жизнь — не пленка в магнитофоне, которую можно отмотать назад.
— А поскольку жизнь — не пленка, значит, завтра она не кончится. Пройдет немного времени, и мы снова с тобой встретимся, вот увидишь.
— И поедем вместе в Европу, — подхватила Найтли. — Мне всегда хотелось посетить Венецию. А потом — в Париж! Да, да, обязательно в Париж, ведь это город любви…
— Непременно, моя радость, — поднялся я. — А сейчас тебе нужно принять лекарство.
— Выпью любую гадость, — улыбнулась она, украдкой смахнув скатившуюся из-под ресниц слезинку.
Я проследил, чтобы девушка проглотила все выданные доктором порошки, еще раз напоил ее чаем, а потом долго гладил по волосам, словно маленькую девочку, пока она не заснула. Укрыв Найтли одеялом, я подсел к Владимиру Васильевичу.
— Пора собираться, мой капитан. Если не уплывем сегодня ночью, завтра, боюсь, нам этого попросту не дадут сделать. Проклятый фриц наворотил столько дел, что местным полицейским их и за месяц не расхлебать… Вы как, готовы?
— Я-то всегда готов, а вот ее жалко, — кивнул дядя в сторону счастливо улыбающейся во сне девушки. — Подслушал невольно ваши разговоры, ты уж извини, так прямо, скажу тебе, сердце разрывалось. Похоже, у девчонки первая настоящая любовь случилась — она за тобой аж на край света бежать готова. Ай, как жалко нашего рыженького бельчонка: откроет поутру глаза, а тебя опять нет! И я, старый мореман, под ногами тут у вас, как на грех, путаюсь. Эх, если б не мои болячки…
— Если бы не ваши болячки, — успокоил я Владимира Васильевича, — мы с Найтли вообще никогда бы не встретились. Так что давайте закончим этот разговор и займемся делами поважнее…
Мне требовалось найти хотя бы двух человек, чтобы помогли дотащить носилки до реки, и я вышел на улицу. Было уже темно, но поселок еще жил вечерней жизнью, люди не спали, и поэтому совсем недалеко от дома я очень удачно заприметил сидящих в тени дерева трех мужчин. Подойдя ближе, я вытащил из кармана несколько купюр и призывно помахал ими, подчеркивая дружелюбность своих намерений.
— Друзья, — обратился я к закутанным в накидки фигурам, — хотите заработать пару сотен?
— И что же ты на этот раз придумал, Алекс? — услышал я неожиданно знакомый голос.
Накидка с головы сидящего в центре человека медленно сползла, и я увидел… ухмыляющегося Мунги! От удивления у меня даже ноги подкосились.
— Как вы здесь оказались? — с трудом вымолвил я. — Вас ведь по всей округе ищут!
— Мы прячемся, — с грустной усмешкой буркнул Мунги. — Думаем вот, как бы незаметно исчезнуть отсюда.
— Так давайте воспользуемся плотом! Погрузим дядю, возьмем воду, пару булок, — перешел я на скороговорку, — и поплывем по течению. Глядишь, к концу завтрашнего дня доберемся до Мапаи…
— А что, наш плот уцелел? — подал голос Омоло. — Мы ведь ничего не знаем, весь день в кукурузе отсиживались.
— Там только одну камеру пулей пробило, остальные целы. Думаю, пятерых он выдержит запросто.
— Без света плыть никак нельзя, — вмешался Андузи. — Иначе нас либо крокодилы в темноте сожрут, либо бегемоты потопят. К тому же фарватер здесь буквально усеян мелкими островами, на которые будем натыкаться каждые десять минут.
— Всё равно плыть надо, Алекс дело говорит, — подытожил Мунги, поднимаясь со скамейки. — Омоло, беги за оружием! А ты, Свистун (такое прозвище носил в отряде Андузи), срочно достань керосин, спички и тряпки для факелов. Мы же с Алексом займемся носилками.
Спустя полчаса лихорадочных сборов мы уже шагали по лесной тропе. Через плечо у меня были перекинуты связанные веревкой калебасы с водой, на груди висел BXP, в руках я привычно сжимал рукоятки носилок, а голову по-прежнему сверлили мысли о Найтли. Покидая дом, я заботливо придвинул к ее лежанке столик, на котором оставил немного еды, воду, лекарства и почти целую свечу. Хотел поцеловать на прощание, но потом передумал: какой смысл целовать человека, если тот не в состоянии ответить тебе тем же? К тому же в глубине души я и впрямь надеялся, что где-нибудь через полгодика, подкопив деньжат, смогу вернуться в Лауфилд…
Зато во время наших сборов я узнал, где именно Владимир Васильевич прятал большой алмаз. Когда я взялся за стеклянную банку, чтобы выплеснуть остатки старой воды и налить свежей, дядя вдруг предостерегающе вскинул руку:
— Эй, эй, полегче, племянничек! Там наше самое главное богатство лежит!
Я заглянул внутрь, но ничего не увидел.
— Известный фокус, — хмыкнул старпом, — им еще во времена Второй мировой пользовались. Алмаз ведь, как и вода, прозрачный, вот его и не видно. — С этими словами он погрузил два пальца в воду и, к моему удивлению, извлек из банки… «Глаз Лобенгулы». — Возьми-ка ты его, Сашок, себе, — добавил дядя, обтерев камень полой рубашки. — Ты молодой, крепкий, тебе такой камень и носить. А мне давай тот, что поменьше…
Как мы ни торопились, но отчалить нашей криминальной компании удалось только около трех ночи: пока изготавливали факелы, пока переставляли камеры, чтобы сделать плот более устойчивым… В общем, уработались так, что к моменту отплытия я был еле живой. Укрыв дядю от ночной сырости одеялом и пристроившись рядом, я практически мгновенно провалился в сон.
Когда же очнулся, какое-то время лежал неподвижно, пытаясь сообразить, где вообще нахожусь. Приподняв голову и оглядевшись, обнаружил, что плот наш стоит — врезался в песок небольшой лагуны, промытой в толще густо поросшего высоченной травой островка. Мои спутники крепко спали. Взяв нож, я неслышно выбрался на берег и принялся сооружать некое подобие мангала, чтобы сварить кофе и подогреть хлеб. Котелок и кое-какие продукты мы захватили из Пафури, воды в калебасах тоже хватало. С топливом на островке оказалось, правда, неважно, но несколько сухих веток всё же удалось найти. Походную жизнь я успел уже освоить в мельчайших подробностях, так что завтрак готовил, можно сказать, механически.
Когда напиток «созрел», разбудил своих спутников, и вскоре мы все вместе блаженно грелись у костерка, ведь в сезон дождей — особенно в утренние часы у реки — даже в Африке довольно прохладно.
Покончив с кофе и бутербродами из пресного хлеба с острой колбаской, Мунги обратился вдруг ко мне с неожиданным вопросом:
— Алекс, а цел ли у тебя, кстати, тот большой искристый алмаз? Просто ты говорил, что в вашем доме был обыск, вот я и думаю теперь: если «табачные мундиры» нашли его и забрали, мне, похоже, придется за ним вернуться.