Глаз тигра — страница 43 из 135

Эта процедура показалась мне по своему приятной, и я стоял, как загипнотизированный, автоматически отвечая на просьбу Шерри поднять руку или подвинуть ногу. Первым же намеком на то, что мисс Норт отнеслась к моим увечьям без достаточной серьезности, которой они заслуживали, было то, что, издав внезапно боевой клич, она намазала мне самую нежную и выдающуюся часть алым антисептиком.

— Красноносый олень Рудольфа, — смеясь, воскликнула она, и я поднялся, чтобы защитить себя.

— Что ты делаешь?! Это же не смывается!

— Великолепно! — засмеялась она. — Теперь ты будешь заметен даже в толпе!

Я был шокирован таким неподобающим в нашем положении легкомыслием, приняв полный достоинства вид, отправился на поиски сухой пары брюк. Шерри, откинувшись на матраце, наблюдала, как я роюсь в сумке.

— И сколько это продлится? — спросила она.

— Дней пять, — ответил я и остановился, прислушиваясь к завываниям ветра.

— Откуда ты знаешь?

— Это всегда длится пять дней, — объяснил я, натягивая шорты.

— Что ж, у нас будет время, чтобы еще ближе узнать друг друга.

Из-за циклона мы словно попали в заточение. Было непривычно постоянно находиться бок о бок в тесной пещере. Каждое путешествие наружу, вызванное природной необходимостью или визитом к Чабби и Анджело, было сопряжено с неудобствами и риском. Хотя в течение первых двенадцати часов с пальм были сорваны почти все кокосы, и самые слабые деревья были уже повалены, время от времени раздавался треск падающего ствола, и в стороне, будто стрелы, разлетались щепки и отломанные ветки. Гонимые ветром, они могли ослепить или серьезно ранить.

Чабби и Анджело часами колдовали над моторами. Они разобрали их и очистили от морской соли. Работа в этой ситуации была наилучшим занятием.

В нашей пещере, когда первоначальная новизна прошла, надвигался кризис. Я еще не до конца понимал его, однако ощущал его опасность. Я отдавал себе отчет, что никогда не понимал до глубины характера Шерри, Многие вопросы оставались без ответа. Она не пускала меня дальше какого-то барьера, оставаясь недоступной. До сих пор она не высказывала мне своих чувств и не задавала вопросов о будущем. Мне это казалось странным. Любая другая женщина, из тех что я знал, всегда ожидала, более того — требовала объяснений в любви и страсти. Я чувствовал, что эта нерешительность доставляет ей самой не меньше огорчений, чем мне. Она словно попала в ловушку и пыталась выбраться наружу, и от этого страдали ее эмоции. Однако, об этом не было сказано ни слова. Мы будто пришли к молчаливому соглашению не обсуждать наши чувства. Мне это давалось с трудом, ведь я любовник, привыкший изливать свои чувства в пышных фразах. И если пока не удалось заставить эту пташку спуститься с ветки ко мне на ладонь, то, наверно, отчасти потому, что я не прилагал должных усилий. Я бы мог без особых трудностей наверстать упущенное, но отсутствие будущего сдерживало меня. Казалось, для Шерри наши отношения продлятся не далее заката. И все же я знал, что она этого не желает — иногда периоды уныния сменялись у нее вспышками страсти, в искренности которых не оставалось сомнений.

Однажды я завел разговор о своих планах на будущее после подъема со дна сокровищ — как я закажу себе новое судно по собственному проекту, которое воплотит в себе все лучшее, что было у «Балерины», как я построю себе новое жилище в Черепашьем Заливе, которое уже не удостоишь звания домишка, как я обставлю его и кто в нем будет жить. Шерри отмалчивалась. Когда слова у меня иссякли, она отвернулась от меня на матраце, притворяясь спящей, но я мог, даже не прикасаясь к ней, ощутить напряжение во всем ее теле.

В другой раз я поймал ее прежний враждебный, почти ненавидящий взгляд. А через час она была охвачена безумием страсти, в полном противоречии с ее предшествующим настроением.

Она разбирала и чинила мою одежду из сумки, и, сидя по-турецки на матраце, делала старательные, аккуратные стежки. Когда я поблагодарил ее, в ответ она произнесла что-то язвительно-насмешливое, и все закончилось шумным скандалом. В конце концов, она кинулась наружу из пещеры и побежала, сгибаясь под порывами ветра к жилищу Чабби. Она не возвращалась до самой темноты, пока Чабби не привел ее назад, освещая дорогу фонарем.

Чабби одарил меня взглядом, способным испепелить менее выдержанного человека, и холодно отказался зайти на глоток виски. Это могло означать, что он либо болен, либо не в настроении. А затем, что-то неодобрительно бормоча, снова исчез в темноте.

К концу четвертого дня мои нервы были на пределе. Я продолжал размышлять о странном поведении Шерри со всех точек зрения и сделал некоторые выводы.

Заключенная вместе со мной в тесных стенах пещеры, она была вынуждена, наконец, задуматься о том, что ее связывает со мной. Она влюбилась, наверно, впервые в жизни, и ее бунтарский, независимый дух воспротивился этим новым чувствам. Признаться, для меня это также не было весьма приятным переживанием. Я наслаждался краткими периодами любви и раскаянием перед каждой новой ссорой, но с жадным нетерпением ждал, когда же она осознает неизбежность своего состояния и полностью покорится ему.

Я все еще пребывал в ожидании этого счастливого момента, когда на пятый день проснулся на заре. Весь остров был охвачен странной тишиной, которая казалась почти мертвой, после рева бури. Я лежал и молча прислушивался, не открывая глаз, однако почувствовал, как Шерри пошевелилась возле меня. Я повернул голову и посмотрел ей в лицо.

— Шторм кончился, — тихо произнесла она и поднялась с постели.

Бок о бок мы вышли из пещеры навстречу раннему свету солнца и замигали, глядя на опустошение, оставленное бурей. Остров походил на поле сражения периода Первой мировой войны. Буря сорвала с пальм листву, и голые стволы, устремленные в небо, имели какой-то трагический вид. Земля под ними была густо усеяна ветвями и кокосами, Над все этим царила тишина. В воздухе не было ни какого движения, небо было бледно-голубого цвета и затянутое дымкой из взбаламученного песка и мелких морских брызг. Анджело и Чабби показались из пещеры, как два медведя, большой и маленький, в конце зимы. Они остановились, оглядываясь по сторонам.

Внезапно Анджело издал клич наподобие команчей, и на четыре фута подпрыгнул в воздух. После пяти дней принудительного заключения, его животный дух рвался наружу. Он, как борзая, пустился бежать через пальмовую рощу.

— Кто последний прыгнет в воду, тот фашист! — крикнул он, и Шерри первая приняла вызов. Она была на десять футов позади него, когда они домчались до пляжа, но в воду бросились уже одновременно, не раздеваясь, и стали бросаться друг в друга пригоршнями мокрого песка. Мы с Чабби последовали за ними размеренным шагом, более подобающим нашему возрасту. Не снимая с себя яркой полосатой пижамы, Чабби погрузил свои окорока в море.

— Хороша водичка, надо сказать, — серьезно произнес он. Я сделал затяжку, куря свою сигару сидя по грудь в воде, а затем отдал остаток сигары Чабби.

— Потеряли пять дней, Чабби, — сказал я, и он тотчас нахмурился.

— Пора приниматься за дело, — проворчал он, сидя в лагуне, облаченный в полосатую желто-малиновую пижаму, с сигарой во рту, похожий на большую коричневую лягушку.

С вершины горы мы окинули взглядом мелководную лагуну, и хотя в воздухе все еще висела легкая дымка поднятого бурей песка, нам удалось разглядеть наш вельбот. Он немного сдвинулся с первоначального места и лежал на дне на глубине двадцати футов. Его палуба была по-прежнему укрыта желтым брезентом.

Мы подняли его с помощью воздушных мехов, и как только его борт показался над поверхностью, мы вычерпали из лодки воду и подгребли к берегу.

Остаток дня мы провели, выгружая намокшее оборудование. Мы его высушили и вычистили, зарядили баллоны аквалангов, навесили моторы и приготовились к очередному посещению Пушечного Рифа.

Меня по-настоящему тревожило упущенное время. Мы теряли день за днем, сидя без дела на острове, в то время как Мэнни Резник и его бравые ребята постепенно наверстывали упущенное.

Вечером у костра мы обсудили наше положение, и все согласились, что за десять дней мы смогли доказать только то, что одна часть «Света Зари» действительно была снесена в омут. К счастью, прилив начинался рано утром, и Чабби повел судно через проход, когда коралловые зубцы были еще едва различимы в тусклом утреннем свете. Заняв боевую позицию в глубине рифа, мы обнаружили, что солнце только показало своей сверкающий верхний край над горизонтом. За пять дней, проведенных нами на берегу, руки Шерри почти полностью зажили, и хотя я тактично намекнул, что право нырять со мной в течение нескольких дней следует предоставить Чабби, мой такт и забота оказались напрасными. Она облачилась в костюм и ласты, а Чабби остался сидеть на корме, чтобы удерживать судно на месте.

Мы с Шерри быстро спустились в глубину и проникли в заросли подводного бамбука, ориентируясь по оставленным мною и Чабби буйкам. Мы работали недалеко от основания коралловых утесов, и я выделил Шерри участок для поисков между рифами и мной — так ей было легче ориентироваться.

Едва успев пройти первый квадрат, проплыв пятьдесят футов от последней отметки, Шерри настойчиво постучала по емкостям своего акваланга, чтобы привлечь мое внимание. Я поспешил к ней сквозь заросли бамбука.

Она зависла головой вниз, словно летучая мышь возле стены кораллов, и пристально рассматривала обломок скалы и мелкие осколки, устилавшие дно впадины. Шерри находилась в тени нависших кораллов, поэтому, лишь подплыв к ней вплотную, я смог разглядеть заинтересовавший ее предмет. Упираясь в скалу, покоясь на холмике мусора и водорослей, лежал длинный цилиндрический предмет, густо покрытый морской растительностью и наполовину поглощенный кораллами. Его размеры и форма несомненно указывали на то, что это произведение человеческих рук. В длину он был около девяти футов и около двадцати дюймов в поперечнике — правильной формы и очертаний. Шерри с интересом изучала его и, когда я подплыл, обернулась, недоуменно жестикулируя.