Глаз времени — страница 3 из 6

ВСТРЕЧИ И СОЮЗЫ

18. Посланники Небес

Все еще размахивая мечом, монгол кричал что-то в направлении деревни. Из палаток, вернее, из юрт, поправил себя Коля, набежало больше вооруженных воинов. За ними пришли женщины и дети.

У мужчин были типичные азиатские черты: широкие лица, небольшие черные глаза. Черные как смоль волосы были забраны в хвосты. Некоторые носили на голове повязку. На монголах были мешковатые серовато-коричневые штаны, которые они заправляли в сапоги, либо не заправляли, если были босиком. Детишки смотрели на пришельцев широко открытыми глазами, полными любопытства.

Местные жители выглядели решительными и сильными. С угрожающим видом воины окружили ослабленных долгим пребыванием в невесомости космонавтов плотным кольцом. Коля старался удержаться на ногах. Его всего трясло. Обезглавленное тело Мусы, из которого вытекали последние капли крови, продолжало лежать у корпуса «Союза».

Убийца Мусы подошел к Сейбл, и она пристально на него посмотрела. Бесцеремонно он схватил ее за грудь и сдавил.

Женщина не шелохнулась.

— Господи, ну от него и несет, — сказала она.

Коля услышал в ее голосе нотки тревоги, что выдавало в ней страх, который она пыталась утаить, стараясь казаться непоколебимой. Но монгол отошел от нее.

Воины начали о чем-то совещаться, то и дело бросая взгляд на космонавтов, на «Союз» и парашютный шелк, который неуклюже распластался в степной зелени.

— Знаешь, о чем они говорят? — сказала Сейбл шепотом. — Тебя они сейчас убьют, а со мной позабавятся и потом тоже убьют.

— Старайся не показывать виду, что тебе страшно, — посоветовал Коля.

Внезапно повисшую в воздухе напряженность разорвал пронзительный крик. Маленькая девочка лет пяти, с лицом круглым, как пуговица, притронулась к поверхности корпуса «Союза» и в ту же секунду отскочила от нее с обожженной ладонью.

Все как один монгольские воины зарычали. Убийца Мусы приставил к Колиному горлу меч. Его рот был открыт, глаза были маленькими, и Коля почувствовал запах мяса и молока в его дыхании. Неожиданно весь мир вокруг него стал очень живым: он четко чувствовал запах животных, идущий от стоявшего перед ним воина, аромат выпаленной солнцем степи и даже стук собственной пульсирующей крови, отдающийся в уши. Неужели этому суждено стать его последним воспоминанием перед тем, как он отправится в темноту вслед за Мусой?

— Даругхачи, — произнес вдруг Коля. — Тенгри. Даругхачи.

Глаза монгола округлились. Он отступил, но продолжал держать меч поднятым, и разговор с соратниками возобновился, правда, теперь воины смотрели на них с еще большей враждебностью.

— Что ты ему сказал? — процедила сквозь зубы Сейбл.

— Вспомнил свои школьные годы. — Коля старался говорить спокойно. — Я не был уверен. Это мог оказаться совсем не их язык: мы могли приземлиться где угодно во времени…

— Что за язык, Коля?

— Монгольский.

— Я так и знала, — фыркнула Сейбл.

— Я сказал, что мы — посланники. Посланники Вечного Неба. Если они этому поверят, то должны будут относиться к нам с почтением. Может быть, отведут нас к местным властям. Я блефую, просто блефую…

— Хорошо придумано, бэтмен, — сказала Сейбл. — В конце концов, ребята видели, что мы упали с неба. «Отведите меня к вашему правителю». В кино это всегда срабатывает. — И она даже засмеялась, правда, смех у нее получился неестественным и неприятным.

Наконец круг вокруг космонавтов разомкнулся и никто не стал их убивать. Один из воинов надел на себя тулуп и фетровую шапку, побежал к своей хромой лошади, привязанной возле юрты, вскочил на нее и стрелой помчался прочь из селения.

Космонавтам связали руки за спинами и тумаками погнали в направлении одной из юрт. Даже со свободными руками идти им было бы тяжело. Коле казалось, что все его тело налилось свинцом, а в голове звенел колокол. Таращащаяся на них ребятня образовала по обе стороны пленников своего рода почетный караул. Один из детей, на вид мерзкий хулиган, кинул в пленников камнем и попал Криволапову в плечо. Это едва ли можно было назвать торжественным возвращением на Землю, но, по крайней мере, они были живы, по крайней мере, он сумел выиграть для них немного времени.

Широкую входную полу юрты отвернули, и космонавтов впихнули внутрь.

Сейбл и Коля упали на расстеленные на земле войлочные ковры. Из-за своих негнущихся костюмов в юрте они казались огромными куклами, смешно сидящими с прямыми ногами.

Единственный выход из юрты был обращен на юг, и за легким туманом Коля мог видеть солнце. Он знал, что такая была у монголов традиция. В этой части света еще сохранились первобытные верования, в том числе и культ солнца, которое в этих северных землях Азии оканчивало свой дневной путь преимущественно на юге.

Монголы то и дело наведывались в юрту, очевидно, чтобы изучить чужаков, приземистого мужчину и мускулистую на вид женщину. Они смотрели на космонавтов, особенно на Сейбл, расчетливым, жадным взглядом.

Из капсулы «Союза» в юрту принесли кое-что из их снаряжения. Назначение большинства — аптечки на случай непредвиденной ситуации, надувного спасательного плота — было кочевникам непонятно. Сейбл и Коле разрешили снять их массивные скафандры и переодеться в комбинезоны оранжевого цвета, которые они носили на орбите. Монгольские ребятишки внимательно разглядывали их нижнюю одежду и прорезиненные штаны, которые космонавты стянули с себя. Скафандры сложили в грязном углу юрты, и они напоминали покинутые коконы.

Космонавтам удалось скрыть от монголов пистолеты, которые пришельцы заткнули себе за пазуху.

После этого, к огромной радости Коли, на какое-то время их оставили в покое. Он сел и прислонился спиной к запачканной стене юрты, чувствуя дрожь в руках и ногах и усилием воли пытаясь унять беспокойное биение своего сердца и избавиться от тумана в голове. К этому времени Коля уже должен был находиться в больнице под опекой самых передовых медицинских технологий двадцать первого века и проходить курс физиотерапии и реабилитации, а не сидеть в углу вонючей конуры. Но он был слаб, как старик, а поэтому ужасно беспомощен перед этими крепкими и сильными монголами. От этого ему становилось обидно и страшно.

Он принялся осматривать внутреннюю часть юрты, стараясь не терять трезвость мысли.

Жилище было сильно потертое, но вроде крепкое. Возможно, они находились в юрте вождя этой небольшой общины. Основной опорой конструкции служил прочный столб, а легкие стойки и дощечки придавали характерную округлую форму стенам, на которые цеплялось покрытие из войлока. Пол в монгольском жилище устилали грязные ковры, а со стен свисали подвешенные на крюки металлические горшки и козлиные шкуры. У стен стояли сундуки из кожи и дерева, которые служили мебелью этому кочевому народу. В юрте не было окон, а над выложенным из камней очагом, огонь в котором горел за счет кизяка, было прорезано отверстие.

Поначалу Коля не мог понять, как монголы разбирали и собирали свои жилища. Ведь им наверняка приходилось проделывать это хотя бы два раза в год, когда они переходили на свои летние или зимние пастбища. Недалеко от юрты он заметил широкую повозку. Ее размеры легко позволяли перевозить монгольский дом целиком, без надобности его разбирать, со всеми вещами.

— Они не всегда так делали, — рассказывал он Сейбл шепотом. — Монголы, я имею в виду. Только в начале тринадцатого столетия. В противном случае они их просто разбирали, как палатки, перевозили свернутыми. Следовательно, мы можем определиться со временем, в которое попали… Мы приземлились в самом сердце монгольской империи, в период ее расцвета!

— Нам повезло, что тебе о них так много известно.

— Повезло? — ухмыльнулся Коля. — Сейбл, монголы двести лет «гостили» на Руси. Такое не забывается даже по прошествии восьми веков.

Подошло время готовить пищу. В юрту вошла женщина и втащила за собой огромный железный котел. Она порубила и бросила в него половину бараньей туши. В дело пошли не только мясо и кости, но и легкие, желудок, мозги, кишки, копыта и глазные яблоки. Было ясно, что здесь ничего не пропадает зря. Кожа на лице бережливой стряпухи казалась дубленой, а руки напоминали две клюшки для игры в гольф. В процессе приготовления пищи она ни разу не взглянула на Сейбл и Колю, словно бы присутствие в углу юрты двух людей из будущего было для нее повседневным явлением.

Предоставленные сами себе космонавты пытались как можно быстрее приспособиться к беспощадной силе тяжести в Мире. Они тайком разминали суставы, меняли положения тела, чтобы включить в работу ту или иную группу мышц. Коля понимал, что остается только ждать, когда гонец вернется в селение и привезет решение местных властей, от которого зависела их участь, — решение, которое все еще может означать для них смерть. Но несмотря на столь мрачную перспективу, по мере того как день клонился к вечеру, Коля, к своему удивлению, заскучал.

Мясо и внутренности варились в котле пару часов. Потом юрту наполнило много людей, взрослых и детей. Некоторые принесли в общий котел еще мяса, которое, видимо, раньше было лисицами, мышами и кроликами. С убитых животных сняли шкуру, но тушки не были очищены: Коля заметил на них песок и запекшуюся кровь.

Когда пора было приниматься за еду, монголы просто уселись на пол. Деревянными мисками они вылавливали из котла мясо и ели его руками. Пищу запивали чем-то похожим на молоко, которое наливали из покрытых испариной бурдюков из козлиной шкуры. Если вкус мяса им не нравился, они снова бросали его в котел, даже если перед этим успели откусить пару кусочков. Туда же они выплевывали и кусочки хрящей.

Сейбл с ужасом за этим наблюдала.

— И никто здесь не моет руки перед едой.

— Для монголов вода — символ божественной чистоты, — объяснил ей Коля. — У них не принято пачкать ее, чтобы вымыться.

— Как же, в таком случае, они моются?

— Добро пожаловать в тринадцатый век, Сейбл.

Монголы держались на расстоянии от космонавтов, которые своим появлением, казалось, лишь слегка нарушили устоявшийся уклад их общественной жизни.

Спустя какое-то время к ним подошел один из мужчин помоложе, который держал в руках миску с мясом. Коля заметил, что бараний жир, сверкающий у парня на губах, был всего лишь верхним слоем смеси из жира и грязи на его лице. Под широкими ноздрями монгола темнели высушенные ветром сопли, а запах передержанного сыра, который шел от его тела, был просто невыносим. Монгол потянулся и освободил Коле одну руку. Затем он взял из миски с мясом кусок и протянул его космонавту. Ногти его были черными от грязи.

— Знаешь, — прошептал Коля, — монголы имели привычку размягчать мясо, засунув его под седло. Вполне может оказаться, что этот кусок баранины несколько дней наполнялся метаном под задницей у какого-то покрытого жиром пастуха.

— Ешь, — сказала Сейбл тоже шепотом. — Нам нужен пептид.

Коля принял мясо и, закрыв глаза, откусил от него кусочек. Оно оказалось жестким, и чувствовался вкус жира и масла. Позже тот самый паренек принес им чашку молока. Сделав пару глотков, Коля понял, что пьянеет, и вспомнил, что монголы любили перебродившее кобылье молоко. Он выпил необходимый минимум.

После еды космонавтам по очереди разрешили выйти из юрты, чтобы справить нужду, но все время держали под пристальным наблюдением.

Коля использовал эту возможность, чтобы осмотреть все вокруг. Куда бы он ни направлял свой взгляд, везде тянулась огромная и пустая равнина, являвшая собою естественное полотно желтой пыли, которое местами разбивали вкрапления зеленой растительности. По пепельному небу плыли упитанные облака и отбрасывали на равнину тени, похожие на озера. Казалось, сама земля, безбрежная, плоская и невыразительная, заставляла небо казаться маленьким. Место это, очевидно, было Монгольским плато. Коля узнал название, когда изучал по картам их возможный район посадки. Эту землю, расположенную на высоте минимум тысячи метров над уровнем моря, отделяли от остальной Азии могучие естественные барьеры: горные цепи на западе, пустыня Гоби на юге и леса Сибири на севере. С орбиты она казалась обширным чистым листом, немного сморщенной равниной, которую то тут, то там прорезали немногочисленные нити рек, словно первые штрихи еще не начатого пейзажа. И посредине был он…

…в маленьком монгольском селении. Округлые, покрытые грязью и потрепанные непогодой юрты напоминали скорее обглоданные ветром валуны, чем человеческое жилище. Странно, но помятый во время приземления спускаемый модуль «Союза» не так уж сильно бросался в глаза на их фоне. Повсюду бегали и смеялись дети, приветствовали друг друга соседи. Коля заметил стада овец и коз и табуны лошадей. Животные свободно разгуливали и паслись возле селения, наполняя застывший воздух блеяньем и ржанием. Коля вдруг понял, что пусть он и оказался в тринадцатом веке и пусть между его культурой и культурой этих людей пропасть, но основы языка человеческих отношений всегда остаются незыблемы. В самом сердце огромной молчаливой пустынной равнины ему удалось попасть на островок людского тепла. Удивительно, но это его почему-то обнадежило, хотя если вдуматься… Он был русским, попавшимся в руки монголов.

Ночь Коля и Сейбл провели под одним зловонным одеялом, сделанным из чего-то, что пахло конским волосом. Вокруг него раздавался монгольский храп, но когда бы Криволапов ни просыпался, ему казалось, что он видит перед собой сверкающие в тусклом свете очага глаза одного из хозяев стойбища. Под конец Коле стало казаться, что он не спал вообще. А вот Сейбл, наоборот, проспала четыре часа кряду, положив руку ему на плечо. Он не переставал удивляться мужеству этой женщины.

Ночью поднялся ветер, и от этого их юрта скрипела и качалась, словно дрейфующая лодка в море степи. Коле так и не удалось сомкнуть глаз, поэтому он лежал и думал о том, как обстоят дела у Кейси.

19. Дельта

Позавтракав, царский грамматевс Евмен отпустил своих пажей. Затем накинул на плечи пурпурный плащ, приподнял тяжелый кожаный полог и покинул свою палатку.

Тучи над лагерем разошлись, явив грамматевсу светло-голубое небо, бледное, словно выцветшая краска, и жаркое утреннее солнце. Впервые за долгое время дождь прекратился. Но когда Евмен взглянул на запад, он увидел там огромный массив вздувшихся бурлящих черных туч и понял, что очередная гроза не за горами. Даже торгующие талисманами, амулетами и прочей дребеденью, а также телами своих детей местные торговцы, которые своими палатками взяли их лагерь в осаду, клялись, что никогда не знали такой погоды.

Евмен направился к палатке Гефестиона. Идти было трудно. На подошвы сапог налипала земля, превратившаяся в липкую желтую грязь, которую беспрерывно месили ноги людей и копыта животных.

Вокруг грамматевса дым тысячи костров поднимался в бледное небо. Из палаток появлялись люди, которые, тяжело передвигая ноги в грязи, несли к кострам одежду и прочие вещи для просушки. Некоторые из них избавлялись от щетины: приказ брить лица начисто был первым нововведением царя, когда тот принял на себя командование армией своего убиенного отца. Очевидно, это должно было уберечь воинов от того, чтобы враг не мог хватать их за бороды в ближнем бою. Как всегда, македонцы роптали, недовольные этим причудливым обычаем греков и этим всеми богами забытым, варварским местом, в которое они пришли, следуя за своим повелителем.

Воины всегда любили поворчать. Но когда их флот оказался в дельте, спустившись в нее по Инду из лагеря повелителя, Евмен и сам пришел в ужас от жары, вони и туч насекомых, роившихся над болотистой землей. Но Евмен был горд своим острым умом, а мудрый человек всегда делает свое дело, какой бы ни была погода. «Дождь смеет падать на головы даже божественных царей», — говорил он себе.

Палатка Гефестиона была огромной, куда больше, чем его собственная. Это показывало, насколько царь благоволил своему ближайшему товарищу. Покои Гефестиона имели несколько вестибюлей и охранялись отрядом гипаспистов[17] — элитой среди пехоты их армии, воинами, которые завоевали себе право называться лучшими пехотинцами в мире.

Приблизившись к палатке, Евмен был остановлен. Конечно, стражник был македонцем. Несомненно, он узнал Евмена, но все же стоял на пути у царского грамматевса, положив руку на рукоять своего острого меча. Евмен желал пройти внутрь. Он спокойно глядел стражу в глаза, и в конце концов воин отступил в сторону.

Враждебность македонского воина к греку-чиновнику была явлением столь же обыденным, как и погода, — хотя эта враждебность и зиждилась на невежестве. Ведь как еще, по мнению этих наполовину варваров, гигантский механизм, которым была армия, их лечил, кормил, приводил в порядок и направлял, если только не благодаря скрупулезной работе канцелярии Евмена? Не оглядываясь, царский грамматевс вошел в палатку.

В вестибюле был бардак. Слуги и пажи приводили в порядок столы, собирали разбитую посуду и обрывки одежды, вытирали пролитое вино и то, что было похоже на кровавую блевотину. Несомненно, прошлой ночью Гефестион очередной раз развлекал своих командиров и прочих «гостей».

Эйсангелевс[18] Гефестиона, маленький жирный суетливый человек с запоминающимися своим рыжеватым оттенком белыми волосами продержал Евмена в вестибюле ровно столько, чтобы грамматевс тоже понял важность его должности, после чего поклонился и указал рукой на личные покои Гефестиона.

Гефестион до сих пор был в ночной рубахе и находился на ложе, слегка прикрытый простыней. Вокруг него кипела работа: слуги доставали его одежды, хлопотали с завтраком, а колонна пажей внесла кувшины с водой. Сам же Гефестион, опираясь на локоть, вяло щипал мясо с подноса.

Под простыней что-то зашевелилось. Из-под нее вылез мальчик, с тяжелыми ото сна глазами, и уселся на ложе, в явном недоумении. Гефестион ему улыбнулся. Пальцами он коснулся своих губ, затем губ мальчика. Похлопав его по плечу, он сказал: «Теперь можешь идти». Тот слез с кровати, абсолютно голый. Слуга накинул ему на плечи плащ и увел из покоев.

Евмен замер на пороге в ожидании, когда на него обратят внимание, старался не выказывать своего презрения по отношению ко всему этому зрелищу. Он жил и работал среди македонцев достаточно долго, чтобы научиться понимать их нравы. Под своим царем они сделались силой, способной покорить мир, но оставались теми горными пастухами, отделяемыми лишь двумя поколениями от традиций своих предков. Порой Евмен стремился попасть на их пирушки, когда это было ему необходимо. Но все же некоторые из этих пажей были сыновьями македонских аристократов, посланных служить офицерам царя, чтобы завершить свое образование. Евмен мог только догадываться, какое впечатление производило на этих молодых людей то, что утром им приходится вычищать содержимое желудка какого-то варвара из его кубка или удовлетворять его потребности ночью.

Наконец Гефестион признал Евмена.

— Ты сегодня рано, грамматевс.

— Мне так не кажется. Если только солнце не начало снова прыгать по небу.

— Значит, это я опоздал. Эх! — он указал секретарю на вертел с мясом. — Отведай. Никогда бы не подумал, что мертвый верблюд может быть таким вкусным.

— Оттого индийцы кладут в еду так много специй, что едят гнилое мясо, — заметил Евмен. — Уж лучше я буду довольствоваться фруктами и бараниной.

— Ты действительно скучный, Евмен, — сказал Гефестион напряженно.

Евмен проглотил обиду. Несмотря на бесконечную вражду эллина с македонцем, первый считал, что понимает настроение последнего.

— А ты скучаешь по царю. Осмелюсь предположить, что вестей нет.

— Даже половина наших лазутчиков не вернулась.

— Ты находишь утешение, забываясь между бедрами пажа?

— Ты слишком хорошо меня знаешь, грамматевс. — Гефестион бросил вертел на тарелку. — Возможно, ты прав насчет специй. Все же они пробивают себе дорогу в кишках, как наши всадники сметают ряды персов…

Он встал со своего ложа, скинул ночную рубаху и облачился в чистую тунику.

Евмен всегда считал, что этот македонец не похож на своих соплеменников. Ростом он превосходил большинство из них, у него были правильные черты лица, несмотря на довольно длинный нос, удивительные голубые глаза и черные волосы, которые он коротко стриг. Гефестион умел себя вести, но в то же время оставался воином, о чем свидетельствовали многочисленные шрамы на его теле.

Всем было известно, что со времен их детства Гефестион был ближайшим другом царя и любовником со времен их юности. У Александра были жены, наложницы и другие любовники, последним из которых стал напоминающий чем-то червя персидский евнух Багоас, но правитель однажды, выпив слишком много вина, признался в присутствии Евмена, что для него Гефестион всегда оставался самым верным другом и единственной любовью всей его жизни. Царь, который всегда был осторожен даже со своими друзьями, назначил Гефестиона командовать этой частью своей армии, а перед этим сделал своим хилиархом[19], то есть своим визирем, на персидский лад. В сердце Гефестиона тоже не было места для других. Его пажи и любовницы, которые должны были согревать его, когда правителя не было рядом, были для него ничем.

— Тебе доставляет радость видеть, как я тоскую по нашему повелителю? — спросил Гефестион, одеваясь.

— Нет, — возразил Евмен. — Я тоже за него беспокоюсь, Гефестион. И не из-за того, что он мой царь и его потеря принесет нам невероятное опустошение. За него я действительно волнуюсь. Ты можешь мне не верить, но, тем не менее, это правда.

Гефестион пристально посмотрел на грека, затем подошел к ванне, обмакнул в воду кусок фланелевой ткани и приложил ее к своему лицу.

— Я верю тебе, Евмен. Мы с тобой через столько всего прошли, сопровождая нашего повелителя в его великом путешествии.

— На край света, — мягко сказал царский грамматевс.

— Да, на край света. А теперь, кто знает, может, даже за его край… Дай мне еще немного времени. Пожалуйста, присядь, выпей воды или вина, отведай фруктов…

Евмен сел и взял несколько сушеных фиг. Это действительно было длинным путешествием, подумал он. И как странно, как жаль, что ему суждено закончиться здесь, в этом безлюдном месте, вдали от дома.

Подгоняемые в спину остриями копий воинов железного века, Байсеза, Сесиль де Морган, капрал Бэтсон и три сипая, приставленные их сопровождать, взошли на последний гребень. Перед их глазами предстала дельта Инда — равнина, пересекаемая сияющей широкой неторопливой рекой. На западе, в море, Байсеза заметила очертания кораблей, скрываемых густым туманом.

Байсеза с удивлением узнала в них триремы.

Перед ней раскинулся военный лагерь. Вдоль берегов стояли палатки, и кольца дыма от бесчисленного множества костров поднимались в утреннее небо. Одни палатки были огромными и стояли открытыми, как торговые лавки. В лагере все было в движении, все шумело и бурлило. Здесь были не только воины: мимо палаток медленно шли женщины, многие из которых несли что-то тяжелое, по мокрой земле шныряли дети, а по развороченным дорожкам носились собаки, куры и даже свиньи. Еще дальше, на поросшей болотной травой земле, за массивными ограждениями держали лошадей, верблюдов, мулов, стада овец и коз. Все и вся в лагере были испачканы в грязи: и самые высокие верблюды, и самые маленькие дети.

Невзирая на грязь и усталость, де Морган, казалось, был в приподнятом настроении. Благодаря своему образованию, на которое «родители выкинули столько денег», он знал гораздо больше о том, что происходит вокруг, чем Байсеза. Он указал на открытые палатки.

— Видите их? — спросил он. — Солдаты должны были обеспечивать себя провизией сами, поэтому за войском всегда шли эти торговцы — многие из них финикийцы, если я правильно помню. Здесь можно найти всевозможные товары, есть бродячие театры, даже суды, чтобы вершить закон… И не забывайте, что эта армия в походе уже долгие годы. Многие из солдат за это время завели себе любовниц и даже успели обзавестись женами и детьми. Это воистину странствующий город…

Байсезе в спину уперся железный наконечник длинного македонского копья — сарисса, как называл его де Морган. Пора идти дальше. Они начали утомительный спуск с гребня в лагерь.

Байсеза старалась скрывать свою усталость. По просьбе капитана Гроува она отправилась с отрядом лазутчиков, чтобы попытаться наладить контакт с этой македонской армией. Они несколько дней двигались по долине Инда и на рассвете этого дня сдались патрулю македонцев, надеясь, что те их отведут к своему командованию. С того момента они прошли, наверное, километров десять.

Вскоре они были среди палаток, и Байсеза обнаружила, что ступает по грязи, перемешанной с навозом. Повсюду стоял запах животных. Это место напоминало скорее фермерский двор, чем военный лагерь.

Немного погодя их окружила толпа людей, которые с любопытством рассматривали ее летный костюм, утренний костюм де Моргана и ярко-красные саржевые мундиры британских солдат. Большинство из воинов были невысокими, ниже даже, чем сипаи, но широкими, коренастыми и явно очень сильными. Туники на них были зашиты и залатаны, их кожаные палатки носили на себе следы износа и ремонта. Несмотря на это, щиты воинов сверкали позолотой, и даже у лошадей во рту были серебряные удила. Это была невероятная смесь убожества и богатства. Байсеза могла убедиться в том, что эта армия провела уже долгое время в походах, но была победоносной, отчего у солдат появлялись предметы роскоши, о которых прежде они не могли и мечтать.

— Ну как, что думаете? — казалось, ее реакция интересовала де Моргана сильнее, чем сами македонцы.

— Я не перестаю повторять себе, что я и вправду здесь нахожусь, — медленно ответила она. — Мне действительно это не снится: каким-то невероятным образом я попала в лагерь армии, существовавшей за двадцать три века до моего рождения. Я знаю многих людей из своего времени, которые многое бы отдали, только чтобы оказаться на моем месте.

— Да, но по крайней мере мы — здесь, и это что-то.

Байсеза споткнулась и сразу была вознаграждена очередным уколом сариссы в спину.

— Вы знаете, а ведь мой пистолет все еще при мне, — мягко сказала она. Македонские воины, которым они сдались, вероятно, не увидели в их огнестрельном оружии угрозы, поэтому разрешили своим пленникам оставить его, забрав лишь ножи и штыки, — и я едва сдерживаюсь, чтобы не поддаться искушению забыть о безопасности и заставить моего конвоира засунуть эту палку в его архаическую пасть.

— Я бы вам этого не советовал, — сказал де Морган рассудительно.

Когда Гефестион был готов приступить к своим обязанностям, Евмен велел своему слуге принести список личного состава и бумагу. Документы закрыли весь низенький столик. Каждое утро Евмен и Гефестион почти всегда начинали с рассмотрения нескончаемых вопросов управления многотысячной армией: боеспособность различных подразделений, распределение жалованья, пополнение, оружие, доспехи, одежда, вьючные животные — работа, которой всегда хватало, даже когда армия несколько недель оставалась на одном месте, как и сейчас. Ко всему этому добавились потребности флота, который швартовался в устье дельты.

Как всегда, доклад, полученный от секретаря при коннице, был малоутешителен. Массово умирали кони, в обязанность наместников всех провинций империи вменялось находить замену и доставлять ее в различные отдаленные центры, откуда их потом направляли в армию. Но ввиду того, что связь с подобными центрами до сих пор не восстановили и новых лошадей не было, обеспокоенность секретаря при коннице росла, и он предложил изымать их у местного населения.

— Если только подходящие для войны кони еще не угодили в котел, — мрачно пошутил Гефестион.

Во главе этой группы армии стоял Гефестион. Но, будучи царским грамматевсом, Евмен имел собственный чиновничий аппарат, который вел дела параллельно с армейским командованием. К каждому основному подразделению армии — к пехоте, коннице, наемным отрядам и многим другим — грек прикрепил одного из своих грамматевсов-помощников, у которого в подчинении были эпископы[20], выполняющие большую часть работы по сбору детальных данных. Евмен гордился тем, что у него всегда были точные и своевременные сведения. Это было довольно значительным достижением, когда состоишь на службе у македонцев, большинство из которых, даже аристократы, не умели читать и считать.

Но Евмен был хорошо подготовлен к такой службе. Он был старше почти всех приближенных к царю и находился при дворе еще со времен правления Филиппа, отца Александра.

Филипп захватил власть над Македонией за три года до рождения своего наследника. В те дни царство представляло собой шаткий союз враждующих между собой княжеств, объединившихся пред лицом угрозы, которую представляли для них племена варваров на севере и города-государства лукавых греков на юге. Вскоре после восхождения на трон Филиппа северные племена были покорены. Противостояние с греками было неизбежно. И когда пришло время битвы, Филипп явил всему миру свое военное новшество — хорошо вышколенные, высокоманевренные отряды конницы, имя которым гетайры. Эти воины в сражении насквозь прошли медленно движущуюся пехоту, греческих гоплитов.

Евмен был гражданином греческого города Кардии, и понимал, что греки никогда не потерпят над собой варвара-завоевателя. Но во времена, когда цивилизация ютилась на немногочисленных островках посреди огромных морей варварства и неизвестности, те из эллинов, кто лучше разбирался в политике, видели для Греции в сильной Македонии защиту от большего зла. Они подогревали стремления Филиппа завоевать огромную Персидскую империю, якобы потому, что хотели отомстить персам за зверства, которые те творили в эллинских городах во время греко-персидских войн. К тому же воспитанием сына македонского царя занимались греческие наставники, среди которых был знаменитый Аристотель, ученик Платона. Этим эллины снискали себе еще большее расположение Филиппа.

Филипп был убит, когда приготовления к великому походу против Персии шли полным ходом.

Новому царю было тогда двадцать, но он, не колеблясь, взялся продолжить дело отца. Несколько быстрых и удачных походов укрепили его позиции в Македонии и Греции. Затем он обратил свое внимание на добычу, которая сумела ускользнуть из рук Филиппа. Персидская империя раскинулась от Турции в границах двадцатого века до Египта и Пакистана, и ее правитель был в состоянии собрать войско, численность которого могла равняться миллиону воинов. Но после шести лет жестокой и блестящей кампании Александр все-таки взошел на трон в Персеполе.

Но этот царь хотел не просто завоевывать, но и править. Он стремился распространить греческую культуру во всех своих владениях в Азии, для чего строил или перестраивал города в империи по греческому образцу. Еще он хотел (более сомнительная идея) сделать едиными все находящиеся под его правлением совершенно разные по своей культуре и обычаям народы. Для этого Александр ввел при дворе персидские одежды и манеры и поверг своих людей в ужас, когда на их глазах поцеловал евнуха Багоаса в губы.

Карьера Евмена шла в гору вместе с победами Александра. Своей деловитостью, умом и проницательностью в государственных вопросах он завоевал себе безграничное доверие царя. Но и обязанности у грека увеличивались по мере разрастания македонской империи. Грамматевсу стало казаться, что он несет на своих плечах целый мир.

Но империи Александру было недостаточно. Покорив Персию, он направил свою закаленную в битвах армию, все пятьдесят тысяч воинов, на юг и запад, в богатые и загадочные земли Индии. Бесконечно долго они шли на восток через неизвестную и неизученную страну, направляясь к побережью, за которым, по мнению императора, был лишь океан, омывающий весь мир. Страна была необычной: в ее реках водились крокодилы, ее леса кишели гигантскими змеями, и ходили разговоры об империях, о которых раньше никто и не слышал. Но Александр не повернет назад.

Почему он продолжал двигаться вперед? Кто-то говорил, что он — бог в смертной плоти, а деяния богов всегда превосходят деяния смертных. Некоторые думали, что он подражает подвигам великого Ахиллеса. Среди объяснений нашлось место и любопытству: человек, наставником которого был Аристотель, не мог не испытывать огромного желания познать мир. Но Евмен подозревал, что ответ куда проще. Александр был творением своего знаменитого отца, поэтому не было ничего удивительного в том, что он стремился превзойти его достижения и доказать самому себе, что он более великий человек, чем Филипп.

В конце концов уставшие от многолетнего похода солдаты взбунтовались, и даже равный богам царь не мог продолжать задуманное. Евмен считал, что мужество этих людей достойно восхищения. Хватит так хватит. Будет большим достижением, если они сумеют удержать то, что уже находится у них в руках.

Более того, в глубине своего изощренного ума эллин потихоньку искал выгоды для себя. При дворе у него всегда хватало соперников: презрение македонцев к грекам вообще, к заслугам Евмена, добытым благодаря уму грамматевса, в частности, а также обычай воинов высмеивать каких-то там «писцов» — этого было достаточно, чтобы нажить множество врагов. Например, Гефестион был известен своей пресловутой ревностью ко всем, кто пользовался расположением его любимого. Часто противоречия между приближенными Александра заканчивались фатально. Но Евмену удавалось выживать, и у него были и собственные цели. Теперь, когда внимание царя перешло от полей сражения к вопросам политического и экономического укрепления империи, потребность в талантах Евмена, менее пригодных для ведения войны, могла существенно увеличиться, и эллин намеревался ими разумно распорядиться, чтобы занять должность выше простого секретаря.

После столь неожиданного поворота событий у царя оставался нереализованным еще один замысел. Глубоко в лесах Индии он построил огромный флот, который должен был отправиться вниз по течению Инда, а потом вдоль побережья Персидского залива, чтобы, таким образом, открыть новый торговый путь, который в будущем мог бы объединить его империю. Для этого он разделил армию: Гефестиону было поручено увести флот, обоз и трофейных царских слонов в устье дельты. Евмен же со своими людьми отправлялся с флотом. Сам Александр остался в лесах, чтобы вести войну против мятежных племен, живших в той индийской провинции.

Все шло хорошо, пока правитель не схлестнулся с народом, называвшим себя малла, и не осадил их крепость Мултан. Александр, со свойственным ему бесстрашием, лично повел своих воинов в атаку, из-за чего и получил стрелу в грудь. В последнем послании, которое получил Гефестион, говорилось, что раненого царя пришлось погрузить на корабль и отправить вниз по реке к флоту, тогда как армия последует за ним позже.

С момента получения этих вестей прошло уже несколько дней, и стало казаться, что завоевавшая весь мир армия буквально испарилась. Тут еще на небе стали появляться невероятно странные знамения: некоторые утверждали, что видели, как само небо пошатнулось и оказалось на другой стороне. Такие невообразимые знаки могли говорить только о великих и ужасных потрясениях. И что же это могли быть за потери, как не смерть божественного царя? Евмен привык полагаться на твердые факты, а не на количество дурных знамений, но ему было тяжело толковать такие вести, вернее, их отсутствие, поэтому беспокойство грамматевса неуклонно возрастало.

Как бы там ни было, бесконечные заботы об армии помогали отвлечься. Евмен и Гефестион занимались щепетильными вопросами, которые не могли решаться на нижних уровнях. Они принялись рассматривать случай, когда командующий одного из отделений педзетайров[21], застав свою любимую проститутку в объятиях офицера другого отделения педзетайров, отрезал последнему кинжалом нос.

— Случай этот хоть и мелочь, но крайне отвратительная мелочь, — сказал Евмен, — и может стать плохим примером.

— Но случай не так прост, каким кажется на первый взгляд. Пострадавший офицер теперь заклеймен позором, — возразил Гефестион.

И это было истинной правдой, так как подобное наказание Александр применил к убийце Дария, царя Персии.

— Я знаю этих воинов, — продолжал Гефестион. — Ходят слухи, что они были любовниками! Так или иначе, а эта девка встала между ними, возможно, даже хотела нажиться, стравив их друг с другом, — он почесал свой длинный нос. — А кто она вообще такая?

Это был вопрос отнюдь не праздный. Для представителей покоренных народов проникнуть в командные структуры армии Александра, чтобы нанести врагу как можно больший вред, было вполне по силам. Евмен стал просматривать свои свитки.

Но прежде чем он смог ответить, в покои Гефестиона вбежал распорядитель.

— Мой господин! Вы должны это увидеть… Я такого еще не видел. Это самые странные люди, которых я когда-либо встречал…

— Наш царь прислал о себе весть? — резко оборвал его Гефестион.

— Я не знаю, господин. Идемте, идемте же скорее!

Гефестион и Евмен обменялись взглядами. Затем они поднялись и, опрокинув стол со свитками, поспешили наружу. По пути Гефестион схватил свой меч.

Байсезу и де Моргана привели к группе больших, но не менее грязных палаток. У входа замерли суровые на вид стражники, вооруженные копьями и короткими мечами, и пялились на пленников. Конвоир Байсезы сделал шаг вперед и бегло заговорил со стражниками по-гречески. Один из охранников коротко кивнул, затем вошел в первую палатку и обратился к кому-то внутри.

Де Морган был напряжен, обеспокоен и возбужден — Байсеза заметила, что он впадал в это состояние всякий раз, когда чуял возможность заработать. Сама же она старалась оставаться спокойной.

Из палатки высыпала группа солдат, одетых немного иначе, чем охрана. Они окружили пленников и направили на них свои мечи. Затем показалось еще два человека, очевидно занимающих более высокое положение. На них были туники и плащи, но одежда была чистой. Один из подошедших офицеров, который помоложе, оттолкнул стоявших у него на пути воинов и подошел ближе. У него было широкое лицо, длинный нос и короткие темные волосы. Он осмотрел пленников с ног до головы и стал всматриваться в их лица, — как и его солдаты, он был ниже, чем любой из представителей будущего. Байсезе он показался напряженным, худым и несчастным, но язык его тела был настолько непонятен, что она не могла судить об этом наверняка.

Он встал перед де Морганом и прокричал ему что-то прямо в лицо. Тот задрожал, стараясь увернуться от фонтана слюны, и ответил что-то, запинаясь.

— Чего он хочет? — тихо спросила Байсеза, не поворачивая головы.

Де Морган нахмурился, стараясь сосредоточиться.

— Хочет знать, кто мы такие… кажется. У него такой тяжелый акцент. Имя его — Гефестион. Я просил его говорить помедленнее. Сказал, что плохо говорю по-гречески, — и так оно и есть. То, что нас заставляли зубрить в Винчестере, на этот язык не сильно похоже.

Тут к ним подошел второй командующий. Он был явно старше: его лысину окружали седые волосы, лицо было мягким и узким. Он положил Гефестиону руку на плечо и заговорил с де Морганом более сдержанным тоном.

Лицо де Моргана засияло.

— Ох, слава Богу — настоящий грек! Его язык архаичен, но он хотя бы говорит правильно, не то что эти македонцы…

Так, путем двойного перевода со стороны де Моргана и второго офицера, чье имя было Евмен, Байсеза смогла добиться понимания. Она назвала их имена и указала на долину Инда.

— Наш отряд, — сказала она, — расположен дальше в долине…

— Если бы то, что вы говорите, было правдой, то мы бы давно вас обнаружили, — перебил ее Евмен.

Она не знала, что ответить. Ее не готовили ни к чему подобному. Все было странно, все в этих людях из глубины веков было непонятно. Малорослые, смуглые, энергичные, с мощными мускулами — они казались более похожими на зверей, чем на людей. Ей было интересно, какой им представляется она.

Евмен выступил вперед. Он обошел Байсезу, ведя пальцем по ее костюму. На секунду его рука остановилась на рукоятке пистолета, и женщина напряглась. К счастью, он не придал оружию никакого значения.

— В вас нет ничего знакомого мне, — сказал он.

— Но ведь теперь все изменилось. — Она показала на небо. — Вы должны были это заметить. Солнце, погода. Все уже не то, каким было раньше. Нас отправили в путешествие против нашей воли, и происходящее вне нашего понимания. Так же, как и вас. И вот мы встретились. Возможно, мы можем… друг другу помочь.

Евмен улыбнулся.

— За эти шесть лет с армией нашего божественного царя я прошел через многие странности, и все, что встречалось у нас на пути, мы покоряли. Какой бы ни была та сила, что сотворила такое с миром, не сомневаюсь, что нас она не устрашится…

Тут раздались громкие возгласы, которые вмиг облетели весь лагерь. Все как один, тысячи людей ринулись к реке, напоминая траву, колыхаемую ветром. К Евмену и Гефестиону подбежал гонец и стал торопливо им что-то рассказывать.

— В чем дело? — спросила Байсеза у де Моргана.

— Он возвращается, — ответил комиссионер. — Он наконец-то возвращается.

— Кто?

— Царь…

Небольшая флотилия спускалась вниз по реке. В большинстве своем это были баржи с плоским дном или величественные триремы с развевающимися пурпурными парусами. Флагманский корабль был поменьше и без парусов. Это была ладья, которую приводили в движение человек тридцать гребцов. Над ее кормой возвышался вышитый пурпурными и серебряными нитями навес. Как только ладья приблизилась к лагерю, навес убрали, чтобы был виден человек в окружении своей свиты, который лежал на чем-то, напоминающем золоченое ложе.

По толпе пронесся шепот. Байсеза и де Морган, о которых забыли все, кроме стражи, теснились со всеми на невысоком берегу.

— Что они говорят? — спросила Байсеза.

— Говорят, что это — обман, — ответил де Морган. — Что царь умер и они везут сюда его останки, чтобы похоронить.

Ладья пристала к берегу. По команде Гефестиона к ней двинулось несколько воинов, которые несли что-то вроде носилок. Но ко всеобщему изумлению, человек на ложе зашевелился. Жестом он велел воинам с носилками удалиться, затем медленно, превозмогая боль, встал на ноги, опираясь на своих спутников, одетых в белые одежды. Толпа на берегу не могла сдерживать волнение, глядя на его страдания. На прибывшем была туника с длинными рукавами, пурпурный плащ и тяжелый панцирь. Плащ был инкрустирован и подшит по краю золотом, а тунику украшали искусно вышитые солнечные лучи и фигуры.

Он был малого роста, коренастый, как и большинство македонцев, гладко выбритый, с ниспадающими на плечи волосами, разделенными средним пробором и зачесанными назад. Лицо его, покрасневшее на солнце, было лицом сильного человека, широким и красивым, а взгляд — твердым и проницательным. Когда он шел к людям на берегу, то странно держал голову, чуть-чуть наклонив ее влево. Его глаза смотрели вверх, а рот был слегка открыт.

— Похож на рок-звезду, — прошептала Байсеза, — а голову держит, как принцесса Диана. Неудивительно, что они обожают его…

Толпа вновь тихо зашептала.

— Это он, — тихо сказал де Морган. — Вот что они говорят.

Байсеза взглянула на комиссионера и была поражена, заметив, что у того на глаза наворачивались слезы.

— Это он! — шептал Сесиль. — Сам Александр Македонский! Бог мой.

Приветственные возгласы побежали по берегу, как огонь по сухой траве, и воины стали резко вздымать в небо сжатые кулаки, копья и мечи. Полетели цветы, и на ладью полился нежный дождь из лепестков.

20. Палаточная столица

Спустя два дня, на рассвете, гонец вернулся в селение. По всей видимости, судьба космонавтов была решена.

Монголам пришлось растолкать Сейбл, чтобы она проснулась, зато Коля быстро разомкнул свои слипшиеся от бессонницы глаза. В затхлой атмосфере юрты, в которой тихо сопели дети, космонавтам подали завтрак: пресный хлеб и чашу с чем-то, по вкусу напоминающим чай. Напиток, предположительно сваренный из степных трав, был ароматным и на удивление бодрящим.

Космонавты уже хорошо двигались. Оба они быстро отходили от долговременного пребывания на орбите, и Коля просто мечтал принять горячий душ или хотя бы умыться.

Их вывели из юрты и разрешили сходить в туалет. Небо прояснялось, а привычное покрывало из туч и пепла казалось сравнительно тонким. Некоторые из кочевников воздавали хвалы рассветному солнцу, стоя на коленях по направлению к югу и востоку. Среди монголов такое публичное проявление религиозности было редкостью: шаманисты обычно воздерживались пророчить будущее, изгонять злых духов и колдовать вне своих юрт.

Космонавтов подвели к небольшой группе воинов. Возле них стояла небольшая телега на деревянных колесах, запряженная парой лошадей, и еще шесть оседланных скакунов. Кони были коренастыми и на вид дикими, как и их хозяева. Животные нетерпеливо озирались по сторонам, словно горели желанием поскорее покончить с предстоящей работой.

— Наконец-то мы отсюда выберемся, — громко проворчала Сейбл. — Дождись нас, цивилизация.

— Есть одна русская пословица, — попытался предупредить ее Коля. — Из огня да…

— К черту русские пословицы.

Космонавтов подтолкнули к телеге. Им пришлось карабкаться на нее со связанными за спиной руками. Едва они уселись на голые доски, монгол, на вид очень сильный даже по меркам своего народа, подошел к ним и стал что-то рассказывать громким голосом. Его обветрившееся лицо было усеяно морщинами и напоминало карту рельефа.

— Что он говорит? — спросила Сейбл.

— Без понятия. Но мы с ним уже встречались, помнишь? Мне кажется, что он — вождь и его зовут Скакатай.

Вождь пришел обыскать пришельцев в тот же день, когда их пленили.

— Этот малорослый подонок хочет на нас нажиться. Что ты тогда им сказал у «Союза»?

— Даругхачи. Тенгри.

Сейбл сердито уставилась на Скакатая.

— Понял? Тенгри, Тенгри. Мы посланники Бога. И я не собираюсь катиться в роскошный дворец вашего правителя со связанными руками. Прикажи развязать, иначе я молниями поджарю твою уродливую рожу.

Скакатай, естественно, из всего понял лишь обрывки монгольских слов, но тон Сейбл возымел действие. После непродолжительной перепалки, в которой одна сторона не понимала аргументы другой, он кивнул одному из своих сыновей, и тот перерезал веревки на руках космонавтов.

— Отличная работа, — похвалил ее Коля, разминая онемевшие запястья.

— Раз плюнуть, — сказала Сейбл. — Теперь следующее.

Она стала показывать на «Союз» и на парашютный шелк, сложенный у одной из юрт.

— Я хочу то, что принадлежит мне. Скажи, чтобы положили шелк в телегу. И пусть вернут все, что стащили с «Союза»…

Ей пришлось долго жестикулировать, прежде чем ее поняли, но в конце концов с большой неохотой Скакатай все же велел своим людям погрузить парашют на телегу, а также элементы их снаряжения, которые монголы успели растащить по юртам. Вскоре телега была доверху заполнена: парашют, скафандры и прочее имущество космического корабля. Коля проверил, на месте ли их аварийные аптечки и сигнальные пистолеты, а также не забыли ли монголы вернуть любительскую радиостанцию, которая была для космонавтов единственной возможностью связаться с внешним миром, с Кейси и остальными в Индии.

Сейбл порылась в снаряжении и откопала из него спасательный плот. Она торжественно вручила его вождю.

— Вот вам, держи, — сказала она, — подарок с Небес. Когда мы уедем, потяни за этот вытяжной трос вот так. Понял?

Она повторила движение несколько раз, пока не убедилась, что монгол все понял. Затем она поклонилась — и Коля последовал ее примеру, — и они оба запрыгнули в телегу.

Сопровождающие их кочевники вскочили на лошадей, и один из них повел за собой запряженных лошадей.

— Спасибо за баранину, урод! — крикнула Сейбл на прощание.

Коля внимательно на нее посмотрел. Вначале буквально слабая и беззащитная, она потихоньку стала брать ситуацию под свой контроль. Казалось, что с момента их приземления она за несколько дней сожгла в себе страх усилием воли. Но та энергичность, с которой она добивалась своего, почему-то внушала Коле тревогу.

— А у тебя крепкая хватка, Сейбл.

Женщина улыбнулась.

— Женщина в Космическом агентстве ничего не добьется, если не научится быть жесткой. Как бы там ни было, а приятно уезжать отсюда с большим почтением, чем нас здесь встретили…

Тут послышался громкий хлопок и крики озадаченных людей. Скакатай дернул за вытяжной трос плота. От изумления монголы открыли рты и смотрели на доселе не виданный ярко-оранжевый предмет, который вдруг появился из ниоткуда. Не успело селение раствориться вдали, как ребятишки уже начали прыгать на надувных стенках плота.

За короткое время они успели покрыть значительное расстояние. Четыре часа кряду монголы гнали своих коней рысью, отчего, по мнению Коли, животные должны были быстро выдохнуться. Но, по всей видимости, те лошади были рождены для путешествий в подобном темпе. Кочевники ели в седле и ожидали, что космонавты будут делать то же. Они даже не останавливались, чтобы сходить в туалет, поэтому Сейбл и Коля быстро научились не становиться преградой для монгольской струи, когда ее подхватывал ветер.

По мере того как они двигались, Коля стал замечать вдали мимолетные вспышки в воздухе. Он спрашивал себя, были ли это те самые объекты, которые обнаружили в Индии и которые Кейси называл «Глазом». Если это было так, то феномены наблюдались по всей планете… Как бы он был рад, если бы ему представился шанс рассмотреть один такой Глаз, но они проезжали слишком далеко, а монголы не проявляли любопытства по отношению к парящим в воздухе неподвижным сферам.

Прежде чем солнце достигло зенита, они добрались до стойбища. Всего несколько юрт, затерявшихся в самом сердце бескрайних степей, но возле них было привязано несколько лошадей, а вдали Коля заметил целый табун, неслышно бегущий по степи. Когда они подъехали к стойбищу, им навстречу выбежали хозяева. Монголы быстро о чем-то переговорили, сменили лошадей и продолжили путь.

— Я бы не отказалась от привала, — проворчала Сейбл. — Трястись в этой штуковине меня немного напрягает.

Коля напоследок бросил взгляд на стойбище.

— Должно быть, это ям, — сказал он.

— Что?

— Было время, когда монголы правили всей Евразией, от Венгрии до Южно-Китайского моря. Поддерживать власть над этими территориями им во многом помогала система быстрой связи — совокупность маршрутов и станций, в которых можно было сменить лошадей. У римлян было нечто похожее. За день гонец мог преодолеть двести или триста километров.

— Но это ведь не совсем дорога. Мы просто едем по безлюдной степи. Как же тогда они знают, где искать стоянку?

— Монгол садится в седло, еще не научившись ходить, — ответил Коля. — Нужно уметь хорошо ориентироваться на местности, чтобы пересечь такую огромную равнину. Возможно, они делают это, вовсе не задумываясь.

Даже с приходом ночи монголы не слезали с коней. Один или два воина вели остальных, в то время как товарищи спали прямо в седле. Сейбл обнаружила, что не может заснуть из-за тряски. А вот Коля, измотанный двумя бессонными ночами, а также от перенапряжения и богатого кислородом степного воздуха, спал от заката до рассвета.

Но случались моменты, когда даже монголы приходили в замешательство. Им приходилось пересекать своеобразные прямолинейные границы между голой, выжженной землей и территориями, на которых росла сочная зеленая трава и были разбросаны увядающие цветы. Встречались и более странные места, покрытые наполовину растаявшими сугробами снега.

Для Коли было очевидно, что эти подозрительно прямые границы были теми самыми швами времени, которые соединяли разные периоды истории Земли, и что простирающаяся перед ним степь была соткана из бесчисленного количества фрагментов разных времен года и даже разных эпох. Но снег таял, весенние цветы быстро увядали, а стебельки зеленой травы покрывались пятнами и засыхали. Коля предположил, что, возможно, после того как пройдет полный годовой цикл, произойдет некое возрождение. Но в то же время он подозревал, что должен был пройти не один год, прежде чем у этих вырванных из зимы, весны, лета или осени кусочков степи сформируется новая единая экология.

Кочевники, естественно, ничего такого знать не могли. Даже их кони становились на дыбы и тихо ржали, когда путники переходили через внушающие опасения швы.

Один раз монголы, явно сбитые с толку, все же остановились в местности, которая выглядела такой же пустынной и ничем не примечательной, как и вся степь. Очевидно, решил Коля, что где-то здесь у них когда-то находилась стоянка, и воины никак не могли сообразить, почему они не могут ее найти. Стоянка пропала, но не в пространстве, а во времени. Монголы, будучи, бесспорно, людьми весьма практичными, придумали объяснение на свой лад. После короткого совещания, которое отметилось многократным пожиманием плечами, они решили ехать дальше, но медленнее. По-видимому, они пришли к выводу, что нужно беречь лошадей, раз рассчитывать на стойбища больше нельзя.

В полдень второго дня характер местности начал меняться, степь стала более неровной и холмистой. Теперь на их пути встречались небольшие долины, реки, которые приходилось переходить вброд, лиственные рощицы и сосновые лесочки. Этот ландшафт был более очеловеченным, и Коля почувствовал облегчение, когда покинул гнетущую своей необъятностью степь. Казалось, что даже монголы повеселели. Когда они пробирались сквозь очередной лесок, один на вид свирепый молодой воин нагнулся и, не слезая с коня, нарвал дикой герани, которой украсил свое седло.

Местность, по которой они теперь двигались, была относительно густо населенной. Позади путники оставляли юрты селений, порой многолюдных и широко раскинувшихся на большой территории. Отовсюду в небо поднимались дымы, тонкими нитями рвущиеся на воинственном ветру. Здесь было даже нечто, напоминающее дороги или, по крайней мере, сильно вытоптанные копытами или колесами повозок широкие тропы. Складывалось впечатление, что эта часть монгольской империи прошла сквозь Слияние почти нетронутой, несмотря на то что находилась посреди временной неоднородности.

Перед ними возникла широченная река, неторопливо погоняющая свои воды за горизонт. Имелся паром, деревянная платформа, направляемая на другой берег при помощи веревок, перекинутых через реку. Платформа была достаточно большой, чтобы уместить всадников, космонавтов на телеге и лошадей и за один раз переправить их на другую сторону.

Очутившись на противоположном берегу, путники повернули на юг, двигаясь по течению реки. Вскоре Коля увидел еще одну огромную реку, которая сияющей змеей пересекала местность. Они направлялись к слиянию двух могучих рек. Несомненно, кочевники знали, куда держат путь.

Но у подножия холма, раскинувшегося рядом с местом, где русло одной реки делало плавный изгиб, они наткнулись на каменную плиту, густо испещренную выгравированным текстом. Монголы придержали коней и уставилась на находку.

— Без сомнения, они этого никогда раньше не видели, — мрачно заметил Коля. — А вот я — видел.

— Ты здесь уже был?

— Нет, но я видел фотографии. Если я не ошибаюсь, то в этом месте сливаются река Онон и Балджей. А этот монумент был воздвигнут в шестидесятых годах двадцатого столетия, кажется.

— Выходит, что это — небольшой подарок из будущего. Неудивительно, что они на него так уставились.

— Текст, должно быть, на старомонгольском. Но никто точно не знает, правильно ли написаны на нем слова.

— Думаешь, наши конвоиры могут его прочитать?

— Скорее всего, нет. Большинство монголов были неграмотными.

— Значит, это памятник? Памятник чему?

— Восьмисотлетнему дню рождения…

Они двинулись дальше и вскоре миновали последний гребень. Тут посреди поросшей буйной травой равнины их глазам предстало еще одно селение из юрт. Нет, не селение, понял вдруг Коля. Город.

Должно быть, тысячи палаток, расположенные в строгом шахматном порядке, закрывали собой сотни гектаров земли. Некоторые из юрт были такими же непримечательными, как и те, которые они видели посреди степи в селении Скакатая. Но в самом центре палаточного города находилось величественное строение, громадный комплекс из соединенных между собой павильонов. Все это было обнесено стеной, вне которой начинались внешние «предместья» — стихийно возникшие поселения из недостроенных юрт, примыкавших к стене. Со всех сторон через равнину пробегали грязные дороги и устремлялись к воротам в стене. Движение здесь было оживленное, а внутри города из юрт выползали колечки дыма, сливаясь в один бледно-коричневый смог, висящий в небе.

— Господи, — изумилась увиденному Сейбл, — да тут целый палаточный Манхэттен.

Может, так и было. Но на зеленых пастбищах за городом Коля заметил щипающие траву огромные отары овец, стада коз и табуны лошадей.

— Точь-в-точь как говорится в легендах, — пробормотал он. — Они всегда были всего лишь кочевниками. Они покорили мир, заботясь только о том, чтобы найти пастбище своим стадам. И когда настанет время отправиться в свои зимние угодья, весь этот город сорвется с места и устремится на юг…

Их повозка снова пришла в движение, и они спустились с невысокого гребня, направляясь к палаточной столице.

У ворот их остановил стражник в голубой сверкающей блестками тунике и фетровой шапке.

— Думаешь, эти парни хотят нас продать?

— Скорее, договариваются о взятке. Но все в этой стране принадлежит правящей аристократии — Золотой Семье. Люди Скакатая не могут нас продать императору — мы уже ему принадлежим.

Наконец им разрешили пройти в город. Начальник стражи приставил к ним наряд солдат, и Сейбл, Колю и всего одного из их монгольских спутников, вместе с телегой и всем их снаряжением, повели внутрь.

Они шли по широкой улице прямо к большому палаточному комплексу в центре. Земля под их ногами представляла собой мягкую, вымешанную тысячами ног грязь. Юрты были большими и некоторые были украшены дорогими тканями. Но первое Колино впечатление о столице — это неописуемое зловоние, напоминавшее то, с которым они столкнулись еще в селении Скакатая, но тысячекратно преумноженное. Он едва мог сдерживать позывы к рвоте, одолевавшие его.

Как бы там ни было, но улицы были полны народа, и не только монголов. Здесь можно было увидеть китайцев и, вероятно, японцев, представителей Ближнего Востока — возможно, персов и армян, — мелькали даже круглые глаза европейцев. Люди здесь были одеты в искусно сработанные туники, сапоги и шапки, и многие носили на шее, запястьях и пальцах тяжелые драгоценности. Яркие комбинезоны космонавтов, как и их скафандры и прочее снаряжение, погруженное на телегу, привлекло внимание некоторых, но большого интереса ни у кого не вызвало.

— Они привыкли к чужакам, — объяснил Коля. — Если я не ошибся со временем, то перед нами — столица империи. Нам не стоит недооценивать этих людей.

— Ах, об этом не беспокойся, — зловеще сказала Сейбл.

По мере того как они приближались к центральному комплексу, присутствие солдат становилось все более заметным. Повсюду были видны лучники и меченосцы в полном боевом облачении, готовые в любую минуту броситься на врага. Даже те, кто в тот момент был не при исполнении, отрывались от еды или игры в кости и провожали чужаков настороженным взглядом. Эту огромную палатку, должно быть, охраняла тысяча воинов.

Путники приблизились ко входу в павильон, который был настолько большим, что в нем поместилась бы целиком вся палатка Скакатая. Над входом висел штандарт из хвостов белых яков. Здесь снова произошел разговор со стражей, и внутрь комплекса отправили гонца.

Спустя какое-то время гонец вернулся с человеком более высокого роста, явно азиатского происхождения, но, на удивление, с голубыми глазами. На пришедшем был изысканно вышитый камзол и шаровары. С ним пришла команда советников. Он тщательно осмотрел космонавтов и их снаряжение, легонько проведя рукой по ткани комбинезона Сейбл, и его глаза сузились от любопытства. Бегло и невнятно он поговорил со своими советниками, затем щелкнул пальцами, развернулся, явно намереваясь удалиться. Слуги начали вытаскивать из телеги вещи космонавтов.

— Нет, — громко сказала Сейбл.

Коля весь съежился, но женщина твердо стояла на своем. Высокий человек медленно повернулся и посмотрел на нее широкими от удивления глазами.

Она подошла к телеге, вытащила кусок парашютной ткани и расправила его перед ним.

— Все это принадлежит нам. Даругхачи Тенгри. Ферштейн? Оно останется при нас. А этот материал — наш подарок императору, подарок с небес.

— Сейбл… — нервно сказал Коля.

— Нам все равно нечего терять, Коля. Все-таки ты начал этот театр.

Высокий человек колебался. Затем его лицо расплылось в улыбке. Резким голосом он начал раздавать указания, и один из его советников побежал в комплекс.

— Он понимает, что мы блефуем, — сказала Сейбл. — Но не знает, что с нами делать. Сообразительный попался.

— Если он настолько умен, то нам следует быть осторожнее.

Советник вернулся и привел с собой европейца. Это был небольшой, низкорослый мужчина, которому могло быть около тридцати, но из-за слоя грязи на лице и всклокоченных, давно нестриженных волос и бороды сказать точно было трудно. Он смотрел на них бегающими глазками, полными корысти. Затем быстро заговорил с Колей.

— Смахивает на французский, — сказала Сейбл.

Оказалось, что так оно и есть. Европейца звали Базиль, и он родился в Париже.

Их проводили в комнату, очевидно служившую приемной, в которую девочка-прислужница принесла еду и питье — куски мяса, приправленные специями, и что-то похожее на лимонад. Ей было лет четырнадцать-пятнадцать, не больше, она была полной, и, кроме нескольких вуалей, на ней почти ничего не было. К тому же в ее лице Коля разглядел немного европейского. Ее глаза были пусты, и он задумался над тем, как далеко ее увезли от дома.

Вскоре им стал понятен замысел высокого вельможи. Базиль в совершенстве владел монгольским языком и должен был служить в качестве переводчика.

— Они думают, что все европейцы говорят на одном языке, — поведал им Базиль. — От Уральских гор и вплоть до Атлантического океана. Но мы так далеко от Парижа, что это можно считать простительной ошибкой…

Коля говорил по-французски довольно хорошо — даже лучше, чем по-английски. В школе он учил его в качестве второго иностранного. Но ввиду того, что французский язык, на котором говорил Базиль, сформировался лишь спустя несколько веков после появления французской нации как таковой, понять парижанина было нелегко.

— Это все равно, что беседовать с Чосером, — попытался объяснить Криволапов Сейбл. — Только представь себе, как сильно изменился с тех пор английский язык… Я уж не говорю о том, что Базиль, наверное, родился за сто лет, или даже больше, до Чосера.

Но Сейбл никогда прежде не слышала о Чосере.

Базиль оказался человеком гибкого ума и очень понятливым, и, к великому удивлению Коли, который полагал, что у них уйдет на взаимное приспосабливание намного больше времени, спустя пару часов они научились довольно сносно понимать друг друга.

Базиль рассказал, что был торговцем и приехал в столицу мира, чтобы сколотить состояние.

— Торговцы обожают монголов, — признался он. — Ведь они открыли нам Восток! Китай, Корею… — Понадобилось время, чтобы понять названия стран, которые он упоминал. — Естественно, что большинство из них — это мусульмане и арабы, так как во Франции большая часть населения даже и не подозревает, что монголы вообще существуют.

Базиль улучил момент и начал задавать космонавтам вопросы: откуда они пришли, чего хотят, что с собой привезли.

— Послушай, друг, — перебила его Сейбл, — нам не нужен агент. Твоя работа сделать так, чтобы э-э… тот высокий понимал, что мы ему говорим.

— Йэ-лю, — сказал Базиль. — Его зовут Йэ-лю Чью-тсай. Он из кидани[22]…

— Отведи нас к нему, — сказала Сейбл прямо.

Базиль пробовал возразить, но слова были произнесены таким тоном, что понять их можно было и без перевода. Он хлопнул в ладони, и в комнату вошел камергер, чтобы препроводить к самому Йэ-лю.

Они шли по фетровым коридорам, нагнув головы: потолки не были рассчитаны на людей их роста.

Йэ-лю возлежал на низком диване в небольшой комнате этого палаточного дворца. Вокруг него суетились слуги. Перед собой, на полу, он разложил выцветшие схемы, похожие на карты, компас и разную мелочь — кусочки драгоценностей, маленькие монеты. Элегантным движением руки Йэ-лю велел вошедшим сесть на диваны, которые были ниже того, на котором лежал он сам.

Йэ-лю был терпеливым человеком. Вынужденный задавать вопросы через ненадежную цепь перевода Базиля и Коли, он спросил у пришельцев, как их зовут и откуда они прибыли. Услышав от космонавтов ответ, который уже успел стать их визитной карточкой, — с Тенгри, с Небес, — он закатил глаза. Пусть он и был звездочетом, но дураком точно не был.

— Нужно придумать историю получше, — сказал Коля.

— А как у этого народа с географией? Они хоть знают, какой мир формы?

— Да откуда мне знать.

Сейбл резко опустилась на колени и откинула в сторону войлочный ковер, обнажив грязную землю. Кончиком пальца женщина набросала неказистую карту мира: Азия, Европа, Индия, Африка. Затем она ткнула пальцем в самую середину и сказала:

— Мы здесь…

Коля вспомнил, что монголы всегда брали за ориентир юг, тогда как на карте Сейбл наверху был изображен север. Благодаря этой простой перестановке все стало гораздо понятнее.

— Значит, так, — продолжала Сейбл. — Здесь находится Мировой океан.

Она стала водить пальцами в пыли вокруг континентов, описывая кривую окружность.

— Мы пришли из земель, которые очень далеко отсюда, дальше, чем Мировой океан. На своих оранжевых крыльях мы перелетели через него, подобно птицам…

Это было не совсем правдой, но очень напоминало правду, поэтому Йэ-лю решил на время с этим согласиться.

— Йэ-лю спрашивает о ямах, — переводил Базиль. — Он разослал всадников по всем основным направлениям и узнал, что некоторые из ям разрушены. Он говорит, что ему известно, что мир подвергся великому разрушению, и желает, чтобы вы поведали ему о том, что известно вам об этих странных явлениях и что они означают для империи.

— Мы не знаем, — ответила Сейбл. — Это правда. Мы такие же жертвы всего этого, как и вы.

Очевидно, Йэ-лю принял такой ответ. Он медленно встал и заговорил снова.

— Император был впечатлен вашим подарком, этой оранжевой тканью, и желает вас видеть.

Глаза Сейбл хищно заблестели.

— Похоже, мы не зря столько натерпелись.

Они поднялись с диванов и вместе с Базилем, окруженные кольцом суровых стражей, последовали за Йэ-лю.

Колю трясло от страха.

— Сейбл, мы должны быть осторожны. Не забывай, что мы являемся собственностью императора. Он будет говорить лишь с членами своей семьи и, возможно, с такими же высокопоставленными советниками, как Йэ-лю. На остальных это не распространяется.

— Да-да, пусть даже так. Мы молодцы, Коля. Всего несколько дней на этой планете, а уже так высоко забрались… Теперь нужно только не упустить подходящий момент.

Их провели в зал, который был несравнимо больше покоев Йэ-лю. Стены здесь были увешаны дорогими вышитыми картинами и гобеленами, а ковры на полу были настолько мягкими, что ноги в них просто утопали. Людей в зале было много: толпились придворные, вдоль стен стояли крепкие на вид вооруженные до зубов воины, которые не спускали глаз с космонавтов и со всех остальных, в том числе и друг с друга. В углу юрты оркестр из лютней играл нежную мелодию. Все музыканты были красивыми и очень юными девушками.

Несмотря на все свое богатство, это была всего лишь юрта, с таким же вездесущим зловонным запахом немытой плоти и забродившего молока, как и в скромном жилище Скакатая.

— Варвары, — проворчал Коля. — Они не видели в городах и земледелии ничего, кроме источника наживы. Они разорили весь мир, но все равно живут, как козопасы, пусть даже их палатки ломятся от роскоши. И в наше время их потомки будут последними кочевниками — все еще в плену своих варварских корней…

— Заткни пасть, — прошипела ему Сейбл.

Следуя за Йэ-лю, пришельцы вышли на середину юрты. Вокруг трона, который находился в центре, стояли несколько безусых молодых людей. Все они были друг на друга похожи: Коля решил, что, возможно, они — сыновья императора. Перед троном сидело много женщин. Каждая из них была красавицей, хотя казалось, что некоторым уже исполнилось шестьдесят. Женщины помоложе своей красотой сводили с ума.

Йэ-лю отошел в сторону, и Коля и Сейбл предстали перед императором.

Лет ему было около шестидесяти. Он восседал на троне, украшенном богатой резьбой. Он не был высок. Но при этом был стройный, с прямой спиной. Мужчина выглядел здоровым. Лицо у него было полным, черты лица — мелкими — типичными для жителя Азии. В его волосах и холеной бородке лишь слегка проглядывала седина. Держа в своей руке аккуратно отрезанный кусок парашюта, он пристально смотрел на них, не отводя глаз. Затем он наклонился и прошептал что-то на ухо одному из своих советников.

— У него глаза как у кота, — сказала Сейбл.

— Сейбл… ты же знаешь, кто перед тобой, правда?

— Конечно, знаю.

К его изумлению, она улыбнулась широкой улыбкой, в которой было скорее больше восторга, чем страха.

Своими непроницаемыми, черными глазами на них смотрел сам Чингисхан.

21. Возвращение в Джамруд

На рассвете Байсезу разбудил рев походных труб. Когда она, потягиваясь, вышла из своей палатки, мир предстал перед ней в серо-голубых тонах. По всей долине Инда пение труб поднималось в небо вместе с дымом вечерних костров.

Она действительно находилась в лагере Александра Великого, и это не было сном или кошмаром. Но по утрам ей не хватало Майры больше всего, и даже в таком удивительном месте ее сердце не переставала сжимать тоска по дочери.

Пока царь и его советники решали, что предпринять, Байсеза, де Морган и остальные заночевали в лагере в дельте Инда. Их держали под стражей, но выделили отдельную палатку для ночлега. Сама палатка была из кожи. Потрепанная, изношенная, от нее несло запахом лошадей, еды, дыма и солдатского пота. Но это была офицерская палатка, которая в роскоши уступала лишь походным покоям Александра и его генералов. Кроме того, они были солдатами и привыкли жить без комфорта, за исключением де Моргана, который посчитал разумным не жаловаться.

Коммерсант всю ночь молчал, но глаза его горели огнем. Байсеза подозревала, что он подсчитывал, какую оплату запросить за свои услуги в качестве незаменимого переводчика. Но «варварским» греческим языком он был недоволен.

— Они произносят «к» как «г», а «т» как «д». Когда они говорят «Филипп», то получается «Вилип»…

С наступлением дня Евмен, царский грамматевс, прислал в палатку Байсезы слугу, чтобы уведомить их о решении повелителя. Македонская армия останется до поры до времени в дельте, тогда как в Джамруд вверх по долине Инда отправится отряд из всего лишь тысячи человек! Большую часть его составят гипасписты — ударные части, которые использовались в таких рискованных предприятиях, как нападение на врага ночью и форсированные марши, и которым было доверено оберегать жизнь Александра. Император пожелал лично отправиться к британцам, взяв с собой Евмена и своего фаворита и любовника Гефестиона. Великий явно был заинтригован возможностью увидеть солдат будущего в их крепости.

За годы, проведенные в постоянных походах, армия Александра была на удивление хорошо дисциплинированна, поэтому понадобилась лишь пара часов, чтобы закончить приготовления к предстоящему маршу, после чего был отдан приказ трубить выступление.

Пехотинцы, в полном вооружении, с легкими походными мешками за спиной, построились в ровные колонны. У каждого отделения, называемого «декас», хотя обычное количество воинов в нем равнялось шестнадцати, был слуга и вьючное животное для перевозки багажа. Животными этими были в основном мулы, но использовались также и дурно пахнущие верблюды. Две сотни всадников из македонской конницы Александра должны были двигаться вместе с пехотой. Кони у них были необычно низкорослыми. Телефон рассказал, что они, вероятно, были европейской или азиатской породы, и тем, чьи глаза привыкли к арабским скакунам, показались бы неуклюжими. В коннице Александра не знали стремян: эти невысокие, крепкие люди сжимали своим жеребцам бока ногами и направляли их при помощи удил.

Компанию Байсезе и британцам составили македонские офицеры, которые шли со своими подчиненными пешком, наряду с царскими приближенными и генералами. Лишь Александр, из-за полученных ранений, ехал в повозке, запряженной четверкой лошадей. Его личный врач, грек Филипп, ехал вместе с ним.

Но только когда они выступили, Байсеза заметила, что тысяча солдат, вместе со снаряжением, слугами, вьючными животными и офицерами, составляла лишь костяк колонны. Вслед за ними потянулась толпа женщин с детьми, торговцы с гружеными телегами и даже несколько пастухов, погоняющих отару тощих овец. Спустя пару часов на марше этот оборванный неуправляемый обоз растянулся на полкилометра.

Стоило огромных трудов вести армию и обоз через джунгли, что понимал каждый. Все же, когда войско взяло темп марша, воины, которые прошли за Александром тысячи километров и стойко переносили тяготы очередного похода, просто ставили одну огрубевшую стопу перед другой, как всегда делали эти привыкшие к трудным переходам солдаты. Байсезе и британцам маршировать было тоже не в новинку, и даже де Морган молчаливо терпел неудобства с такой стойкостью и решимостью, которой Байсеза невольно восхищалась. Некоторые из македонцев затягивали странные, печальные песни, которые были непривычны для ее уха. Эти люди из глубокого прошлого продолжали поражать ее своей необычностью: малорослые, коренастые, энергичные, как будто бы они вовсе и не были людьми.

Байсеза старалась получше присмотреться к царю, когда ей представлялась такая возможность.

Восседая на великолепном тяжелом троне, путешествуя по Индии на повозке, он был одет в опоясанную тунику, на голове сверкала золотая диадема, надетая на пурпурную македонскую шапку, в руках он держал скипетр. В нем она рассмотрела мало греческого. Возможно, его заимствования из персидской культуры носили не только дипломатический характер. Возможно, что его соблазнили величие и богатства империи персов.

В походах с ним всегда был рядом его придворный прорицатель Аристандр, бородатый старик с колючими расчетливыми глазами, одетый в запачканную сажей и грязью тунику. Байсеза полагала, что этому шарлатану не давал покоя вопрос, как общение императора с людьми из будущего могло повлиять на его позицию при дворе. Тем временем евнух-перс Багоас небрежно прислонился к спинке трона. Этот красивый полный молодой человек, одетый в тонкую тогу, время от времени хлопал царя по затылку. Байсезу веселило то, как Гефестион метал в это создание гневные взгляды.

Александр тяжело развалился на своем троне. Байсезе не составило большого труда определить с помощью своего телефона, на каком этапе его славной жизни они встретились. Она узнала, что в тот момент ему было тридцать два и, хотя его тело пылало здоровьем, выглядел он изнуренным. За все годы своих военных кампаний, в которых он всегда вел своих людей в самую гущу сражений, проявляя храбрость, порой граничащую с безрассудством, Александр был несколько раз тяжело ранен. Казалось, что даже дышать ему удается с трудом, а упасть ему не давала лишь феноменальная сила воли.

Удивительно, но этот еще молодой человек уже правил более двумя миллионами квадратных километров, и всему этому дало начало его стремление попасть в историю. Но еще более странным было знать, что во временной линии Земли успехи его походов уже давно достигли своего пика и медленно ползли в небытие. После его смерти пройдет лишь несколько месяцев, и гордые, верные ему военачальники, которые сейчас следуют за ним, начнут разрывать созданную им империю на части. Байсеза спрашивала себя, какая судьба ждала Александра в Мире.

В полдень решили сделать привал до следующего утра, и странствующая армия быстро превратилась в пригород того огромного палаточного города, который еще недавно стоял в дельте Инда.

Приготовление пищи, как оказалось, у македонцев было долгим и сложным процессом: понадобилось время, чтобы развести костры, и вода в котлах и горшочках закипела. Но пока это происходило, в лагере лилось вино, музыка с танцами и даже возникали импровизированные театральные постановки. Большинство женщин здесь были женами или любовницами воинов. Наряду с представительницами Индии, Байсеза узнала македонок, гречанок, персиянок, египтянок. Были тут представители таких народов, название которых ей почти ничего не говорило, например дочери Скифии и Бактрии. У многих из них были дети, некоторым было уже пять-шесть лет, цвет лица отпрысков и волос выдавал их смешанное происхождение. Македонский лагерь наполняли столь неподходящие этому месту крики младенцев.

Ночью Байсеза лежала в своей палатке и пыталась заснуть под плач детей, смех любовников и унылые пьяные завывания истосковавшихся по родине македонцев. Ее готовили к операциям, в места проведения которых нужно было лететь несколько часов, да и проходили они обычно не дольше дня. Воины же Александра начали свой путь в Македонии, маршировали по территории Евразии и дошли до столь отдаленных территорий, как Северо-Западная пограничная провинция. Она пыталась себе представить, как это было: следовать за Александром в течение многих лет и видеть земли неизведанные… С тем же успехом они могли отправиться в поход на Луну.

После нескольких дней на марше македонцев и их спутников стали поражать необычные заболевания. Эти инфекции заставляли заболевших сильно страдать, а в некоторых случаях заканчивались смертью. Но знания основ полевой медицины помогли Байсезе и британцам определить заразу и в какой-то степени излечивать от нее. Было ясно, что британцы и она принесли в армию Александра вирусы из будущего, к которым у македонцев не было иммунитета. Во время одиссеи противником людей из армии Александра становилось множество неизвестных болезней, но для них далекое прошлое оказалось не по зубам. Наверное, Байсезе и остальным повезло, что вирусы быстро гибли. А вот следов обратного процесса не было: ни один британец не заболел македонским вирусом. Байсеза подумала, что какой-нибудь эпидемиолог мог написать целую диссертацию, посвященную вопросам хронологической асимметрии.

День за днем их поход продолжался. Ведомые личными лазутчиками Александра, тщательно наблюдавшими за долиной Инда, они добирались в Джамруд по маршруту, отличному от того, по которому Байсеза попала в лагерь македонцев.

Когда до крепости оставалось два дня пути, перед македонцами возник ранее неизвестный им город. Колонна остановилась, и Александр выслал на разведку отряд лазутчиков, с которыми пошли Байсеза и еще несколько британцев.

Город был хорошо спланирован. Размером с огромный торговый центр, он стоял на двух земляных холмах, каждый из которых был обнесен массивным крепостным валом из глинобитного кирпича хорошего обжига. Под прямым углом город пересекали широкие улицы, складывалось впечатление, что до недавнего времени здесь жили люди. Но когда лазутчики осторожно прошли через его врата, то никого, ни единого человека, не обнаружили.

Город не был настолько стар, чтобы превратиться в руины: он слишком хорошо сохранился, о чем говорили прекрасно сохранившиеся крыши домов. А вот покинули его давно: в домах они нашли развалившуюся от времени мебель и черепки рассыпавшейся глиняной посуды. Если жители и не забрали с собой все запасы еды, то птицы и бродячие собаки давно о них позаботились. Все было покрыто густым, ржаво-коричневым слоем пыли, которая поднималась в воздух при малейшем прикосновении.

Де Морган показал ей на сложную систему канализационных труб и колодцев.

— Нужно рассказать Киплингу об этом месте. Он большой любитель канализаций, — холодно пошутил он. — Признак цивилизации, как он говорит.

Улицы не были вымощены камнем, а утрамбованы ногами людей и колесами повозок. Байсеза обнаружила обломки: черепки разбитых гончарных изделий, терракотовые браслеты, глиняные шарики, осколки статуэток, металлические обломки, которые, вероятно, когда-то были весами торговца, глиняные таблички с текстом, написанным на непонятном ей языке. Казалось, что каждый квадратный сантиметр земли был сильно утоптан, и она шла по осколкам, осколкам веков. Это место было очень древним, пережитком времен более давних, чем города британцев, давнее времен вторжения Александра в Индию, настолько старым, чтобы в ее времени успеть исчезнуть под пылью веков. Это было напоминанием о том, что давным-давно и в этом клочке мира жили люди, создавшие собственную цивилизацию, и что взволнованные Слиянием глубины времен хранят в себе еще много тайн.

Но город был покинут, словно его обитатели вдруг просто собрали вещи и куда-то отправились по каменистой равнине. Евмен предположил, что из-за Слияния реки могли найти себе другие русла, и люди ушли искать воду. Но казалось, что уход жителей случился намного раньше.

Разгадать эту загадку они не смогли. Как британцы, так и македонцы боялись этого пустого места, в котором обитало одно лишь эхо, эту каменную «Марию Целесту». Они даже решили не останавливаться на ночь, чтобы передохнуть, и сразу же двинулись в путь.

После нескольких дней на марше Александр прибыл в Джамруд, к всеобщему удивлению обеих сторон.

По-прежнему на костылях, Кейси выскочил навстречу Байсезе и обнял ее.

— В жизни бы не поверил, — прокомментировал он приход македонцев. — Бог мой, ну и вонь.

Байсеза улыбнулась.

— Вот что бывает, когда две недели питаешься карри и спишь в палатке из кожи, — сказала она. — Удивительно, но за это время Джамруд стал для меня чуть ли не родным домом, с его Редьярдом Киплингом и остальным.

На этот раз улыбнулся Кейси.

— Что-то подсказывает мне, что на какое-то время это место действительно станет нашим домом, так как у меня нет ни малейшей идеи, как нам вернуться обратно. Идем в крепость. Догадайся, что удалось соорудить Абдикадиру. Душ! Нужно признать, что от этих неучей есть польза, как-никак, а уж руки у них умелые…

В крепости Абдикадир, Редди и Джош сразу окружили ее и стали требовать, чтобы она рассказала о своих впечатлениях от пребывания среди македонцев. Как и ожидалось, Джош был ужасно счастлив видеть ее, и с его лица не сходила улыбка. Ей было приятно снова оказаться в его обществе.

— Что ты думаешь о нашем новом друге Александре? — спросил он.

— Нам придется стать соседями, — тяжело сказала Байсеза. — По численности его силы превосходят наши — я имею в виду, силы капитана Гроува — в соотношении сто к одному, наверное. Сейчас ему никто не сможет противостоять.

— К тому же, — сказал Редди сладким голосом, — видя его ясные очи и сияющие локоны, ниспадающие на плечи, Байсеза, бесспорно, считает Александра непревзойденным красавцем…

Щеки Джоша загорелись ярким румянцем.

— А как насчет тебя, Абди? — продолжал Редди. — Не каждому предоставляется возможность проверить, верны ли древние родовые предания.

Абдикадир улыбнулся и провел рукой по своим светлым волосам.

— Я, наверное, застрелю своего тысячу раз прадедушку, — пошутил он, — но зато докажу, что все эти парадоксы неверны…

Затем он перешел прямо к делу. Он ждал возвращения Байсезы не только потому, что горел желанием показать ей душ собственного производства.

— Байсеза, я прогулялся в тот кусочек двадцать первого века, вместе с которым нас забросило сюда, — сказал он. — Там я хотел осмотреть одну пещеру…

Он отвел ее в склад крепости. Там он достал большую автоматическую винтовку. Она была завернута в грязную рваную ткань, но корпус ее блестел от смазки.

— Разведка сообщила, что обнаружила тайник, — сказал он. — В тот день одной из задач нашего полета было это подтвердить.

Рядом с автоматом лежали старые советские светошумовые гранаты. Абдикадир поднял одну из них. Она была похожа на консервную банку, надетую на палку.

— Тайник оказался небольшим, но все-таки…

Джош осторожно прикоснулся к стволу автомата.

— Никогда раньше не видел такого оружия, — признался он.

— Это автомат Калашникова. В мое время его считают антиквариатом. Оружие, которое активно применялось во время вторжения советских войск в Афганистан, которое, кстати, появилось где-то за пятьдесят лет до нашего времени. Нужно признать, он до сих пор хорошо функционирует. Излюбленное оружие воинов гор. Вряд ли можно найти что-нибудь более надежное. Даже чистить не нужно, что многие из них никогда и не делали.

— Машина смерти из двадцать первого века, — тяжело вздохнул Редди. — Замечательно.

— Вопрос в том, — сказала Байсеза, — что нам с этим делать. Вправе ли мы использовать оружие двадцать первого века против, скажем так, армии из железного века, невзирая на возможные последствия?

— Байсеза, — Редди не спускал глаз с автомата, — мы не знаем, что с нами случится дальше. Мы здесь не по своей воле, и какое бы создание или явление нас сюда ни забросило, его явно не заботило наше благополучие. Я бы сказал, что в сложившейся ситуации вопросы морали не к месту, зато здорово поможет прагматизм. Разве не будет разумнее на всякий случай держать при себе эти мускулы из стали и пороха?

Джош вздохнул.

— Друг мой, ты, как обычно, сгущаешь краски. Но я вынужден с тобой согласиться.

Александр велел разбить лагерь в полукилометре от Джамруда. Вскоре там запылали костры, и вновь появилось странное поселение, являющее собой что-то среднее между военной базой и бродячим цирком. Этот день был отмечен проявлением взаимного недоверия в обоих лагерях: как британцы, так и македонцы организовали патрули по обе стороны невидимой границы.

Но на второй день лед подозрений между ними стал таять. Все началось с Кейси. Побродив немного в пограничной зоне, он вступил в словесную перепалку с низеньким, коренастым македонцем-ветераном, которому было около пятидесяти, и жестами вызвал его «пободаться». Байсеза понимала причину этой затеи: на базе «Клавиус» существовала традиция устраивать с членами отделений новоприбывших миротворцев одноминутные боксерские поединки без правил и канатов, целью которых было просто поколотить противника.

Несмотря на всю агрессию американца, всем было очевидно, что с одной здоровой ногой драться он не мог, поэтому вместо него с македонцем схлестнулся капрал Бэтсон. Раздевшись до пояса, в штанах на подтяжках, уроженец Ньюкасла казался близнецом крепыша-македонца. Быстро собралась толпа, и когда поединок начался, обе стороны стали громко болеть за своего бойца:

— Покажи ему, Джо!

— Алалалалалай!

Кейси следил за временем и остановил бой по истечении одной минуты. За это время Бэтсон успел пропустить приличное число ударов и сломать македонцу нос. Явного победителя не было, но Байсеза увидела, как между соперниками появилось уважение, признание одним видавшим виды воином другого, как это и задумал Кейси.

Желающих принять участие в следующем поединке оказалось море. Когда одному сипаю сломали руку, офицеры прекратили кровавую забаву. Но сразу же началось новое соревнование: на этот раз уже македонцы предложили солдатам Джамруда сыграть в «сфаиру», то есть мяч. Это была традиционная македонская забава, в которую играли кожаным мячом. Как и в британском регби или американском футболе, нужно было отобрать у игрока команды-противника мяч и куда-то с ним бежать. Без Кейси и тут не обошлось: он давал сигнал к подаче, следил за правилами — в общем, был в роли рефери.

Позже кто-то из томми пытался обучить македонцев правилам игры в крикет. Боулеры бросали вырезанный из пробкового дерева мяч, на котором виднелись вмятины из-за частого использования, на полосу земли, по краям которой находились импровизированные калитки, а бэтсмены с азартом размахивали самодельными битами. За игрой наблюдали Байсеза и Редди. Игра проходила хорошо, несмотря на то что порой томми приходилось становиться настоящими мимами, чтобы втолковать македонцам, что «ногу перед калиткой ставить нельзя».

Все это происходило прямо под висящим в воздухе Глазом.

— Порой разум человека демонстрирует свою замечательную способность не замечать ничего, каким бы странным это «ничего» ни было.

Один из игроков мощным ударом послал мяч в воздух и угодил в парящую сферу. Звук был таким, словно мяч ударился о стену из цельного камня. Он отскочил и попал филдеру[23] прямо в руки, который поднял его над головой с торжествующим видом и показал бэтсмену, по правилам вынужденному покинуть игру. Удар мячом ничуть не потревожил Глаз.

Игроки обеих команд столпились и стали громко спорить. Редди почесал нос и сказал:

— Насколько я могу судить, они спорят о том, можно ли засчитать мяч, пойманный таким образом.

Байсеза покачала головой:

— Никогда не понимала крикет.

Благодаря всем этим инициативам с обеих сторон, к концу второго дня напряжение между британцами и македонцами спало и они стали относиться друг к другу с меньшей враждебностью. Поэтому Байсеза совсем не удивилась, когда увидела, как томми и сипаи, втайне от офицеров, посещают лагерь македонцев. Воины Александра с радостью делись с ними вином и едой и даже обменивали свои сапоги, шлемы и оружие на стеклянные бусы, губные гармошки, фотографии и прочие безделушки. Казалось, что некоторые из проституток в их лагере были готовы бесплатно обслужить этих мужчин из будущего, которые смотрели на них голодными глазами.

На третий день Евмен послал в крепость слугу с сообщением о том, что капитан Гроув и его старшие офицеры приглашаются на аудиенцию к царю.

22. Карта

Больше всего в монголах Коля ненавидел грязь. Спустя два дня, проведенных в палаточной столице, он уже чувствовал себя таким же омерзительным, как и местные, и таким же вшивым. Криволапов даже начал думать, что паразиты нашли в нем прекрасное жилище, ведь он был для них источником нетронутого болезнями, свежего мяса. Если он не умрет от пищевого отравления, то, возможно, истечет кровью от их укусов.

Но Сейбл говорила, что к этому нужно привыкнуть.

— Посмотри на Йэ-лю, — сказала она. — Он цивилизованный человек. Думаешь, он рос в этой грязи? Нет, конечно. И если он с этим справляется, то ты — и подавно.

Бесспорно, она была права. Но это не делало жизнь среди монголов легче.

Очевидно, Чингисхан был терпеливым человеком.

С миром случилось что-то непостижимое. И это что-то разрушило государство монголов, как стало понятно по исчезновению ям, этих широких артерий великой империи. Что ж, Чингисхан когда-то построил одну империю, и теперь он — или его талантливые сыновья — построит другую, невзирая на то, что творится вокруг. Тем не менее Йэ-лю настоятельно советовал своему господину не спешить. У монголов всегда было принято собирать сведения о противнике, прежде чем решить, куда ударить, поэтому Чингисхан прислушивался к мнению своих советников.

Даже в период обдумывания дальнейших действий великий монгол не забывал о необходимости поддерживать боеспособность своих воинов. Он ввел безжалостную систему подготовки, в которую вошли длительные форсированные марши верхом. Также он велел готовить императорскую охоту. Это мероприятие должно было охватить территорию в несколько километров, поэтому приготовления заняли неделю. Для воинов же это означало массовые маневры, проверку дисциплины, умения действовать сообща, преодолевая трудности. Охота вообще была очень важным событием в жизни монголов, такой же неотъемлемой частью их самих, как и война.

Тем временем Сейбл изучала палаточный город. Особенно внимательно она следила за воинами, надеясь понять их манеру ведения боя.

Монголов же это раздражало. К своему удивлению, Коля узнал, что, несмотря на то что у этих кочевников украсть будущую жену у соседа из юрты считалось обычной манерой ухаживания, в монгольском обществе женщины имели значительное влияние, по крайней мере те из них, кто каким-то образом имел отношение к Золотой Семье. Ни одно решение при дворе императора не принималось без согласия жены Чингисхана Бортэ, которая была того же возраста, что и он сам. Но монгольские женщины в войне участия не принимали. Солдаты с подозрением относились к этой странной «небесной» женщине в оранжевой одежде и не были намерены мириться с ее любопытством.

Поворотным моментом стал день, когда один воин, перебрав рисового вина и забыв о могуществе небес, попытался сорвать с американки ее комбинезон. Это был плечистый сильный мужик, ветеран первого похода в русские земли (а значит, от его руки погибли сотни людей). Но перед боевыми искусствами двадцать первого века он оказался бессилен. Он успел обнажить женщине одну бледную грудь, прежде чем она уложила его на лопатки и оставила валяться кричащим от боли с переломом ноги в двух местах.

После этого случая авторитет Сейбл среди монголов быстро возрос. Ей разрешили ходить, где она пожелает, и американка позаботилась о том, чтобы историю ее победы, соответствующим образом приукрашенную, услышали при дворе императора. Коля понимал, что ее поведение вызывало в монголах все большую обеспокоенность, и это однозначно не сулило космонавтам ничего хорошего.

Ко всему прочему, проделки Сейбл беспокоили и его. Страх в ней давно испарился, и по мере того, как она безнаказанно преодолевала на своем пути преграды одну за другой, крепли ее уверенность в собственных силах и решимость. Казалось, тринадцатый век пробудил в ней нечто первобытное.

Сам же Коля проводил время в обществе Йэ-лю, верховного сановника империи.

Сын одной из приграничных с монгольскими землями народностей, Йэ-лю попал к кочевникам как пленник, но ему удалось быстро возвыситься в стране неграмотных. Благодаря знанию астрономии кидани очутился в числе тех образованных людей при дворе, которым дальновидный Чингисхан поручил управлять быстро расширяющимся государством.

В своих намерениях изменить монгольскую державу Йэ-лю использовал в качестве модели Китай. Он отбирал самых способных из числа пленников, захваченных монголами во время их набегов на земли северного Китая, чтобы те помогали реализовать его замысел, и изымал из награбленного книги и лекарства. Он скромно признался Коле, что однажды ему удалось спасти много жизней во время внезапно вспыхнувшей в Монголии эпидемии, применив китайские лекарства и их познания в медицине.

Кидани стремился усмирить жестокость монголов, стараясь внести в жизнь этого народа стремление к высоким целям. Было время, когда Чингисхан серьезно рассматривал возможность истребления всего населения Китая, чтобы расширить пастбища для своих табунов, но Йэ-лю уговорил его отказаться от этой затеи.

— Мертвые не платят дани, — сказал он тогда.

Коля подозревал, что долгосрочной целью сановника было цивилизовать монголов за счет их ассимиляции в культуры оседлых завоеванных народов, подобно тому, как китайцы поглощали и окультуривали волны предыдущих захватчиков, пришедших из северных пустошей.

Криволапов не представлял, чем обернется для него это приключение. Но, надолго застряв здесь в Мире, в таких людях, как Йэ-лю, он видел надежду на лучшее будущее. Поэтому он с радостью беседовал с кидани о природе нового мира и старался помочь ему выработать план относительно того, что с этим миром делать.

При их первой встрече Йэ-лю впечатлила попытка Сейбл набросать на земле карту. Теперь он и Коля составляли детальную карту Мира, опираясь на воспоминания космонавта и карты с «Союза». Йэ-лю был здравомыслящим человеком, поэтому он легко принял тот факт, что Мир имеет форму шара (как и древние греки, китайские ученые давно указывали на кривой профиль тени Земли, который планета отбрасывала на свой спутник во время лунного затмения), и уж совсем не составило труда понять принципы построения карты сферической поверхности на плоском листе бумаги.

Получив предварительные наброски, Йэ-лю пригласил к себе группу китайских писцов и поручил им начать работу над поражающей своими размерами картой мира на шелке. Когда ее закончат, она полностью закроет собой пол одной из юрт грандиозного павильона императора.

Советник был в восторге от того, как на разматываемом полотне появлялось изображение мира, и заинтригован тем, как мало земель в Евразии осталось незавоеванными монголами. Согласно представлению этих кочевников, которое крутилось вокруг континента, им оставался всего один шаг от русских земель через Западную Европу, чтобы достичь Атлантического океана. Теперь же Йэ-лю пришлось волноваться о том, как показать Чингисхану карту, на которой было еще так много территорий Нового Света, Дальнего Востока, Австралазии, Южной Африки, Антарктиды и прочих земель, о существовании которых великий хан и не подозревал.

Коля был согласен с тем, что работа писцов великолепна в полном смысле этого слова. Ледники были вышиты тонкими белыми нитками, золотыми нитками текли воды главных рек, драгоценные камни виднелись на месте основных городов, при этом все надписи были выполнены аккуратными монгольскими буквами. Коля изумился, когда узнал, что у монголов вообще не существовало письменности до прихода к власти Чингисхана, который позаимствовал в качестве образца письменность своих соседей уйгуров.

Служанки, которые все это вышивали, явно испытывали гордость за свой труд, и Йэ-лю достойно их отблагодарил, поздравив с созданием настоящего шедевра. Но они были рабынями, лишившимися свободы во время очередного монгольского набега на земли китайских народностей. Коля никогда прежде не встречал рабов и не мог им не сочувствовать. В их движениях всегда была видна покорность, глаза были постоянно опущены, и от любого контакта с монголами они начинали дрожать, особенно женщины. Возможно, в присутствии Йэ-лю они чувствовали к себе благосклонность, но навсегда были побежденными и чьей-то собственностью.

Коля тосковал по дому: по своей жене и детям, потерявшимся в потоках времени. Но каждой из этих несчастных женщин разбили жизнь, насильно оторвав от родных, и случилось это не по вине сверхъестественных сил, но просто из-за жестокости других людей. Печальная судьба рабынь не делала его боль от разлуки с любимыми меньше, но не позволяла ему опускаться до жалости к себе.

Когда ему становилось тяжело в присутствии слуг-рабов, он находил себе утешение в том, что с головой предавался цивилизованному общению с образованным Йэ-лю. Со временем у него появилось ощущение, что ему легче довериться этому человеку из тринадцатого столетия, чем Сейбл, женщине из его времени.

Сейбл раздражали аудиенции у Йэ-лю, посвященные картографии. И ее совсем не впечатлили планы, которые советник готовил с особой тщательностью, прежде чем представить их Чингисхану.

По мнению Йэ-лю, все усилия необходимо было направить в первую очередь на воссоединение земель прежней империи. В прошлом монголы стали полагаться на импорт зерна, сукна и прочих товаров первой необходимости, поэтому для них приобрела важность торговля. Теперь, когда связь с Китаем, этой богатейшей азиатской провинцией Чингисхана, была потеряна, монголы должны были отправиться туда, чтобы выяснить, что там произошло. Одновременно с этим, по настоянию Коли, отдельный отряд будет послан в долину реки Инд на поиски Кейси и других представителей двадцать первого века.

Но для Сейбл это было недостаточно смело. Спустя неделю она появилась в покоях Йэ-лю и воткнула в карту мира кинжал. Рабы, прислуживающие в тот момент советнику, разбежались во все стороны, словно испуганные птицы. Сам же Йэ-лю с холодным интересом наблюдал за всем происходящим.

— Сейбл, мы все еще здесь чужаки… — осторожно напомнил женщине Коля.

— Вавилон, — сказала американка. Она указала на свой кинжал, который еще не дрожал в сердце Ирака. — Вот куда император должен направить всю свою энергию. Запасы зерна, торговые пути, коровы китайских крестьян — все это ничто по сравнению с тем, что нас там ждет. Именно в Вавилоне находится истинная мощь, которая стоит за всем этим новым миром, сила, способная разорвать пространство и время, и тебе, как и мне, об этом прекрасно известно. Если она попадет к хану, то его божественная миссия завоевать всю планету, может быть, будет все-таки выполнена, и даже при его жизни.

Коля заговорил с Сейбл на английском, потому что ни один из находящихся в покоях переводчиков этого языка не знал.

— Такая мощь и в руках Чингисхана? Сейбл… ты сошла с ума.

Женщина глянула на него, сверкнув глазами.

— Не забывай, что мы впереди них на восемь столетий. Мы можем держать монголов в узде. — Она показала рукой на карту, как будто хотела заявить на нее свои права. — Сменилось бы не одно поколение, прежде чем на осколках истории, которые мы унаследовали, смогла бы возникнуть цивилизация, подобная нашей. Если за нами будут монголы, то мы могли бы добиться этого еще при жизни. Коля, мы в состоянии это сделать. Сказать по правде, это более чем возможно. Это наш долг.

Перед этой свирепой женщиной Коля почувствовал себя слабым.

— Ты ходишь по лезвию бритвы…

Йэ-лю подался вперед. Через Базиля он приказал:

— Вы должны говорить на понятном для нас языке.

Космонавты извинились, и Коля повторил для сановника слова Сейбл, умолчав об истинных ее намерениях.

Йэ-лю осторожно вытащил нож из блестящей карты и с недовольным видом провел рукой по поврежденным нитям.

— Твои намерения мне ясны. Возможно, что мы смогли бы сжать в монгольском кулаке трепещущее сердце этого мира. Но мы не сможем удержать его, умирая от голода.

Сейбл покачала головой.

— Я расскажу хану о своем замысле, — пообещала она. — Уж он не стал бы колебаться, видя перед собой такую возможность.

Лицо советника помрачнело, и Коля впервые увидел на нем что-то, похожее на гнев.

— Посланница Небес, тебе пока недоступны уши Чингисхана.

— А это мы еще посмотрим, — сказала Сейбл на английском, и губы ее растеклись в дерзкой улыбке, явно демонстрируя отсутствие страха.

23. Аудиенция

Приняв приглашение царя, они направились в его палатку: капитан Гроув со своими офицерами, Байсеза, Абдикадир и Сесиль де Морган в качестве переводчика, а также Редди и Джош, которые пожелали зафиксировать эту удивительную аудиенцию в своих записях. Со стороны македонцев на ней будут присутствовать непосредственно сам Александр, Евмен, Гефестион, царский врач Филипп и несметное число придворных, советников, камергеров и пажей.

Обстановка была просто невероятной. Палатка Александра, которую везли от самой дельты, была огромной, поддерживалась золотыми колоннами и накрывалась усеянным звездами полотном. Перед золотым троном царя были расставлены ложи на серебряных ножках, которые предназначались для гостей. Но атмосфера внутри была натянутой. Еще бы: здесь находилось по меньшей мере сто царских элитных гипаспистов, воинов-пехотинцев, одетых в алые и ярко-синие одежды, и персидских «бессмертных» в красивых, но непрактичных туниках.

Чтобы избежать ненужного непонимания, Евмен тихонько ознакомил Байсезу с протоколом поведения в присутствии царя. Согласно ему, войдя в палатку, гости из будущего должны были совершить проскинезу, так греки называли принятую у персов форму приветствия царя, заключающуюся в поклоне до земли с последующим целованием ног повелителя. Как и ожидалось, Абдикадир почувствовал себя неловко в этой ситуации, а вот капитан Гроув со своими офицерами остался невозмутимым. По всей видимости, эти британцы, застрявшие на краю собственной империи в окружении жалких князей, раджей и эмиров, давно привыкли уважать чудаковатые местные обычаи.

Несмотря на это, Байсеза заметила, что Абдикадир необычайно рад приходу македонцев. Ей встречалось немного настолько здравомыслящих людей, каким был пуштун, но было очевидно, что он тешил себя мыслью, что эти величественные македонцы действительно были его предками.

Пришедшие расположились на дорогих ложах, и пажи и слуги забегали возле них, разнося напитки и угощения. Аудиенция началась. Говорили через греческих ученых и де Моргана, поэтому перевод был медленным и местами неудачным. Но они терпеливо добивались понимания, порой с помощью карт, чертежей и даже наспех написанных на восковых табличках понятий или на листках бумаги, которые Редди и Джош вырывали из своих тетрадей.

Начали с обмена информацией. Люди Александра вовсе не удивились, увидев в Джамруде Глаз Зла, который продолжал висеть у крепости. Их лазутчики натыкались на такие сферы по все долине Инда с того самого дня, по словам македонцев, как «солнце пошатнулось и скользнуло по небу». Как и британцы, они быстро привыкли к этим молчаливым, неподвижно парящим в воздухе наблюдателям и стали к ним относиться с таким же неуважением.

Практичный царский грамматевс Евмен проявлял меньший интерес к этим немым загадкам, чем к политике Александра в будущем, которая и привела их в Джамруд. Понадобилось время, чтобы он и остальные наконец-то поняли, что британцы и команда Байсезы на самом деле были из двух разных эпох, хотя промежуток примерно в каких-то сто пятьдесят лет казался незначительным по сравнению с двадцатью четырьмя веками, отделяющих время Александра от времени Байсезы. А вот капитан Гроув сумел привлечь к себе внимание высокопоставленного грека, в общих чертах поведав об основной стратегии Британии в Большой игре[24].

Как и предполагала Байсеза, рассказ о конфликтах в двадцать первом веке оказался для македонцев менее понятным, но когда Абдикадир упомянул о нефтяных месторождениях в Центральной Азии, Евмен его прервал. Грек вспомнил, что на берегах реки, которая, сделала вывод Байсеза, протекала по территории Ирана, прямо возле царской палатки из-под земли забили ключом два источника странной жидкости.

— На вкус и цвет она не отличалась от оливкового масла, — сказал Евмен, — хотя земля там была непригодна для оливковых деревьев.

Но даже тогда, по его словам, Александр задумал получить выгоду от такой находки, если ее запасы окажутся достаточно велики, хотя придворный прорицатель Аристандр увидел в нефти предзнаменование великих трудностей, ожидавших их в будущем.

— Мы шли сюда в разные времена, преследуя разные цели, — заключил Евмен, — и все равно добрались, даже спустя тысячелетия. Возможно, что этому месту суждено стать ареной борьбы нового мира за бессмертие.

Сам Александр говорил мало. С полузакрытыми глазами он восседал на своем троне, подперев кулаком голову, и время от времени смотрел на них со странной, обманчивой скромностью. Обязанность вести собрание он всецело возложил на Евмена, который показался Байсезе очень умным человеком, и Гефестиона, который постоянно перебивал грека, прося что-то объяснить или стараясь возразить своему коллеге. Байсезе стало ясно, что между ним и Евменом идет напряженная борьба, но, возможно, Александру просто нравилось разнимать двух потенциальных соперников.

Теперь обсуждение обратилось к вопросу, что с ними случилось, — как могло получиться так, что историю разбили на куски, и почему это произошло.

Казалось, что македонцы почти не испытывали страха из-за Слияния, как это наивно представляла себе Байсеза. У них не было абсолютно никаких сомнений в том, что событие имело место по воле богов, которые вершили свою непостижимую для людей волю. Их мировоззрение не имело ничего общего с наукой, и поэтому было чуждо Байсезе. Но зато оно было достаточно гибким для того, чтобы найти объяснение для подобных загадок. Они были суровыми воинами, которые прошли тысячи километров по незнакомым территориям, и их ум, как и ум их греческих советников, тоже был достаточно суров.

Сам Александр пришел в восторг от философских вопросов.

Своим хриплым баритоном он сказал:

— Могут ли умершие вернуться к жизни? Ибо для вас я уже давно мертв… И можно ли изменить прошлое — исправить совершенные в нем ошибки, тем самым не дав родиться сожалению?..

— Для человека, у которого столько крови на руках, как у этого царя, идея возможности исправить прошлое, должно быть, кажется невероятно заманчивой… — прошептал Абдикадир Байсезе на ухо.

— Для большинства философов время представляет собой цикл. Оно подобно тому, как бьется сердце, сменяют друг друга времена года, становится полной и вновь превращается в серп луна. Астрономы Вавилона составили космический календарь, в основу которого легло движение планет. Великий Год в нем, если я не ошибаюсь, длился более четырехсот тысяч лет. Когда планеты образуют одно особое созвездие, возникает великий огонь, а в тех местах, где во время скопления планет господствует зима, начинается великий потоп… Некоторые даже утверждают, что эти явления регулярно повторяются в начале каждого нового цикла.

— Но этот вопрос не давал покоя Аристотелю, — возразил Александр, который, вспомнилось Байсезе, был учеником великого философа. — Если я живу как до падения Трои, так и после него, тогда что же вызвало ту войну?

— Однако, — продолжил Гефестион, — в понятии циклов есть много такого, чем можно объяснить много странных вещей. Вот, например, оракулы и пророки. Если время течет по кругу, то, возможно, пророчества вызваны скорее воспоминаниями о событиях далекого прошлого, чем видением будущего. И это странное смешение времен, которое мы наблюдаем, таким образом кажется более понятным. Ты согласен со мной, Аристандр?

Старый прорицатель кивнул.

Далее разговор продолжался между Александром, Гефестионом и Аристандром — громко и иной раз настолько быстро, что неслаженная команда переводчиков никак не могла за ней поспеть.

Редди был поражен происходящим.

— Что за удивительные люди, — прошептал он.

— Довольно на сегодня философии, — сказал Евмен, практичный как всегда. Он заострил внимание присутствующих на необходимости определить дальнейшие действия.

Капитан Гроув выступил с предложением. С собой на совет он принес атлас — довольно старый даже для его времени, который когда-то пылился в классе одной из викторианских школ — и теперь раскрыл его перед советом.

Македонцам карты и картография не были в новинку. И действительно, во все свои походы Александр всегда брал греческих картографов, чтобы составлять карты земель, им открытых и завоеванных, о многих из которых древние греки почти ничего не знали в те времена. Поэтому македонцы были заинтригованы атласом и возбужденно столпились вокруг маленькой книги. Они изумлялись качеству печати, четкости шрифтов и насыщенности цветов изображений на страницах. Пришельцы из 325 года до нашей эры, казалось, с легкостью согласились с тем, что их мир, расположенный вокруг Средиземного моря, лишь часть планеты, которая имела форму шара, о чем говорил еще Пифагор за несколько столетий до рождения их повелителя. Да и Аристотель, который был наставником Александра, посвятил этому вопросу целую книгу. В свою очередь, Байсезу позабавили наведенные розовыми чернилами жирные линии, которыми были отмечены территории Британской империи в период ее рассвета.

В конце концов Александр немного раздраженно потребовал, чтобы атлас поднесли ему к трону. Но он был потрясен, когда увидел, что границы его империи теряются на фоне планеты.

— Я считал, что оставил огромный след на лице этого мира, — признался он, — но, оказывается, в нем еще так много того, о чем я даже не подозревал.

Пользуясь атласом, капитан Гроув изложил свое предложение, суть которого состояла в том, что они, объединив силы, должны отправиться в Вавилон.

Абдикадир взялся рассказывать о радиосигналах, замеченных «Союзом». Как и ожидалось, это оказалось делом непростым, пока Редди и Джошу не удалось подобрать к его словам красочные метафоры.

— Это подобно звукам неслышимой трубы, — объяснял Редди, — или отблескам невидимых зеркал…

— И единственный сигнал, который мы обнаружил, шел отсюда, — сказал Абдикадир и указал на Вавилон. — Я твердо уверен, что там у нас есть все шансы узнать, что случилось с нами и со всем миром.

Все это пересказали Александру через переводчиков.

Македонцы тоже подумывали о переезде в Вавилон. Вот уже много дней к ним не приходило никаких вестей из Македонии и других провинций, находящихся вне долины Инда, так же, как и у британцев не было ни единой весточки от своих. Был поднят вопрос, где можно обосноваться, если так будет продолжаться и дальше. Александр всегда планировал сделать Вавилон столицей империи, которая раскинулась от Средиземноморья до самой Индии, объединяемая морскими и речными путями. Возможно, даже теперь его замысел мог воплотиться в жизнь, даже с теми ресурсами, которые у него остались, даже если остальной мир бесследно исчез.

Ввиду всех обстоятельств, никто не сомневался в том, что решение отправиться в древний город было наилучшим. Когда согласие было достигнуто, Редди пришел в неописуемый восторг.

— Вавилон! — воскликнул он. — Бог мой… Куда же заведет нас это приключение?

Собрание быстро перешло к вопросам планирования и логистики. За стенками царской палатки стали сгущаться сумерки, а ни на секунду не присевшие за все время слуги принесли еще вина, и мероприятие медленно стало погружаться в хаос.

Как только представилась возможность, Джош, Абдикадир, Редди и Байсеза собрались вместе.

— Нужно оставить Мусе, Коле и Сейбл какое-то сообщение, чтобы они знали, куда мы отправились, если когда-нибудь сюда доберутся, — предложила Байсеза.

Стали обсуждать различные метки для потерявшихся, такие как выложенные на земле стрелки из камней, спрятанные в пирамидках из тех же камней послания; думали даже оставить рацию.

— Вы рады тому, что судьба свела нас с Александром и его людьми? — спросил Абдикадир.

— Конечно, — мгновенно ответил Редди. — Аристотель учил их быть ко всему открытыми сердцем и умом, а также развивал в них стремление познать мир. Путешествия Александра носили столь же исследовательский характер, как и военный…

— Ну, прямо настоящий капитан Кук с пятидесятитысячной армией, — сказал Абдикадир задумчиво.

— И конечно, — не унимался Редди, — именно благодаря этой открытости они умели уважать обычаи чуждых, незнакомых им народов, что привело к возникновению империи, которая, если бы не преждевременная смерть Александра, существовала бы веками и на протяжении столетий и тысячелетий двигала бы цивилизации вперед.

— Но здесь и сейчас Александр еще не умер… — сказал Джош.

Байсеза понимала, что в этот самый момент Александр за ними наблюдает. Царь откинулся на спинку трона и прошептал что-то на ухо евнуху, что заставило лейтенанта задуматься о том, мог ли царь догадаться, о чем они говорили.

— Не могу думать о лучшем наследии, чем основание в Азии и Европе Британской империи за два или более тысячелетия до наступления ее времени!

— Но империя Александра отнюдь не зиждилась на демократии и ценностях Эллады, — возразил Джош. — Он чинил зверства. Например, сжег Персеполь. Все свои последующие походы он оплачивал богатствами, награбленными в этом городе. И он ни в грош не ставил человеческую жизнь — по некоторым подсчетам, по его воле лишилось жизни, возможно, семьсот пятьдесят тысяч человек.

— Он был человеком своего времени, — ответил Редди жестко и цинично, как будто ему в тот момент было не девятнадцать, а в два раза больше. — А ты чего ожидал? В те времена порядок мог возникнуть только в империи. Именно в империях всегда развивалась культура, появлялись законы, и у людей был шанс стать цивилизованными. Вне империи господствовали варвары и царил хаос. Вести дела иначе было невозможно! И его достижения не исчезли после того, как империя рухнула. Благодаря ему греческий язык распространился от Александрии до Сирии, как варенье растекается по тосту. Когда римляне пришли на восток, то встретили там не варваров, а людей, говорящих на греческом. Если бы не наследие греков, то путь идей христианства из Иудеи в Европу был бы куда более долгим.

— Возможно, — ухмыльнулся Абдикадир. — Но, Киплинг, я же не христианин!

В этот момент к ним подошел капитан Гроув.

— Кажется, дело сделано, — сказал он спокойно. — Я невероятно рад тому, что мы так быстро пришли к согласию, и просто удивительно, что у нас так много общего. Думаю, за последние две тысячи лет в вопросах осуществления переброски войск на другие территории не произошло существенных изменений… А теперь вот что. Очевидно, совет потихоньку подходит к концу. Мне доводилось слышать об Александре и его дебоширах, — тут он печально улыбнулся. — Я бы с удовольствием пропустил эту часть, но боюсь, что это было бы неверным ходом с моей стороны, поэтому мне придется остаться и получше узнать этих ребят. Не волнуйтесь, с вином я справлюсь! Мои люди тоже здесь останутся. Но если вы хотите отсюда улизнуть…

Байсеза приняла его предложение. Редди и Джош тоже согласились уйти, хотя девятнадцатилетний журналист пару раз бросил завистливый взгляд на мерцающие огни царской палатки, в которой начали танцевать женщины с соблазнительными формами, одетые лишь в доходящую им до ступней вуаль.

За стенами царской палатки Байсезу ожидал Филипп, врач Александра. Пришлось бежать за де Морганом. Комиссионер был уже наполовину пьян, но все же в состоянии переводить.

— Моему правителю известно, что вы говорили о его смерти, — сказал Филипп.

— Ах, мне очень жаль…

— И он желает, чтобы вы поведали ему, как он умрет.

Байсеза колебалась.

— Существует легенда, миф о том, что с ним случилось…

— Он скоро умрет, — вздохнул Филипп.

— Да, по крайней мере должен был.

— Где?

Вновь она не решалась ответить.

— В Вавилоне.

— Стало быть, он умрет молодым, как и его герой, Ахиллес. Как это похоже на Александра! — Филипп бросил взгляд на царскую палатку, в которой, судя по крикам и возгласам, дебош набирал обороты. Он выглядел обеспокоенным, но покорным. — Что ж, это и неудивительно. На своих пирах, как и в бою, он стоит десяти человек. Он ведь чуть не погиб от стрелы, попавшей ему в легкое. Боюсь, он не даст себе времени, чтобы оправиться, но…

— Он не будет слушать своего врача.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — улыбнулся Филипп.

Недолго думая, женщина порылась в своей аптечке, которую носила во внутреннем кармане комбинезона, и извлекла из нее пластинку с таблетками против малярии. Она показала врачу, как извлекать таблетки из оболочки.

— Пусть твой царь примет это, — сказала она. — Никто точно не знает, как это случилось. Истина скрыта от нас слухами, враждой и поддельной историей. Но некоторые считают, что причиной всему станет болезнь, от которой помогут эти таблетки.

— Зачем вы даете мне это?

— Потому что считаю, что твой царь будет очень важен как для вашего, так и для нашего будущего. Если ему суждено умереть молодым, то по меньшей мере это произойдет иначе.

Филипп положил руку на таблетки и улыбнулся.

— Благодарю тебя, моя госпожа. Но скажите мне вот еще что…

— Спрашивай.

— Там, в будущем, будут помнить о нем?

И вновь ее знания заставили ее колебаться с ответом, особенно после ее долгих совещаний с телефоном, когда она знакомилась с историей Александра.

— Да, даже имя его коня нам будет известно!

Буцефал погиб в битве на реке Гидасп.

— Больше тысячи лет правители земель, что находятся за водами реки Оксус[25], будут заявлять, что у всех их лошадей на голове рога, потому что их предком был Буцефал.

От этих слов царский врач пришел в восторг.

— Александр велел изготовить для Буцефала узду с золотыми рогами, чтобы в бою его любимец тоже был вооружен. Госпожа, если случится так, что мой повелитель будет при смерти…

— Тогда расскажи ему об этом.

Когда врач ушел, она обратилась к де Моргану:

— А ты держи рот на замке.

— Конечно, конечно, — всплеснул тот руками. — Мы должны оберегать жизнь Александра, ведь если мы здесь навечно застряли, то он может действительно оказаться нашей единственной надеждой сохранить хоть какие-нибудь следы нашего будущего. Но Бог мой! Байсеза, зачем было отдавать ему таблетки просто так? Александр в тысячу раз богаче любого человека своего времени! Какое безрассудство…

Смеясь, она ушла прочь от него.

24. Охота

Наконец пришла пора великой охоты.

Местом проведения императорской потехи, которая также являлась военными учениями, стал чудовищно огромный участок степи. Подразделения монгольского войска, каждым из которых командовал генерал, развернулись по всему его периметру. Со всех сторон загонщики приближались к центру, перемещаясь, как на маневрах, с посланными впереди ядра отряда лазутчиками. Для координации действий столь огромной массы воинов использовались трубы и флаги, и как только все сошлись, круг оказался под пристальным наблюдением.

Когда животных стали загонять, Чингисхан возглавил императорскую процессию и лично повел ее на вершину низкого холма, откуда было очень удобно за всем наблюдать. Всем членам Золотой Семьи было приказано присутствовать на охоте. Здесь были жены и наложницы Чингисхана, камергеры и слуги. Йэ-лю тоже находился в кругу близких императора и привел с собой Колю, Сейбл и их переводчиков.

Монгольские военные учения поражали своим размахом. Коля занял отведенное ему место на вершине холма, внизу на равнине перед его глазами предстало только несколько отрядов воинов, построенных в боевые порядки, с развевающимися на ветру знаменами, верхом на рвущихся вперед конях. Остальные были где-то за горизонтом. Также он был ошеломлен богатством яств, напитков и вниманием, предназначавшимся семье и приближенным императора.

Пока они ожидали окончания загона, Золотую Семью развлекали демонстрацией охотничьих птиц. Один из сокольничих вынес сидящего на массивной перчатке могучего орла. Когда птица расправила свои крылья, их размах превзошел рост ее смотрителя. Тут выпустили ягненка, и птица свирепо взмыла в воздух, чтобы догнать жертву, сбив при этом смотрителя с ног на потеху Золотой Семьи.

За соколиной охотой последовали скачки. У монголов они проводились на большие расстояния, так что Коля мог наблюдать только их финальный отрезок. Всадники, которые были детьми не старше семи-восьми лет, сидели верхом на матерых жеребцах без седла и стремян. Спор за первенство проходил в лютой борьбе, и всадники, окутанные тучами пыли, были уже близко. Золотая Семья бросала победителям золото и драгоценные камни.

По мнению Коли, со стороны монголов все это выглядело не чем иным, как примером варварства и грубой демонстрации силы, или, как бы выразилась Сейбл, «у этих людей не было вкуса». Но Криволапов не мог не заметить той ауры спокойствия, которая исходила от самого Чингисхана.

Строгий полководец, коварный политик, неподкупный и всегда добивающийся своего монгол родился сыном вождя клана. Его назвали Темучином, что означало «кузнец», тогда как то имя, которое он себе взял, означало «тот, кто правит всем миром». Понадобилось десять лет братоубийственной войны, чтобы Темучин впервые за века раздробленности смог объединить разрозненные монгольские племена в единый народ и стал «тем, кто правит всеми племенами и живет в войлочных палатках».

Монгольская армия почти полностью состояла из конницы, отличавшейся высокой маневренностью, жесткой дисциплиной и умением внезапно исчезать и появляться там, где ее не ждали. Их манера ведения войны поколениями оттачивалась на охоте и в войнах на безграничных равнинах Азии. Для оседлых народов-земледельцев, живущих в городах по краям степи, монголы были отнюдь не первыми беспокойными соседями, с которыми приходилось сталкиваться. Веками тот великий океан, коим являлась степь, обрушивал на них волны кочевников, пришедших, чтобы грабить и убивать. Монголы были лишь последними, кто продолжал эту давнюю и кровавую традицию. Но под Чингисханом они стали настоящей карой небес.

Сначала Чингисхан начал походы против трех народов Китая. Быстро разбогатев на грабежах, монголы повернули на запад и напали на Хорезм, богатое и древнее мусульманское государство, земли которого простирались от Ирана до Каспийского моря, после чего перешли Кавказские горы и дошли до Крыма. Затем они повернули своих коней на север и совершили поражающее своей жестокостью вторжение в русские земли. К тому времени, как Чингисхан умер, его империя, построенная в течение жизни одного поколения, была уже в четыре раза длиннее империи Александра Великого по протяженности и в два раза превосходила по размерам империю древних римлян.

Но при этом Чингисхан всегда оставался варваром, чьей целью было лишь обогащение и укрепление власти Золотой Семьи. А монголы всегда оставались убийцами, чья жестокость проистекала из их традиций: будучи неграмотными, они не видели смысла в земледелии, города рассматривали лишь как источник добычи и ни во что не ставили человеческую жизнь. Этим они руководствовались в каждом захватническом походе.

И вот Коля каким-то чудом оказался в сердце самой империи Чингисхана. Здесь для него стали видны ее положительные стороны, о которых умалчивают книги, написанные потомками побежденных. Впервые за свою многотысячелетнюю историю Азия была объединена от европейских границ и до самого Южно-Китайского моря, и теперь палатку императора украшали гобелены с изображением китайских драконов и иранских фениксов. Пусть эти связи распадутся, когда империя монголов распадется, но мифы восточных народов уступят место памяти — памяти, которая однажды воодушевит Христофора Колумба отправиться в плавание через Атлантический океан в поисках нового пути в Китай.

Но жизнь в покоренных землях была невыносимо ужасной. Древние города разрушались до основания, а их население беспощадно вырезалось. Своими глазами видя людские страдания, Коля был вынужден согласиться, даже находясь в императорском павильоне, что положительные стороны этой империи действительно почти ничего не стоили.

Но ему было очевидно, что Сейбл влечет хищный блеск монгольского государства.

Наконец на горизонте появились с пронзительными криками загонщики и устремились к месту, где должен был произойти бой животных. Воины натянули между отрядами веревки, образовав тем самым на пути добычи преграду. Попавшие в тупик звери сбивались в кучу или бегали туда-сюда, смутно различимые в облаках пыли, которые поднимали лапами.

Коля вглядывался в клубы пыли.

— Интересно, кого они поймали, — сказал он. — Я вижу лошадей, возможно, ослов, а еще волков, гиен, лисиц, верблюдов, зайцев. Они все в ужасе.

— Посмотри туда, — указала Сейбл.

В пыли мелькнула огромная фигура. Сначала она показалась Коле похожей на валун. Существо было значительно выше человека, двигалось тяжело, работая своими гигантскими плечами, а с тела его свисала мохнатая рыжевато-коричневая шерсть, сверкающая мутным светом. Когда оно подняло голову, космонавт увидел поджатый хобот, закрученные в спираль бивни и услышал рев, напоминающий звук джазовой трубы.

— Мамонт, — с трудом выговорил Коля. — Охотники Чингисхана, пересекая швы времени, поймали то, на что не могли рассчитывать… Увидеть его — это же мечта нескольких поколений. Как жаль, что у меня нет с собой камеры!

Но Сейбл это ни капли не интересовало.

Немного неуклюже Чингисхан сел на своего коня. Он выехал вперед в сопровождении двух телохранителей. Пролить первую кровь на охоте было его привилегией. Император занял позицию и теперь находился не больше чем на двадцать метров ниже Коли, ожидая, когда добычу погонят на него.

Внезапно стали раздаваться крики ужаса. Некоторые из охраны Чингисхана нарушили строй и скакали прочь от своего господина, игнорируя приказы командиров, орущих им вслед. Сквозь оседающую перед Чингисханом пыль Коля увидел, как в воздухе пронеслась красная тряпка — нет, это не было тряпкой, это был человек, воин, которому распороли грудь и выпустили кишки.

Заставив коня успокоиться, император остался там, где и был, сжимая свое копье и кривую саблю наготове.

Тут Коля увидел, как из облака пыли появился зверь. Тем, как скрытно он подбирается к своей жертве, он напоминал льва, но массивные мускулы на его теле, его плечи делали его похожим скорее на медведя. Он раскрыл пасть и показал клыки, изогнутые подобно сабле Чингисхана. В гробовой тишине, предшествующей смертельной схватке, император и саблезубый тигр смотрели друг другу в глаза, не шевелясь.

Словно гром среди ясного неба, неожиданно прозвучал выстрел. Он был сделан так близко от Коли, что в ушах зазвенело и он услышал шипение промчавшейся мимо пули. Находившиеся в тот момент рядом с ним члены императорской семьи и их слуги закричали и упали ниц. Огромная кошка свалилась на землю и задергала лапами. Ее голова превратилась в кровавое месиво. Конь императора шарахнулся в сторону, но сам Чингисхан и бровью не повел.

Без сомнения, стреляла Сейбл, но она уже успела спрятать пистолет.

Женщина протянула руки к небу и воскликнула:

— Тенгри! Я — посланник Небес, прибывший сюда, чтобы спасти тебя, о великий, ибо тебе суждено жить вечно и править всем миром!

Она повернулась к скулящему от страха Базилю и на ломаном французском прошипела:

— Переводи, пес, иначе будешь следующим, кому я сниму голову с плеч.

Чингисхан не сводил с нее глаз.

Истребление животных в оцеплении продлилось несколько дней. Обычно некоторым из них оставляли жизнь и отпускали на волю, но так как на этой охоте один из них посмел напасть на самого Чингисхана, жить никому не позволили.

Коля с любопытством рассматривал трофеи. Императору преподнесли головы и бивни нескольких мамонтов, а также шкуры целого прайда львов, невиданных прежде размеров, и лисиц, у которых были красивые белоснежные шубки.

Также в сети к монголам попали странные люди. Это была семья из трех человек — мужчина, женщина и ребенок. Они были нагими и быстро бегали, хотя спастись от монголов им и не удалось. Мужчину убили сразу, а женщину и ребенка заковали в цепи и тоже отправили повелителю. Казалось, они совсем не умели говорить, поэтому женщину отдали воинам на поругание, а ребенка посадили в клетку, где он провел несколько дней, а потом умер, так как, потеряв родителей, отказывался есть и быстро обессилел.

Вблизи Коля видел его только один раз. Он сидел в клетке на корточках, но Криволапову даже так было видно, что ростом он выше всех монголов, даже выше его самого, хотя его тело и лицо были еще по-детски не сформированы. На его коже были заметны следы непогоды, а на стопах — костные мозоли. На теле, покрытом крепкими мускулами, не было и грамма жира. Глядя на него, можно было предположить, что мальчик мог бежать целый день, ни разу не остановившись. Над его глазами нависали массивные бугры. Когда он посмотрел на Колю, тот увидел, что его глаза были необычайно голубыми, чистыми, как небо. Криволапов видел в них разум, но разум не человека. Это было понимание, не привязанное к чему бы то ни было, которое можно увидеть в глазах льва.

Коля хотел поговорить об этом с Сейбл. Может быть, это был некий предок человека, гомо эректус, возможно, который, на свою беду, тоже попал под Слияние. Но женщины нигде не было.

Когда Коля вернулся к клетке, то обнаружил ее пустой. Он узнал, что мальчик умер, а его тело сожгли вместе с остальным мусором, оставшимся после охоты.

Сейбл показалась лишь в полдень следующего дня. Йэ-лю и Коля как раз активно обсуждали очередную стратегию.

На женщине была монгольская туника, одна из дорогих, с вышивкой, как у тех, которые носила Золотая Семья, а в волосах и вокруг шеи виднелись ярко-оранжевые кусочки парашютного шелка, символ ее особого происхождения. Она выглядела дико, словно существо, не принадлежащее ни к одному из миров, которое невозможно было подчинить чужой воле.

Йэ-лю откинулся на диване и смотрел на нее пристальным, настороженным, расчетливым взглядом.

— Что с тобой произошло? — спросил ее Коля на английском. — Я не видел тебя с тех пор, как ты достала пистолет на охоте.

— Зрелищно получилось, правда? — бросила она. — И это сработало.

— Что значит «сработало»? Чингисхан мог тебя убить за то, что ты украла у него право пролить первую кровь на охоте.

— Но не убил же. Он позвал меня в свою юрту и выгнал всех, даже переводчиков, там были лишь мы вдвоем. Думаю, теперь он действительно верит, что я пришла с Тенгри. Видишь ли, прежде чем позвать меня к себе, он несколько часов не отлипал от вина, а я избавила его от похмелья. Поцеловав его кубок с вином, я незаметно добавила туда пару таблеток аспирина, которые предварительно сунула себе в рот. Ты себе даже не представляешь, как легко все получилось, Коля…

— Что ты ему предложила, Сейбл?

— То, чего он и сам желает. Давным-давно он узнал от шамана, что боги выбрали его вершить свою волю. Чингис — представитель Тенгри на земле, посланный править всеми нами. Он понимает, что еще не исполнил до конца данное ему поручение, — к тому же из-за Слияния он потерял много времени, — и понимает, что стареет. Когда он услышал, что на том коммунистическом монументе написана дата его смерти, то жутко испугался. Ему нужно время, чтобы завершить свою миссию — он хочет бессмертия. И я ему его пообещала. Я сказала, что в Вавилоне он найдет философский камень.

— Ты сошла с ума! — воскликнул Коля.

— А тебе почем знать, Коля? Мы понятия не имеем, что ждет нас в Вавилоне. Теперь все возможно. Да и кто нас остановит? — презрительно усмехнулась она. — Кейси? Те тупые британцы из Индии?

Какое-то время Коля колебался, но все же спросил:

— Ты с ним спала?

Она улыбнулась.

— Я понимала, что у него могло возникнуть отвращение к чистому телу, поэтому взяла немного навоза, оставленного его любимым конем, и втерла его себе в волосы на макушке. Я даже немного покаталась в пыли. И это подействовало. Знаешь, ему понравилась моя кожа. Ее гладкость и отсутствие шрамов от болячек. Он, может, и не приверженец гигиены, но ему точно нравятся ее результаты. — Тут ее лицо помрачнело. — Он взял меня сзади. В любви эти монголы так же коварны, как и на войне. Придет время, и жестокий ублюдок за это заплатит.

— Сейбл…

— Но не сегодня. Он, как и я, получил, что хотел. — Она пальцем подозвала к себе Базиля. — Слышь, французик, ну-ка скажи Йэ-лю, что Чингисхан принял решение. Так или иначе, а монголы дойдут до Ирака, пусть даже на это уйдет целая жизнь. Этот поход им в тягость не будет. Курултай, военный совет, уже созван.

Женщина вытащила кинжал из голенища своего ботинка и метнула его в карту, попав туда же, куда вонзила его в прошлый раз, — в Вавилон. На этот раз никто не посмел его вытащить.

Часть 4