Глаз времени — страница 4 из 6

СЛИЯНИЕ ИСТОРИИ

25. Флот

Даже во время дождя флот Александра, стоящий на якоре недалеко от берега, представлял собой восхитительное зрелище. На волнах качались триремы с опущенными в воду веслами, на плоскодонных баржах беспокойно и негромко ржали лошади, но больше всего ее поразили грузовые лихтеры с малой посадкой, перевозившие зерно. Эти творения древнеиндийской инженерной мысли доживут и до двадцать первого века. Дождь падал на паруса, и они становились тусклыми: он размывал краски и делал тоньше линии рисунков и узоров. Но было жарко, поэтому гребцы были нагими, и их коричневые от загара тела блестели. От дождевых капель, которые струились у них по лицам, их волосы слипались и клеились к плечам и шее.

Байсеза поддалась искушению и решила сфотографировать всю эту картину. Но телефон запротестовал.

— Что это ты удумала? — сказал он. — Это тебе не какой-нибудь тематический парк. Так ты заполнишь мою память еще до того, как доберешься до Вавилона. А потом что будешь делать? И к тому же я мокну…

Александр тем временем просил у богов благословения для путешествия. Стоя на носу своего корабля, он вылил вино из золотого кубка в соленую воду и воззвал к Посейдону, морским нимфам и духам Мирового океана, чтобы они оберегали и защищали его флот. Затем он сделал подношения Гераклу, которого считал своим предком, и Амону, египетскому богу, которого он отождествлял с Зевсом и действительно признавал в нем своего отца с тех пор, как посетил одного оракула в пустыне.

Несколько сот британских солдат, под строгим надзором своих офицеров, с удивлением и редкими грубыми комментариями наблюдали за тем, как царь исполняет божественные ритуалы. Но и томми и сипаи были рады гостеприимству македонцев. Своими действиями Александр завершал дни жертвоприношений и праздников с музыкальными фестивалями и соревнованиями атлетов. В последний день царь пожаловал каждому взводу жертвенных животных: овцу, корову или козу. Байсеза тогда подумала, что это было самое огромное барбекю в истории.

Редди Киплинг, широкое лицо которого прикрывала от дождя фуражка, недовольно пробурчал себе в усы:

— Какие только глупости не приходят в голову людям! Знаете, в детстве у меня была няня из местных. Она была католичкой и водила нас, детей, в церковь… в ту, что рядом с Ботаникл-Гарденс на острове Парель, если вдруг знаете. Так вот. В той церкви мне нравилось торжественность и чувство достоинства, которое у меня всякий раз появлялось, когда я туда приходил. Но потом у нас появился носильщик по имени Меэта, который должен был учить нас местным песням и водил в индуистские храмы. Вот их дружелюбные боги, хоть я их не мог толком рассмотреть, мне нравились больше.

— Какое интересное экуменическое детство у тебя было, — сказал Абдикадир сухо.

— Возможно, — ответил Редди. — Но рассказываемые детям истории — дело одно, а вот нелепый индуистский пантеон — немножко другое: огромный и пустой, да еще наполненный непристойными фаллическими изображениями! И что это, по-вашему, если не далекий отголосок этой абсурдной шайки, на которую Александр тратит хорошее вино? Действительно, он на чьей стороне?

— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, Редди, — сказал Джош.

Редди хлопнул его по спине.

— Но, дружище, здесь, возможно, еще не построили ни одного монастыря. Так что же мне делать? А?

Наконец церемония была окончена. Байсеза и остальные проследовали к лодкам, которые должны были доставить их на корабли. Было решено, что они и большинство британских солдат поплывут с флотом, вместе с почти половиной македонской армии, тогда как вторая половина будет добираться до Вавилона по суше.

Свой лагерь македонцы разобрали, и начал формироваться обоз. Зрелище представляло собой хаос: повсюду бегали тысячи мужчин, женщин, детей, пони, мулов, волов, коз и овец. Походные телеги грузились товарами и рабочими инструментами поваров, плотников, сапожников, оружейников и прочих ремесленников, а также и торговцев, которые всегда следовали по пятам за войском. Более загадочными изделиями из дерева и железа были катапульты и осадные орудия, которые для удобства перевозки разобрали. Проститутки и водоносы просто донимали толпу. Байсеза увидела, как над всей этой толкотней поднимали свои гордые головы верблюды. Шум стоял невероятный: крики тысячи голосов, звон колокольчиков, звук сигнальных труб и рев тяглового скота сливались в одно. Присутствие сбитых с толку людей-обезьян, закрытых во временную клетку, установленную на отдельной повозке, лишь усиливали атмосферу бродячего цирка.

Гости из будущего изумлялись.

— Ну, точно стадо гусей, — прокомментировал Кейси. — Никогда в жизни такого не видел.

Но каким-то образом все пришло в порядок. Рулевые на кораблях начали выкрикивать команды, и гребцы налегли на весла. И на суше, и на море спутники Александра стали объединять свои голоса в равномерные песни.

— Воистину прекрасный звук, — восторгался Абдикадир. — Десятки тысяч голосов слились воедино.

— Пошли уже, — сказал Кейси, — нужно попасть на борт раньше, чем сипаи отхватят себе лучшие места на палубе.

Их план состоял в том, что флот поплывет по Аравийскому морю на запад, а затем войдет в Персидский залив, тогда как армия с вещами и провизией последует за ним по суше вдоль южного побережья Пакистана и Ирана. Они объединятся у входа в пролив, после чего отправятся в Вавилон пешим ходом. Необходимость параллельного передвижения была вызвана тем, что корабли Александра не могли находиться в море дольше, чем несколько дней, без пополнения запасов провизии с суши.

Но продвижение по суше оказалось затруднительным. Необычный вулканический дождь не прекращался ни на секунду, а небо исчезло под крышкой пепельно-серых туч. Земля превратилась в грязь, в которой увязали повозки, животные и люди. Жара стояла невыносимая, а влажность — ненормальная. Вскоре обоз растянулся на много километров, став настоящей цепью страданий, которая оставляла после себя тела надорвавшихся животных, не подлежащее ремонту снаряжение и, всего лишь спустя несколько дней, умерших людей.

Кейси не мог спокойно смотреть на то, как индийские женщины вынуждены были идти за повозками или верблюдами, неся у себя на голове уйму вещей. Как-то Редди отметил:

— Ты заметил, чего так сильно недостает этим парням из железного века? Не только таких очевидных вещей, как газовые лампы, пишущие машинки и штаны, но и таких невероятно простых, как хомут для лошадей, запряженных в телеги? Мне кажется, это потому, что никто до этого пока не додумался, ведь когда что-то изобретают, то оно остается изобретенным…

Это наблюдение натолкнуло Кейси на мысль. Прошло несколько дней, и он отправился к советникам Александра с чертежом самодельной тачки. Гефестион не стал вникать в суть его предложения, и даже Евмен относился к нему скептически, пока Отик не собрал на скорую руку прототип размером с игрушку, чтобы продемонстрировать свою идею.

После этого, в следующий ночной привал, Евмен приказал изготовить как можно больше тачек. Свежего дерева оказалось мало, поэтому македонские плотники разобрали севшую на мель баржу. В эту же ночь под руководством Кейси они сколотили более пятидесяти пригодных для эксплуатации тачек, а на следующую, приняв во внимание недоработки первой партии, — около ста. Все-таки это была армия, которой собственными силами удалось построить целый флот на берегах Инда. По сравнению с таким делом сбить несколько тачек было делом нехитрым.

В течение первых нескольких дней обозу посчастливилось двигаться по твердой, каменистой земле, и телеги исправно выполняли свое предназначение. Приятно было наблюдать, как в обозе Александра женщины счастливо толкали груженные вещами и детьми, ненадежно умостившимися сверху, тачки, которые вполне могли бы сойти за те, которыми пользуется английский средний класс в садовых центрах. Но потом на их пути вновь появилась грязь, в которой тачки стали увязать. Вскоре македонцы бросили их, сделав новую для них технологию будущего объектом насмешек.

Для того чтобы пополнить запасы провизии, примерно каждые три дня корабли были вынуждены приставать к берегу. Высаживаемые на сушу воины должны были рыскать по всей округе в поисках пропитания для себя, экипажа и пассажиров корабля. За пределами дельты Инда тянулись все более бесплодные земли, поэтому добывать пищу с каждым разом становилось все труднее.

Морякам приходилось включать в свой рацион представителей фауны приливных бассейнов: морских черенков, устриц и, иногда, мидий. Однажды, когда Байсеза отправилась вместе с македонцами в одну из таких приятных прогулок за продуктами, из морских глубин вынырнул на поверхность кит и в опасной близости от стоявших на якоре кораблей извергнул из своего дыхала фонтан воды. Сначала македонцы оцепенели от ужаса, а вот индусы начали смеяться. Отряд пехотинцев неглубоко забежал в воду. Люди начали громко кричать и бить по воде своими щитами, копьями и мечами. Второй раз кит показался уже в ста метрах от берега, и больше его не видели.

В армии Александра было принято высылать вперед лазутчиков, чтобы они изучали и делали карты местности, по которой приходилось маршировать царским воинам. В картографии британцы тоже видели незаменимый инструмент для укрепления и поддержания границ своей империи, поэтому к греко-македонским лазутчикам присоединились британские картографы, вооруженные теодолитами. Везде, где бы они ни проходили, составлялись новые карты, которые сравнивали с прежними, сделанными еще до Слияния.

На своем пути армии встречались и люди.

Однажды лазутчики обнаружили около ста человек — мужчин, женщин и детей, по их словам, одетых в странные, пестрые одежды, которые превращались в лохмотья. Они умирали от жажды и говорили на языке, незнакомом македонцам. Никто из британцев и команды Байсезы не смог даже мельком взглянуть на странную толпу. Абдикадир предположил, что они вполне могли оказаться туристами из двадцатого или двадцать первого века. Отрезанные от дома, потерянные в коридорах времени и обреченные скитаться в неизвестном мире, такие несчастные казались Байсезе словно засвеченный негатив. Когда какой-либо народ в истории исчезал, то его города оставались и медленно рассыпались в пыль. Здесь же все было иначе… Воины Александра, которым было приказано оберегать обоз, убили нескольких из туристов для острастки и прогнали остальных прочь.

Людей они видели редко, но странные сферы стали явлением постоянным. Продвигаясь вдоль побережья, они натыкались на них, застывших в воздухе, словно фонари, через каждые несколько километров в свободном порядке рассыпанных далеко от берега.

Большинство людей не обращали на них никакого внимания, а вот Байсезу они влекли к себе со страшной силой. Если бы такой Глаз материализовался вдруг в прежнем мире — например, над самым излюбленным местом в мечтах поклонников историй об НЛО, то есть на газоне перед Белым домом, — это бы стало невероятным событием, сенсацией века. Здесь же почти никто не хотел даже говорить о парящих сферах. Ярким исключением оказался Евмен: порой он, подбоченившись, смотрел на Глаз, словно бы старался заставить предмет ему ответить.

Казалось, что настроение у Редди с каждым днем становилось все лучше и лучше, несмотря на изнурительный темп похода. Как только находилась возможность, он начинал что-то писать мелким, корявым почерком, стараясь экономить бумагу, и рассуждал о состоянии мира, делясь своими мыслями с каждым, кто не отказывался его слушать.

— Мы не должны останавливаться в Вавилоне, — как-то сказал он, сидя с Байсезой, Абдикадиром, Джошем, Кейси и Сесилем де Морганом под навесом на палубе офицерского корабля. Дождь стучал по навесу и шипел, попадая в морские волны. — Мы должны идти дальше: исследовать Иудею, например. Байсеза, ты только подумай! Небесный глаз вашего космического корабля видел там только беспорядочно разбросанные поселения, несколько клубов дыма. А что, если в одной из тех хижин как раз сейчас появляется на свет наш спаситель? Тогда мы станем десятью тысячами волхвов, последовавших за светом странной звезды.

— А там раз — и Мекка, — сухо сказал Абдикадир.

Редди замахал руками.

— Давайте смотреть на это с точки зрения экуменизма!

— Выходит, даже со столь запутанным происхождением ты оказался христианином, Редди? — поинтересовалась Байсеза.

Тот погладил усы.

— Смотрите на это следующим образом. Я верю в Бога. Но сомневаюсь в идее Троицы. Мне не по нраву вечные муки, но все-таки кара за наши грехи должна существовать. — Он улыбнулся. — Послушайте меня, я говорю, как настоящий методист! Мой отец был бы счастлив. Как бы там ни было, а я был бы рад повстречаться с тем человеком, с которого все это началось.

— Будь осторожен со своими желаниями, — предупредил его Джош. — Мы здесь не по огромному музею ходим. Возможно, ты бы встретил Христа в Иудее. А если нет? В конце концов, это маловероятно. Скажем прямо, более вероятно то, что та Иудея, которую мы здесь обнаружим, была перенесена сюда из времен, когда Христос еще не родился.

— Я был рожден после Воплощения[26], — твердо сказал Редди. — И по поводу этого не может быть никаких сомнений. Если бы мне удалось собрать, одного за другим, всех моих дедушек в длинную цепь предков, они бы подтвердили этот факт.

— Да, это верно, — согласился Джош, — но здесь не было места истории твоих дедов, Редди. Что, если здесь не было Воплощения? Получается, что ты — истинный христианин в мире язычников. Ты кто, Вергилий или Данте?

— Я… э-э-э… — Редди замолчал, и на его широком лбу появились морщины. — Предлагаю найти богослова получше, чем я, чтобы во всем этом разобраться. Возьмем себе на заметку отыскать Августина или Фому Аквинского и спросить их об этом. А что ты об этом думаешь, Абдикадир? Что, если здесь нет еще Мекки, что, если Мухаммед еще только должен появиться на свет?

— Ислам не привязан ко времени, в отличие от христианства, — ответил Абдикадир. — Таухид[27], единственность, остается верным как здесь, так и на Земле, как в прошлом, так и в будущем, нет Бога, кроме Аллаха, и каждая частичка Вселенной, каждый листок на каждом дереве является свидетельством его вездесущности. И Коран есть само слово Аллаха, как в этом мире, так и в другом, и не имеет значения, есть ли в нем его пророк, чтобы молвить его, или нет.

— Такая точка зрения успокаивает, — кивнул Джош.

— Как и ассаламу алейкум, — сказал пуштун.

— Тем не менее все может быть куда более сложным, чем кажется на первый взгляд, — сказала Байсеза. — Не забывайте, что Мир появился не из цельной временной рамки. Он — мозаика, и это, без сомнения, касается как Мекки, так и Иудеи. Возможно, здесь есть осколки Иудеи, существовавшей до рождения Христа, и те, которые относятся ко времени, когда он жил. Так возможно ли Воплощение в этой Вселенной или нет?

— Как все это странно! — сказал Киплинг. — Каждому из нас подарено примерно двадцать пять тысяч дней. Возможно ли, что мы тоже являемся кусочками… что каждый день из нашей жизни вырезали, как квадратик лоскутного одеяла? — Он помахал рукой пепельно-серому небу. — Может ли такое быть, что где-то там существуют еще двадцать пять тысяч других Редди, каждый из которых старается наладить свою жизни, где он может?

— Ну уж знаете, хватит с меня и одного такого напыщенного болтуна, как ты, — внес свой вклад в их полемику Кейси в первый раз за все время и потянул разбавленного вина из своего бурдюка.

Сесиль де Морган слушал их разговор, не проронив ни слова. Байсезе было прекрасно известно о том, что комиссионер тайно вошел в сговор с греком Евменом, секретарем Александра, и докладывал своему новому партнеру обо всем, о чем они говорят. Каждый из них преследовал свои цели, конечно: Евмен стремился получить преимущество в противостоянии с другими приближенными Александра, особенно с Гефестионом, а Сесиль, как всегда, наживался на этих придворных интригах. Но все они об этом знали, и Байсеза не видела никакой угрозы в том, что через него информация попадет к Евмену. В конце концов, они все были в одной лодке.

И корабли плыли дальше.

26. Храм

Когда монголы снимались с лагеря, то первым делом отправлялись на поиски своих лошадей.

Кони у них были полудикими, ходили в табунах и до поры до времени могли свободно разгуливать по степи. После Слияния возникли опасения, что табуны, на которые рассчитывал Чингисхан в своих планах, могли пропасть, но посланные на их поиски всадники возвратились на следующий день и привели в палаточную столицу полчища животных, стук копыт которых громом разлетался по равнине. Воины стали окружать лошадей, размахивая длинными шестами, на конце у которых крепился аркан. Словно бы чуя, что им предстоит марш в несколько тысяч километров, лошади непокорно становились на дыбы и старались вырваться. Но лишь почуяв на своей шее арканную петлю, тут же позволяли себя увести в загон, мужественно покорившись своей судьбе.

Коля подумал, что нецивилизованным монголам было свойственно начинать с родео даже самые великие свои военные кампании.

После того как всех лошадей собрали, приготовления к походу пошли быстрее. Большинство юрт разобрали и погрузили на телеги или на спины вьючным животным, но некоторые были больших размеров, в том числе те, что образовывали павильон Чингисхана. Их перевозили целиком на повозках с широкой платформой, которые тянула дюжина волов. Даже капсула «Союза» отправлялась с ними в Вавилон. По приказу Чингисхана ее привезли в палаточную столицу из селения Скакатая. Коля догадался, что дабы погрузить ее на воз, монголам пришлось переделать одно из своих осадных орудий. Возвышаясь на исполинской повозке, на которой ее удерживали канаты, сплетенные из конских волос, капсула напоминала металлическую юрту.

Коля полагал, что в свой поход на Вавилон Чингисхан возьмет около двадцати тысяч человек, большинство из которых были конными воинами, при каждом из них будет один слуга и три сменные лошади. Император разделил свои силы на три группы: армия левого крыла, армия правого крыла и армия центра. Последней командовал непосредственно сам Чингисхан, и в ее состав входила элитная императорская гвардия, в том числе и тысяча дюжих телохранителей правителя. Сейбл и Коля со свитой Йэ-лю передвигались с центральной группой.

Те силы, которые оставались в Монголии, должны были восстанавливать контроль над теми землями, которые когда-то были частью прежней монгольской империи. Командовать ими император доверил одному из своих сыновей, Толую. То, что Чингисхан отправлялся в поход без Толуя, никак не ослабляло его власть, он взял с собой своего третьего сына, Угэдэя. При нем также находился его генерал Субэдэй. Принимая во внимание тот факт, что Угэдэй должен был унаследовать трон в прежнем прошлом, а Субэдэй был, возможно, самым талантливым из его военачальников — после смерти Чингисхана этот человек возглавил монгольское нашествие в Европу, — они представляли собой грозную силу.

Коля наблюдал момент прощания Чингисхана с сыном. Обеими руками он прижал лицо Толуя к своему и попеременно прикоснулся губами к его щекам, каждый раз делая глубокий вдох. Сейбл окрестила это «поцелуем железного века», а вот Коля почему-то увиденным был тронут.

Наконец императорский штандарт был поднят и под громкие крики, рев труб и барабанный бой монгольские войска, за которыми последовал длинный обоз, двинулись в путь. Армии под командованием Чингисхана, Угэдэя и Субэдэя должны были добираться до Вавилона самостоятельно. Возможно, расстояние между ними достигало несколько сот километров, но они постоянно поддерживали друг с другом связь при помощи гонцов на быстроногих скакунах, труб и дымовых сигналов. Скоро по равнинам Монголии поползли гигантские облака пыли, поднятые десятками тысяч копыт, и уже на второй день три армии потеряли друг друга из виду.

Направляясь на запад от земель, в которых родился Чингисхан, они ехали вдоль притока реки Онон через края богатых лугов. Коля сидел в повозке вместе с Сейбл, Базилем, несколькими иностранными торговцами с унылыми лицами, подчиненными Йэ-лю. Спустя два дня они оказались среди темных, даже немного зловещих лесов, чередовавшихся с болотистыми низинами, через которые порой было трудно перебраться. Небо, с которого падал дождь, было неизменно свинцового цвета. В столь угрюмом и темном месте Коля чувствовал себя удрученным. Он предупредил Йэ-лю о кислотных дождях, и сановник велел передать всем приказ надеть на голову шапки и поднять воротники на тулупах.

Воины Чингисхана любовью к гигиене не особо отличались, как и простые монголы. Но своим внешним видом они гордились. Они сидели верхом на высоко поднятых спереди и сзади седлах с коваными стременами. На них были фетровые шапки конической формы, обшитые по краям мехом лисицы, волка или даже рыси, и похожие на халаты тулупы, которые раскрывались сверху донизу. С незапамятных времен монголы носили такую одежду, но эти люди были богаты, и некоторые из офицеров были одеты в тулупы, украшенные вышивкой из шелковых и золотых ниток, под которыми скрывались шелковые нижние рубахи из Китая. Но даже генералы Чингисхана могли вытереть рот рукавом, а руки — о штаны.

Походная жизнь монголов была простой и практичной, обусловленной многовековыми традициями. С наступлением ночи они останавливались и получали провиант: высушенный на солнце творог, просо, кумыс — алкогольный напиток из перебродившего молока кобылиц — и солонину. Утром кочевники клали немного творога в кожаный мешок и наливали туда воды. Возникающая во время езды тряска вскоре превращала его во что-то наподобие йогурта, который ели с большим удовольствием и обильной отрыжкой. Коля завидовал навыкам монголов: как они могли изготовить кнут из сыромятной кожи коровы, и даже тому, как они использовали очищенную людскую мочу в качестве лекарства, когда у одного из солдат начался жар.

Походы Чингисхана всегда осуществлялись продуманно, и о любых приказах или изменениях в планах сообщалось быстро, но без суеты. В монгольской армии господствовала строгая иерархия, основывающаяся на десятичном принципе. Поэтому цепь соединений в ней была упрощенной, и у каждого офицера в подчинении находилось не больше десяти воинов. Командиры соединений снабжались высочайшими полномочиями, благодаря чему у войска возрастала гибкость и способность быстро реагировать на действия противника. К тому же великий монгол позаботился о том, чтобы во всех подразделениях, вплоть до последнего взвода, служили воины разных народностей, из разных кланов и племен. Таким образом армия могла быть верной лишь ему одному. По мнению Коли, это был довольно продвинутый способ структурировать армию: неудивительно, что этим кочевникам не раз удавалось разбить разношерстные армии средневековой Европы. Но такая система сильно зависела от подготовленности и надежности командного состава. Офицерские кадры беспощадно закалялись в жестоких тренировках и проверялись такими испытаниями, как императорская охота, и сражениями, разумеется.

По прошествии нескольких дней, все еще находясь глубоко в сердце Монголии, армия пересекала травянистую равнину, направляясь в Каракорум. Когда-то этот город был центром власти уйгуров, поэтому Чингисхан сделал его постоянной столицей своей империи. Но даже издалека Коле было видно, что стены города разрушены. Внутри виднелось несколько покинутых храмов, тогда как остальная часть города была поглощена вездесущей травой.

Вместе со своими крепкими телохранителями Чингисхан и Угэдэй осторожно объехали город. Для императора прошло всего лишь несколько лет с того дня, когда он провозгласил город центром своей власти, и вот теперь тот лежал перед ним в руинах. Коля наблюдал, как монгол вернулся в свою юрту мрачнее тучи, словно гневался на самих богов, которые посмеялись над его устремлениями.

В следующие дни монголы шли по долине реки Орхон, которая представляла собой огромную равнину, окруженную по бокам скалами, которая упиралась на востоке в голубые горы. Коля равнодушно подумал, что она была почти такой же, как и марсианские долины. Земля под копытами лошадей была серой и растрескавшейся, а сама река казалась ослабевшей. Иногда им приходилось переходить вброд речные притоки и русла. Ночью они разбивали лагерь на островах, состоящих из одной лишь грязи, и разводили огромные, ароматные костры из мертвых ив.

Когда они переправились через последнюю реку, местность начала подниматься. Сейбл сказала, что они покидают территорию Ара-Хангайского аймака Монголии двадцать первого века и переходят через Хангайский горный массив. За спиной у Коли оставалась земля, устланная мозаикой из лесов и долин, а впереди перед ним раскрывался еще более незамысловатый пейзаж из желтых лугов.

На широкой вершине массива было множество гребней и складок, усеянных разбитыми булыжниками, словно в том месте пересекалось много швов времени. Но тут перед ними предстала пирамида из камней, которой чудом удалось уцелеть во временных потрясениях. Проходя мимо, каждый монгольский воин добавлял к ней булыжник или камень. Коле было очевидно, что к тому времени, когда последние из них доберутся до нее, каменная пирамида успеет стать гигантским могильным курганом.

Наконец они спустились в степи. Хангайские горы скрылись за горизонтом, и теперь вокруг не было ничего, кроме плоской земли. Они двигались по равнине, на которой не было ни единого деревца, а высокая трава, словно вода, волнами расступалась под копытами их лошадей. Коля почувствовал огромное облегчение, когда мир вокруг него открылся и необъятные просторы Средней Азии наконец сделали маленьким даже Чингисхана и его амбиции.

Но им не встречались люди. На этой огромной территории иногда можно было увидеть круглые тени юрт — останки костров и призраки селений, которые сложили имущество на повозки и отправились на другое пастбище. В степи исчезало время: люди веками жили здесь без перемен, и эти потухшие костры могли развести гунны, монголы или даже монгольские коммунисты. И те, кто оставил после себя эти тени, могли пересечь равнину и попасть в совершенно иное время. Коля вдруг подумал, что, может быть, когда последние осколки цивилизации превратятся в прах, когда Земля будет навеки забыта и останется один лишь Мир, все они превратятся в кочевников, угодивших в эту великую западню человеческой судьбы.

Но людей не было. Время от времени Чингисхан высылал вперед поисковые отряды, но те возвращались ни с чем.

Но однажды монголы неожиданно обнаружили затерявшийся в самом сердце степи храм.

Вперед выслали лазутчиков. Йэ-лю отправил Колю и Сейбл вместе с ними, предположив, что их знания могут пригодиться.

Храм был небольшим квадратным сооружением с высокими воротами, украшенными витиеватым резным узором, с дверными кольцами в виде львиных морд. Вход в него с обеих сторон окружали покрытые лаком колонны, а верхние балки были увенчаны золотыми черепами. Коля, Сейбл и несколько монголов осторожно вошли вовнутрь. На низком столе среди остатков еды лежали рукописи в свитках. Стены были деревянными, в воздухе сильно пахло ладаном, отчего возникало всепоглощающее чувство отрешенности от мира.

— Думаешь, буддисты? — спросил Коля и вдруг заметил, что задал вопрос шепотом.

Сейбл не чувствовала никакой надобности говорить тихо.

— Да. И, по крайней мере, некоторые из них все еще здесь. Нельзя сказать, из какого времени это место. Как и на кочевников, время на буддистов не распространяется.

— Не совсем, — мрачно сказал Коля. — Советская власть пыталась очистить Монголию от храмов. Это место построили во времена, предшествующие двадцатому веку…

Тут из темноты задней части храма послышалось шарканье и им навстречу вышли два человека. Воины выхватили свои кинжалы, но были остановлены резким словом советника Йэ-лю.

Сначала Коле показалось, что это дети, ведь незнакомцы были одинакового роста и телосложения. Но когда они вышли на свет, то он увидел, что один из них был действительно ребенком, тогда как второй — стариком. Пожилой монах, по-видимому лама, был одет в красные атласные одежды и тапочки, а с шеи у него свисали янтарные четки. Он был ужасно худым: его запястья торчали из рукавов, как птичьи лапки. Ребенок оказался мальчиком, которому не могло быть больше десяти лет. Он был такого же роста, как и старик, и почти таким же худым. На нем было что-то похожее на красное одеяние старика, но на ногах — кеды, заметив которые Коля вздрогнул. Одной своей костлявой рукой лама держался за мальчика.

Лама улыбнулся им почти беззубой улыбкой и заговорил трескучим голосом. Монголы пытались ответить, но было очевидно, что и они его не понимали.

— Взгляни на ноги мальчика, — сказал Коля Сейбл шепотом. — Может быть, это место и не такое уж старое, как мы думали.

— Это обувь у него не старая, — проворчала в ответ Сейбл. — Все равно это ничего не доказывает. Если здесь остались только эти двое, то парнишка, должно быть, рыскал по округе в поисках еды и…

— Лама так стар, — прошептал Коля.

Так оно и было. Кожа старика на вид была тонкой, словно бумага, по прошествии лет покрылась пятнами и спадала с костей ровными складками, а глаза были такими светлыми, что казались почти прозрачными. Складывалось впечатление, будто бы он прожил гораздо больше, чем ему было отведено, и теперь вот-вот испарится.

— Ты прав, — согласилась Сейбл. — Девяносто, если не больше. Но… присмотрись к этим двоим. Откинь разницу в возрасте и обрати внимание на их глаза, строение тела, подбородок…

Желая, чтобы свет был ярче, Коля стал всматриваться в лица монахов. Форму черепа мальчика скрывала копна черных волос, но черты его лица, его светло-голубые глаза…

— Они похожи друг на друга.

— Верно, Коля, — сказала Сейбл. — Когда ты попадаешь в такие места, как это, то это на всю жизнь. Ты становишься здесь служкой, когда тебе восемь или девять лет, остаешься здесь, поешь гимны и молишься, и ты все равно здесь, когда тебе девяносто, если, конечно, столько проживешь.

— Сейбл, неужели…

— Эти двое — один и тот же человек: ошибка во времени привела к тому, что он, будучи молоденьким служкой, встретил самого себя, но уже пожилого ламу. И парнишка теперь знает, что когда состарится, то однажды повстречает молодого себя, идущего по степи. — Она улыбнулась. — А их это не очень тревожит, ведь так? Может быть, буддистам не нужно глубоко влезать в свою философию, чтобы найти объяснение тому, что произошло. Просто замкнулся круг, вот и все…

Тем временем монголы в поисках поживы перевернули все в храме вверх дном, но ничего не нашли, кроме скудной пищи и бесполезных для них предметов богослужения: молитвенная мельница, священные письмена… Кочевники собирались уже предать монахов смерти. При этом на лицах солдат отсутствовали какие-либо эмоции, ведь убийство было их ремеслом, а значит — обыденным явлением в жизни. Коля набрался храбрости и обратился к советнику Йэ-лю, чтобы не допустить этого.

Они оставили храм в его удивительном сне, и армия двинулась дальше.

27. Люди моря

После трех недель путешествия вдоль побережья Персидского залива Евмен сообщил гостям из будущего, что лазутчики обнаружили поселение, в котором остались люди.

Ведомые любопытством и соскучившиеся по твердой земле, Байсеза, Абдикадир, Джош, Редди и небольшой отряд британцев во главе с капралом Бэтсоном присоединились к передовой группе македонцев, шедшей впереди длиннющего каравана, в который превратилась армия Александра. Все они предусмотрительно захватили с собой огнестрельное оружие. Кейси остался на корабле, потому что его нога еще не полностью восстановилась, и бедолага с завистью наблюдал, как его товарищи высаживаются на берег.

До поселения пришлось добираться день, и путь к нему выдался весьма изнурительным. Первым начал жаловаться Редди, но вскоре им всем пришлось нелегко. Пока их путь лежал недалеко от берега, земля под ними была просоленной и каменистой, напрочь лишенной растительности. Стоило им только отклониться от побережья, как песчаные дюны преграждали дорогу. Подниматься и спускаться по ним было бы трудно, даже если бы дождя не было. В любой момент могли начаться паводки, потому что вода неслась неудержимыми потоками. Когда же дождь прекращался, в воздух поднимались полчища мух.

Постоянную угрозу представляли змеи. Никому из представителей девятнадцатого и двадцать первого веков не удавалось определить вид рептилий, которые им встречались. Но это было и неудивительно, ведь они могли попасть сюда из самой глубины тех двух миллионов лет, или даже больше, которые составляли Мир.

Порой Байсеза сердито смотрела на серебряные сферы, которые неподвижно парили над самыми труднодоступными участками ландшафта и наблюдали за ее жалкими усилиями, когда она проходила мимо них.

Под конец дня отряд достиг цели. Вместе с македонскими воинами Байсеза и остальные вскарабкались на крутой гребень, чтобы оглядеться. Недалеко от побережья расположилось бедное селение. Сутулые хижины ютились на каменистой земле. На краю селения несколько тощих овец щипало редкую траву.

Вид у местных жителей был не очень располагающий. Как у взрослых, так и у детей были длинные, спутанные, грязные волосы, мужчины носили бороды. Основным источником пищи служила рыба, которую ловили, стоя в воде и забрасывая сети из пальмовой коры. Жители были одеты во что-то, что напоминало обработанную кожу рыбы или, возможно, китов.

— Несомненно, они — люди, но из каменного века, — сказал Редди.

— Но вполне вероятно, что они попали сюда из времен не таких уж далеких, — сказал де Морган. — От времен Александра, я имею в виду. Один из македонцев уже видел людей, похожих на этих. Она называет их рыбоедами.

Абдикадир кивнул.

— Мы часто забываем о том, — сказал он, — каким пустынным был мир во времена Александра. В нескольких тысячах километров отсюда у нас Греция, в которой живет Аристотель, но здесь перед нами люди из неолита, которые продолжают жить так, как жили со времен ледникового периода, возможно.

— Выходит, что для македонцев этот новый мир не выглядит таким чужим, как для нас, — предположила Байсеза.

Македонцы не стали церемониться с рыбоедами и быстро разогнали их стрелами. Затем отряд вошел в опустевшее селение.

Байсеза с любопытством разглядывала все вокруг. Запах рыбы исходил отовсюду. Она подобрала с земли костяной нож, сделанный, возможно, из лопатки небольшого кита или дельфина. Он был тонкой резной работы, и на его поверхности было изображение резвящихся в волнах дельфинов.

Джош исследовал хижины.

— Вы только посмотрите. Их хижины представляют собой всего лишь кости китов, на которые накинули рыбью кожу. Или гляньте сюда: здесь они хранят горы устричных раковин. Почти все, что у них есть, они получают из моря — даже одежду, инструмент и жилища — удивительно!

Байсеза решила, что это место потрясающая живая археологическая находка, поэтому фотографировала все, что только видела, игнорируя ворчание телефона. Но в то же время ее огорчало то, как много из наследия прошлого пропало бесследно и будет навеки забыто. Эти осколки исчезнувшего образа жизни, выхваченные из контекста, были еще одной страницей, вырванной из книги без названия, которую спасли из исчезнувшей библиотеки.

Но воины шли сюда не из научного интереса, а за провизией. Ее в селении оказалось мало. Запасы рыбной муки, которые удалось найти, были изъяты, а несчастные овцы пойманы и быстро освежеваны, но даже их мясо оказалось на вкус, как рыба. Байсеза была потрясена, с каким спокойствием воины разрушали деревню, но ничего поделать не могла.

Над деревней рыбоедов тоже парил Глаз. Он равнодушно наблюдал за тем, как македонцы пришли, и с таким же равнодушием смотрел, как они уходили.

Ночевали у речки, которая протекала недалеко от деревни. Македонцы, как всегда организованно, начали готовить лагерь. Словно навес, они натянули несколько палаток на вкопанные в землю шесты. Британцы им помогали.

Байсеза решила, что пришло время заняться собой. На кораблях Александра не особо беспокоились о санитарно-гигиенических условиях. Она испытала невероятное облегчение, когда наконец сняла ботинки. Женщина принялась обрабатывать стопы. Ее носки трещали от пота и песка, а промежутки между пальцами были покрыты отвердевшей грязью. На них она также заметила нечто, что могло быть первыми признаками появления грибка. Байсеза старалась экономно использовать оставшееся содержимое аптечки, которое, как-никак, было не бесконечно, хотя и не прекращала добавлять в еду и питье свои чудодейственные таблетки.

Она разделась и вошла в холодную воду. Ее совсем не беспокоило внимание со стороны спутников-мужчин. Призывы плоти в македонском лагере удовлетворялись довольно легко. Конечно же, Джош в тот момент не сводил с нее глаз, как, впрочем, всегда. Но делал он это по-мальчишески скрытно, и если Байсеза ловила его за этим занятием, то он отворачивался и краснел. Она прополоскала свою одежду и расстелила сушиться на камнях.

К тому времени, когда она закончила, македонцы успели развести костер. Байсеза легла около огня, подложив под голову в качестве подушки рюкзак и накрывшись пончо. Как всегда, Джош расположился недалеко от нее, чтобы иметь возможность смотреть на нее, когда, как он думал, никто этого не видит. Но за его спиной Редди и Абдикадир уже слали ей воздушные поцелуи.

Редди по обыкновению пустился в рассуждения о будущем:

— Нас так мало. Мы уже убедились, что кто-то как будто гигантской косой прошелся по землям от Джамруда и по всему побережью Аравии. Люди встречаются редко. Но мы продолжаем видеть в этом лишь недостаток, тогда как нам стоило бы считать это скорее благоприятной возможностью.

— Это ты о чем? — пробормотал Джош.

Редди Киплинг снял очки и протер глаза, которые казались маленькими и глубокими.

— Наша Британская империя исчезла, ее смело, как карточный домик сметает ветер. Вместо нее мы получили это… Мир, новый мир, чистый холст. И возможно, что мы, мы немногие, являемся единственными в этом мире, кто имеет понятие о рациональном мышлении, науке и цивилизации.

— Справедливо подмечено, Редди, — улыбнулся Абдикадир. — Но в Мире не так много англичан, чтобы воплотить эту мечту в жизнь.

— Но английская кровь никогда не была чистой. И это не плохо. Английская нация появилась в результате оказываемого на нее влияния, которое испытывала начиная со времен величественного господства Римской империи, вплоть до прославляющей пылкий ум демократии. Значит, тогда мы должны начать строить новую Англию, прямо здесь, в песках Аравии. И выковать новый английский народ! И мы можем основать свое новое государство, с самого начала заложив в его основу твердые английские принципы. Каждый человек абсолютно свободен до тех пор, пока он не нарушает права своего соседа. Быстрое и равное правосудие перед Богом. Терпимость к вероисповеданиям и мировоззрениям любой формы и вида. Мой дом — моя крепость. Ну и все в таком духе. Это поможет нам избежать лишних усилий.

— Звучит замечательно, — сказал Абдикадир. — Но кто будет правителем новой мировой империи? Можем ли мы доверить ее Александру?

Редди засмеялся.

— Александр достиг поразительных высот для своего времени. Но он — милитаристский деспот, даже хуже — дикарь из железного века! Вы же видели то идолопоклонничество на берегу моря. Возможно, под его доспехами действительно спрятаны необходимые задатки — он ведь долго путешествовал в обществе греков, — но все же он не тот, кто нам нужен. В настоящее время лишь мы, цивилизованные люди, можем управлять новым миром. Пусть нас мало, но у нас есть оружие, — тут он лег на спину и завел руки за голову. — Я так это и вижу. Да запоют кузнечные горны! Меч принесет мир, а мир принесет богатство, а богатство принесет закон. Это все так же естественно, как то, что дуб вырастает крепким. И мы, которые видели это раньше, станем теми, кто будет поливать эти побеги.

Своими словами он хотел их приободрить, но Байсезе они казались пустыми, а их лагерь — маленьким далеким островком, искрой света на земле, в которой даже призраков не было.

На следующий день, прямо в дороге, Редди подкосила жесточайшая боль в животе, вызванная кишечной инфекцией. Байсеза и Абдикадир порылись в своих убывающих запасах лекарств, чтобы дать ему антибиотики, и приготовили питье из сахара и воды. Редди просил, чтобы ему дали опиума, который путешествовал вместе с ним, утверждая, что тот испокон веков использовался индийскими лекарями как обезболивающее средство. Диарея лишала его сил, и он уже не мог держать свою большую голову. Но Киплинг все говорил и говорил.

— Нам нужны новые мифы, чтобы сплотиться, — хрипел Редди. — Мифы и обряды — вот то, на чем основывается нация. Вот чего не хватает американцам, ну, вы понимаете, они — нация молодая, поэтому еще не успели обрасти традициями. Но Америки теперь нет, как нет и Англии, а это значит, что наши прежние легенды и предания утратили свою значимость… утратили навсегда.

— Но ты тот человек, который напишет для нас новые, Редди, — подыграл ему Джош, чтобы успокоить.

— Мы живем в эпоху новых героев, — продолжал Киплинг. — В эпоху, когда мир только появился. Это наша возможность. И мы должны поведать будущим поколениям о том, что мы делали, как мы это делали и для чего…

Редди продолжал наполнять воздух своими мечтами и планами до тех пор, пока обезвоживание и одышка не заставили его замолчать. Они продолжали медленно идти по огромной безлюдной пустыне.

28. Бишкек

Армия Чингисхана двигалась вдоль северной границы пустыни Гоби.

Везде, куда только мог дотянуться глаз, была бескрайняя равнина, над которой висело засоренное пылью небо. Иногда им попадались выветренные, казавшиеся усталыми холмы, а однажды вдали они заметили бегущих рысью верблюдов с высокими, пышными горбами. Когда поднимался ветер, в воздух влетала стена желтого песка и закрывала собой солнце. Коля подумал, что этот песок, который на вкус напоминал железо, мог сформироваться миллион лет назад или всего лишь месяц. Их попутчики-монголы обвязали лица тряпками, отчего стали похожи на бедуинов.

Переход пустыни продолжался. Коля был глубоко погружен в себя. Его разум, казалось, потерял способность мыслить, а все чувства притупились. Он замотал лицо в тряпье, чтобы уберечь его от пыли, и просто сидел на краю повозки, порой не проронив ни слова за день. Вопреки своему желанию Криволапов зауважал силу духа и упрямую стойкость, которые помогали монголам преодолевать огромные расстояния по своим азиатским владениям. Но он был космонавтом и однажды сумел всего за пятнадцать минут, или даже меньше, проделать путь с орбиты, такой невероятный по человеческим меркам…

На пути армии встал могильный холм, насыпанный из камней и земли. Казалось, какое-то подземное чудовище силилось вырваться из объятий пересохшей земли. Коля предположил, что это могла быть скифская могила, след людей, которые жили задолго до рождения Христа и которые так же искусно ездили верхом и были кочевниками, как и монголы.

Могильный курган выглядел свежим — ветер еще не успел слизать землю с камней, — но курган уже вскрыли и разграбили, забрав золото и ценности, которые в нем находились.

Спустя какое-то время перед ним предстал почти современный космонавту объект. Коля увидел его мельком лишь издали: бетонные амбары с железными крышами, силосные башни и что-то похожее на конвой из проржавевших тракторов. Возможно, это место было частью правительственной сельскохозяйственной программы, от которой явно пришлось отказаться задолго до Слияния. Коля задумался о таком парадоксе: вероятно, покидая Центральную Монголию, армия оставляет позади и времена ужасного правления Чингисхана — окровавленный гвоздь в обширной истории континента. Возможно, здесь, за границей этой дикой страны, осколки разбитого времени укоренились более свободно, притащив в Мир представителей очень отдаленных друг от друга эпох. Монгольские лазутчики осмотрели место и принесли несколько ржавых листов гофрированного железа, но оно оказалось никуда не годным, поэтому его выбросили.

Рельеф постепенно менялся. Они проехали мимо озера, которое лежало на теле земли высохшим соленым полотном. По его краям между камней шныряли ящерицы, и в воздух взмывали полчища мух, от укусов которых страдали кони. Коля был поражен, когда услышал печальные крики морских птиц, ведь едва ли могло найтись более далекое от моря место, чем пустынное сердце материка. Возможно, птицы летели, ориентируясь по сложной системе рек Азии, и заблудились. Очевидно, что он в похожей ситуации. Банальная ирония.

Их путешествие продолжалось.

Чтобы покинуть границы современной Монголии, армия Чингисхана должна была перейти хребты Алтайских гор. С каждым днем подъем становился все круче, земля здесь была более плодородной и богатой водой. Местами попадались даже цветы: Коля узнал первоцвет, ветреницы, орхидеи, разбросанные посреди умирающего пейзажа степной весны. Воины пересекли широкую болотистую равнину, где в сочной траве шныряли зуйки, и лошади осторожно ступали по жиже, которая достигала им лодыжек.

Армия с трудом двигалась по гористой местности. Каждая последующая долина была выше и уже предыдущей. Монголы перекликались между собой, и их голоса эхом откатывались от скал. Иногда Коля замечал орлов, чьи узнаваемые силуэты темнели на фоне свинцово-серого неба. Генералы императора тихо ворчали, что в случае засады они будут здесь почти беззащитны.

Наконец перед ними открылся огромный каньон: потрескавшиеся стены скалы, своими вершинами упирающиеся в небеса. Телега Коли замерла на гребне в начале каньона. Перед ним мерцала громадная гора с плоской вершиной, по которой ползли прожилки снега и льда. Это напоминало помет чудовищного размера птиц. Космонавт обернулся и увидел за собой армию Чингисхана, растянувшуюся по всей длине каньона. Среди вереницы покрытых грязью людей и животных то и дело вспыхивал отблеск отполированных доспехов. Но на фоне нависающих красно-пурпурных остроконечных скал эта вереница людей и животных казалась тонкой нитью.

Они продолжали двигаться вдоль северо-западного рубежа Китая двадцать первого века, направляясь на юг в Киргизстан, и пересекли незримую киргизско-китайскую границу. Спустя несколько дней перед ними вырос небольшой город.

Монголы, великие приверженцы разведки, выслали вперед лазутчиков, чтобы те изучили город, а также отправили туда своих посланников, которые без страха ходили по его главной улице. Им навстречу шли горожане в плоских шляпах и жилетах на пуговицах, которые дружественно протягивали руки этим дурно пахнущим чужакам.

Очевидно, что город был современным для Коли, или почти таковым. Вести о нем, казалось, вывели космонавта из состояния транса, в который его погрузил поход. Он был поражен, когда услышал, что армия, а значит и он, в пути уже третий месяц.

И именно здесь, как потом оказалось, суждено было начаться последнему отрезку его собственного путешествия.

Сейбл отправилась вперед, чтобы помочь изучить город. Она решила, что это был Бишкек, ставший столицей Киргизстана в двадцать первом веке. Хоть город и принадлежал тому времени, когда электричества еще не было, здесь были водяные мельницы и фабрики.

«Должно быть, конец девятнадцатого века», — подумала Сейбл.

В город вели вымощенные булыжником дороги, которые обрывались швами времени примерно в километре.

В Бишкек направили еще одну группу разведчиков, и Коля пошел с ней в качестве переводчика. Город был прекрасным местом с улицами, вдоль которых были высажены ровные ряды деревьев, пусть даже листья на их ветвях немного увяли из-за непрекращающихся кислотных дождей. Главная улица носила гордое название Великий шелковый путь, которое отражало глубокие корни города. Горожане, отрезанные от остального мира, находились в неведении относительно того, что с этим миром приключилось. Они были обеспокоены прекратившимися визитами налоговых инспекторов и хотели узнать, не случилось ли чего в Москве и как здоровье у царя-батюшки.

Коля был в восторге от города, первого более или менее современного места, которое им встретилось за все время пребывания в Мире. У него не было сомнений в том, что в будущем Бишкек мог бы стать базой для развития науки и промышленности. Криволапов стал добиваться от Йэ-лю, чтобы в город направили парламентеров с целью наладить дружеские отношения с его населением. Но никто не прислушался к его словам, и Коля заподозрил что-то недоброе: монголы не любили городов и умели делать с ними только одно. Сейбл не поддержала товарища в его стремлении защитить этот клочок цивилизации. Она сама вела сложную игру, поэтому просто наблюдала и чего-то ждала.

Коля не смог долго смотреть на то, что произошло дальше.

Монголы пришли ночью, в полной тишине, верхом на своих лошадях. Когда они начали атаку, то взревели тысячами глоток, их боевой клич и стук копыт в один миг захлестнули спящий город. Убийства начались на главной улице и вскоре захватили весь Бишкек, накрыв его волной кровопролития. Жители города были не в состоянии дать отпор изуверам, и дело кончилось несколькими безрезультатными выстрелами из антикварных винтовок.

Чингисхан велел привести к себе главу города живым. Мэр попытался укрыться с семьей в маленькой городской библиотеке, и здание было разрушено до основания. На его глазах монголы убили его жену и изнасиловали дочерей, после чего его самого забили насмерть.

В городе для монголов нашлось немного поживы. Воины сломали небольшой печатный станок местной газеты и повытаскивали из него все железо, чтобы впоследствии переплавить. У них была привычка уводить с собой из захваченных городов всех ремесленников и умелых рабочих, которые могли им позже пригодиться, но бишкекские часовых дел мастера, бухгалтеры либо юристы для кочевников ничего не значили. Нескольким мужчинам сохранили жизнь. Большинство детей и некоторых женщин помоложе забрали в неволю, многих женщин изнасиловали. Все это захватчики делали механически, безрадостно, даже когда насиловали. Просто… так поступали монголы.

Когда они закончили, то стали методично предавать город огню.

Уцелевших пленников увели за город в лагерь Чингисхана, где согнали в кучу и позволили оплакивать свою ужасную судьбу. Коле они напомнили классическую крестьянскую семью. Их жилеты и штаны, добротные юбки явно приглянулись монголам. Одну красавицу по имени Наташа, пятнадцати лет от роду, которая была дочкой трактирщика, припасли для самого Чингисхана. Император всегда забирал себе самых красивых женщин, многие из которых впоследствии от него забеременели. Чингисхан хотел забрать пленников с собой, потому что для этих уже пропавших душ всегда находилось применение: например, их можно было погнать в бой. Но когда хану сообщили, что пуля одного адвоката с дикими глазами посмела ранить члена Золотой Семьи, он велел лишить пленников жизни. Усталые мольбы Йэ-лю проявить милосердие остались неуслышанными. Женщины и дети приняли смерть смиренно.

К тому времени, когда монголы вновь двинулись в путь, от города остались одни дымящиеся руины. В нем теперь почти не было зданий, от которых сохранилось хоть что-то, кроме фундамента. После себя кочевники оставили небольшой холм из отрезанных голов, искаженные мертвые лица многих из них заставляли сердце обливаться кровью — уж больно молодыми они были. Прошло несколько дней, и Чингисхан приказал своему арьергарду вернуться в город. Добравшись туда, воины обнаружили, что кучке жителей Бишкека удалось избежать резни, спрятавшись в подвалах и прочих укрытиях. Монголы окружили их и предали смерти, немного перед этим потешившись.

Сейбл оставалась равнодушной, наблюдая за этими зверствами, ее лицо было бесстрастно. Что касается Коли, то после Бишкека ему стало ясно, что он должен сделать.

29. Вавилон

Понадобилось два месяца, чтобы достичь Персидского залива. Отсюда Александр намеревался быстро добраться до Вавилона по суше. Вперед он выслал авангард из тысячи воинов, с которым послали Евмена, Гефестиона и остальных. Байсеза с товарищами добились того, чтобы их тоже отправили с ними.

Потратив день на высадку и сборы, авангард выступил в направлении Суз. Этот город Александр сделал административным центром покоренной Персидской империи. Сам царь был еще слишком слаб, чтобы ехать верхом или идти пешком, поэтому находился в повозке под пурпурным навесом, окружаемый сотней мерно чеканящих шаг верных гипаспистов. Они достигли Суз без происшествий, но это были не те Сузы, которые помнил Александр.

Топографы Александра были в полной уверенности, что это было то самое место, посреди равнины, поросшей скудной растительностью. Но теперь ничто не говорило им, что здесь вообще когда-то находился город. Вполне могло оказаться, что они стали первыми людьми, оказавшимися здесь.

С мрачным лицом к ним подошел Евмен.

— Я был здесь всего несколько лет назад, — поведал он. — Тогда Сузы процветали. Здесь можно было встретить предметы из каждой провинции империи, начиная от изделий ремесленников и серебряных дел мастеров из городов Греции и заканчивая деревянными колоннами из Индии. Его сокровища завораживали. Теперь же…

Царский грамматевс выглядел сломленным, и Байсеза вновь почувствовала, как в нем закипает гнев, словно этот мудрый грек воспринимает все вокруг как оскорбление, нанесенное Слиянием лично ему.

Александр самостоятельно выбрался из повозки и немного побродил вокруг, вглядываясь в землю и пиная засохшие комья грязи. Затем он вернулся под навес и отказывался вновь покинуть его, словно показывая этим свое отвращение к случившемуся.

Македонцы разбили лагерь и переночевали недалеко от места, где должен был находиться город. На следующее утро, ведомые царскими картографами, они отправились на запад, в направлении Вавилона, по бескрайней земле, и громкое эхо их шагов разносилось под небом. После Суз все казались подавленными, словно время своим чудовищным весом вдруг стало давить им на плечи. Иногда Байсеза ловила на себе взгляд какого-нибудь македонца и чувствовала, о чем он в тот момент думает: вот идет женщина, живая и в полном здравии, которая родится тогда, когда все, кого они знают, и всё, чего они когда-либо касались, превратятся в пыль. Она словно живой символ Слияния.

Ко всеобщему облегчению, им не пришлось пройти много километров прежде, чем на их пути появилась граница слияния времен, земля здесь опускалась на несколько сантиметров, и за ней открывалась дорога. На взгляд Байсезы, покрытая незамысловато вытесанным камнем дорога была проложена грубо, но, без сомнения, это все же было порождение цивилизации. Как потом они узнают от Евмена, это был отрезок Царской дороги, вокруг которой в былые времена объединилась вся Персия и которую Александр нашел чрезвычайно полезной, когда завоевывал империю персов.

Им пришлось двигаться еще несколько дней. Земля, расстилавшаяся по обе стороны, была ужасно сухой, только низкорослая растительность выживала в таких условиях. Здесь и там по краям дороги попадались насыпи булыжников и огромные прямолинейные канавы, явно искусственные, но давно заброшенные, поэтому их назначение было непонятно.

Каждую ночь, когда они разбивали лагерь, Кейси включал радиостанцию в надежде получить сигнал от экипажа «Союза», затерявшегося где-то в неизведанных просторах Азии. Делал он это в условленное заранее с космонавтами время, но те ни разу так и не вышли на связь с того самого дня, как начали спуск на Землю. Также Кейси следил за сигналом, который продолжал исходить от неизвестного радиомаяка, который, по их предположениям, размещался в Вавилоне. Он все еще оставался неизменным — просто чирплет[28], передаваемый на разных частотах, как технический испытательный сигнал. Кейси вел записи о его местонахождении, времени, силе и характере, и все его грубые расчеты продолжали говорить, что источник сигнала в Вавилоне.

И еще были сферы, вернее их отсутствие. Чем дальше они продвигались на запад, тем меньше их становилось, промежутки между ними, соответственно, увеличивались, пока в один прекрасный день Байсеза не осознала, что прошагала целый день, так ни одного из них не увидев. Никто не знал, что сулил им этот факт.

Наконец они подошли к следующему шву времени. Передовой отряд остановился перед границей зелени, которая растянулась, прямая, как под линейку, с севера на юг. Стоя на выжженной солнцем стороне, воины не решались двинуться вперед.

На западе, по ту сторону границы, были многоугольники полей, перечеркнутые здесь и там сверкающими на солнце каналами. Между полями были широко разбросаны невысокие уродливые хижины, обмазанные с виду еще сырой глиной. Хижины напоминали огромные куски грязи, вылепленные неумелыми руками. Байсеза заметила завитки дыма, что говорило о том, что здесь кто-то жил. Несколько коз и бычков, привязанные веревкой к кольям, уныло пережевывали жвачку. Но людей нигде не было.

— Знаменитые ирригационные каналы Вавилона, — сказал Абдикадир, стоя рядом с Байсезой.

— Должно быть, это и вправду они.

Некоторые каналы представляли собой продолжение тех сухих обветшалых канав, которые она заметила раньше. Они были «осколками» инженерной мысли древности, которые не пощадило время. Но соединенные воедино отрезки из разных эпох вызывали настоящие проблемы: участки из поздних времен, те осыпавшиеся из-за эрозии канавы, блокировали доступ воды из реки в остальные части ирригационной системы. Некоторые уже начали высыхать.

— Давай покажем пример остальным, — предложил пуштун и без колебаний пересек невидимую, неосязаемую черту между двумя кусочками Мира.

Отряд последовал за ним и продолжил свой путь.

Богатство этой земли бросалось в глаза. Большая часть полей вроде была засеяна пшеницей с толстыми колосьями, которую Байсеза прежде не видела. Росло здесь и просо, и ячмень, а местами даже возвышались мощные рощи финиковых пальм. Сесиль де Морган поведал, что однажды жители Вавилона сложат песни об этих пальмах, в которых перечислят триста шестьдесят способов их использования, по числу дней в их году.

Прятались ли крестьяне или нет — трудно сказать. Было ясно одно: это место — уже не те пустынные земли, через которые им пришлось идти много дней. Армия Александра могла рассчитывать на плоды этих богатых хозяйств. Байсеза понимала, что в общении с крестьянами понадобится тонкая дипломатия. При помощи своих воинов царь мог получить все, что пожелал бы, но лишь местные жители знали все тонкости выращивания урожая на этих полях, а многочисленная и голодная армия македонцев не могла позволить себе, чтобы пропало хоть одно зернышко. Возможно, первым делом Александру следовало приказать воинам и инженерам восстановить систему ирригации…

— Знаешь, мне с трудом верится, что это Ирак, что мы всего в ста километрах к югу-западу от Багдада. Эти плодородные земли кормили империи тысячелетиями.

— Но где же все?

— Разве можно упрекать крестьян за то, что они прячутся? Половина их богатых угодий исчезла, а вместо них появились полупустыни. Каналы высохли. От безжалостных дождей погибает урожай. А что там маячит на горизонте? Да просто величайшая армия, какую когда-либо видел древний мир… Ага, вон там, — он остановился и показал рукой вдаль.

На западе она увидела здания, стену сложной конструкции и что-то похожее на ступенчатую пирамиду. Издалека все это казалось ей серым и расплывчатым.

— Вавилон, — прошептал Абдикадир.

— А это — вавилонская башня, — сказал Джош.

— А чтоб меня, — изумился Кейси.

Основные силы македонцев вместе с обозом присоединились к авангарду и широко растянулись лагерем на илистых берегах Евфрата.

Александр решил подождать один день, прежде чем войти в город. Так он решил проверить, выйдут ли высокие вавилонские сановники приветствовать его. Никто не появился. Тогда он выслал лазутчиков осмотреть стены города и его окрестности. Лазутчики вернулись в целости и сохранности, но, как показалось Байсезе, выглядели они потрясенными.

Как бы там ни было, но Александр намеревался войти в древний город при полном параде. Поэтому на рассвете, в вышитом золотом плаще и с царской диадемой на голове, он сел на коня и повел свое войско к городским вратам. Рядом с ним двигался Гефестион, а фаланга окружавших их гипаспистов образовывала вокруг них прямоугольник могучих мускулов и железа. Царь не показывал виду, что эта поездка верхом, вероятно, причиняет ему боль. Байсезу поражала его сила воли.

Евмен и остальные приближенные шли за повелителем свободным строем. Среди них был капитан Гроув вместе со своими старшими офицерами и группой солдат и Байсеза с пилотами «Птички-невелички». Женщина чувствовала себя немного смущенной посреди столь величественной процессии, ведь она и остальные гости из будущего были намного выше македонцев, что не могла скрыть пышность праздничных доспехов воинов железного века.

Крепостные стены города представляли собой довольно впечатляющее зрелище: три кольца из обожженного кирпича и булыжника, окруженные рвом общей длиной, наверное, километров двадцать. Но признаков наличия горожан нигде не было видно: ни дыма из очагов, ни солдат, неусыпно выслеживающих врагов с высоты крепостных башен, а большие городские ворота стояли и вовсе открытыми настежь.

— В прошлый раз, когда Александр въезжал в Вавилон, все было по-другому, — ворчал Евмен. — Встречать нас выехал лично сатрап. Дорога была усеяна лепестками цветов, а воины вывезли клетки с ручными львами и леопардами. Жрецы и пророки танцевали под звуки арф. Это было великолепно! Именно так подобает приветствовать своего повелителя! Но это…

Это, призналась себе Байсеза, было жутко.

Александр, чтобы еще больше укрепить свой авторитет среди воинов, первым двинулся вперед. Без колебаний он направил коня на деревянный мост, переброшенный через ров. Перед царем были, пожалуй, самые величественные ворота всех времен, которые представляли собой проход с высокими арками между двумя массивными квадратными башнями.

Процессия последовала за Александром. Чтобы добраться до ворот, необходимо было сначала взойти на платформу, которая была поднята над землей на целых пятнадцать метров. Когда Байсеза оказалась на платформе, то обнаружила, что сами ворота возвышались над ее головой более чем на двадцать метров. Каждый квадратный сантиметр стен покрывала ярко-синяя глазурь. И на этом блестящем лазурном фоне выделялись изображения танцующих драконов и быков.

Редди шел, запрокинув голову и широко открыв рот, время от времени тяжело глотая воздух. Он еще не успел оправиться от болезни, поэтому походка его была нетвердой, и Джош вел его, любезно поддерживая под руку.

— Может ли такое быть? Это ворота Иштар? Кто бы мог подумать… Кто бы мог подумать…

Александр вошел в город с севера, со стороны восточного берега могучего Евфрата. Пройдя через ворота, процессия двинулась на юг в сердце древней столицы, минуя величественные и загадочные сооружения, которые, вероятно, были храмами или дворцами. Байсеза заметила, что и здесь повсюду сияет ярко-синяя лазурь: статуи и фонтаны, украшенные отлитыми из металла головами львов или розетками, а также стены были покрыты глазированным кирпичом. Роскошь буквально слепила, и Байсеза просто не могла поверить своим глазам.

Телефон, выглядывая из ее кармана, пытался помочь.

— Комплекс справа, — рассказывал он, — возможно, дворец Навуходоносора, величайшего правителя Вавилонского царства, который…

— Заткнись, телефон.

Кейси, хромая, плелся за остальными.

— Если это Вавилон, тогда где же Висячие сады? — спросил он.

— В Ниневии[29], — сухо ответил телефон.

— Людей нигде нет, — неуверенно сказал Джош. — Здесь видны следы пожаров, мародерства, возможно, даже землетрясения, но все равно людей нет. Становится жутковато.

— Ага, — громко проворчал Кейси. — Все ушли, а чайник на плите выключить забыли.

— Вы заметили, что македонцы тоже этим озадачены? — тихо спросил Абдикадир. — А ведь еще недавно они останавливались…

Действительно. Даже лукавый Евмен взирал на огромные здания города с благоговейным трепетом.

— Вполне возможно, что это и не их Вавилон вовсе, — сказала Байсеза.

Процессия стала распадаться. Александра и Гефестион, с большой частью авангарда, вернулись к воротам, возле которых находился дворец вавилонских правителей. Остальным было приказано рассыпаться по городу и искать местных. Командиры отдавали приказы жестко и отрывисто, и это ясно демонстрировало, что они не потерпят неповиновения, и слова приказов эхом отскакивали от глазурованных стен. Де Морган объяснил, что они предупреждают воинов о последствиях, которые тех ждут, если они будут уличены в мародерстве.

— Уж не знаю, кем нужно быть, чтобы посметь прикоснуться к чему-то в этом городе-призраке! — заявил комиссионер.

В сопровождении Евмена, горстки его помощников и телохранителей Байсеза и остальные продолжили свой путь в центр Вавилона по Дороге процессий. Они пересекли несколько окруженных стеной рыночных площадей и наконец добрались до сооружения пирамидальной формы, которое и видела утром Байсеза, когда они еще не вошли в город. Это действительно был зиккурат, многоступенчатая башня из семи террас, покоящихся на основании длиной, должно быть, метров сто. Байсеза ожидала увидеть нечто, напоминающее пирамиды Египта. Строение же, которое предстало перед ней, походило скорее на пирамиды, маячащие над затерянными городами майя. К югу от зиккурата находился храм, который, по словам телефона, был, вероятно, Эсагилой — храмом Мардука, верховного божества Вавилонского царства.

— Вавилоняне называли это зиккуратом Этеменанки, — сказал телефон, — что означало «дом, в котором небеса встречаются с землей». Именно Навуходоносор привел сюда евреев и использовал их рабский труд. В Библии говорится, что евреи потом отомстили за это, оклеветав Вавилон…

Джош схватил Байсезу за руку.

— Пойдем, — сказал он, — я хочу взойти на эту чертову гору.

— Зачем?

— Это ведь та самая Вавилонская башня! Глянь, вон там, с южной стороны, начинается лестница.

Он оказался прав: там действительно была лестница.

— Давай наперегонки!

Не отпуская ее руку, он пустился бежать.

На самом деле физически она была развита лучше его: ее готовили как солдата, а по качеству еды и медицинского обслуживания двадцать первый век значительно превосходил девятнадцатое столетие. Но Джош был моложе, и к тому же суровые условия похода закалили его. Их забег проходил на равных. Они все еще держали друг друга за руки и, миновав примерно сотню ступеней, решили передохнуть и присели на лестницу.

Оттуда Евфрат казался широкой серебряной лентой, сверкающей, даже когда пепельные тучи покрывали все небо, которая пронзала самое сердце города. Байсезе был плохо виден западный берег, а вот на восточном громоздились почти один на другого массивные сооружения: храмы, дворцы и, предположительно, правительственные ведомства. План города был очень прост. Все основные улицы были прямыми и пересекались между собой под прямым углом. Все они начинались и заканчивались в одних из множества крепостных ворот. Дворцы восхищали буйством красок. Все они были покрыты разноцветной плиткой, по стенам резвились драконы и прочие сказочные создания.

— Где мы сейчас во времени? — спросила Байсеза.

— Если это времена Навуходоносора, то, очевидно, в шестом столетии до нашей эры, — ответил телефон. — Персы завоевали Вавилон до прихода Александра двумя веками ранее и разграбили эти земли подчистую. Когда пришли македонцы, город все еще был полон жизни, но его лучшие времена остались далеко в прошлом. Однако мы видим его почти таким, каким он тогда был.

Джош внимательно посмотрел на Байсезу.

— Ты грустишь, Байсеза?

— Я просто задумалась.

— Думаешь о Майре…

— Как бы я хотела, чтобы она была сейчас со мной и могла видеть все это.

— Возможно, однажды ты сможешь ей об этом рассказать.

— Да, возможно.

Редди, Абдикадир, Евмен и де Морган медленно карабкались к ним по ступеням зиккурата и вскоре нагнали. Редди хрипел от нагрузки, но все-таки добрался, поэтому, когда он сел с ними рядом, Джош похлопал его по спине. Грек остался стоять, явно не страдая одышкой после подъема, и смотрел на Вавилон.

Абдикадир одолжил у Байсезы очки ночного видения и тоже стал рассматривать город.

— Взгляните на западный берег реки… — сказал он.

Там линия стен пересекала Евфрат и замыкала прямоугольник города, разрезанный рекой на две половины. Но на дальнем берегу, хотя Байсезе и казалось, что она видит прямые линии улиц, не было никаких красок, кроме оранжево-коричневого цвета аргиллита. Стены превратились в груды булыжников, а от ворот и смотровых башен остались одни каркасы.

— Как будто половина города расплавилась, — сказал Джош.

— Расплавилась… от ядерного удара, — мрачно уточнил пуштун.

Евмен что-то сказал.

— Раньше такого не было, — перевел де Морган. — По крайней мере не настолько…

В восточной части города располагались церемониальные и казенные здания, а его западную часть занимали жилые кварталы с домами, постоялыми дворами, рыночными площадями и базарами. Несколько лет назад Вавилон предстал перед глазами Евмена живым и многолюдным. Теперь все было иначе.

— Еще один шов времени, — сказал Абдикадир. — Сердце молодого Вавилона пересадили в тело старого.

— Мне казалось, что я начинал привыкать к странностям нарушения времени, которое свалилось на наши головы. Но увидеть такое… чтобы лицо города превратилось в пыль, когда на него в один миг упал груз тысячелетий…

— Да, — сказал Редди. — Ужасная жестокость времени.

— Это больше, чем жестокость, — возразил Евмен. — Это — высокомерие.

От понимания эмоций царского секретаря Байсезу отделяли переводчик де Морган и двухтысячелетняя эволюция языка тела. Но снова ей показалось, что внутри эллина пробуждается холодная ярость.

Внизу, у основания пирамиды, раздался громкий голос: македонский офицер звал Евмена. Поисковому отряду удалось обнаружить одного вавилонского жителя, который прятался в храме Мардука.

30. Врата богов

Местного жителя привели к Евмену. Широко раскрытые глаза на чумазом лице говорили о том, что он ужасно напуган. Двум могучим воинам пришлось подтащить его к царскому секретарю. Мужчина был облачен в одежды из тонкой ткани ярко-голубого цвета, с вшитыми золотыми нитками. Когда-то его лицо и голова были начисто выбриты, но теперь всем была видна черная щетина. Кожа его была грязной. Когда его подтащили ближе, Байсеза отшатнулась, почувствовав идущий от него резкий запах мочи.

Чувствуя приставленные к своей спине острия коротких мечей, человек заговорил быстро, но непонятно и на древнем языке, который никто из представителей будущего не понимал. Офицеру, который его нашел, хватило ума отыскать в лагере македонцев воина-перса, который понимал этот язык. Так слова вавилонца переводились сначала на древнегреческий для Евмена, а затем на английский для Байсезы и остальных.

Хмурясь, де Морган переводил неуверенно:

— Он говорит, что он — жрец богини… имени не разберу. Он остался один в храмовом комплексе, когда другие в конце концов ушли. Он был слишком напуган, чтобы уйти вместе с ними. Он пробыл здесь шесть дней и шесть ночей… у него не было еды и… воды, кроме той, которую он пил из священного источника богини…

Евмен раздраженно щелкнул пальцами.

— Дайте ему еды и воды, — приказал он. — Заставьте его наконец рассказать нам о том, что здесь произошло.

Постепенно жрец выложил им свою историю, время от времени прерываясь, чтобы с жадностью засунуть себе в рот очередной кусок.

Конечно же, все началось со Слияния.

В ту ночь жрецов и прочих служителей храма разбудил душераздирающий вопль. Некоторые из них выбежали на улицу. Было темно, и они увидели, что звезды были не на своем месте. Вопль издавал служивший при храме астроном, который наблюдал за планетами — странствующими звездами, — как делал это каждую ночь еще с того времени, когда был мальчиком. Но неожиданно его планета исчезла и все созвездия сдвинулись в небе. Именно из-за потрясения и отчаяния астроном начал будить своими криками всех в храме, да и в городе тоже.

— Естественно, — пробормотал Абдикадир. — Вавилонские астрономы тысячелетиями вели тщательные наблюдения неба. Их философия и религиозные взгляды строились на великих небесных циклах. Я не ошибусь, если предположу, что менее искушенные в этом деле люди были так напуганы, что…

Но психическая травма астронома, которая была понятной лишь духовной элите, оказалась лишь предвестником беды, потому что на следующий день солнце опоздало взойти на шесть часов или больше. Но к тому времени, когда оно все же появилось, странный горячий ветер захлестнул город и с неба стал падать дождь, раскаленный соленый дождь, которого никто не знал прежде.

Люди, многие из которых все еще были в своем ночном одеянии, ринулись в культовый район города. Кто-то бежал в храмы и требовал, чтобы ему показали, что почитаемые ими боги не покинули их в этот самый странный рассвет в истории Вавилона. Другие всходили на зиккурат, чтобы посмотреть, какие еще перемены принесла им эта ночь. В то время царя — Байсеза не поняла, говорил ли жрец о самом Навуходоносоре или о его преемнике — в городе не было, и некому было восстановить порядок.

И тогда стали приходить пугающие вести о том, что западные районы стерты с лица земли. Там проживало большинство населения Вавилона, поэтому, услышав об этом, жрецы, советники, придворные фавориты и прочие высокопоставленные лица, которые остались в восточной части города, пришли в неописуемый ужас.

Последние крупицы порядка исчезли, и толпа ворвалась в храм самого Мардука. Те, кому удалось силой пробиться внутрь, бежали в самую дальнюю залу, и когда увидели, что стало с самим Мардуком, царем древних вавилонских богов…

Жрец был не в состоянии закончить предложение.

После последнего потрясения по городу поползли слухи, что восточная часть города будет так же обращена в пыль, как и западная.

С громкими криками люди отворяли ворота настежь и бежали из города прочь. Даже советники, военачальники и другие жрецы ушли, оставив этого несчастного одного прятаться в дальнем углу своего оскверненного храма.

Продолжая жадно жевать, жрец стал описывать ночи после происшедшего. Он слышал, как в городе орудуют мародеры, горят дома, раздается пьяный хохот и даже крики. Но когда с наступлением дня он находил в себе мужество высунуть нос за ворота храма, то никого не видел. Было ясно, что сбежавшее население исчезло в сухих, бесплодных пустошах, простиравшихся за возделанными землями, где их ждала смерть от жажды и голода.

Евмен приказал своим людям вымыть и переодеть жреца, чтобы потом он мог его явить взору императора. Затем он сказал:

— Этот жрец говорит, что древнее название города звучит как «Врата Богов». Что ж, в подходящий момент эти врата оказались открытыми… Идемте.

Широким шагом грек пошел вперед.

Остальные поспешили за ним.

— Куда это мы идем? — спросил Редди, тяжело дыша.

— А что, разве не ясно? В храм Мардука, естественно, — ответила ему Байсеза.

Храм, который представлял собой величественное строение в форме пирамиды, напоминал что-то среднее между собором и зданием администрации. Быстро шагая по коридорам и поднимаясь с этажа на этаж, Байсеза миновала огромное множество комнат, каждая из которых была искусно украшена: алтари, статуи, фризы, а еще здесь были посохи, богато украшенные ножи, головные уборы, музыкальные инструменты, похожие на лютни и сакбуты, и прочие предметы, назначение которых осталось для нее загадкой. Здесь даже были маленькие повозки и колесницы. В некоторых из глубоко расположенных комнат не было окон, поэтому их освещали масляные лампы в нишах стен. В воздухе сильно пахло ладаном. Были здесь также видны и следы небольшого ущерба: выбитые с петель двери, разбитые горшки, сорванный со стены гобелен.

— Без сомнения, это место служит для поклонения не одному богу, — сказал Редди. — Это просто какая-то библиотека для поклонения. Еще один пример кричащего политеизма!

— Я едва различаю богов среди всего этого золота, — сказал де Морган. — Вы только посмотрите, оно повсюду…

— Однажды я ездила в Ватикан. Там все было как здесь: куда ни глянь — всюду роскошь, от которой начинает резать в глазах и ты перестаешь видеть детали.

— Да, — согласился с ней Редди. — А все из-за той странной власти, которую имеет религия над разумом человека… и богатств, накопленных древней империей.

Им снова попались на глаза следы мародерства: разбитые двери, несколько углублений в тех местах, где, вероятно, были вмурованы драгоценные камни. Но казалось, что все это делалось в нерешительности.

Зал Мардука располагался на верхнем этаже храма. Гости из будущего были потрясены, когда обнаружили, что он был разрушен.

Позже Байсеза узнала: чтобы отлить гигантскую статую верховного божества, которая раньше здесь находилась, понадобилось двадцать тонн золота. В тот раз, когда Евмен был в Вавилоне, он посетил храм, но статуи не обнаружил: за несколько веков до Александра персидский царь Ксеркс разграбил храм и увез с собой золотое изваяние вавилонского бога. На этот раз статуя была на месте, но была полностью уничтожена, расплавлена в лужу сверкающего на полу шлака. От чудовищного жара со стен сошло красочное покрытие, обнажив голые кирпичи. Байсеза увидела фрагменты пепла, который раньше был гобеленом или ковром. От статуи Мардука осталось только ставшее мягким и округлившееся основание, на котором были видны еле заметные могучие стопы изваяния.

И в самом центре выжженного зала висел, ни на что не опираясь, такой же загадочный и идеальный Глаз, хотя его размеры значительно превышали размеры всех тех, что им встречались ранее. Диаметр его был, возможно, метра три.

Увидев его, Джош присвистнул.

— Ух и здоровое же ведро тебе понадобится, Абди, чтобы это в него окунуть.

Байсеза подошла к Глазу. В неровном свете масляных ламп она могла видеть на его поверхности собственное искаженное отражение, которое делало ее лицо огромным, словно другая Байсеза, которая находилась в Глазе, подобно рыбке в банке, подплыла к стеклу. Байсеза не ощущала тепла. Не было и следа той энергии, которая смогла распотрошить этот зал. Лейтенант подняла руку и приблизила ее к Глазу. Сделав так, она почувствовала, словно давит на какой-то невидимый упругий барьер. Чем сильнее она давила, тем сильнее ее отталкивало. Также она чувствовала, что ее немного отводит в сторону.

Джош и Абдикадир смотрели на нее с тревогой. Американец подошел к ней.

— Ты в порядке, Биз?

— Ты тоже это ощущаешь?

— Что?

Она продолжала смотреть на сферу.

— Э… Присутствие.

— Если это и есть источник электромагнитных сигналов, — сказал Абдикадир, — которые мы отслеживали…

— Теперь я их слышу, — прошептал телефон у нее из кармана.

— Это что-то большее, — сказала она.

Ей казалось, что в Глазе что-то было. Сознание. Или, по крайней мере, настороженность, всеобъемлющая настороженность, которая непреодолимо влекла ее к себе. Но Байсеза даже не понимала, откуда она это знала. Женщина повертела головой, и ощущение странного присутствия развеялось.

Лицо Емена было мрачнее тучи.

К удивлению Байсезы, он поднял с пола золотой предмет, занес его над головой, как дубину, и опустил на поверхность неподвижного Глаза. Дубина отскочила, а на нем не было и следа от удара.

— Что ж, возможно, это высокомерное божество из Глаза найдет в Александре, сыне Зевса-Амона, куда более серьезного противника, чем был Мардук, — он повернулся к ним. — У нас много дел. Мне понадобится ваша помощь и знания.

— Нам нужно использовать город в качестве базы… — предложил пуштун.

— Это понятно.

— Отдайте приказ воинам войти в город. Следует позаботиться о провизии и припасах. Нужно создать пожарные и ремонтные команды, а также организовать дозоры.

— Если половина жилых кварталов исчезла, то нам придется долго все отстраивать, — сказал Джош.

— Думаю, какое-то время мы будем вынуждены жить в палатках, — уныло заметил Абдикадир.

— Мы пошлем лазутчиков в деревни, — сказал Евмен. — Мы заставим крестьян вылезти из своих грязных хижин, а если они не захотят этого сделать, то заберем их земли себе. Уж не знаю теперь, лето ли сейчас или зима, но это не важно. В Вавилонском царстве можно выращивать урожай круглый год, — он взглянул на неподвижный Глаз. — Мой повелитель собирался сделать этот город столицей своей империи. Значит, так тому и быть… Возможно, он станет также столицей и всего нового мира…

Тут в зал влетел Кейси. На его лице была обеспокоенность.

— Мы получили сообщение, — сказал он.

Байсеза вспомнила, что как раз наступило время связи с космонавтами.

— От Коли и Сейбл?

— Да.

— Так это замечательно.

— Боюсь, что нет. У нас неприятности.

31. Разбитая радиостанция

Укладывая багаж, который монголы разрешили Коле взять в путешествие через континент, Коля не забыл захватить с собой и любительскую радиостанцию с «Союза». Его внутренний голос постоянно напоминал, что Сейбл, которая давно успела потерять интерес к своей находке, об этом прознать не должна. И теперь Коля был рад тому, что послушался его. Когда Чингисхан разбил основной лагерь в нескольких десятках километров от Вавилона, космонавт достал прибор и принялся настраивать его на работу.

Вопреки его ожиданиям, сделать это оказалось несложно. Стражники Йэ-лю были настороже, но они не имели ни малейшего понятия о том, что Криволапов делал со всеми этими загадочными ящиками, проводами-веревками и чем-то напоминающими паучьи лапки антеннами. Труднее (но жизненно важно) было ухитриться удержать его намерения в секрете от Сейбл, хотя бы еще на несколько часов.

Коля понимал, что у него будет лишь одна попытка. Он молился, чтобы канал передачи был хороший и чтобы Кейси услышал. Канал передачи его надежд не оправдал: очевидно, после Слияния ионосфера была не в порядке и сигнал глушили атмосферные помехи, щелчки и треск, а вот Кейси действительно вышел на связь в назначенное время, о котором они заранее договорились, когда «Союз» еще кружил над планетой. Каким же невероятным казалось теперь Коле то навеки потерянное прошлое. Он ничуть не удивился, узнав, что Кейси и остальные ушли в Вавилон: отправиться туда было разумным решением, и они обсуждали эту возможность, когда космонавты еще были на орбите. Но он был потрясен, когда Кейси сообщил ему, кто присоединился к ним в их путешествии, — поражен, но обнадежен, так как в Мире все-таки нашлась сила, способная противостоять Чингисхану.

Коля горел желанием продлить их сеанс связи и подольше послушать этого человека из двадцать первого века, из его времени. В тот момент он чувствовал, что Кейси, которого он никогда не видел, стал ему самым близким другом на свете.

Но времени у него было в обрез, а выбора и шансов вообще не было. Он рассказывал и рассказывал американцу обо всем, что знал: о Чингисхане, о его войске, способах ведения войны, а также о Сейбл, о том, что сделала эта женщина, и о том, на что еще была способна.

Он не замолкал ни на секунду. Оказалось, что он проговорил полчаса. Затем появилась Сейбл и привела с собой двух огромных стражников, которые оттащили его от радиостанции и обратными концами своих копий быстро разбили прибор.

32. Военный совет

Лазутчики Александра доложили, что передовой отряд монголов находится всего в нескольких днях пути от города. К удивлению советников, царь приказал готовиться к переговорам.

Александр пришел в ужас, когда услышал рассказы Байсезы и остальных о зверствах, которые чинили монголы во время своих походов. Да, сам он был кровавым завоевателем, но он преследовал цели гораздо большие, чем простое обогащение. Его намерения, бесспорно, носили куда более утонченный характер, чем у Чингисхана, жившего спустя пятнадцать веков после македонца. Царь решил противостоять монголам. Но в то же время он вынашивал идею создать нечто новое в этом пустом мире, а не разрушать наследие старого.

— Мы, наши союзники в красных мундирах, пришедшие из-за океана, и эти кочевники из пустынных земель Азии — все пережили смешение времен и пространства, эти чудеса, которые не дано понять ни одному человеку, — обратился он к своим советникам. — Так разве нельзя поступить иначе, кроме как резать друг друга? Разве нам нечему друг у друга поучиться, не одним лишь хитростям ведения войны?

Поэтому в лагерь монголов отправились послы с дарами и подношениями, которые должны были наладить диалог с вождями кочевников. Им в сопровождение была дана внушительная сила из тысячи воинов под командованием Птолемея.

Македонец Птолемей был одним из ближайших соратников царя и его другом детства. У этого воина было суровое лицо, он был мрачен, немногословен, но, несомненно, очень сообразителен. Возможно, это был хороший кандидат для столь деликатной миссии: телефон рассказал Байсезе, что в иной реальности Птолемей, при дележе территорий империи после загадочной смерти Александра, стал бы правителем древнего Египетского царства. Но пока велись приготовления к отъезду послов к монголам, Птолемей бродил по коридорам царского дворца мрачнее тучи, что натолкнуло ее на мысль, что его участие в этой рискованной и, скорее всего, смертельно опасной миссии было как-то связано с нескончаемыми закулисными интригами между приближенными Александра.

По совету Абдикадира капитан Гроув отправил вместе с послами несколько британских солдат во главе со знающим свое дело капралом Бэтсоном. Также прозвучало предложение послать к монгольским военачальникам одного из группы Байсезы, раз уж были высказаны предположения, что организатором монгольской агрессии могла оказаться Сейбл. Но Александр выступил против этой идеи, объясняя свое несогласие тем, что его соратников из двадцать первого столетия было слишком мало, чтобы ими рисковать в таком непредсказуемом деле, и это действительно было правдой. Все же, воспользовавшись подсказкой Евмена, Байсеза набросала короткое письмо и дала его Бэтсону, чтобы тот передал его Коле, если вдруг встретит космонавта.

Посольский отряд выступил из ворот Вавилона и направился на восток. Македонские офицеры были в парадных доспехах и плащах ярко-пурпурного цвета, а капрал Бэтсон со своими подчиненными — в килтах и саржевых мундирах. Процессию сопровождали звуки труб и барабанов.

Александр был закаленным в сражениях полководцем, поэтому, даже надеясь на мир, приказал готовиться к войне. В Вавилоне собрался военный совет, на который позвали также Байсезу, Абдикадира, Кейси, капитана Гроува и нескольких его офицеров.

Как и ворота Иштар, дворец правителей Вавилона стоял на платформе, возвышавшейся над долиной реки примерно на высоте в пятнадцать метров, поэтому из него был хорошо виден город и его окрестности.

Сам дворец представлял собой потрясающее зрелище, даже в глазах человека двадцать первого века, каким была Байсеза, он казался непристойной демонстрацией богатства, могущества и тирании. Направляясь к центру дворцового комплекса, они проходили мимо террасированных садов, разбитых на крышах зданий. Деревья выглядели достаточно здоровыми, а вот трава — немного желтой, а цветы совсем зачахли. Было видно, что после Слияния о садах никто не заботился. Но дворец был символом города и нового царствования Александра, поэтому в нем повсюду господствовала великая суета и движение, создаваемое проносившимися туда-сюда слугами с едой и кувшинами холодной воды. Байсеза узнала, что здесь совсем не было рабов, а всю работу делали бывшие высокопоставленные вавилонские сановники, возвратившиеся в город из деревень, в которых прятались, в надежде, что новый правитель их помилует. Перед последствиями Слияния они проявили трусость, и царским приказом были переведены в слуги.

В самом центре дворцового комплекса находилась тронная зала правителя. Это было помещение длиной в пятьдесят шагов, чьи стены, пол и потолок украшали изображения львов, драконов и стилизованных деревьев жизни. Звук шагов гостей из будущего эхом отскакивал от глазурованного пола, и они старались скрыть свое изумление от масштабов увиденного.

В самом центре залы стоял стол, на котором находилась гигантская, метров пять в ширину, модель города, его стен и окрестностей. Модель была раскрашена яркими цветами и была настолько детально выполнена, что на городских улицах можно было видеть фигурки людей, а в полях — фигурки коз. В ее игрушечных каналах, наполненных настоящей водой, купались солнечные лучи.

Байсеза и остальные устроились в своих ложах, расставленных перед столом, и слуги поднесли им напитки.

— Это моя идея, — призналась Байсеза. — Я подумала, что модель будет легче для понимания, чем карта. Я и подумать не могла, что они изготовят ее в таких масштабах и так быстро.

— Вот что можно получить, когда в твоем распоряжении находятся неограниченные возможности человеческой фантазии и людских ресурсов, — рассудительно заявил капитан Гроув.

В залу вошел Евмен со своей свитой и направился к положенному ему месту. Грек заслужил в глазах Байсезы немалое уважение тем, что не питал страсти к формальностям: он был слишком умен для этого. Но, будучи приближенным к правителю, он не мог избежать суеты вокруг своей персоны, поэтому его советники взволнованно окружили его, когда он с гордым видом опустился на ложе. С недавних пор в числе его свиты находился и де Морган, который, как и все при дворе Александра, теперь тоже носил персидское платье искусной работы. Сегодня его лицо было распухшим и красным, с темными мешками под глазами.

Увидев комиссионера, Кейси не удержался и сказал:

— Сесиль, дружище, несмотря на свой костюм для коктейлей, ты плохо выглядишь.

— Когда Александр и его свита устраивают дебош, по сравнению с ними наши томми в борделях Лахора кажутся школьниками. Царь после этого долго отсыпается. Иногда он может проспать несколько дней, но всегда просыпается, когда все начинается заново… — Тут он принял кубок с вином из рук слуги. — А македонское вино на вкус напоминает козлиную мочу, но от похмелья все же спасает.

Дрожащими руками он поднес кубок ко рту и отпил из него большими глотками.

Евмен призвал присутствующих к порядку.

Первым выступил капитан Гроув с предложениями о том, как усилить и без того мощную защиту Вавилона.

— Мне известно, что ваши люди уже занимаются укреплением стен и углублением рва, — сказал он Евмену.

Это было особенно важно для защиты западной части города, где время начисто стерло стены. В действительности же македонцы приняли решение оставить тот район и использовать Евфрат в качестве естественной преграды, поэтому уже приступили к возведению защитных укреплений на его берегу.

— Но я бы порекомендовал, — продолжал Гроув, — усилить защиту остальной части города, особенно на востоке, откуда монголы и будут атаковать. Предлагаю устроить там блиндажи и траншеи — укрепления, которые мы можем построить быстро.

Многое из его идей помощникам Евмена и страдающему похмельем де Моргану перевести не удалось.

Какое-то время Евмен терпеливо слушал капитана. Затем он сказал:

— Я велю Диаду обратить на это внимание, — Диад был главным инженером Александра, — но вы должны понимать, что наш повелитель не намерен лишь защищаться. Из всех побед, которые одержал Александр, он больше всего гордится триумфальным взятием городов, таких как Милет и Тир и еще десятком других. Слава о них отзовется в веках.

Капитан Гроув кивнул в знак согласия.

— Действительно, так оно и будет, — сказал он. — Иными словами, вы говорите, что Александр не согласится быть осаждаемым. Более того, он наверняка пожелает схлестнуться с монголами в открытом сражении.

— Да, но ведь монголы, напротив, осадам городов предпочитали встречи с врагом в открытом поле, — заметил Абдикадир. — Если мы выступим лицом к лицу, то тем самым сыграем на руку врагу.

— Так решил повелитель, — отрезал Евмен.

— Тогда мы должны подчиниться, — спокойно сказал Гроув.

— Но ведь Александра отделяют от Чингисхана более пятнадцати веков, — не унимался Абдикадир, — куда больше, чем Чингисхана от нас. Нужно использовать все преимущества, которые у нас имеются перед ним!

— Ты имеешь в виду ваши винтовки и гранаты? — невозмутимо осведомился Евмен, используя для этого английские слова.

С самого начала, когда они присоединились к армии Александра, британцы и экипаж «Птички-невелички» решили не раскрывать македонцам некоторые свои секреты. Поэтому после последней реплики Евмена Кейси вскочил со своего ложа и попытался через стол дотянуться до де Моргана.

— Сесиль, скотина! Что еще ты успел им рассказать?

Комиссионер отскочил и спрятался за спинами двух подоспевших на выручку стражников Евмена, которые угрожающе положили свои мощные руки на рукояти коротких мечей. Абдикадир и Гроув оттащили Кейси и усадили обратно на ложе.

— Да ладно тебе, Кейси. А ты чего ожидал? Нужно было уже догадаться, какой Сесиль на самом деле. Он бы принес Евмену твою голову на тарелочке, если бы это сулило ему выгоду.

— Евмен бы все равно обо всем разнюхал, — добавил Абдикадир. — Эти македонцы — не дураки.

Грек с интересом за ними наблюдал.

— Не забывайте о том, что у Сесиля могло не оказаться выбора, кроме как все мне рассказать, — сказал он.

Де Морган переводил эти слова запинаясь и отводя взгляд в сторону, и Байсеза догадалась о темной стороне решения, которое тот принял.

— Кроме того, — продолжал Евмен, — моя предусмотрительность сэкономит нам время, которого у нас не так много, я прав?

Капитан Гроув положил руки на стол.

— Но вы должны понимать, господин грамматевс, — сказал он, — что наше оружие, сколь бы грозным оно ни было, не может работать вечно. В нашем распоряжении лишь небольшое количество гранат и ограниченный боезапас для винтовок…

Большую часть вооружения составляли образцы девятнадцатого века, несколько сотен «Мартини», привезенные из Джамруда. Такое количество винтовок никогда бы не смогло остановить подвижную орду кочевников из десятков тысяч воинов.

Евмен быстро понял, к чему он клонит.

— В таком случае нам следует ими разумно распорядиться, — сказал он.

— Вот именно, — рявкнул Кейси. — Хорошо. Раз уж нам больше нечего от вас скрывать, предлагаю использовать современное оружие так, чтобы первая атака врага захлебнулась.

— Да, — согласился Абдикадир. — Светошумовыми гранатами мы напугаем их лошадей… да и самих воинов, если они не знают, что такое огнестрельное оружие.

— Но с ними Сейбл, — напомнила им Байсеза. — Нам неизвестно, какое оружие могло находиться с ней на борту «Союза»… пара пистолетов — уж точно.

— С ними она долго не повоюет, — сказал Кейси.

— Конечно. Но если она заодно с монголами, то вполне могла научить их не бояться выстрелов. К тому же ее готовили в наше время. Не следует упускать из виду вероятность того, что враг может иметь представление о наших возможных действиях.

— Черт, — выругался Кейси, — я об этом как-то не подумал.

— Хорошо, — сказал капитан Гроув. — Кейси, что еще ты можешь предложить?

— Готовиться к стрельбе в городе.

Вместе с Гроувом он коротко обрисовал Евмену свою идею: как определить наиболее вероятные места прорыва противника, как расположить на его пути огневые позиции. Они пояснили и прочие тонкости ведения городских боев будущего.

— Мы научим нескольких ваших солдат обращаться с Калашниковым, — обратился он к Гроуву. — Самое главное — беречь патроны, не стрелять, пока точно не будешь видеть противника… Если мы заманим их в город, то, вероятно, сможем замочить значительную часть их сил.

В очередной раз Евмен явил им свою проницательность.

— Но тогда Вавилон будет разрушен, — сказал он.

Кейси пожал плечами.

— Победа в этой войне достанется недешево. А если мы проиграем, то Вавилон все равно погибнет.

— Прибережем такую тактику на крайний случай, — сказал царский грамматевс. — Может, есть еще что-то, что мы могли бы сделать?

— Но ведь мы привезли с собой из будущего не только оружие, но и знания, — присоединилась к ним Байсеза. — Мы могли бы предложить оружие, которое можно изготовить из имеющихся у нас под рукой ресурсов.

— Есть задумки, Биз? — спросил Кейси.

— Я видела детали катапульт и осадных орудий македонцев. Возможно, нам удастся их улучшить. А греческий огонь? Разве он не был своего рода прародителем напалма? Думаю, понадобится лишь сырая нефть и негашеная известь.

Несколько минут они обсуждали ее предложение, но Евмен их перебил:

— Я лишь смутно могу себе представить то, о чем вы говорите, но боюсь, что времени, чтобы воплотить эти идеи в жизнь, у нас все равно нет.

— Я, кажется, знаю, что могло бы нам помочь, и много времени на это не понадобится, — пробормотал Абдикадир.

— Что? — спросила Байсеза.

— Стремена, — он быстро обрисовал греку устройство стремян. — Представляют собой упоры для ног, которые крепятся кожаными лентами к…

Когда Евмен понял, что это изделие, которое можно было быстро и просто изготовить, позволяет увеличить маневренность конницы, то стал проявлять заинтересованность в идее пуштуна.

— Но наши гетайры бережно относятся к своим традициям, поэтому будут противиться всему новому.

— А вот монголы стремена используют, — подчеркнул Абдикадир.

На повестке дня стояло еще много вопросов, а времени было мало. Совет начал расходиться.

Байсеза отвела Абдикадира и Кейси в сторонку.

— Вы действительно считаете, что сражения не избежать? — спросила она.

— Ага, — ответил Кейси. — Мирное разрешение конфликтов, которое представляет собой альтернативу войне, зиждется на готовности всех заинтересованных сторон пойти на уступки. У этих парней из железного века еще не было возможности насладиться двухтысячелетним кровопролитием, плюс-минус несколько Хиросим и Лахоров, чтобы понять: иногда просто необходимо пойти на уступки. Для них война — единственное решение споров.

Байсеза пристально на него посмотрела.

— Не ожидала услышать от тебя столь глубокомысленное суждение, Кейси.

— Да ладно тебе, — сказал он и тут же вернулся к своей прежней глуповатой манере вести себя, начав хихикать и потирать руки. — Но ведь это к тому же весело. Конечно, мы здесь глубоко вляпались. Но только представьте себе: Александр Великий против Чингисхана! Интересно, сколько бы содрали с нас телеканалы за возможность транслировать этот поединок.

Байсеза поняла, что он имеет в виду. Ее тоже готовили как солдата. Внутри нее смешались страх перед боем и желание, чтобы ничего не произошло и она могла просто пойти домой. Но надеждам на мир не суждено было сбыться.

Разговаривая, споря и планируя что-то, они покинули тронную залу.

33. Принц с Небес

Колю сутки продержали в темноте, после чего отвели к Йэ-лю. Со связанными за спиной руками с помощью веревки из конских волос его привели в юрту и бросили на землю перед советником.

Криволапов не хотел, чтобы его подвергли пыткам, поэтому стал быстро рассказывать Йэ-лю о том, что сделал, как можно подробнее. Когда он закончил, кидани покинул юрту.

Над ним появилось лицо Сейбл.

— Зря ты это сделал, Коль, — сказала она. — Монголы понимают важность информации. Ты же сам мог в этом убедиться. На примере Бишкека. По сравнению с этим даже нападение на самого Чингисхана считалось бы менее тяжким преступлением.

— Можно мне воды? — прошептал он.

Он ничего не пил с того дня, когда его раскрыли.

— Ты же понимаешь, что наказание за твое преступление может быть только одно, — проигнорировала его просьбу Сейбл. — Я пыталась облегчить твою участь, сказала, что ты — принц, принц с Небес. Они будут снисходительными к тебе и не прольют твою благородную кровь…

Хотя в горле у него давно пересохло, все же Коля смог плюнуть ей в лицо. Сейбл поднялась и стала смеяться над ним. Это было последнее, что он видел в своей жизни.

С по-прежнему связанными за спиной руками его вывели из юрты. Четыре могучих воина повалили его на землю и стали держать за руки и ноги. Затем из соседней юрты вышел офицер, на руках у которого были надеты толстые перчатки. Перед собой он нес глиняную чашку. Оказалось, что в ней было расплавленное серебро. Монголы стали вливать горячий металл ему в один глаз, потом — во второй; в одно ухо, потом — во второе.

После этого он почувствовал, как его подняли, куда-то отнесли и бросили в наполненную мягкой сырой землей яму. Он не мог слышать ни того, как у него над головой они заколачивают гвозди в доски настила юрты, ни собственных криков.

34. Псалом

Александр сразу установил для своих воинов суровый режим подготовки к возможному сражению. В основном в него вошли традиционные для македонского войска методы: долгие марш-броски, бег с утяжелением и рукопашный бой.

Были и попытки внедрить британских солдат в ряды македонской армии. После нескольких проб стало ясно, что никто из солдат британской конницы, как и из индийской, не способен сравниться в искусстве верховой езды с конницей Александра. Зато пехотинцы и сипаи были приняты в святая святых македонской пехоты — в ряды педзетайров. Языковой барьер и культурные различия делали выработку общих команд почти невозможной, поэтому британцев учили понимать основные командные сигналы македонских труб.

Освоение конницей нововведения Абдикадира шло очень быстро, хотя, как и предсказывал Евмен, первые попытки заставить македонских всадников ездить верхом со стременами были смехотворными. Конница гетайров, самый привилегированный полк в армии Александра, набиралась из молодых сынов македонской знати. Царь щеголял в форме, сделанной по образцу той, которую носили в этом полку. Поэтому в первый раз, когда им предложили стремена, гордые гетайры просто обрезали свисающие кожаные дополнения своими кривыми саблями.

Понадобилось сажать солдата индийской конницы на приземистого македонского скакуна, чтобы наглядно, хоть и неумело, продемонстрировать, как хорошо тот управляется даже с незнакомой лошадью. После этого, а также после серьезного нагоняя от царя, тренировки начались по-настоящему.

Даже без стремян македонские всадники были поразительны. Они удерживались на лошадях, ухватившись за их гривы, и правили ими исключительно силой своих ног. При этом гетайры могли сражаться и резко менять направление, делая это с такой гибкостью и быстротой, что стали закаленным острием копья армии Александра. Теперь, благодаря стременам, их маневренность значительно возросла и воины могли убирать ноги из-под ударов врага и орудовать тяжелым копьем.

— Они просто бесподобны, — сказал Абдикадир, наблюдая за тем, как клин, сформированный из ста человек, мчался стрелой по полям Вавилона. — Я даже жалею, что дал им стремена: сменится два поколения и такое искусство верховой езды забудут.

— Но нам все равно нужны будут лошади, — проворчал Кейси. — Сам подумай. Следующие двадцать три века именно они будут основной машиной войны. До Первой мировой, не приведи Господи.

— Может быть, здесь будет все по-другому, — задумчиво сказала Байсеза.

— Конечно. Мы же теперь не та кучка полусумасшедших, постоянно ссорящихся сверхразвитых приматов, какими были до Слияния. А то, что мы ввязались в войну с монголами через пять минут после того, как сюда пришли, — простое недоразумение. — Кейси засмеялся и ушел прочь.

Капитан Гроув организовал для македонцев демонстрацию силы огнестрельного оружия. Ему и Кейси пришлось пожертвовать незначительной частью своих арсеналов — гранатой и несколькими патронами из мартини и Калашникова, выпущенными по привязанной к столбу козе. На этом настояла Байсеза:

— Пускай они наделают в штаны сейчас, но зато будут насмерть стоять против монголов, в случае, если Сейбл припрятала в рукаве своего скафандра подобный сюрприз.

У македонцев не возникло проблем с пониманием основных принципов обращения с огнестрельным оружием: убивать противника на расстоянии из лука было для них делом знакомым. Но когда они увидели впервые взрыв относительно безобидной светошумовой гранаты, то разбежались с криками во все стороны, невзирая на призывы офицеров оставаться на месте. Это могло показаться смешным, если бы впереди не ждала битва.

При поддержке Гроува Абдикадир настоял на том, что Байсеза не будет принимать непосредственного участия в боях, в которых женщина могла оказаться особенно беззащитной. Капитан Гроув, вопреки своему обыкновению, бросил фразу, мол, женщину могла ждать судьба хуже смерти.

Поэтому Байсеза направила все свои усилия на организацию госпиталя.

Для этого она заняла небольшой дом в Вавилоне. Филипп, личный врач Александра, и старший военный хирург британцев были переведены под ее начало. Ей ужасно не хватало лекарств и медицинского оборудования, но то, чего у нее не было под рукой, она старалась компенсировать своими «ноу-хау». Байсеза опробовала вино в качестве антисептика, внедрила шкалу тяжести ранений, которые могли получить воины в предстоящем сражении, и научила разбитых на пары сильных длинноногих лазутчиков Александра работать санитарами. Она пыталась укомплектовать наборы полевой помощи, которые состояли из медицинских средств для первичной обработки наиболее вероятных ран, в том числе и огнестрельных. Их придумали в британской армии во время англо-аргентинского конфликта. Следовало быстро осмотреть рану и достать подходящий пакет.

Сложнее всего было решить задачу обеспечения гигиены. Как македонские врачи, так и британские медики девятнадцатого века не видели необходимости смывать кровь с рук, принимаясь за очередного пациента. Македонцы приходили в недоумение от ее непонятных рассказов о невидимых существах, вроде крошечных богов или демонов, которые набрасываются на раны или раскрытые внутренние органы. Почти так же реагировали британцы, когда речь заходила о бактериях и вирусах. В конце концов, ей пришлось обратиться к их командованию, чтобы заставить выполнять свои требования.

Байсеза как можно чаще обращалась к практике. Для этого пришлось принести в жертву еще коз, которым она наносила раны македонской саблей или стреляла в живот или таз. Другого способа опробовать полученные знания на практике у них не было. Македонцы относились к этому спокойно: в походах с Александром большинство из них в свое время успело достаточно насмотреться на ужасные раны. Но рассказы о том, что с ними, оказывается, нужно было что-то делать, стало для них новостью. Эффективность даже такой простой процедуры, как наложение жгута, сильно удивляло их и заставляло еще активнее приниматься за учебу.

Байсеза подумала, что этим она в очередной раз изменяет ход истории. Она задавалась вопросом, какие новые открытия в медицине появятся на две тысячи лет ранее с учетом того, что она пыталась им передать на скорую руку, если они выживут… Большое «если». Возможно, родится целая новая отрасль знаний, функционально равных механическим ньютоновским моделям двадцать первого века, но выраженных на языке македонских богов.

Редди Киплинг настаивал на том, чтобы его «приняли в ряды защитников», как он выразился:

— Вот я стою на месте слияния истории, когда два самых великих генерала человечества сошлись в битве. А в руках победителя окажется судьба нового Мира. От одной мысли об этом кровь во мне закипает, Байсеза!

Он утверждал, что проходил подготовку в Первом Пенджабском полку добровольцев, который был создан по инициативе британских колонистов, чтобы дать отпор угрозе, исходившей от мятежной Северо-Западной пограничной провинции.

— Правда, я в нем долго не задержался, — признался он, — после того как высмеял умение стрелять моих товарищей в маленьком стихотворении о том, как я был начинен свинцом, когда шел по соседней улице…

Британцы посмотрели на этого широколицего, низенького, напыщенного молодого парня, с которого еще не сошла бледность, вызванная продолжительной болезнью, и посмеялись над ним. Македонцы же Редди просто не поняли, но тоже не хотели бы, чтобы он путался у них под ногами.

Получив категорический отказ, и вопреки уговорам Байсезы, он напросился в ее самодельный медицинский корпус.

— Знаешь, когда-то я хотел стать врачом…

Возможно, и хотел, но оказалось, что он на удивление склонен к тошноте и падал в обморок от одного лишь взгляда на свежую козью кровь.

Но, твердо решив сыграть свою роль в великом сражении, он боролся со своей слабостью. Постепенно он приучил себя к атмосфере в госпитале, к запаху крови и блеянью раненых и напуганных животных. В итоге он был в состоянии перебинтовать козе открытую сабельную рану на ноге прежде, чем лишиться чувств.

Потом настало время его величайшего триумфа, когда к ним в госпиталь пришел томми с глубокой открытой раной на руке, которую он получил во время тренировок. Редди смог вычистить и перебинтовать ее без помощи Байсезы, хотя позже честно признался в том, что после этого его рвало.

Тогда Байсеза положила ему руки на плечи, стараясь не обращать внимания на запах блевотины, и сказала:

— Редди, мужество на поле боя — это одно, но не меньше мужества требуется для того, чтобы справиться со своими внутренними демонами, как сделал это ты.

— Я постараюсь убедить себя поверить тебе, — сказал он, но на его бледном лице проступил румянец.

Хотя Редди научился переносить вид крови, страдания и смерть животных, его все еще очень впечатляло то, что он видел в госпитале. Особенно его шокировала смерть козы.

— Что же такое жизнь, которая так драгоценна и которую все же так легко уничтожить? — спросил он за обедом. — Возможно, тот козленок, которого мы сегодня пулями разнесли на клочки, мнил себя центром Вселенной. И вот теперь он умер, испарился, как капля росы. Зачем Господь дал нам что-то настолько хрупкое, как жизнь, если не затем, чтобы разбить ее жестокостью смерти?

— Но ведь теперь мы можем спросить об этом не только Господа, — сказал де Морган. — Мы уже не можем считать себя венцом его творенья, выше которого лишь он сам, потому что теперь в нашем мире появились те существа, которых Байсеза чувствует внутри Глаза. Возможно, они — ниже Бога, но уж точно выше нас, подобно тому, как мы — выше тех козлят, которых режем. Так почему же Господь должен слышать наши молитвы, если над нами есть они и они тоже взывают к нему?

Киплинг посмотрел на него с отвращением.

— В этом все вы, де Морган, всегда преуменьшаете возможность ближних своих.

Де Морган только рассмеялся.

— А может быть, не существует никакого бога Слияния, — он говорил с каким-то необычным волнением в голосе. — Знаете, все, что мы пережили, все с момента Слияния так похоже на кошмарный сон, вызванный лихорадкой. Байсеза, ты рассказывала мне о массовых вымираниях в прошлом. Ты говоришь, что в мое время об этом было известно, но все отказывались в это поверить. Ты также сказала, что во всех найденных памятках тех времен не было и следа разумной жизни, ничего до появления человека и его непосредственных предшественников. Возможно, если мы сами должны умереть, это будет первый случай вымирания разумного вида, — он сжал ладони в кулак и уставился на свои пальцы. — Абдикадир говорит, что, по мнению ученых двадцать первого века, разум связан со структурой Вселенной, что он каким-то образом делает вещи реальными.

— Коллапс волновых функций… Да. Возможно.

— Если это так и весь наш вид находится на грани исчезновения, тогда, возможно, перед нами последствия этого. Говорят, что когда смотришь смерти в лицо, перед твоими глазами проносится все твое прошлое. Возможно, мы, как порода, испытываем последний психологический шок, уходя в небытие. Осколки нашей кровавой истории в последние моменты выплыли на поверхность, как пузырьки воздуха. И, может быть, падая вниз, мы разбиваем структуру самих пространства и времени… — теперь он говорил быстро и возбужденно.

Редди лишь засмеялся.

— Не тебе о таком размышлять! — сказал он.

Байсеза потянулась и взяла Джоша за руку.

— Редди, закрой рот, — сказала она, потом обратилась к Джошу. — Послушай меня, Джош. Это — вовсе не сон перед смертью. Я считаю, что эти сферы — объекты искусственного происхождения, а Слияние — целенаправленное действие. Мне кажется, что здесь замешан разум, который намного превосходит наш, но подобный нашему.

— Но ваши существа в Глазе могут смешивать времена и пространства, — мрачно заметил де Морган, — что это, по-вашему, если не прерогатива бога?

— О, я думаю, что они — вовсе не боги, — ответила Байсеза. — Да, они могущественны. Да, они намного превосходят нас. Но они — не боги.

— Почему ты так в этом уверена? — спросил Джош.

— Потому что у них нет сострадания.

Их мирная жизнь продолжалась четыре дня. Затем возвратились послы Александра.

Из тысячи человек, отправившихся к монголам, вернулась лишь дюжина. Капрал Бэтсон был жив, но лишился носа и ушей. В сумке на своем седле он привез отрезанную голову Птолемея.

Когда Байсеза узнала об этом, ее бросило в дрожь от мысли о неизбежности войны и от потери еще одной нити из распутывающейся ткани истории Земли. Судьба капрала Бэтсона, этого отличного солдата из Ньюкасла, заставляла ее сердце обливаться кровью. Она слышала, что Александр оплакивал потерю друга.

На следующий день македонские лазутчики сообщили, что в лагере монголов царит большая активность. Было ясно, что их наступление скоро начнется.

В тот день Джош нашел Байсезу в храме Мардука. Она сидела на полу, прислонившись спиной к выгоревшей, почерневшей стене и набросив на ноги британское солдатское одеяло, чтобы отогнать подступающий холод. Она не сводила взгляда с Глаза, которое они окрестили Глазом Мардука, хотя некоторые из томми называли его Яйцом бога. В последнее время женщина проводила в храме почти все свободное время.

Джош сел рядом с ней, обхватив свои худые бока руками.

— Ты же должна отдыхать.

— А я и отдыхаю. Отдыхаю и наблюдаю.

— Наблюдаешь за наблюдателями?

Она улыбнулась.

— Кто-то же должен это делать. Я не хочу, чтобы они думали…

— О чем?

— Что мы не знаем. Не знаем о них и о том, что они сделали с нами и с нашей историей. Кроме того, мне кажется, что здесь есть сила. Она должна быть, иначе как тогда появился этот Глаз и его братья, разбросанные по всей планете, как иначе расплавились и превратились в лужу двадцать тонн золота… Я не хочу, чтобы сила попала в руки к Сейбл или Чингисхана. Если мы проиграем, то я с пистолетом встану в дверях.

— О, Байсеза, ты такая сильная! Как бы мне хотелось, чтобы я был таким, как ты.

— Не стоит.

Он держал ее руку, очень крепко, и она не пыталась отнять ее.

— Вот, — второй рукой она порылась под одеялом и извлекла из-под него металлическую флягу. — Выпей чаю.

Он снял с фляги крышку и сделал глоток.

— Вкусно. Вот только вкус у молока какой-то… ненастоящий.

— Из моего аварийного пайка. Сгущенное и облученное. В американской армии дают «таблетки самоубийства», а в британской — чай. Я берегла его для особого случая. Разве может быть что-то более… э-э-э… особенное?

Он пил чай и, казалось, полностью ушел в себя.

Байсезе было интересно, не появился ли наконец-то и у него шок от Слияния. У каждого он проходил по-своему.

— Ты в порядке? Просто вспомнила дом?

Она кивнула.

— Мы мало друг другу о нем рассказывали, да?

— Наверное, для нас это слишком болезненные воспоминания.

— В любом случае, расскажи мне, Джош. Расскажи о своей семье.

— Я пошел по стопам отца. Он тоже был журналистом и освещал события Гражданской войны, — которая, вдруг поняла Байсеза, в прошлом Джоша произошла всего двадцать лет назад. — Он получил пулю в бедро. В итоге в рану попала инфекция и через два года он умер. Мне тогда было всего семь лет, — он говорил шепотом. — Я спросил у него, почему он стал журналистом вместо того, чтобы идти воевать. Тогда он сказал, что кто-то должен был смотреть на войну со стороны, чтобы потом рассказать о ней остальным, иначе они могут начать думать, что ее никогда не было. Я ему верил и стал журналистом. Порой я возмущался тем, что моя судьба была предопределена еще до моего рождения. Но мне кажется, что это не так уж и странно.

— Спроси об этом у Александра.

— Хорошо… Моя мать еще жива. Или была жива. Жаль, что я не могу сказать ей, что со мной все в порядке.

— Возможно, каким-либо образом она об этом знает.

— Виз, я знаю, с кем бы ты сейчас была, если бы…

— С моей маленькой дочерью, — сказала Байсеза.

— Ты никогда не рассказывала мне о ее отце.

Она вздрогнула.

— Он был красивым лодырем из моего полка. Представь себе Кейси без обаяния и понимания важности личной гигиены. Между нами вспыхнула страсть, и я была беспечной. Напились и забыли предохраняться. Когда родилась Майра, Майк был… в растерянности. Он не был плохим человеком, но мне было уже все равно. Я хотела ее, а не его. Как бы там ни было, он погиб. — Байсеза почувствовала, как у нее защипало в глазах, и она протерла их ладонью. — Порой меня не было дома несколько месяцев. Я понимала, что провожу недостаточно времени с Майрой. Всегда обещала себе, что стану лучше, но никогда не могла привести свою жизнь в порядок. Теперь я застряла здесь, и мне приходится иметь дело с проклятым Чингисханом, а я просто хочу домой.

Джош провел ладонью по ее щеке.

— Мы все хотим этого, — сказал он. — Но, по крайней мере, мы есть друг у друга. И если мне суждено умереть завтра… Биз, ты веришь, что мы вернемся? Веришь, что, если появится новый разрыв во времени, мы будем жить снова?

— Нет. А может быть, что это будет другая Байсеза Датт. Но это буду уже не я.

— Значит, у нас есть лишь этот момент, — прошептал он.

После этого наступило неизбежное. Их губы встретились, их зубы соприкоснулись, и она утащила его к себе под одеяло, срывая с него одежду. Он был нежным и неловким — почти девственником, — но прильнул к ней с отчаянной, молящей страстью, которая эхом отозвалась в ней.

Она погружалась в древнюю, растекающуюся по всему ее телу теплоту.

Но когда все закончилось, Байсеза вспомнила о Майре, и чувство вины пронзило ее, как боль сломанного зуба. Внутри себя она обнаружила пустоту, словно раньше это было место Майры, а теперь оно навеки исчезло.

И она ни на секунду не забывала о Глазе, который зло над ними нависал. Отражения ее и Джоша застыли на его сверкающей поверхности, как насекомые, пришпиленные к деревянной доске булавками.

В конце дня Александр, завершив жертвоприношения богам перед предстоящей битвой, приказал собрать свою армию. Десятки тысяч воинов построились перед стенами Вавилона. Их туники были яркими, а щиты — вычищенными до блеска. Кони их ржали и рвались в бой. Несколько сот британцев, по приказу капитана Гроува, тоже выстроились в парадном порядке. Одетые в хаки и свои саржевые мундиры, они с гордым видом взяли винтовки «на караул».

Александр сел на коня и двинулся перед своей армией, произнося речь громким, чистым голосом, и слова его эхом отскакивали от стен Вавилона. Байсеза ни за что бы не догадалась, что под своим панцирем он носит страшные раны. Она не могла знать, о чем он говорит, но в ответе воинов она не сомневалась: грохот десятков тысяч мечей, ударяющихся о щиты и свирепый боевой клич: «Алалалалай! Ал-е-хан-дрех! Ал-е-хан-дрех!..»

Затем Александр подъехал к немногочисленным рядам британцев. Он остановил перед ними коня, потянув за его гриву, намотанную на руку, и заговорил снова, но теперь на английском. Голос его звучал с грубым акцентом, но слова понять было легко. Он говорил о происшедших во время второй англо-афганской войны сражениях при Ахмед-Хеле[30] и Майванде[31], которые сильно обросли мифами в казармах этих солдат, и о памяти, которую они после себя оставили.

Потом он произнес:

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас —

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,

Мне станет братом…[32]

Как европейцы, так и сипаи приветствовали его одобрительными возгласами так громко, как только могли.

— Услышали! Узнали! Поняли!

Когда парад кончился, Байсеза принялась искать Редди. Он стоял на платформе ворот Иштар, глядя на равнину, где костры солдатского лагеря уже горели под темнеющим синевато-серым небом, и курил одну из своих последних турецких сигарет, которые, как он сам сказал, берег на особый случай.

— Шекспир, Редди?

— «Генрих VI», если быть точным. — Киплинг был полон самомнения и явно горд собой. — Александр услышал, что я — своего рода «кузнец слова». Поэтому вызвал меня во дворец, чтобы я сочинил для него короткое воззвание к нашим томми. Чем сочинить что-то свое, я решил обратиться к барду Эйвона… И что еще могло быть настолько подходящим? К тому же, так как старина Шекспир, возможно, никогда не существовал в этой Вселенной, он не сможет подать на меня в суд за плагиат!

— Тебе нет цены, Редди.

Когда стемнело, солдаты стали петь. Песни македонцев были обычной панихидой по дому и потерянным любимым. Но сегодня Байсеза услышала и английские слова в каком-то странно знакомом припеве.

Редди улыбнулся.

— Не узнаешь? Это же псалом… «Благослови, душа моя, Господа». Учитывая нашу ситуацию, мне кажется, что у одного из томми есть чувство юмора! Послушай последние строчки…

Благословите Господа, все Ангелы Его, крепкие силою, исполняющие слово Его, повинуясь гласу слова Его;

Благословите Господа, все воинства Его, служители Его, исполняющие волю Его;

Благословите Господа, все дела Его, во всех местах владычества Его. Благослови, душа моя, Господа![33]

Они пели, и диалекты Лондона, Ньюкасла, Глазго, Ливерпуля и Пенджаба сливались воедино.

Тут с востока подул легкий ветерок и пригнал в стены города дым от костров. Когда Байсеза перевела туда взгляд, то обнаружила, что сферы, которых были дюжины, вернулись и выжидающе застыли над полями Вавилона.

35. Столкновение

Пыль. Первое, что увидел Джош, было гигантское облако пыли, поднятое копытами несущихся на них лошадей.

Был почти полдень. Первый раз за долгое время день выдался ярким и солнечным, поэтому идущую на них волну пыли, возможно шириной полкилометра, наполняли расплывчатые силуэты. Затем появились они из пепельного зарева. Сначала как тени. А затем эти тени воплотились в коренастых вестников угрозы. Это были монгольские воины, которых нельзя было не узнать с первого взгляда.

Несмотря на то что все это происходило наяву, Джош никак не мог поверить в то, что монгольская орда во главе с самим Чингисханом на самом деле идет на Вавилон, чтобы смести его. Но так все и было. Он видел это собственными глазами, и его сердце забилось быстрее.

Заняв позицию на воротах Иштар, он наблюдал, как кочевники приближаются с востока. Вместе с ним были македонцы и два британских солдата с неплохими биноклями, изготовленными в Швейцарии. Гроув втолковал им важность того, чтобы линзы были прикрыты: им не было известно, насколько хорошо осведомлен Чингисхан об их положении в Вавилоне, а Сейбл Джоунз наверняка обо всем догадалась бы, если бы заметила отблески. Но Джош был лучше подготовлен к ведению наблюдения, так как Абдикадир оставил ему свои бесценные очки ночного видения, ввиду того, что сам он будет непосредственно принимать участие в сражении.

Казалось, что, увидев монголов, как македонские, так и британские наблюдатели сначала занервничали, но потом на их лицах появилось возбуждение, явный восторг от предстоящего события. Джошу показалось, что на следующих воротах он заметил пестреющий яркими цветами нагрудник Александра, который пришел лично наблюдать за первым столкновением.

Монголы наступали длинными линиями, разбитые на отряды, в каждом из которых находилось примерно по десять человек. Джош быстро пересчитал отряды. Каждый глубиной был двадцать всадников, но длиной — по двести. Итого их численность составляла четыре-пять тысяч воинов — и это была только первая волна!

Перед Вавилоном их встречало десять тысяч воинов из армии Александра. Их длинные пурпурные плащи колыхал ветер, их бронзовые шлемы, на гребнях которых были отмечены звания их владельцев, были окрашены в светло-голубой цвет.

Битва началась.

Первая атака пришла с воздуха. Скакавшие в передних рядах монгольские воины подняли свои хитро устроенные луки и стали посылать вверх стрелы. Их луки были сделаны из расслоенных рогов, они могли поразить врага на расстоянии до сотни метров.

Македонцы были выстроены в две длинные шеренги, в центре которой находились педзетайры, а фланги защищали элитные гипасписты. Теперь, когда полетели стрелы, они быстро перегруппировались и, под оживленный бой барабанов и завывания труб, сформировали плотный, похожий на коробку строй, восемь человек в глубину. Воины подняли свои кожаные щиты и сомкнули их у себя над головой, как делали это древние римляне, когда образовывали построение, называющееся черепахой.

Монгольские стрелы падали на щиты с ощутимым ударом. Строй выдержал, но был не идеальным. То там, то тут воины падали на землю, испуская пронзительные крики. На какое-то мгновение между щитами появлялась щель и имела место небольшая суета, пока раненых вытаскивали из строя. Затем щиты вновь смыкали.

«Значит, люди уже погибают», — подумал Джош.

Примерно за четверть мили от городской стены монголы неожиданно пошли в атаку. Воины ревели, их барабаны стучали, как пульс, и даже топот копыт их лошадей напоминал бурю. Звуковая волна была устрашающей.

Джош никогда не считал себя трусом, но не мог ничего с собой поделать и трясся от страха. Но в то же время он был поражен, с каким спокойствием видавшие виды воины Александра ожидали противника, оставаясь на месте. Вновь взвыли трубы и прозвучала команда: «Синасписм»[34]. Македонцы вышли из построения черепахой и перестроились плотными широкими шеренгами, хотя некоторые подняли свои щиты, чтобы защитить себя от стрел. Теперь в глубину строй был в четыре человека, тогда как остальных держали в резерве. Это были пехотинцы, которые должны были сдерживать атаку монгольской конницы тонкой линией из плоти и крови, отделявшей кочевников от Вавилона. Но они сомкнули свои круглые щиты и вогнали тупые концы своих длинных копий в землю, ощетинившись перед приближающимися монголами железными наконечниками, длиной примерно в тридцать сантиметров.

В последний момент перед столкновением Джош разглядел монголов очень четко, видел даже глаза их покрытых броней лошадей. Животные показались ему бешеными. Он спрашивал себя, чем погоняли или чем поили кочевники своих скакунов, чтобы те без колебаний неслись на тяжеловооруженную пехоту.

Монголы обрушились на македонцев. Это было ужасное столкновение.

Закованные в броню кони смяли первые ряды пехоты, и весь строй стянулся к центру. Но задние ряды македонцев стали колоть животных копьями, стараясь убить или повредить им сухожилия. Монголы и их лошади падали, а сзади в них врезались ряды следовавших за ними товарищей.

По всей своей длине шеренги македонцев превратились в неподвижный фронт сражений. Джош ощущал в воздухе вонь от пыли и металла, а также запах крови, похожий на медь. До него доносились крики ярости и боли и лязг металла о металл. Не было ни выстрелов, ни жужжания выпущенных из пушек ядер — ничего из зловещего шума войн поздних столетий. Но все равно человеческие жизни обрывались с такой же бездушной методичностью.

Вдруг Джош заметил, что перед ним парит серебряная сфера, которая в тот момент находилась на уровне его глаз, хотя и высоко над землей. Это был Глаз. «Вероятно, — подумал он про себя мрачно, — понаблюдать за битвой собрались не только люди».

Первая атака длилась считанные минуты. Затем, услышав сигнал трубы, монголы вдруг стали отступать. Те, которым удалось удержаться в седле, неслись от кровавой свалки галопом, оставляя позади себя тела своих изуродованных и скорчившихся в предсмертных муках соратников, отрубленные конечности и покалеченных лошадей.

Отступающие остановились широкой шеренгой в нескольких сотнях метров от позиции македонцев. На своем, непонятном для противника языке они стали выкрикивать в сторону защитников оскорбления, пустили в них несколько стрел и даже плевались в македонцев. Один из монголов утащил в плен одного несчастного педзетайра и теперь с подчеркнутой тщательностью начал вырезать дыру в груди своего живого пленника. Македонцы ответили им руганью на своем языке, но когда воины бросились за противником, то были остановлены суровыми голосами своих офицеров, приказывающих оставаться на месте.

Монголы продолжали отступать, не переставая издеваться над воинами Александра, но те не стали их преследовать. Убедившись, что в сражении наступило затишье, раненых стали доставлять на носилках в город через ворота Иштар.

Первый воин, которого принесли в операционную Байсезы, был ранен в ногу. Редди помог ей уложить его на стол.

Стрелу, которая пробила насквозь икроножную мышцу, сломали и вытащили за наконечник. Кости были целы, но из глубокой раны торчали клочки оборванной мышечной ткани. Байсеза запихнула их обратно в отверстие, закрыла рану тряпкой, которую предварительно обмакнула в вино, и с помощью Редди крепко перевязала. Воин дергался. Она не могла ему вколоть обезболивающего, но если бы он пришел в себя, то страх и адреналин на какое-то время заглушили бы боль.

Пот градом катился с широкого бледного лба Киплинга, и тот вытирал его головой о плечо своего жакета, так как руки у него были заняты.

— Редди, ты хорошо справляешься.

— Правда? А он ведь будет жить, будет? Чтобы с мечом в одной руке и щитом в другой умереть в какой-то другой битве.

— Все, что мы можем сделать, так это латать их.

— Да…

Но времени катастрофически не хватало. Вслед за первым раненым сквозь ворота Иштар вдруг хлынул поток носилок с искалеченными людьми. Филипп, врач Александра, бросился им навстречу и, как его научила Байсеза, стал приводить их к очередности, отделяя тех, кому еще можно было помочь, от тех, кому помочь уже нельзя, и направляя людей туда, где им могли оказать соответствующую медицинскую помощь.

Байсеза велела македонским носильщикам перенести первого пациента в палатку для раненых и принялась за следующего в очереди. Оказалось, что это был воин, который столкнулся с монголами лицом к лицу. Он получил удар мечом высоко по внутренней части бедра, и кровь била ключом из разорванной артерии. Байсеза пыталась прижать края раны, но уже было слишком поздно и кровавый источник затихал сам по себе.

— Этого человека не должны были сюда приносить, — сказал Редди.

С испачканными кровью руками и тяжело дыша, она сделала шаг назад и сказала:

— Мы ничем не можем ему помочь. Вынесите его. Следующий!

Поток искалеченных и изуродованных тел не спадал весь день, и все они работали до тех пор, пока не почувствовали, что больше работать не могут, но все равно не останавливались.

Абдикадир был с воинами вне стен Вавилона. Он находился недалеко от места первой атаки и мог видеть, как ряды македонцев едва не смели. Но его и британцев — как и Кейси, который стоял где-то дальше в строю и тоже прятал свой автомат под македонским плащом, — держали в резерве. Александр пообещал им, что в подходящий момент и они вступят в бой, нужно было только дождаться, только дождаться.

На стороне Александра и его советников из будущего была история разных времен. Им была известна излюбленная тактика монголов. Первая их атака была ложной, направленной на то, чтобы македонцы стали их преследовать. Кочевники были готовы отступать несколько дней, если понадобится, изматывая и расчленяя силы Александра, пока не убедились бы, что наступило время захлопнуть ловушку. Гости из будущего поведали императору о том, как однажды монголам удалось разбить армию христианских рыцарей в землях Польши, применив эту тактику. Да и самому Александру довелось испытать подобную военную хитрость на себе, когда он пошел походом в земли скифов. Тогда он решил, что второй такой ошибки больше не допустит.

К тому же Александр и сам вел игру в прятки, укрыв половину своей пехоты и всю конницу за стенами Вавилона и не пуская в ход оружие девятнадцатого и двадцать первого века. Хотя монгольские лазутчики были замечены в окрестностях города, однако чтобы попасть незамеченными в Вавилон… Почти невозможно!

Несмотря на напряженное ожидание защитников, монголы больше в этот день не появились.

С наступлением вечера на горизонте вспыхнула невероятно длинная линия костров, которая протянулась с севера на юг, словно обхватывая весь мир. Вокруг себя Абдикадир слышал недовольный шепот воинов по поводу явно ужасающих размеров монгольского войска. Он представил себе, какими они были бы напуганными, если бы им сказали, что среди бесконечных рядов монгольских юрт видели купол космического корабля, который было тяжело с чем-то перепутать.

Но тут в лагере появился сам Александр в компании Гефестиона и Евмена. Царь немного хромал, но шлем на его голове и железный нагрудник сверкали, как серебро.

Царь ходил между своими солдатами и обсуждал приемы монголов со своим военачальником и грамматевсом, да так, что его слышали все.

— Монголы пытаются нас обмануть, — говорил он. — Скорее всего, в своем лагере они разожгли два или три костра на каждого воина. Как? Вы мне не верите? Но ведь все знают, что они сажают на спины своим многочисленным лошадям соломенные чучела, чтобы сбить противника с толку. Вот только македонцы слишком умны, чтобы попасться на такую простую уловку! Поэтому-то я и велел разжечь так мало костров. Увидев их, монголы начнут сильно недооценивать силы, противостоящие им, ведь откуда им знать про невероятную храбрость и несгибаемую волю македонцев!

От таких слов даже Абдикадир воспрянул духом. Он признался себе, что Александр был выдающимся человеком, пусть на его руках было не меньше крови, чем у Чингисхана.

Положив Калашникова рядом с собой, пуштун свернулся под пончо и жестким одеялом, которое получил от британцев, и попытался заснуть.

Почему-то ему было очень спокойно. Казалось, вся его сущность устремилась на борьбу с монголами. Одно дело было думать о них как о странице, покрытой пылью истории, и совсем другое — видеть их разрушительную свирепость во плоти.

Эти кочевники принесли исламу огромный вред. Они пришли в богатое мусульманское государство Хорезм — очень древнюю державу, которая была стабильной и процветающей с середины седьмого века до Рождества Христова. Даже Александр Великий посещал его во время своих походов по Евразии. Монголы разграбили его богатые города в землях Афганистана и Северной Персии, от Герата до Кандагара и Самарканда. Как и в вавилонском царстве, в Хорезме были тщательно продуманные системы подземных ирригационных каналов. Монголы уничтожили и их, и сам Хорезм. Некоторые арабские историки утверждали, что после этого экономика того региона так и не восстановилась. И таких примеров — великое множество. Эти события навсегда омрачили душу ислама.

Абдикадир никогда не был религиозным фанатиком. Просто теперь в нем проснулось желание того, чтобы справедливость восторжествовала. На этот раз ислам будет спасен от монгольской катастрофы и возрожден. Но эту ужасную войну сначала нужно было выиграть — победить любой ценой.

Абдикадир подумал, что во всем этом беспорядке, оставленном Слиянием, было большим утешением вновь найти в своей жизни цель и стремиться ее достичь. Или, возможно, в нем просто заговорила его македонская кровь.

Интересно, что бы ответил ему на это Кейси — христианин-деревенщина, рожденный в 2004 году в штате Айова, который теперь был зажат между армиями монголов и македонцев во времени, у которого еще не было календаря.

— Отличный христианин-солдат, который может скоро повстречаться с Создателем, — пробормотал Абдикадир и улыбнулся.

В яме у Чингисхана под юртой Коля пролежал три дня. Все эти три дня он горел в агонии, ничего не видя, не слыша. Но он все еще был жив и чувствовал течение времени по вибрации пола над его головой, создаваемой топотом приходящих и уходящих ног, напоминающим прилив.

Если бы монголы его обыскали, то нашли бы у него за пазухой пластиковую флягу с водой и еще один предмет, из-за которого он и пошел на эту авантюру. Но его не обыскали, а значит, он рисковал не зря и все идет по его плану.

Сейбл не могла себе даже представить, как много ему было известно о монголах. Спустя восемь веков память об их нашествии была в нем еще жива и свежа. Он слышал о привычке Чингисхана заточать вражеских князей под своей юртой. Выдав Кейси всю информацию о монголах, которая у него была, Коля знал, что его схватят, после чего позволил вероломной Сейбл манипулировать монголами, чтобы те проявили к нему это «снисхождение». Все, чего он хотел, — оказаться здесь в темноте, живым, с самодельным устройством и всего лишь в метре от Чингисхана.

На борту «Союза» не было гранат, хотя граната была бы идеальна в его ситуации. Но зато был запас неиспользованных взрывных болтов. Даже если бы они попались монголам на глаза, те бы все равно не догадались о назначении того, что Коля вытащил из капсулы космического корабля. А вот Сейбл бы догадалась, но только из-за своего высокомерия она считала напарника бесполезным и не видела в нем угрозы. Вот поэтому-то ему ничто не мешало собрать простой спусковой механизм и скрывать свое самодельное оружие.

Чтобы нанести удар, ему оставалось лишь дождаться подходящего момента. Вот почему он сидел в кромешной тьме и страдал от агонии. Три дня. Это было все равно, что оставаться живым еще три дня, будучи похороненным заживо. Как ни странно, его тело продолжало функционировать: ему по-прежнему нужно было мочиться — словно организм сам знал, что эпилог в его истории еще не написан. Это было похоже на то, как дергается тело только что убитого человека: эти движения уже не имеют никакого смысла.

Три дня. Но русские умели терпеть, поэтому придумали выражение: «Первые пятьсот лет тяжелее всего». На горизонте забрезжил рассвет. Проснувшись, Абдикадир сел. Вокруг него зашевелились македонцы: кто-то из них кашлял, кто протирал руками глаза, кто справлял нужду. Розово-серый цвет светлеющего неба представлял собой невероятно красивое зрелище: солнечные лучи, бегущие по облакам, засоренным вулканическим пеплом, были похожи на лепестки вишни, осыпающие пемзу.

Но наслаждаться после пробуждения секундами мира судилось не долго.

Первые и последние лучи представляют для солдата наибольшую опасность. В это время его глаза стараются привыкнуть к быстро изменяющемуся освещению. Именно в этот момент максимальной уязвимости монголы и появились.

В полной тишине они приблизились к позициям македонцев. Загремели огромные наккара — монгольские боевые барабаны, перевозимые на спинах верблюдов, — и монголы с громкими криками ринулись в атаку. От этого неожиданного извержения шума кровь стыла в жилах. Казалось, что македонский лагерь вот-вот сметет разбушевавшаяся стихия — наводнение или оползень.

Но призыв македонских труб опоздал лишь на мгновение. Услышав их, воины бросились на позиции. На своем грубом языке македонские офицеры выкрикивали команды:

— Стройся, удерживать позиции, не ломать строй!

Македонская пехота моментально образовала стену из мускулов и железа, восемь человек в глубину.

Естественно, Александр не позволил застать себя врасплох. Предусмотрев возможность столь коварного нападения, он позволил своему врагу приблизиться к нему настолько, насколько тот осмелился бы. Теперь пришло время захлопнуть ловушку.

Абдикадир занял свое место в строю за три ряда от первого. Справа и слева его окружали нервничающие томми. Поймав их взгляды, пуштун выдавил из себя улыбку и вскинул на плечо своего Калашникова.

Так, держа врага на прицеле АК, он впервые смог хорошо рассмотреть воинов-кочевников.

Монгольская тяжелая конница возглавляла атаку, тогда как легкая — следовала за ней. На всадниках были панцири из полос кожи буйвола и металлические шлемы, защищающие не только голову, но и шею и уши. Каждый был вооружен до зубов: два лука, три колчана стрел, копье с устрашающим крюком на другой стороне, топор и кривая сабля. Даже кони у них были в доспехах: бока животных прикрывали широкие кожаные панцири, а голову — железные оголовья. В своих доспехах и ощетинившиеся оружием, монголы больше походили на жуков, чем на людей.

Но не все шло, как они планировали. Запела труба. По команде македонские лучники на стенах Вавилона перегнулись через парапет, и в воздухе, прямо у Абдикадира над головой, засвистели стрелы, с глухими ударами впиваясь в приближающихся кочевников. Когда всадник падал, его соратники, скачущие у него за спиной, налетали на него и образовывалась куча, отчего строй на короткое время нарушался.

Но больше было пущено стрел с наконечниками, которые предварительно обмакнули в смолу и затем подожгли. Их посылали в ямы, наполненные смолой, и пропитанные смолой кипы сена, разбросанные на земле. Вскоре под монголами, словно из-под земли, стали вырываться высокие языки пламени и повалил густой черный дым. Люди кричали, лошади становились на дыбы и не слушались своих седоков. Но потери лишь замедлили продвижение монголов, однако не остановили его.

И вновь монгольская тяжелая конница врезалась в македонцев.

Один за одним воины Александра погибали. Животные кочевников затаптывали македонцев, а их седоки с дикой яростью орудовали своими клинками и булавами. Смерть была неизбежна.

Абдикадир находился всего лишь в каком-то метре от гущи сражения и смотрел, как кони становились на дыбы, как мелькали над толпой сражающихся плоские монгольские лица, как люди бились и умирали. Он чувствовал запах крови, пыли… пот напуганных лошадей и даже в такой момент отвратительную вонь, которая могла исходить лишь от самих монголов. Из-за сплошной стены людей и лошадей, из-за рева десятков тысяч глоток сражаться было трудно, трудно было даже поднять оружие. В воздухе свистели лезвия, и кровь и отрубленные части тела отлетали в почти абсурдной, невероятной резне. Постепенно крики гнева сменились стонами раненых и умирающих. Тем временем ряды защитников стала теснить легкая конница противника: прорываясь сквозь прорехи, оставленные тяжелой конницей, монголы спешили на выручку своим товарищам, нанося македонцам удары своими мечами и копьями.

Но у Александра нашлось чем им ответить. Из глубины македонских рядов храбрая пехота бросилась на врага, держа в руках длинные копья-крюки. Если острие копья не попадало в цель, то в ход шел крюк, которым воина стягивали с седла. Монголы падали, но косили пехотинцев, как коса цветы.

И вновь македонские трубы заиграли знакомую всем защитникам команду.

В самом центре поля, прямо перед Абдикадиром, оставляя раненых и павших соратников, воины передних рядов отступили, сливаясь с рядами македонцев, стоявших за ними. Неожиданно оказалось, что ничего не отделяет его от самых свирепых всадников из всех, которых когда-либо видел мир.

Несколько секунд монголы стояли на месте, удерживая шарахающихся в стороны лошадей. Один огромный воин, маленький, но широкий, как медведь, смотрел пуштуну прямо в глаза, подняв свою ощетинившуюся шипами булаву, с которой уже капала кровь.

Возле себя Абдикадир услышал голос капитана Гроува:

— Огонь по готовности!

В ту же секунду Абдикадир вскинул своего Калашникова на плечо и спустил курок. Голова монгола-медведя вмиг превратилась в месиво из крови и костей, а его шлем с металлическим козырьком нелепо полетел в воздух. Лошадь под монголом понесло, и его обезглавленное тело упало с седла на превратившихся в толкающуюся толпу собратьев.

Вокруг Абдикадира со всех сторон британцы палили в монголов, и звуки их мартини-генри и снайдеров казались редким кашлем по сравнению с громыханием Калашникова. Люди и лошади рассыпались перед испепеляющим градом пуль. Полетели гранаты. Хоть большинство из них были светошумовыми, но и этого оказалось достаточно, чтобы напугать животных и, по крайней мере, некоторых всадников. Одна из гранат попала под ноги коню. Животное взорвалось, а его кричащего хозяина отбросило в сторону.

Одна граната упала слишком близко от Абдикадира. Взрыв был словно удар кулаком в живот. Он упал на спину, в ушах звенело, во рту и в носу чувствовался кисловатый, металлический привкус крови, а на его лице взрыв оставил химический ожог. Он был немного дезориентирован, словно попал в еще одно Слияние. Но что-то в его голове говорило ему, что если он упал, то на его месте в рядах товарищей образовалась щель. Он поднял свой автомат, дал очередь вслепую и с большим трудом стал подниматься на ноги.

Пришел приказ наступать. Ряды британцев твердым шагом двинулись вперед, непрерывно стреляя.

Абдикадир шел за ними, на ходу сменив магазин. Земли не было видно: ему пришлось переступать через трупы и отрубленные конечности, замедляя шаг в тех местах, где почва была скользкой от вывалившихся внутренностей. Он даже был вынужден наступить на спину раненому человеку, который бился в агонии. Но иначе было нельзя.

«Получается», — думал Абдикадир. Слева и справа от него, насколько ему было видно, монголы, если только не умирали в седлах, отступали. Их мечи и копья были не ровня огнестрельному оружию из времен, отдаленных от их собственного времени больше, чем на шесть столетий.

И тут-то он услышал звонкий, высокий голос — женский голос, — и монголы начали спешиваться. Более того, они стали наступать на стрелков, прикрываясь телами своих убитых братьев по оружию или прячась за лошадьми. Абдикадир узнал эту тактику: высмотрел противника, сменил позицию, спрятался, снова высмотрел противника. Монголы стреляли в них из луков — единственного оружия, которое могло сравниться с винтовками по дальнобойности, — поочередно, прикрывая продвигающихся вперед товарищей. И когда они стреляли, крики македонцев и стремительный поток британской брани говорили ему о том, что некоторые стрелы попали в цель.

Абдикадир понимал, что этих монголов учили тактике боя против вооруженного огнестрельным оружием противника. Сейбл! Это было дело ее рук, чего они и опасались. Сердце у него екнуло. Он вновь сменил магазин и стал стрелять в подкрадывающихся кочевников.

Но монголы не останавливались. К Абдикадиру и каждому стрелку был приставлен гипаспист, чтобы прикрывать и защищать от стрел. Но тех теснили в первую очередь. Одному монголу верхом на коне удалось пробиться сквозь македонцев, и он летел на Абди. Пуштуну пришлось использовать автомат как дубину. Ему повезло, и приклад угодил нападавшему прямо в висок. Монгол свалился с лошади. Абдикадир не дал ему опомниться, застрелив на месте, после чего приготовился отражать следующие атаки.

С высоты своей позиции на воротах Иштар Джош мог видеть размах битвы. Ее кровавым ядром все еще был клубок из сражающихся людей и лошадей прямо перед воротами, где тяжелая монгольская конница наскочила на педзетайров Александра. Серебряные сферы были повсюду, напоминая собой парящие над головами бьющихся воинов жемчужины.

Тяжелая конница была у монголов самым мощным оружием, созданным исключительно для того, чтобы сокрушать отборные силы противника одним ударом. Они надеялись избежать этого удара, в подходящий момент применив огнестрельное оружие, чтобы монголы, понеся достаточные потери, прекратили атаку. Но по какой-то причине враг, вопреки их ожиданиям, не откатился назад, и его закованные в броню воины увязли в бою.

Это были плохие вести. Все-таки гарнизон Джамруда состоял лишь из трехсот солдат. Их количество не шло ни в какое сравнение с монголами, и даже если бы каждая выпущенная ими пуля забирала у противника жизнь, воинам Чингисхана, без сомнения, в конце концов удалось бы задавить защитников исключительно своей численностью.

Тут он увидел, что противник посылает подкрепления из конных воинов, чтобы обойти поле битвы с флангов и взять в кольцо. Этого они тоже ожидали — классический монгольский маневр, называемый тулугхма, — но то, с какой ужасающей яростью новые отряды врезались македонцам во фланг, было просто невероятно.

Однако и на этот раз Александр сумел дать сдачи. На городских стенах вновь запели трубы. С гулким лязгом открылись ворота, и македонская конница наконец-то вступила в сражение. Даже когда они только выезжали из ворот, то уже образовали свой непроницаемый строй клином. Джошу было достаточно и одного взгляда, чтобы понять, насколько эти всадники из времен античности превосходили своими навыками монголов. И впереди гетайров, которые скакали на правом фланге, Джош узнал яркий пурпурный плащ и шлем с белым плюмажем самого Александра, который, сидя на положенной поверх чепрака шкуре пантеры, как всегда, вел своих воинов к славе или гибели.

Быстрые, проворные и высокодисциплинированные македонцы описали небольшую дугу и, как скальпелем, пронзили монгольский фланг. Кочевники пытались развернуться, но ввиду того, что они оказались зажатыми между стоявшей насмерть македонской пехотой и гетайрами, их движения были скованы, и воины Александра стали наносить им удары в незащищенные лица своими длинными деревянными копьями. Джош знал, что это уже была другая классическая тактика: боевое построение, усовершенствованное Александром Великим, которое тот получил в наследство от своего отца. Хитрость заключалась в том, что конница справа наносила смертельный удар, а находящаяся в центре пехота неумолимо добивала противника.

Джош не искал оправданий войне. Но в глазах воинов обеих противостоящих друг другу сторон он видел один и тот же восторг, когда те бросались в бой: для них как будто наступало своего рода долгожданное освобождение, снимавшее с них все запреты, и какая-то радость… Джош испытывал глубокий, внутренний трепет, когда наблюдал, как на его глазах выполнялся древний, замечательный маневр, несмотря на то что внизу умирали в грязи люди и их по-своему уникальные жизни обрывались.

«Вот почему мы, люди, развязываем войны, — думал он. — Вот почему мы играем в эту игру с самой высокой ставкой: не из-за выгоды, не из-за власти, не из-за территории, а из-за этого глубокого наслаждения. Киплинг оказался прав: война — это забава. Она — мрачная тайна нашего вида».

Возможно, именно потому здесь были сферы: они пришли насладиться уникальным зрелищем, в котором самые порочные создания во Вселенной умирают в грязи. Думая об этом, Джош испытывал чувство негодования и в то же время мерзкой гордости.

За исключением отрядов, оставленных в резерве, в сражении были задействованы почти все силы. Несколько стычек происходило на флангах, но исход битвы решался в тугом, кровавом побоище, развернувшемся в центре, где люди свирепо набрасывались друг на друга. От все еще не прекративших гореть смоляных ям валил густой дым, который скрывал происходящее, а с вавилонских стен не переставая сыпался дождь македонских стрел.

Джош уже не мог сказать, как битва будет разворачиваться дальше. В ней теперь ничего не решала тактика, и противостоящим друг другу воинам, возможно, самым великим за все времена, не оставалось ничего иного, кроме как последовать примеру Александра и обнажить свои мечи. Теперь пришло время сражаться или умирать.

Медпункт Байсезы трещал по швам. Другого слова было не придумать.

Она боролась за жизнь македонца, неуклюже лежавшего перед ней без сознания на столе, на который его бросили, как бросают говяжью тушу на прилавок мясника. Он был еще мальчиком, которому нельзя было дать больше семнадцати-восемнадцати лет. На животе у него зияла рана от удара копьем. Она ее вычистила, засунула внутрь тампон, а затем убрала и заштопала, как только могла, ведь руки у нее дрожали от усталости. Но она понимала, что мальчишку убьет инфекция, вызванная грязью, которую занесло острие копья.

Поток тел вокруг нее и не думал спадать. Тех, кого отсеивали сортировочные команды, перестали уносить в тот городской дом, который она определила в качестве морга, а бесцеремонно сбрасывали на землю, где тела накапливались, оставляя кровавые темные пятна на улице Вавилона. Из тех, кого сочли стоящим лечения, лишь горстку штопали и снова отправляли в бой, но большая часть ее пациентов умирала на операционных столах.

«А чего ты ожидала, Байсеза? — спрашивала она саму себя. — Ты не врач. А твой единственный опытный помощник — грек, который когда-то жал руку самому Аристотелю. У тебя нет ни медикаментов, ни оборудования — у тебя вообще все заканчивается, в том числе чистый перевязочный материал и кипяченая вода».

Но она знала, что за этот день сумела спасти несколько жизней.

Это могло оказаться напрасной тратой сил; в любой момент огромная волна монгольских агрессоров могла смести стены города и уничтожить всех, — но в тот момент она искренне и свято не хотела, чтобы этот мальчик с пробитым животом умер. Она порылась в содержимом своей аварийной аптечки двадцать первого века, которую она с тайным стыдом хранила и от всех скрывала. Стараясь, чтобы никто не поймал ее на «горячем», Байсеза сделала мальчику угол стрептомицина в бедро.

Затем она позвала санитаров, чтобы юного воина вынесли, как и всех остальных.

— Следующий!

Коля считал, что монгольская экспансия носила характер патологии. Это была отвратительная спираль положительной обратной связи, рожденная, бесспорно, военным гением Чингисхана и вскормленная чередой легких завоеваний, чума помешательства и разрушения, которая поглотила большую часть мира.

У русских были особые причины презирать память о Чингисхане. Иго держалось более двухсот лет. От таких разросшихся на торговле богатых городов, как Новгород, Рязань и Киев, остались одни кладбища. В те ужасные времена у страны навсегда вырвали сердце.

— Больше такого не произойдет, — прошептал себе Коля, будучи лишенным возможности слышать собственные слова. — Никогда.

Криволапов не сомневался в том, что Кейси и остальные будут сопротивляться монгольской угрозе изо всех сил. Может быть, в прежнем времени монголы нажили себе слишком много врагов и теперь каким-то непостижимым образом расплачиваются за свои прегрешения.

Но он должен был закончить свою игру. Было ли его оружие достаточно мощным? Сработает ли оно вообще? И все же он был уверен в своих навыках обращения с техникой.

Но одно дело — спустить курок, и совсем другое — достичь своей цели. Он наблюдал за Чингисханом. В отличие от Александра, монгол принадлежал к тем полководцам, которые всегда следили за ходом сражений на безопасном отдалении и возвращались в свою юрту под конец дня. В свои шестьдесят лет он, как и полагалось, стал довольно предсказуем.

Мог ли Коля быть уверен, спустя три дня, если не дольше, день ли на улице или ночь? Мог ли он быть уверен в том, что тяжелая поступь, которую он ощущал у себя над головой, на самом деле принадлежала тому, кого он хотел уничтожить? Он сожалел лишь о том, что никогда этого не узнает.

Коля улыбнулся, вспомнив жену, и привел свое устройство в действие. У него не было глаз, чтобы видеть, у него не было ушей, чтобы слышать, но зато он мог почувствовать, как земля содрогнулась.

Абдикадир стоял, спина к спине, с горсткой британцев и македонцев, отбиваясь от круживших вокруг них монголов, большинство из которых были на лошадях и пытались достать их хлыстом или саблей. Его боезапас давно закончился, поэтому он выкинул ставший бесполезным Калашникова и сражался штыком, саблей, копьем, дротиком — всем, что только под руку попадалось, — с осколками мертвого воинства, пришедшего из времен, отделяемых от него более чем тысячелетием.

Когда битва стала стягиваться вокруг него, Абдикадиру казалось, что он как будто стал более живым, словно вся его жизнь сузилась до размеров этого момента, заливаемого кровью, шумом, невероятным напряжением и болью, а все, что произошло с ним раньше, было не более чем прологом. Но он уже ощущал на себе ядовитое действие усталости, и ту яркость, которая позволяла ему видеть все вокруг чуть ли не с закрытыми глазами, постепенно накрывала медно-желтая пелена чувства нереальности происходящего, словно он был на грани того, чтобы упасть без сознания. Пуштун был готов к этому: такое состояние у них называлось «беспилотным режимом», когда тело перестает чувствовать боль и становится невосприимчивым к жаре и холоду. В тот момент в дело вступает измененная форма сознания, своего рода защитный автопилот. Но как бы там ни было, сохранять это состояние было нелегко.

Их маленькая группа старалась выжить там, где остальные пали, образуя, таким образом, островок сопротивления в море крови, в котором господствовали гигантские волны монголов. Абдикадиру удавалось отражать удар за ударом, но он понимал, что надолго его не хватит. Они вот-вот должны были проиграть сражение, и он не мог ничего изменить.

Вдруг он услышал, как над полем кровавой резни пронесся вой трубы и неровный бой барабанов. На какое-то мгновение он отвлекся.

Тут с неба упала булава и выбила из его руки саблю. Он почувствовал резкую боль: ему размозжили палец. Лишившись оружия и одной руки, он развернулся и увидел возвышавшегося над ним на коне монгола, вновь заносившего свою булаву для удара. Абдикадир сделал резкий выпад вперед и своей здоровой рукой нанес воину удар в бедро, целя в нервный узел. От боли враг окаменел и повадился, едва не утянув с собой лошадь. Пуштун упал на колени, отыскал саблю на пропитанной кровью земле и одним прыжком оказался на ногах, тяжело дыша и ища глазами следующего противника.

Но так его и не увидел.

Монголы разворачивали лошадей и удалялись в направлении далекого лагеря. Проносясь галопом, лишь некоторые из них останавливались, чтобы протянуть руку лишившемуся коня товарищу и посадить его себе за спину. По-прежнему тяжело дыша и крепко сжимая в руке рукоять сабли, Абдикадир все никак не мог понять, что случилось. Все произошло неожиданно и напоминало то, как если бы бурный поток вдруг взял и повернул обратно.

Возле его уха раздался резкий хлопок. Абдикадир знал, что это было, но его мозг, казалось, медленно выуживал информацию из памяти. Звуковой удар. Пуля. Он повернулся туда, откуда послышался выстрел.

Перед воротами Иштар он увидел, что не все монголы выполняли приказ к отступлению. Человек пятьдесят всадников, твердо сидевших на своих лошадях, пытались пробиться сквозь открытые ворота. И кто-то из них, находясь в самом центре атаки, стрелял в него.

Абдикадир выронил саблю из руки. Мир вокруг него закружился, и обильно политая кровью земля бросилась ему навстречу.

Байсеза услышала шум и крики, которые раздавались прямо под дверью ее госпиталя. Она выскочила наружу, чтобы узнать, что происходит. Редди Киплинг, чья рубашка была полностью испачкана кровью, последовал за ней.

Отряд монголов прорвался сквозь линию обороны македонцев и теперь пробивался к воротам. Исполняя команды офицеров, воины Александра теснили их, окружив плотным кольцом, подобно тому, как антитела захватывают болезнетворный микроорганизм. Но монголы продолжали свирепо сражаться даже после того, как их сбрасывали с лошадей.

Одному человеку все же удалось проскользнуть сквозь сражающуюся толпу, и теперь он бежал по направлению к храму. Это была женщина. Македонцы не заметили ее или просто не стали останавливать, не считая ее серьезной угрозой. На ней был кожаный доспех, но волосы были подвязаны полосой ткани ярко-оранжевого цвета.

— Какой яркий цвет, — проворчала Байсеза.

— Что ты сказала? — спросил Редди.

— Это, должно быть, Сейбл. Она направляется в храм…

— Ей нужно… Глаз Мардука…

— Из-за него все и началось. Пошли!

Они бросились вслед за Сейбл, бежавшей по Дороге процессий.

С беспокойными лицами македонские воины проносились мимо них к внезапно атакованным воротам, тогда как перепуганные и растерянные жители Вавилона искали, где укрыться. Над их головами неподвижно застыли в воздухе серебряные сферы, словно цепь камер наблюдения. Байсеза была потрясена тем, как много их было.

Редди оказался в зале Мардука первым. Огромный Глаз по-прежнему парил над застывшей лужей расплавленного золота. Сейбл стояла перед ним. Тяжело дыша, с растрепанными волосами, ниспадающими ей на плечи, которые покрывал монгольский панцирь, она смотрела на свое искаженное отражение. Женщина подняла руку и хотела прикоснуться к сфере.

Журналист сделал шаг вперед и сказал:

— Мадам, я вынужден попросить вас покинуть это место, иначе…

Одним движением Сейбл повернулась и навела на него пистолет. Раздался выстрел, гулким эхом прокатившийся по древнему залу. Редди отлетел в сторону, ударился спиной о стену и рухнул на пол.

— Редди! — закричала Байсеза.

Сейбл навела на нее пистолет и сказала:

— Даже и не думай.

Киплинг взглянул на нее с какой-то беспомощностью. Его широкий лоб покрылся каплями пота, а толстые стекла очков были забрызганы кровью раненых, которым он старался помочь. Он схватился за бедро. Сквозь его пальцы хлестала кровь.

— Меня подстрелили, — сказал он с глупой улыбкой.

Байсеза уже было бросилась к нему, но застыла на месте и подняла руки вверх.

— Сейбл Джоунз, полагаю? — сказала она.

— О, слава обо мне идет впереди меня.

— Где Коля?

— Умер… А впрочем… — Она улыбнулась. — Кажется, я начинаю понимать, что произошло. Когда монголы затрубили отступление, я подумала, что это просто совпадение. Знаешь, что могло случиться? Чингисхан мертв, и все его сыновья, братья и генералы сейчас спешат на курултай, чтобы решить, кому достанется главный приз. У монголов социальная структура, как у стаи шимпанзе. Как и у этих обезьян, когда умирает доминантный самец, все стремятся занять его место. И Коля использовал это против них, — она покачала головой. — Нужно отдать должное этому тощему маленькому ублюдку. Интересно, как это ему удалось?

Пистолет в ее руке был словно влитой.

Редди застонал.

Байсеза старалась не обращать на это внимания.

— Что тебе нужно, Сейбл?

— А ты как думаешь? — Женщина подняла руку и большим пальцем указала на сферу у себя за спиной. — Мы услышали сигнал этой штуковины прямо с орбиты. Что бы тут ни происходило, но она — ключ к прошлому, настоящему и будущему…

— Ключ от нового мира.

— Да.

— Думаю, ты права. Я ее изучала.

Глаза Сейбл сузились.

— Раз так, ты могла бы мне помочь. Что скажешь? Ты либо со мной, либо против меня.

Байсеза посмотрела прямо на сферу. Она широко открыла глаза и заставила себя улыбнуться.

— Это явно ждало именно тебя.

Сейбл повернула голову. Простая уловка, но тщеславие этой женщины сыграло с ней злую шутку, а Байсезе подарило полсекунды. Ударом ноги она раздробила кисть Сейбл и выбила оружие из рук, а вторым — сбила ее с ног.

Тяжело дыша, Байсеза стояла над поверженным врагом. Ей казалось, что от Сейбл исходил тот же запах, та же вонь, что и от монголов, с которыми та связалась.

— Сейбл, ты действительно думаешь, что этому Глазу есть дело до тебя и твоих никчемных амбиций? Да чтоб ты сдохла, — она перевела взгляд на сферу и сказала: — Ну как? Достаточно увидели? Вам это было нужно? Вы довольны нашими страданиями?..

— Байсеза, — это прозвучало скорее как стон, а не как слово.

Байсеза бросилась к Редди.

36. После битвы

Гефестион погиб.

Александр одержал победу в битве, в которой почти невозможно было победить, разбил врага, который более чем на тысячу лет превосходил его в развитии, выиграв сражение не в своем мире. Но при этом он потерял соратника, своего любовника, который был его единственным верным другом.

Царь понимал, чего от него ожидали в тот момент. Он должен удалиться в свою палатку и напиться там до беспамятства. Либо отказаться от еды и воды и днями ничего не есть, пока его родные и соратники не начнут серьезно беспокоиться за его здоровье. Либо приказать начать строительство невероятно грандиозного мемориала. У него даже мелькнула мысль сделать его в виде величественного льва, вырезанного из скалы.

Александр решил ничего такого не предпринимать. Он будет оплакивать Гефестиона в одиночестве, как это и следует делать, когда теряешь близкого человека. Возможно, он велит обрезать гривы и хвосты всем лошадям в лагере. В «Илиаде» Гомер рассказывает о том, что Ахиллес остриг своих лошадей в память о своем погибшем любимом друге Патрокле. Да, именно так он должен почтить Гефестиона.

Но пока что у него много дел.

Он ходил по пропитанному кровью полю сражения и посещал палатки и дома, в которых находились раненые. За ним по пятам беспокойно следовали его советники и соратники, а также Филипп, ведь Александр и сам получил несколько ударов в битве. Конечно, многие из воинов радовались приходу своего повелителя. Некоторые даже хвастались подвигами, которые они совершили в этой битве, и Александр внимательно слушал их, после чего с серьезным лицом хвалил за храбрость. Но были и такие, которые еще не успели оправиться от потрясения, пережитого в схватке с монголами. Он уже видел такое раньше. Они либо молча сидят, уставившись в одну точку, либо раз за разом повторяют никому не интересные истории из своей жизни. Как это всегда бывает, после сражения они оправятся, как и залитая кровью земля, которая с приходом весны покроется зеленой травой. Но ничто не избавит их от того гнева на самого себя и чувства вины за то, что им не удалось спасти от смерти своих товарищей, как и ничто не сможет заставить царя забыть о Гефестионе.

Редди сидел, прислонившись спиной к стене и согнув руки в локтях. Его ладони были обращены вверх, а пальцы рук — согнуты. Его маленькие кисти, покрытые кровью, напоминали Байсезе двух крабов. Кровь пульсирующим потоком вытекала из раны прямо под его левым бедром.

— Сегодня мы много крови повидали, Байсеза, — сказал он, не переставая улыбаться.

— Да уж, — ответила она.

Байсеза вытащила из кармана тампон и попыталась засунуть его в то место, куда вошла пуля. Но кровь не переставала быстро вытекать. Выстрелом Сейбл, должно быть, повредила ему бедренную артерию, одну из главных магистралей, по которой кровь попадает в нижнюю часть тела. Она не могла его никуда перенести, не могла сделать ему переливание, не могла вызвать помощь.

Но она не должна терять время: лейтенант попыталась представить себе, что ремонтирует сломавшуюся машину, грузовик, у которого пробило радиатор. Мысли в ее голове мелькали одна за другой. Байсеза начала рвать штанину у раненого на ноге.

— Ты лучше помолчи, — посоветовала она. — Все будет хорошо.

— Как сказал бы Кейси: «Не надо гнать».

— Не стоит брать пример с Кейси.

— Расскажи мне, — прошептал он.

— О чем?

— О том, что из меня получится… вернее, о том, что бы из меня получилось.

— Сейчас у меня нет на это времени.

Когда Байсеза убрала ткань, перед ее глазами широко распахнула рот рана, напоминающая собой кровавый кратер, из которого не переставала вытекать темно-красная жидкость.

— Ну же, помоги мне.

Она взяла его руки, наложила их на рану и стала давить на них одной своей рукой, тогда как пальцы второй, по первую фалангу, засунула внутрь ноги Редди.

От боли его спина выгнулась, но парень не закричал. Лицо его казалось ужасно бледным. На полу под ним образовалось озеро из собственной крови, в котором отражалось расплавленное золото бога.

— Скоро времени на это не будет у меня. Байсеза, пожалуйста.

— Тебя будут восхвалять, — сказала она, не отрываясь от дела. — Глас народа, глас века. Слава о тебе разнесется по всему миру. Станешь богатым. Ты будешь отказываться от наград, но они не перестанут к тебе приходить. Ты поможешь сформироваться национальному образу. Будешь удостоен Нобелевской премии в области литературы. Будут говорить, что слова твои знакомы в мире всем, кто только может читать…

— А-а, — он улыбнулся и закрыл глаза.

Она сдвинула свои пальцы, и кровь хлынула наружу с той же силой. Редди застонал и сказал:

— Ты говоришь о тех книгах, которые я никогда не напишу.

— Но ведь они существуют, Редди. Они в моем телефоне. Все до последней строки.

— Да, наверное, существуют, даже несмотря на то, что это противоречит здравому смыслу, ведь автор умрет прежде, чем успеет их написать… А у меня будет семья?

Пытаться остановить кровотечение подобным образом было все равно, что пытаться заткнуть бьющую из прорвавшейся водопроводной трубы воду подушкой. Байсеза понимала, что все, что ей оставалось делать, так это нащупать бедренную артерию и пережать непосредственно ее.

— Редди, сейчас будет чертовски больно, — предупредила она, после чего засунула пальцы в рану и расширила ее.

От боли он закрыл глаза и еще раз резко выгнул спину.

— Расскажи мне о моей семье, пожалуйста. — Его голос дрожал и был подобен шороху опавших осенних листьев под ногами.

Ее пальцы проникали все глубже, проходя сквозь жировые и мышечные ткани, а также кровеносные сосуды, но найти артерию никак не удавалось. Вполне возможно, что она втянулась, словно резиновая, в массив плоти, когда пуля Сейбл ее разорвала.

— Я бы могла вскрыть рану, чтобы найти эту проклятую артерию. Но ты потерял уже слишком много крови… — сказала она.

Байсезе казалось невероятным то количество крови, которое уже вытекло из этого молодого человека. Кровь была везде: на ее ногах, руках, на полу.

— Знаешь, а больно. И холодно. — Редди с трудом выговаривал слова. Скоро у него должен был наступить шок от потери крови.

Она продолжала давить на рану.

— У тебя будет долгий брак, — быстро сказала она. — Счастливый, я думаю. И дети — сын.

— Сын? А как его зовут.

— Джон. Джон Киплинг. Случится большая война, в которую будет втянута вся Европа.

— Полагаю, с немцами. Ох уж мне эти немцы.

— Да, с немцами. Джон добровольцем уйдет в армию, чтобы воевать во Франции. Он погибнет.

— Ох… — Лицо Редди уже почти не выражало эмоций, но его губы задрожали. — По крайней мере он будет избавлен от этой боли, как и я… а возможно, и нет. Вот опять эта проклятая логика! Как жаль, что я не могу этого понять.

Он открыл глаза, и она увидела в них отражение невозмутимого Глаза Мардука.

— Свет, — сказал он. — Утренний свет…

Байсеза прижала свою окровавленную руку к груди Редди и почувствовала последние удары его сердца, прежде чем оно навеки замолчало.

Сознательно отвергая чью-либо помощь, Александр с гордым видом взошел на ворота Иштар. Оттуда он обратил свой взгляд на восток, на равнину, на которой все еще горели монгольские костры. Неподвижно парящие сферы, которые люди привыкли называть Глазами, заполонившие воздух во время битвы, теперь все куда-то испарились, и лишь огромное чудовище все еще оставалось в храме Мардука. Вероятно, эти новые равнодушные божества увидели все, что хотели увидеть.

Впереди был суд. Неожиданно выяснилось, что странный англичанин Сесиль де Морган снабжал монгольских лазутчиков важными сведениями, включая и те, благодаря которым Сейбл Джоунз удалось так легко добраться до Глаза Мардука. Предводитель англичан Гроув и те другие, Байсеза и Абдикадир, настаивали на том, чтобы судить этих двух изменников, де Моргана и Сейбл, по их обычаям. Но Александр был царем и понимал, что его воины признают лишь одно правосудие. Де Моргана и Сейбл будут судить перед всем войском, построенным на равнине за городской стеной. Сам же он давно вынес им приговор.

Царь знал, что со смертью столь важного для монголов человека, как Чингисхан, война не закончится. Он был уверен, что все равно разобьет кочевников рано или поздно. Но зачем им вообще сражаться по воле богов Глаза, словно псам, брошенным в яму? Они же люди, а не звери. Может оказаться, что для них есть иной путь.

Его забавляло, когда Байсеза и остальные ее товарищи называли себя «современными людьми», как будто бы он, Александр, и его время были всего лишь бледными сказаниями давно минувших дней, рассказываемыми усталым старцем. Но для него самого эти странные, длинные, шумные существа из далекого и неинтересного будущего были не чем иным, как пылью. По сравнению с огромными толпами его македонцев, да и монголов тоже, их была горстка. Да, их изобретения на короткое время сумели стать полезными против хана, но быстро себя исчерпали, и все решило самое древнее оружие в мире — железо и кровь, дисциплина и отвага в сердцах воинов. Действия «современных людей» не имели значения. Ему было ясно, что бьющееся сердце нового мира находилось с ним и теми монголами.

Александр всегда знал, что проявленная им на берегах реки Ганг нерешительность была ошибкой. Он усвоил этот урок. Он велит Евмену снова отправить послов к монголам с предложением о мире. Если он разобьет их, то останется сильным. Но если объединится с ними, то все равно будет сильнее. Было очевидно, что в этом израненном мире у него не было достойного соперника. А с теми знаниями, которые подарили ему «современные люди», в будущем его возможности станут просто безграничны.

Размышляя и строя планы, Александр пробовал на вкус ветер, который дул с востока, из самого сердца мирового континента, у которого было в избытке богатств и времени.

Часть 5