— Солнце гаснет! Приготовьтесь, сейчас начнет холодать!
Однако Гарстанг успокаивающе поднял вверх руки.
— Успокойтесь все! Дрожь прошла, солнце такое же, как и раньше!
— Подумайте! — настойчиво убеждал всех Сабакуль. — Разве Гилфиг позволил бы этот катаклизм в то самое время, когда мы плывем, чтобы участвовать в религиозных обрядах у Черного Обелиска?
Паломники успокоились, хотя каждый по-своему истолковал событие. Витц, оратор, увидел здесь аналогию с затуманиванием зрения, которое можно излечить усиленным морганием. Войнод заявил: «Если в Эрзе Дамате все пройдет хорошо, я собираюсь посвятить следующие четыре года жизни разработке схемы восстановления силы солнца!» Лодермульк просто сделал оскорбительное заявление, смысл которого сводился к тому, что солнце может гаснуть, а паломники — пробираться на Очистительные Обряды на ощупь.
Но солнце продолжало сиять, как и раньше. Плот неторопливо плыл по широкому Скамандеру, берега которого были теперь такими низкими и настолько лишенными растительности, что казались далекими темными линиями. День прошел, и солнце, казалось, село прямо в реку, испуская сильное темно-бордовое сияние. Оно постепенно померкло и потемнело, когда солнце исчезло.
В сумерках паломники развели костер и собрались вокруг него на ужин. Они обсуждали тревожное мерцание солнца и много размышляли на эсхатологические темы. Сабакуль считал, что вся ответственность за жизнь, смерть, будущее и прошедшее лежит на Гилфиге. Хакст, однако, заявил, что он чувствовал бы себя спокойнее, если бы Гилфиг выказал себя более опытным в делах контроля за состоянием мира. На некоторое время разговор стал напряженным. Сабакуль обвинил Хакста в верхоглядстве, а Хакст использовал такие слова, как «легковерие» и «слепое уничижение». Гарстанг вмешался и указал, что не все факты еще известны и что Очистительные Обряды у Черного Обелиска могут прояснить ситуацию.
На следующее утро паломники заметили впереди большую плотину: линию крепких жердей, препятствующих навигации по реке. Только в одном месте был проход, и даже эта брешь была закрыта тяжелой железной цепью. Паломники позволили плоту подплыть поближе к проходу, а потом сбросили в воду камень, который служил якорем. Из стоящей неподалеку хижины появился дервиш, длинноволосый, с костлявыми конечностями, в изодранных черных одеждах. Потрясая железным посохом, он выскочил на плотину и угрожающе уставился на стоящих на плоту.
— Плывите назад, плывите назад! — закричал он. — Эта река находится под моим контролем! Я не позволяю никому плыть дальше.
Гарстанг выступил вперед.
— Прошу тебя о снисхождении! Мы — группа паломников, направляющихся на Очистительные Обряды в Эрзе Дамат. Если необходимо, мы заплатим тебе за то, чтобы проплыть через плотину, хотя мы надеемся, что ты, в своей щедрости, освободишь нас от этой дани.
Дервиш резко рассмеялся и взмахнул железным посохом.
— От моей дани никто не может быть освобожден! Я требую жизнь наиболее порочного в вашей компании — если только один из вас не сможет продемонстрировать свою добродетель, к моему удовлетворению!
Он стоял, широко расставив ноги, в хлопающих на ветру черных одеждах, и свирепо глядя вниз на плот.
Паломники беспокойно зашевелились. Каждый исподтишка взглянул на другого. Послышалось приглушенное бормотание, которое вскоре переросло в разноголосицу утверждений и притязаний. Наконец все перекрыл скрипучий голос Касмайра:
— Я не могу быть наиболее порочным! Моя жизнь была полна милосердия и аскетизма, и во время игры я не пользовался недостойными преимуществами.
Другой паломник выкрикнул:
— Я еще более добродетелен, поскольку питаюсь только высохшими бобами из страха отнять чужую жизнь.
Еще один:
— Я еще более безупречен, ибо живу только выброшенными стручками от этих бобов и корой, опавшей с деревьев, из страха уничтожить жизнь даже в растениях.
Еще один:
— Мой желудок отвергает растительную пищу, но я поддерживаю те же самые возвышенные идеалы и позволяю только падали попадать ко мне в рот.
Еще один:
— Однажды я проплыл по огненному озеру, чтобы уведомить одну старую женщину, что бедствие, которого она страшилась, вряд ли произойдет.
Кугель заявил:
— Моя жизнь — это бесконечные унижения, и я непоколебим в своем стремлении к справедливости, хоть мне самому и приходится несладко в результате моих трудов.
Войнод был не менее упорным.
— Это правда, я волшебник, но я посвящаю свое искусство исключительно помощи в человеческих горестях.
Теперь была очередь Гарстанга:
— Моя добродетель имеет характер квинтэссенции, ибо она была извлечена из знаний, накапливаемых веками. Как я могу не быть добродетельным? Я бесстрастен перед лицом обычных человеческих страстей.
Наконец высказались все, кроме Лодермулька, который стоял в стороне с угрюмой усмешкой на лице. Войнод указал на него пальцем:
— Говори, Лодермульк! Докажи свою добродетель, или будешь сочтен наиболее порочным, в результате чего потеряешь жизнь!
Лодермульк рассмеялся, повернулся и сделал огромный прыжок, доставивший его к самой крайней жерди плотины. Он вскарабкался на парапет и вытащил шпагу, угрожая ей дервишу.
— Мы все порочны. И ты не менее порочен, чем мы, раз навязываешь нам свое абсурдное условие. Опусти цепь, или приготовься к встрече с моей шпагой.
Дервиш выбросил вверх руки.
— Мое условие выполнено! Ты, Лодермульк, продемонстрировал свою добродетель. Плот может плыть дальше. В дополнение, поскольку ты использовал свою шпагу в защиту чести, я даю тебе в дар эту мазь, которая, если намазать ей клинок, позволяет разрезать сталь или камень так же легко, как масло. А теперь плывите. И пусть всем вам пойдут во благо очистительные молитвы!
Лодермульк принял мазь и вернулся на плот. Цепь опустилась, и плот беспрепятственно проскользнул мимо плотины.
Гарстанг подошел к Лодермульку, чтобы высказать сдержанное одобрение его поступка. Он добавил еще предостережение:
— На этот раз импульсивный, практически нарушающий субординацию, поступок способствовал всеобщему благу. Если в будущем возникнут подобные обстоятельства, тебе было бы неплохо посоветоваться с другими, уже доказавшими свою мудрость: со мной, Касмайром, Войнодом или Сабакулем.
Лодермульк безразлично пробормотал:
— Как хочешь, если только задержка не причинит мне лично каких-либо неудобств.
И Гарстангу пришлось удовольствоваться этим.
Другие паломники поглядели на Лодермулька с неудовлетворением и отошли в сторону, так что он остался сидеть сам по себе в передней части плота.
Подошел полдень, потом закат, вечер и ночь. Когда наступило утро, все увидели, что Лодермульк исчез.
Все были озадачены, Гарстанг провел расспросы, но никто не мог пролить свет на эту тайну, и в вопросе о том, что же явилось причиной исчезновения, не было общего согласия.
Странно, однако, что исчезновение всеми нелюбимого Лодермулька не смогло восстановить первоначальное оживление и дружеские отношения в группе. После этого каждый из паломников сидел в угрюмом молчании, бросая взгляды налево и направо. Не было больше ни игр, ни философских дискуссий, и объявление Гарстанга о том, что Эрзе Дамат находится всего лишь в дне пути, не вызвало большого энтузиазма.
* * *
В последнюю ночь на плот вернулось какое-то подобие былого товарищества. Оратор Витц проделал несколько вокальных упражнений, а Кугель продемонстрировал танец со скачками и высоким подбрасыванием колен, типичный для ловцов омаров из Каучике, где он провел свою юность. Войнод, в свою очередь, выполнил несколько простых метаморфоз, а потом показал собравшимся небольшое серебряное кольцо. Он знаком подозвал к себе Хакста:
— Дотронься до этого кольца языком, прижми его к своему лбу, а потом посмотри сквозь него.
— Я вижу процессию, — воскликнул Хакст. — Мужчины и женщины, идущие мимо сотнями и тысячами. Впереди идут моя мать и отец, потом бабушки и дедушки — но кто все эти остальные?
— Твои предки, — заявил Войнод, — каждый в характерном для него костюме, вплоть до первоисходного гомункулуса, от которого произошли мы все.
Он забрал кольцо и, порывшись в мешке, достал тусклый сине-зеленый самоцвет.
— Смотрите, я бросаю его в Скамандер!
И он швырнул самоцвет за борт. Камень сверкнул в воздухе и с плеском упал в темную воду.
— А теперь я просто протягиваю руку, и он возвращается!
И действительно, на глазах всей компании что-то влажно блеснуло в свете костра, и камень оказался у Войнода на ладони.
— С этим самоцветом можно не бояться нужды. Правда, он немногого стоит, но если его продать несколько раз подряд... Что же еще мне вам показать? Может быть, этот маленький амулет. Честно говоря, это эротическое приспособление — оно возбуждает интенсивные эмоции в той особе, на которую направлено действие. Использовать его нужно с осторожностью. У меня еще есть необходимое дополнение к нему: талисман в виде головы козла, выполненный по заказу императора Дальмасмиуса Нежного, который не хотел обидеть чувства ни одной из своих десяти тысяч наложниц... Что еще я могу показать? Вот: мой жезл, который может мгновенно соединить объект с любым другим. Я всегда тщательно запаковываю его, чтобы ненароком не сплавить штаны с ягодицами или кошелек с пальцами. Этот жезл можно использовать во многих целях... Что же еще? Давайте посмотрим... А, вот! Рог, обладающий особыми качествами. Если его вставить в рот покойника, он стимулирует произнесение двадцати последних слов. Вставленный трупу в ухо, он производит передачу информации в безжизненный мозг... А что у нас здесь? Да, кстати: небольшое устройство, которое уже доставило много удовольствия!
И Войнод показал куклу, которая продекламировала героический стих, спела несколько вольную песенку и завязала пикировку с Кугелем, сидевшим на корточках ближе всех и очень внимательно наблюдавшим за происходящим.
В конце концов Войноду надоело это представление, и паломники один за другим отправились спать.