Аркадий Петрович ЗахаровГлаза Фемиды
Моим навсегда ушедшим товарищам посвящается
Автор выражает глубокую благодарность депутату Тюменской областной Думы Козлову Сергею Сергеевичу и Администрации Тюменской области, оказавших неоценимую помощь в издании этой книги.
Обращение к читателю
…Отплывших через Лету не вернуть.
Но я бы бросил вызов пред богами,
И снова повторил свой страшный путь,
Чтоб с ними посидеть над угольками…
Друзья мои! Надеюсь, я не обижу таким обращением читателей первых двух частей моего романа «Сень горькой звезды», поскольку они уже успели подружиться с его героями, прототипами которых послужили реальные люди.
Скажу вам по-дружески, я и не ожидал такого теплого приема, какой встретила моя работа. Описанные в романе, реальные герои вдруг стали возникать из забвения, звонить по ночам и являться воочию в рабочее время. От этих неожиданностей я поначалу вздрагивал, ожидая нелицеприятностей и строгой критики. Но пронесло мимо: уверяют что не очень наврал, и даже не приукрасил. Реальная действительность была и страшнее и прекраснее — не пером описать. И каждый из встреченных не жалел досказать мне свою историю, удивительную как сама жизнь. Я не торопился их записывать, полагая, что главное сделано: роман-памятник написан, издан и слово, данное приятелям в юности, сдержано. Теперь, когда роман стал экспонатом одного из городских музеев, можно считать, что события и люди, в нем описанные, не скоро забудутся. И это — главное. Не каждому удается сдержать данные в юности обещания, а еще меньшему числу смертных удается воплотить мечты детства. Со мной это случилось и можно было бы почивать на достигнутом.
Однако, не давали задремать читатели моего романа, приставая с одним и тем же вопросом: что было дальше? И стал я вспоминать и задумываться: что же случилось дальше, по истечении десятка с небольшим лет от того момента, когда я расстался с обитателями таежного поселка на берегу Неги, отправляя их в дальнее плавание по морю житейскому.
А дальше произошло следующее. Эпоха временной оттепели в духовной жизни страны уступила периоду «застоя», а может быть, и застолья, в пьяном угаре которого сгорали лучшие чаяния. Обещанного коммунизма не получилось, и наступили времена лицемерия и двойной морали. Общество разделилось на большевиков и коммунистов. Коммунисты уже жили в провозглашенном Хрущевым коммунистическом будущем, а большинство народа еще продолжали его строить. И, чтобы не смущать Фемиду массовыми нарушениями Декларации прав человека, ей, богине правосудия, лицемеры накрепко завязали глаза куском агитплаката обозначенного как «Социалистическая законность». А может быть, что и сама она надела на глаза повязку, чтобы не смотреть на всеобщую тотальную несправедливость советской жизни, все больше напоминавшую лагерную.
Об этом периоде третья часть моего романа, в которой вы найдете немало старых знакомых — тех, которых успели полюбить и немало новых персонажей, среди которых есть всякие. Но, говорят, в каждой семье не без урода и не им эти строки посвящаются. Продолжим.
Глава первая. Криминальный петух
«Двери настежь у вас, а душа взаперти,
Кто хозяин здесь? — напоил бы вином,
А в ответ мне: «Видать был ты долго в пути —
И людей позабыл, мы всегда так живем!»
Владимир Высоцкий
Непьющие охотники, говорят, еще иногда случаются, однако любители «принять на грудь» в недосягаемости от сварливых жен встречаются среди них пока еще значительно чаще. Для того и вырываются мужики на свободу из тесных уз своих благоверных, чтобы разок вздохнуть полной грудью, забыться, расслабиться. А поскольку, иначе чем с оружием в руках, по впитанной еще с материнским молоком, теории Ленина-Сталина, свободу обрести невозможно, то и вооружаются супруги, опоясываются патронташами и навешивают на пояса грозного вида ножи из «Спорттоваров», хорошо пригодные для откупоривания бутылок и ни для чего более. Вероятно из-за этого таинственного свойства, известного одним лишь членам касты охотников и рыболовов, обладатели грозных ножей используют их исключительно против «Зубровки», «Зверобоя» и изредка, против «Охотничьей», но это не из-за пристрастия к двум первым, а потому, что последняя попала в «Красную книгу» и встречается так же редко, как «Слоновка» или «Бегемотовка». Правда, ходят упорные слухи, что однажды, во время первой пытки населения «сухим законом», в поисках «ее родимой», занесло ватагу охотников в татарскую деревню Есаул, в магазине которой обнаружились залежи, вероятно еще со времен присоединения Сибири, горькой настойки под названием «Ермак», которой местное население, несмотря на постоянную сухость во рту, под влиянием муллы, пренебрегало. Рассказывают, что вся ватага тогда дружно обнажила свои ножи против «Ермака», одним махом отделяя белую головку. Однако, вернемся к нашим охотничкам. Несмотря на подозрительный звон в рюкзаках и плутовской вид супругов, их супротивницы якобы уступают перед грозным видом и внушительной экипировкой, не забыв-таки пригрозить на прощание: «Без добычи не возвращайся, блудень». Известно же, чем «гульливее» женушка, тем сильнее она за мужем бдит. Мужик спешит на свободу, сопровождаемый ее назойливым журчанием, а со двора уже сигналит простуженным клаксоном видавший виды «газик»: «По коням!» На прощание хлопает дверка и — пропал для хозяйства муж. А его озабоченная супруга, подбоченясь, еще секунду посмотрит ему вслед осуждающе, затем вдруг лицом воссияет и переменится, сложит губки бантиком и — к телефону: «Асесяйс!». Верно подмечено: «кто женой не дорожит — пусть на озере дрожит».
А охотники, несмотря на тесноту и духоту под брезентом «газика», тоже меняются лицами, и, еще не достигнув пределов города, стараются не упустить времени, чтобы подготовиться к охоте как следует. «У тебя сколько?» — вопрошает один. «Три, — коротко докладывает напарник, и, заметив недоумение во взглядах, поправляется, — и две в резерве». На это все одобрительно крякают. Однако кто-нибудь все-таки сомневается: «Маловато не будет? А если не хватит? Что тогда?» Его спешат успокоить доводом, что у всех в резерве имеется и должно еще остаться, а потому не следует ли пропустить, так сказать, предварительно? Возражений, как правило, не находится и все дружно пропускают и раз, и другой, и третий. А потому компания добирается на место охоты далеко затемно и от усталости не способна ни к чему кроме тревожного сна. Утренняя зорька безмятежно проходит мимо дремлющих на свободе. Известно, что свобода, приобретенная с помощью оружия, способна одурять и дурманить, пьянить и требовать добавки, пока не кончатся жидкие боеприпасы, прихваченные из дома, не будет израсходован резерв главного командования, поднятый со дна пожарной бочки, а гонец, посланный за подкреплением в деревню, исчезнет без вести. И вот тогда…
Тогда, в негодовании, дав последний залп по пустым бутылкам, возвращаются домой охотники, уставшие до изнеможения и глубоко опечаленные предстоящим неминуемым объяснением причин своего непроизводительного для домашнего хозяйства и сокрушительного для семейного спокойствия трехдневного безделья при усугубляющем отсутствии хоть какой-нибудь добычи.
Один такой охотколлектив и тащил на своих плечах по пустынным охотничьим просторам угрюмый, как катафалк, автовездеход Г АЗ-69. В знак возмущения седоками и самим водителем, он как мог их раскачивал, нарочно выбирал самые глубокие колдобины и удовлетворенно урчал мотором, когда на очередной кочке дремлющие в пыльном кузове охотнички до искр в глазах стукались лбами. Разбитая грунтовка и самого водителя укачивала, мутила и позывала к рвоте…
Видимо из желания расквитаться за обидное небрежение к себе, «газон» на очередной развилке лесной дороги свернул не в ту сторону и через короткое время оказался на краю лесной поляны, в дальнем конце которой за подобием изгороди стаями бродили куры. Впрочем, бродили они и среди елок. Некоторые из них, особо отважные, просачивались наружу сквозь отверстия в ограждении птицефермы, которое смогло бы задержать разве что быка, или, на некоторое время, телку, но уж никак не птицу, которая хотя и родилась в неволе, но решилась умереть на свободе от зубов лисицы, бродячей собаки или не менее бродячего охотника до курятины. Но, се ля ви, такова куриная натура и, если хотите, даже судьба, и не нам ее осуждать, или, избави бог, пытаться исправить. Потому, как кому суждено кончить жизнь в кастрюле или на вертеле, тот, как ни кукарекай, там и кончит. И забор тут не при чем.
Сторож птичника Никодим, которому еще в прошлом году было поручено залатать сетку и который не торопился поручение исполнить, в душе и по призванию был философ и к птицам имел сочувствие. Особенно к тем, которые из-за нехватки кормов комбинированных, отправлялись на корма подножные к ближайшим муравейникам и в погоне за муравьиными яйцами удалялись настолько далеко, что собственные яйца до птицефермы не доносили и оставались в лесу их насиживать. «Кормить надо лучше, а не сетку латать — парировал Никодим постоянные вялые укоры зоотехника. — Сытость ко сну располагает, а не к побегу. Уж я-то по себе знаю». Очевидно, Никодим и на самом деле знал толк в сытости, поскольку большую часть служебного времени спал в сторожке на краю курятника. А на голодный желудок, всем известно, не спится.
Так и шло своим чередом: зоотехник укорял, сторож философствовал, куры разбредались, а председатель, ежегодно наезжая на ферму с инспекцией, багровел, ругался матом до полной потери голоса, с целью восстановления которого опоражнивал бутылку водки с зоотехником, запивая сырыми яйцами. И уезжал на центральную усадьбу до следующего раза. А куры о последних указаниях руководства продолжали решительно ничего не знать и знай себе гуляли по лесочку вдоль дороги.