Прямо из аэропорта, за последние гроши, на такси примчался Антон к своей Татьяне: «Здравствуй, моя любимая!» Татьяна, черная и зареванная, уклонилась от объятия: «Я возвращаюсь к мужу».
- Как же так! — застонал от боли несчастный Колонтаец. — Ты же мне обещала! Я всю жизнь свою положил к твоим ногам — так не вытирай их о мое сердце! И не губи светлую любовь нашу!
- Другие губят: тебя на Ямал не случайно загнали — чтобы от меня изолировать. И пока ты там комаров кормил, меня из партии скоропостижно исключили за аморальное поведение, разложение и разрушение молодой семьи.
- Но ты же ни в чем не виновата! — всплеснул руками Антон.
- А кому надо этому верить и разбираться? Ты же знаешь, кто у нас в партбюро собрался: они на твоего тестя молиться готовы и по одному его слову способны собаку съесть, не то, что одинокую и беззащитную женщину. Придумали: профсоюзы — школа коммунизма. Не школа, а отстойник для отбросов партаппарата — сборище блатных и бывших. Я теперь тоже бывшая — Маркелов уволил меня по непригодности. И жаловаться на него некому. При моей профессии такая запись в трудовой — все равно, что волчий билет. Один у меня выход — уезжать.
- Мы вместе уедем! — решительно заявил Антон, сам в это уверовав.
— Нет, — я уже мужу слово дала, что возвращусь.
- Но ты же меня любишь! — попробовал последнее средство Антон.
- Забуду, ради дочери. Такая я, — сказала, как отрезала, Татьяна. — А ты уходи: тяжело мне возле тебя, ой как тяжело — жить не хочется. Не хотела я с тобой больше встречаться-видеться, да не успела. Пусти, мне на переговорный пункт пора…
И так все это было высказано, что сердцем понял Антон: не склеить разбитое. Уходит его неожиданная радость, светлая надежда, первая и последняя настоящая любовь. Уходит навсегда, как уходят из жизни. Да так оно и было на самом деле: одевалась его любимая, чтобы навсегда уйти из жизни Антона. В детдоме и на флоте мужчиной воспитался Антон. А значит, привык и умел держать удар. И ни перед кем еще не падал на колени и не просил униженно, а здесь готов был упасть. Не поняла, не оценила его любимая, на что пошел Колонтаец, чтобы так вот сломаться. Поднялся со стула Миронов, стряхнул с лица унижение и снял со стены гитару: «Спой на прощание».
Не смогла отказать Татьяна в последней просьбе, дрогнула ее душа и задрожали под рукой грустные струны:
«Как нам трудно сойти с надоевшего круга.
Каждый лист у судьбы до конца разлинован.
Видно от роду нам суждено друг без друга
Жизнь прожить до конца. И не сможем иного…»
Не смогла допеть до конца Татьяна и навзрыд заплакала. На настенном календаре было тринадцатое августа, число для Антона роковое. А на тумбочке под зеркалом три махровых пиона в вазе — нечетное число. Антон вынул из вазы белый и сломал: «Это моя судьба». — «А это мы с мужем остались. — Татьяна отодвинула подальше от Антона два красных. — Только не пойму: почему четное число несчастливое?»
На работу Антон явился надломленным, как после похорон матери. Терпеть ухмылки и деланное сочувствие сослуживцев не было никаких сил, и Миронов почти обрадовался вызову на аварию: в одном из районов взорвался отопительный котел и пострадали трое. В кругу лиц, которые могли быть признаны ответственными за происшедшее, фигурировал и родственник секретаря райкома. Главный технический инспектор, инструктируя Миронова, на прощание дважды упомянул об этом существенном обстоятельстве и предупредил, чтобы техинспектор не зарывался и вел себя поосмотрительней. Но напутствие многоопытного шефа Антон пропустил мимо ушей: из головы не шло расставание с Татьяной. Теперь уже не Татьяной, а снова Татьяной Васильевной.
Технический инспектор Миронов привык отыскивать глубинные причины всевозможных аварий и потому свою беду рассматривал не иначе как аварийную ситуацию и потому попытался вычислить ту причинную связь, которая вызвала к жизни необыкновенную и романтическую любовь, разбудила дремавшие сердца. Разбудила, столкнула их безжалостно, да и разбила вдребезги и сердца и судьбы. Похоже, что совпало редчайшее в природе явление: удачно совпали биоэнергетические поля Татьяны и Антона. Потому так неотвратимо и потянуло их друг к другу, и оттуда та неизъяснимая теплота и душевный комфорт, которые возникали всякий раз при их встречах. Немного же досталось Антону теплоты и счастья. И вот теперь он лишен и этой малости. Грязными сапогами прошлись по его душе фарисеи от партократии. Угодливо, по звонку «оттуда», растоптали мимолетное, как свет падучей звезды, Антоново счастье. А над его останками воет от удовольствия волчья стайка недавних его родственников.
Горькая обида на весь несправедливо устроенный мир переполняла Миронова, когда насквозь пропитанный пылью всех проселков автобус выплюнул его у невзрачной двухэтажки, по недоразумению наименованной гостиницей. Ничтожные размеры гостиницы компенсировались грандиозностью анкеты для желающих поселиться, содержанием обязательных для заполнения граф наводит на мысль, что она происходит из Министерства иностранных дел и предназначена для лиц, собирающихся раз и навсегда расстаться с советским гражданством, чтобы выехать за рубеж для вступления в наследственные права на имущество мультимиллионера Моргана. Попав, видимо, по чистому недоразумению, в районный центр Умрихино, анкета эта так приглянулась руководству, что была утверждена в качестве непременной для всех претендующих на койко-место в заезжей избе под вывеской «гостиница Умрихино». Однако вполне вероятно и то, что разработчик анкеты мог быть и специалистом-аналитиком внешней разведки, получившим спецзадание — отловить заброшенных в коммунальное хозяйство района Мату Хари и Джеймса Бонда.
- И все эти бесчисленные графы я должен заполнить? — иронично поинтересовался Миронов у официального вида дамы под аншлагом «Администратор».
- Безусловно, — заступилась за честь гостиницы административная дама, — все анкеты тщательно изучаются милицией. Ее утверждение Антон решил проверить. В графе 18 на вопрос «куда приехал?» ответил: «В Умрихино». В графе 19 — «зачем приехал?» — написал: «за деньгами». В графе 20 — «цель приезда» каллиграфически вывел: «ограбление банка». Дальше следовало дать подписку, что Миронов выедет по первому требованию администрации, не будет: курить и распивать спиртные напитки, приглашать к себе женщин, петь песни по ночам, а будет соблюдать чистоту, пожарную безопасность и тушить свет уходя. Административная дама мельком глянула в первые графы, бросила анкету в ящик стола и предложила постояльцу самостоятельно пройти в номер, поскольку он не запирается. Утомленный долгой дорогой и не менее длинной анкетой, Антон рухнул на видавшую еще нашествие белочехов кровать и, несмотря на то, что кровать-«пенсионерка» отзывалась возмущенным скрипом на каждый его выдох, заснул, как провалился. Снилась ему Татьяна со сломанным пионом в руке. А на пальце — кольцо с зеленым гранатом.
Бывший тесть Антона тем временем коротал вечер за изучением тезисов двадцать второго съезда. От этого занятия его отвлек телефонный звонок: звонил старый приятель по Высшей партийной школе — умрихинский первый секретарь. После обмена обычными в таких случаях любезностями, умрихинский Первый конфиденциальным тоном сообщил, как бы между прочим: «Тут у меня твой зятек в командировке…»
- Бывший, бывший зятек, — поспешил его поправить бывший Антонов тесть. — Пришлось ради благополучия семьи с ним расстаться: с отклонениями оказался. Ну и что он опять учудил?
- Я, Данила Софронович, потому с Вами и советуюсь, что отклонения обнаружились: представляете, в анкете написал, что цель приезда — ограбление банка. А в нашем районе пока еще и банка нет. А ведь анкета — документ. Я же прореагировать обязан: вдруг что?
- Он все может, — подтвердил бывший тесть. И непонятно, на что намекнул: то ли на запись в анкете, то ли на ограбление. — Ему бы под наблюдение врачей: он же из детдомовцев и какая у него наследственность, одному Богу известно. Опять же профессию и нервное переутомление нельзя не учитывать. Не исключено, как ты намекаешь, мы за ним и раньше замечали. Я бы и на месте консультацию специалистов организовал, да, понимаешь, психиатрия дело тонкое, огласка для меня нежелательна: от него у меня внучка растет. Еще пойдут разговоры про наследственность, потом ее замуж не выдать. А у тебя на руках документ — вот ты и реагируй как положено. У вас же психолечебница рядом.
- Ясно, Данила Софроныч, — понял намек умрихинский Первый. — Я распоряжусь, чтобы его понаблюдали. Вдруг он на самом деле помешался на ограблении — отвечай за него потом.
- Вы там с ним особо не нежничайте — таких принудительно лечить надо, — дал последнюю установку Данила Софронович. Умрихинский Первый принял ее к исполнению: для карьеры зачтется.
Через час в гостиничный номер ворвались два дюжих санитара в сопровождении милицейского наряда: «Пройдемте с нами, гражданин». — «Куда?» — не понял спросонья Миронов. — «В банк», — ласково пообещал дюжий санитар. Сопротивляться оказалось бесполезно. Еще через полчаса санитарный «уазик» увозил его по проселочной дороге в сторону от райцентра, к областной психолечебнице. Сколько бы там продержали Миронова — неизвестно. Возможно, там бы история жизни переросла в историю болезни и тем бы и закончилась. Но освободиться ему помог случай.
Работал в областном совете профсоюзов один уважаемый дедок, ревизором. Жил он одиноко, делу отдавался самозабвенно, в командировках не скучал, и за это его держали на нищенской ставке ревизора, хотя пенсионный возраст давным-давно для дедка наступил. И все бы ничего, но имелись у этого ревизора две особенности: во-первых, он воевал против Колчака в краснопартизанском отряде Платона Лопарева, был пойман, осужден, приговорен к расстрелу и чудом вызволен. За революционные заслуги потом получил звание «красный партизан», соответствующее удостоверение и льготы, какие не снились и кавалерам «Золотой Звезды». Но, надо отдать ему должное, партизан не зазнался и своим званием не бравировал, вспоминая о нем только накануне великих праздников. Вторая особенность нашего ревизора заключалась в его пристрастии к древней индийской науке йоге, какой ее секты — не берусь сказать, но определенно, что той, в основе учения которой лежит мудрая мысль о необходимости закалки организма. Ее фанатичный приверженец йог-ревизор в любую погоду, будь то хоть сильный мороз, хоть ненастье, имел обычай обливаться холодной водой на открытом воздухе или растираться снежком, а после этого совершать непременную пробежку босиком и в одних трусах. Впрочем, на работе его причуды никак не отражались. Так и бегал бы дедок по снегу и лужам, потом растирался полотенцем и пил горячее молоко, одновременно листая главные бухгалтерские книги и сверяя сальдо с бульдо, да вот не повезло ему попасть на ревизию Умрихинского райкома профсоюза накануне октябрьских праздников. График ревизий — почти закон, районов много, а ревизоров мало — такова реальность и ничего не попишешь.