Вот на эту самую дорожку и вывернул заплутавшийся с похмелья охотничий «газон» и остановился, клюнув передком, приглушенно постукивая сердцем, очевидно ошарашенный изобилием беспризорно бродящей дичины. В его недрах произошло движение и из бесшумно отворившейся двери выпали сразу три мешковатых ловца удачи, резонно определивших, что в ощипанном виде отличить бродячую курицу от летучей куропатки сможет лишь тот, кто эту куропатку хоть раз попробовал. А их женам вкушать дичину как-то не доводилось… Куры, привыкшие, что их беспрестанно ловят и водворяют за сетку, откуда без хлопот можно снова удрать, не особенно разбегались и покорно устраивались в кузове «газика», пока в нем не стало так же тесно, как в домашнем курятнике Никодима. После чего довольные охотники снова хлопнули дверкой и «вдарили по газам», торопясь покинуть фартовую поляну и выбраться на большак или в укромное место, чтобы без лишних свидетелей преобразить пернатых кур в ощипанных и опаленных куропаток.
Однако жизнь человеческая вообще, и охотника в особенности, чревата самыми неожиданными и коварными поворотами. На одном из них, особенно чреватом и коварном, «газон» не вписался в колдобину, его занесло, закрутило, подбросило и перевернуло кверху брюхом на хлипкие дуги брезентового верха, в глубокую сухую канаву, где он еще немного побрыкал колесами и затих мотором. Незамедлительно вслед за этим, из-под порванного тента на божий свет показался петух, которому ситуация явно понравилась, поскольку он поскреб когтем влажный песок дороги, гордо выпятил грудь и весело заорал на весь лес: «Криминал!» На зов предводителя из прорехи выбрались еще семь хохлаточек и не торопясь, как шалавы на бульваре, принялись прогуливаться поблизости, в явной надежде, что петух отойдет от шока и на радостях пожелает потоптать какую-нибудь куричонку вне очереди и графика. Но недаром считается, что куриный ум — это куриный ум, и не более того. Откуда было догадаться хохлаточкам, что на их беду старая кляча колхозного зоотехника Прохора Варламыча притащит его к этому же повороту. В душе, видимо, художник, Прохор Варламыч придет в неописуемое возбуждение от открывшейся ему живописной панорамы с перевернутым на смятые дуги вездеходом и праздно гуляющими вокруг него курицами. Несмотря на глубокое похмелье, зоотехническое образование Прохора не позволило ему перепутать вполне колхозного вида куриц с единолично бродячими куропатками. А потому он осадил дежурную по конюшне кобылу Зорьку, приказал ей не двигаться (как будто она была на то способна) — очевидно из того озорства, на которое способны только зоотехники да деревенские гармонисты при виде засыпающей на ходу полуживой животины, привязал уздечку за кардан перевернутого «газика» и вежливо поинтересовался, как лежится под машиной охотникам до общественных курей. Охотникам, упрессованным под тентом, наверное, лежалось не очень мягко, потому, что они взмолились о помощи, обещая расплатиться за нее в ближайшем же магазине.
Зоотехник огорчился за неудачников, так неосмотрительно истративших жидкий боезапас, припомнил, что до ближайшего магазина в котором есть или может оказаться, километров сорок, а то и больше и огорчился снова, еще того сильней. А когда вспомнил про сезонный «сухой закон», то и вообще расстроился. А так основательно огорчившись, он вознегодовал на расхитителей социалистической, хотя и бродячей по лесу, но собственности и пришел к выводу, что и воспитывать и выручать их в одиночку крайне неразумно и неосмотрительно. Тем более, что в телеге лежали три мешка только что уворованного комбикорма, для посторонних глаз не предназначенные. «Счас, выручу», — пообещал он узникам «газона», отвязал кобылку, свистнул на прощание и уехал разгружаться и за подмогой. Через некоторое время, которое охотничкам показалось вечностью, он вернулся с полной телегой краснорожих мужиков, которые привычно ловко переловили в мешок хохлаток и их краснобородого предводителя и только потом перевернули на колеса «газон». Ко всеобщему удовольствию под ним все оказались живы, хотя и изрядно помяты, но не изувечены.
«Ага! — обрадовались деревенские. — Теперь понятно, куда птице- поголовье колхозной фермы улетучивается. И по скольку раз на дню вы за курями наезжаете?» Городские, несмотря на свой не внушающий доверия побитый вид, ПЫТАЛИСЬ БЫЛО ОПРАВДЫВАТЬСЯ. Но городскому, даже когда он в шляпе и в галстуке, в деревне веры нет. А уж когда он в телогрейке и куриных перьях, да при наличии полного мешка живых улик то и вовсе. Вдобавок ко всему, сторож Никодим просто парил вокруг задержанных соколом, уверяя, что давно их приметил, выслеживал, но только догнать не успел из-за того, что Прохор на кобыле его опередил, и машину похитителей он знает как облупленное яичко, а потому требовал, хотя и не смертной казни для расхитителей, но сурового и справедливого милицейского протокола. «В протокол их занесть, чтоб знали. И все тут, а потом под суд и по семь лет расстрела каждому». - горячился Никодим. Ему сочувствовали и соглашались, что протокол нужен.
Однако, протокол дело долгое и не каждому доступное. Пока вызывали участкового, пока он приехал, то да се, задержанных разместили в сторожку на птичнике под охрану Никодима, который очень сокрушался, что злодеи отдыхают на его хорошо обжитом топчане, в тепле и удобстве, а он, можно сказать от этого пострадавший, снаружи под солнцем и ветром, еще их же и охраняет. От непривычного дискомфорта, а может, от чего другого, у Никодима разлилась желчь и он проникся к своим подопечным не то, чтобы неуважением, а хуже того — недоброжелательством, какое иногда возникает у пожилых людей, если их неосмотрительно вытянуть из насиженного угла. Возможно такое же недоброжелательство, вкупе с неудачно сложившимися знаками зодиака и остервенением, которое иногда возникает у мужиков по понедельникам, подвинули прибывшего к месту происшествия участкового составить такой исчерпывающий протокол задержания с поличным, что у незадачливых охотников не возникло никаких сомнений, что придется им от двух до пяти лет покукарекать за металлической сеткой и колючей проволокой, подобно колхозным курам, и на таком же скудном пайке. С той только разницей, что у колхозных петухов под боком всегда шевелятся курочки, а в том курятнике, куда участковый обещал поместить расхитителей колхозной собственности, сплошь одни бойцовые петухи, да и то все стриженые. Поневоле запоешь «Разлуку» или «Матушку-репку».
И запели горе-охотники на разные голоса, каждый умалял свою вину. Да без толку: следствие не проведешь, разве что затянешь. Вот они и тянули как могли, то ли в надежде на амнистию, то ли на друзей с «волосатой лапой». И напрасно: с матюгами и грехом пополам, однако через полгода с лишком доковыляло-таки петушиное дело до суда, который в то время еще назывался народным, может, потому что в стране чуть не половина народонаселения под ним побывала, а другая стояла в очередь. Отчего и возникла в народе истина: от сумы да от тюрьмы не зарекайся… Короче говоря, суду предстояло быть. Вопрос стоял только: когда и где. «Когда» — из-за чрезвычайной загруженности суда и летних отпусков все отодвигалось и отодвигалось, пока не оказалось, что отодвигать уже некуда и пора судить, невзирая на жару, грибной сезон и разгар покоса. А вот с «где» едва не вышла незадача. Идти процессу полагалось по месту совершения преступления. Однако в деревеньке, к которой прилепилась птицеферма, перелицованная в избу-читальню церковушка не вынесла метаморфозы, самовоспламенилась и дотла сгорела еще до войны, а других общественных помещений взамен утраченного никто не удосужился построить, то ли потому, что за войну деревенька оскудела мужиками, то ли потому, что оскудела умами — никто не скажет, только факт, что суд оказалось проводить негде. А процесс, ввиду его особой воспитательной важности, предстояло проводить показательный, а следовательно, не иначе как выездной. К тому же и в плане работы суда на июль значилась выездная сессия. Пришлось проводить телефонные консультации с заведующим отделением колхоза, с сельсоветом и даже райпотребсоюзом. И там и там судью заверили: несмотря на покос и появление в лесу «белых», явку населения и проведение процесса обеспечим, не сомневайтесь. Только приезжайте, если прорветесь по бездорожью.
«Обеспечить явку» — это секретарь сельсовета воспринял как особоважное задание, которое в условиях товарного дефицита и «сухого» закона районного масштаба возможно было выполнить одним-единственным результативным способом: завезти в магазин спиртное.
В результате недолгих переговоров с кооперацией, спиртное в магазин завезли под условие — без разрешения не торговать. Неизвестно откуда взялся и пошел гулять по деревне ядовитый слушок, что вина всем не хватит, достанется только тем, кто явится на суд, досидит до приговора и уж тогда непременно отоварится. Понятно, что желающих прийти на судебное заседание оказалось больше, чем достаточно и измученный жаждой народ громко восхищался отечественным правосудием, благодаря только которому и удается, наконец, выпить. И еще мечтали, чтобы таких выездных процессов в их деревне случалось бы побольше, хотя бы раз в месяц, не жалко если для такого праздника и весь бы курятник расхитили. С местом заседания решилось еще проще: на плотно утоптанной площадке перед магазином из свежего теса срочно возводились скамейки. А постоянно полыхавший над широким магазинным крыльцом красный флаг должен был создавать торжественность, официальность и придавать имидж государственности происходящему под его сенью.
Дураку ясно, что в день суда никто в деревне на работу не вышел: с утра толпились у крыльца, занимали места поближе и интересовались «какую» завезли накануне. Оказалось, что по случаю суда завезли «Стрелецкую», потому, как на этикетке пусть и не греческая богиня с мечом и весами, а русский с топором, стрелец на выпивку, сходство между которыми глубокомысленно заметил Никодим: «Ни тому, ни другому не попадайся — снесут голову не глядя. Особенно спьяну».
Изнывали на солнышке, ожидая приезда судейских. С их выездом тоже оказалась незадача: в единственную судейскую «Волгу» требовалось вместить судью с двумя заседателями, секретаря суда, адвоката с прокурором, конвой и трех подсудимых. Задача на первый взгляд неразрешимая. Но не для прокурора — он поехал на своей и взял с собой адвоката и милиционера-конвойного. Подсудимым же было предложено к месту суда добираться самостоятельно, хотя бы на том же охотничьем «газике», но на суд ни в коем разе не опаздывать, иначе это будет рассмотрено как попытка уклонения от правосудия. Ясно, что после такого предупреждения горемыки-подсудимые на всякий случай прибыли еще с вечера, ночь промаялись у костра на старице, где за ухой и выпивкой до зари гадали что день грядущий им готовит. И, видимо, извелись и исстрадались донельзя, потому, что наутро вид у них оказался настолько изможденный, что хоть в тубдиспансер на обследовани