После уроков Тучин выскабливал винт стеклышком, шлифовал наждачной бумагой и грубым шинельным сукном с мелом, пока клееный из древесины винт не засиял полировкой.
Переменная по составу, команда поддержки тем временем варила осетровый клей, пилила и стругала тонкие кедровые рейки, собирала по шаблонам шпангоуты. К концу учебного года почти все детали для сборки фюзеляжа и даже крылья оказались полностью готовы и ждали своего часа. А час этот все никак не наступал и все более отодвигался. Сначала директор школы вдруг уяснил, что долгожданные аэросани вдруг отрастили крылья и готовятся к никем не санкционированному взлету, что может повлечь крушение как самолета, так и благополучия директора. А потому, во избежание неприятностей, авиаконструкторский кружок был упразднен, а его имущество выдворено за пределы школы, большей частью в сарай трудовика Козлова и кое-что в пустующую с незапамятных времен конюшню у дома Тучиных.
Из-за нерегулярных сборов и летних хозяйственных забот, в роде покоса и рыбалки, другие члены кружка постепенно утратили интерес и сами собой пропали. Остались двое: Козлов и Тучин.
- Уезжаю я, — сказал однажды Козлов ученику. — Переводят в другую школу, от греха подальше. Крылья подрезают. Так что забирай все летное имущество в свою завозню — может сам авиетку доделаешь…
- Доделаю, — пообещал Тучин — немного осталось. — Ждите в гости — прилечу.
- Прилетай, — согласился Козлов и махнул рукой на прощанье.
Остался Олег один-на-один со своей мечтой и недостроенной авиеткой. Но от затеи не отказался и продолжал собирать и клеить нервюры и лонжероны по чертежам из журнала «Моделист-конструктор». На оклейку плоскостей и фюзеляжа превосходно подошла прочнейшая, как перкаль, пергаментная бумага, пожертвованная некогда кружку авиаконструкторов рыбокомбинатом.
Долго рассказывать каких трудов и скольких лишений стоило Олегу его увлечение. Как по книгам и чертежам изучал самолеты, как летал во сне и работал за верстаком по ночам. Остановимся на том моменте, когда к концу февраля засияло не по-зимнему солнце, упрочился наст и подул с юга тугой устойчивый ветер, способный и планер поднять, и стога разметывать.
Пора взлетать — решился Олег. Самолетик давно стоял на лыжах готовый и, на ветру, подрагивал красными звездочками на крыльях.
В конце весенних каникул, когда все оказалось отлажено, Олег сказал себе — завтра. Для взлета он выбрал крутой берег за братской могилой у клуба рыбников: если разогнаться под уклон навстречу ветру, то мощности мотора для взлета должно хватить. А посадку совершать на ровном льду даже удобнее. Но о ней Олег старался не думать: главное взлететь, а дальше как-нибудь — снега кругом глубокие и мягкие, авось, выручат. Икары и Крякутные никогда о посадке не думают — их душа к небу рвется. О посадке, в самом другом смысле, положено другим мыслить и промышлять. Пока Тучин свой самолет строил и во сне на нем над Сургутом парил — это никого не трогало: еще неизвестно, что у него получится, может, и вообще ничего, а тогда нечего и тревожиться. Но вот прошел слух, что самолетик вполне готов и может даже и полетит — тут уж, кому положено, забеспокоились: а по какому праву? И кто разрешил? И что это будет, если без позволения все летать начнут, куда они залететь могут? И надо ли советскому человеку на личных самолетах летать, когда для этого аэрофлот имеется — покупай билет и лети, если есть государственная необходимость. А просто так летать — это, знаете, чревато… Зачем летать, когда на рыбозаводе в путину рабочих не достает. Полетов нам в поселке еще не хватало… Знаем мы откуда эти гнилые ветерки к нам в страну заносит. В райкоме так порассуждали, посудили, да и дали соответствующее поручение начальнику райотдела.
Рыбаков взял под козырек и отправился исполнять.
Утром, накануне намеченного полета, в дом Тучиных пришел участковый. Осмотрел самолет, восхитился простотой управления и качеством отделки, покрутил пропеллер, еще раз восхитился, похвалил мастерство и терпение мальчишки и — опечатал двигатель. «Докажите, где взяли. А может, он краденый? Предъявите документы. Ах, из пожарной части! Значит, все-таки государственный. За это статья, ребята». Сказал, оставил повестку и ушел с чувством выполненного долга.
Напрасно Олег потом доказывал, что мотор подаренный — не помогло. Да и не могло помочь. Зато выяснилось, что в СССР существует закон, по которому любое летательное средство, прежде чем допустить к полетам, следует сначала разобрать и сломать, с целью испытания на прочность. На основе этого закона Тучинский самолетик сначала принудительно разобрали, а потом и поломали окончательно, чтобы больше таких не делал. Душу мальчишке надломили, да еще и посмеивались: зачем Туче крылья? Через год ему в армию, а там эту дурь выбьют — на животе по грязи наползается. И райвоенкому на ушко шепнули: чтоб только не в авиацию — строптив больно.
А строптивый мальчишка от мечты своей так и не отказался и по окончании школы отправился поступать на учебу на другой конец страны — аж в Прибалтику. Однако хотеть и мочь — не одно и то же.
В Рижское авиационное училище Олег не прошел по конкурсу — не хватило одного балла. К тому же предпочтение отдавалось тем, кто отслужил в армии или отработал два года на производстве, особенно в авиации. Значит, надо отрабатывать — решил Тучин и по возвращении пошел устраиваться в родной аэропорт, поближе к самолетам. А куда же еще?
Ему повезло: Тучина взяли на единственное вакантное место — заправщиком. И то слава богу: теперь можно было вертеться возле механиков, задавать вопросы пилотам и изучать самолет в натуре, а не по книгам и чертежам. К весне Олег вдруг осознал, что Аннушка, то есть Ан-2 ему так же понятна, как своя собственная, так и не взлетевшая авиетка. Тем не менее, вечерами Олег зубрил математику и английский — готовился в летное училище. Ключи от неба в труде и постоянной учебе — это он уяснил для себя крепко. Второго провала не будет.
Но в мае, когда вскрылась Обь и пошли пароходы, ему пришла повестка от райвоенкома и пришлось явиться на призывную комиссию. Годен в железнодорожные войска — определила комиссия. На просьбу Олега зачислить его для службы в ВВС, военком отшутился: «Будешь летать. Только не по небу, а по рельсам. А какая тебе разница? Знаешь, наверное, песню:…Ты лети, лети моя машина, эх сколько много вертится колес. И какая чудная картина, когда по рельсам мчится паровоз. Рельсы ложить будешь от Тюмени и до Тобольска. А далее — везде. Чем и гордись».
Было бы чем гордиться: в стройбат на два года. Но с военкомом не поспоришь — как он сказал, так и будет. Пока с лопатой в руках Родине отслужишь, вся алгебра из головы вылетит, да и английский тоже. В стройбате другая математика: бери больше — кидай дальше. И язык другой: командный и матерный. В общем — прощай, мечта.
В расстроенных чувствах Олег отрабатывал последние дни до окончательного расчета и отправки команды. В один из дней из Хантов прилетела «Аннушка-гидровариант» и приводнилась на поплавки на плесе. Пришлось организовывать заправку из бочек прямо на воде, а заодно и охрану на ночь, если так можно называть майские ночи на севере. Как на самого младшего, эта сверхплановая нагрузка свалилась на Олега.
А он и не протестовал: наедине с самолетом ему никогда не скучалось.
«Прощай, милая Аннушка! — приговаривал Олег, поглаживая шершавый от заклепок зеленый фюзеляж. — Долго мы с тобой не увидимся, если увидимся вообще. Видно и в самом деле: рожденный ползать — летать не может. Обидно до самых слез…»
Как-то само случилось, что он попробовал дернуть дверь в кабину — она подалась. Никто и не подумал запирать самолет — без экипажа куда он денется. Олег уселся в кресло пилота и представил себя командиром: «Контакт!» «Есть контакт!». Руки при этом двигались сами собой, автоматически нажимая тумблеры и рычаги. Неожиданно двигатель запустился и заработал в режиме прогрева. Как в полусне Олег покинул кабину и отцепил чалку крепившую самолет к причальному плотику. Ветерок потихоньку стал относить самолет от берега. Олег вернулся в кресло пилота, прибавил газ и стал выруливать на середину плеса, затем потянул штурвал на себя и повел самолет на взлет.
Я не буду загружать читателя техническими деталями подготовки к взлету и самого полета. Скажу одно: Олегу это удалось. Еще ему удалось перепугать половину райцентра, когда он почти три часа прокружил над поселком не решаясь и опасаясь осуществить первую в жизни посадку. Хотя и на воду, но почти невозможную при полном отсутствии практических полетов. Невероятно, может, сам крылатый Гермес поддерживал Тучина под крылья, но и сама посадка самородку-пилоту все-таки удалась. Почти удалась. Если не считать поплавка, поврежденного о неизвестно откуда взявшийся топляк. А затем второй, пока еще предварительной, посадки на нары самого Тучина и нудного следствия по делу об угоне воздушного судна.
Вот так просто — с неба и на нары приземлили Олега. Теперь уже навсегда. С судимостью в авиацию пути заказаны.
«А ты не сознавайся в угоне, — наставлял Олега сокамерник Тертый — бывший художник и бывший интеллигентный человек, а ныне сосланный на поселение за тунеядство мелкий хулиган. — Тебе приказали сторожить — ты и сторожил. А где тебе находиться: снаружи или изнутри самолета — сказано не было. Вот ты и забрался от ветра в кресло пилота посидеть, а мотор нечаянно запустился. Пришлось тебе поневоле выруливать, чтобы не допустить аварии. А умысла у тебя не было другого, как спасти государственную машину. В крайнем случае год условно дадут».
«После судимости, в летное училище тебя никогда не примут. — советовал Колонтаец. — А в институт возьмут — никто там не проверяет. Поступай в Уральский лесотехнический институт — в нем на военной кафедре штурманов для бомбардировщиков готовят. Я сам его закончил — знаю. Может, и повезет когда-нибудь взлететь. Инженер — везде инженер, а сегодняшняя беда забудется со временем».
Тучин слушал обоих и запоминал на всякий случай. Впоследствии, на суде и следствии он давал показания как научил его Тертый. Олегу дали год условно и освободили в зале суда. С Колонтайцем его развело надолго. Но его рекомендаций Олег не забыл и через год поступил в Уральский лесотехнический.