А дальше все случилось как по-писаному. Приехал из Остяко-Вогульска Сирсон, снял с работы и Хозяинова и Шершнева, но в партии оставил. Такие кадры партии ой как нужны — в другом месте сгодились. А на Нум-то отправили вооруженный отряд под командой Астраханцева с приказом: шаманско-кулацкий бунт подавить силой, патронов не жалеть, участников арестовать, идола их главной богини Вут-Ими сжечь, чтобы неповадно было местным Советам ультиматумы предъявлять. А потом озеро обловить дочиста.
Астраханцев с отрядом старался, что есть сил: жег юрты и идолов, стрелял людей и собак, искал Великую богиню Вут-Ими. Но коренных охотников, которые с детства среди дикого зверья выживают, запугать нельзя, разозлить — можно. Когда оправились остяки от первой растерянности, сумели собраться и захватить карателей. Трудно остановить руку разгневанного, да и некому оказалось. Каждый пострадал от этой власти. А отыгрались на карателях: пятерых казнили, немногим едва удалось уйти. А остякам куда деться? Тайга большая, а уйти некуда.
Советская власть ничего не забыла и не простила: выждав время, в тайге стали отлавливать заговорщиков по одному и малыми группами. Народ-сила, когда он вместе. А на промысле вместе делать нечего — только зверя распугивать. Так, по одному, по два и повыдергали охотников от семей. Брали всех подряд, без различия: виноват — не виноват. Кто-нибудь да попадется. Считалось, что лучше десять невинных в тюрьме, чем один виноватый на свободе. Специальная тройка в составе Чудновского, Сирсона и Булатова, особо не разбираясь, вершила дело: кого в тюрьму, кого в лагерь, кого и к стенке. Лес рубят — щепки летят.
Николку Неттина тогда тоже в тайге поймали и арестовали в числе многих прочих. И хотя он никакого участия в казымских событиях не принимал и находился далеко от Нум-то, его, как шаманско-кулацкий элемент, больше не выпустили. Он сам убежал.
- Как это было? — поспешил проявить любопытство Миронов.
— А очень просто. Неттин был великим шаманом. Нарисовал углем
на стене лодку, сдернул ее со стены, сел и уплыл. Шаманы так умеют. Больше его никто не видел.
- Здорово, — с трудом скрыл иронию Миронов. — Мне бы такую лодку. Я бы тоже уплыл, так далеко, чтоб меня никогда не увидели.
- Правда? — почему-то обрадовался Няшин. — У меня есть такая лодка, слушай… — И жарко зашептал Миронову на ухо.
Глава седьмая. Побег
Был побег на рывок —
Наглый, глупый, дневной, —
Вологодского — с ног,
И — вперед головой.
В. В. Высоцкий
На следующий день, по команде: «Няшин, — с вещами на выход», Паша ушел освобождаться. На то, что он прихватил с собой вещмешок Миронова никто не обратил внимания. За своими вещами каждый сам смотреть должен — здесь нянек нет. А дальше все шло обычным чередом: перекличка, чай-хлеб и на работу.
Вечером кормили основательнее — остатками из рыбозаводской столовой.
За кормежкой в столовую каждый раз в сопровождении милиционера ходил, по установленной самими арестантами очереди, кто-нибудь из пятнадцатисуточников. На этот раз сам вызвался Миронов. Никто не запротестовал: за целый день на холоде и без того устали.
Столовая рыбозавода построена так, чтобы можно было кормить и своих рабочих, и посторонних с улицы, если такие объявятся. Поэтому главный фасад выходил окнами, непосредственно, на пыльную и пустынную улицу, в конце которой находились главные присутственные места: суд, прокуратура, отдел милиции и райрыболовпотребсоюз. А дворовой фасад столовой тоскливо смотрел закопченными стеклами на огороженную высоким забором территорию завода, на которой беспорядочно теснились почерневшие от дождя бревенчатые корпуса цехов, тесовые склады, штабеля пустой ящичной тары, ржавые от соли конвееры, провонявшие аммиаком холодильники, пустынные тоскливые эстакады и причалы.
Чтобы обеспечить преимущественный доступ к обедам для работников рыбозавода и не допустить в очередь к раздаче постороннее население, к торцовой стене обеденного зала Т-образно пристроили обычные сени, но с двумя противоположно, по образцу проходной, расположенными дверями: одни на улицу (для посторонних), другие на территорию завода (для рабочих), третьи — непосредственно в зал. Колонтаец и сопровождающий его сержант зашли через уличные двери и повернули направо — в торговый зал. По годами сложившейся традиции, предполагалось, что сначала милиционер со всего снимет пробу, попросту говоря покушает. За это время проворная повариха наскребет в два эмалированных ведра с крышками чего бог послал: каши или рыбы, или рыбы с кашей и квашеной капустой. Обычно у сердобольной набиралось всего много. В другое ведро — чай без сахара. Нести хлеб обычно доверяли сержанту: пусть работает, пока наган не доверили. Когда получит наган, тогда на него другие пахать будут.
Сержант не торопясь покушал, со вкусом закурил, недовольно посмотрел, как Колонтаец согнулся под тяжестью ведер, с видом одолжения принял две булки хлеба и приказал административноарестованному следовать за ним. Колонтаец последовал с покорным видом, но чуток приотстал. И едва сержант оказался на крыльце сеней, ногой захлопнул за ним дверь и задвинул грубую деревянную задвижку. Не успел сержант опомниться и понять происшедшее, как Колонтаец уже выскочил через противоположную дверь на территорию рыбзавода, затворил ее за собой и заткнул в пробой палку. Теперь милиционеру чтобы догнать беглеца, следовало бежать вокруг забора до проходной — метров триста. Но и беглец ждать не будет и успеет спрятаться в лабиринте заводских построек, так, что с собаками не сыщешь. Сержант еще покричал, постучал в закрытые двери, помахал руками и пошел докладывать о побеге.
Вопреки ожиданиям сержанта, Рыбаков на него не очень орал, а даже как бы обрадовался: «Бог шельму метит. Ну вот, Миронов свой первый срок за побег и кражу ведра честно заработал. Пара лет ему теперь обеспечена, если еще чего не натворит. Возьми Еперина, походите по цехам, может, ваш бегун там объявится, тогда волоките его сюда. А не отыщется, так кобыле легче — сам придет. Зимой-то никуда он не денется: как с подводной лодки».
Между тем, Миронов, не выпуская из рук ведра с кашей, добежал до пирса и юркнул под причал, в хитросплетение свай. «Паша, ты где?» — осторожно позвал он. «Я здесь, однако, — отозвался Няшин. — Ступай сюда». Миронов пригляделся и различил в полутьме на бревнышке Няшина и рядом, на воде большой облас с поклажей. Миронов присел рядом с другом и предложил: «Кашу есть будешь? Еще горячая, с рыбой». «Давай поедим, — согласился Няшин. — Дорога впереди дальняя. Однако, если хорошо грести, нас не догонят».
Поели. Москвич отложил ложку и неожиданно предложил: «Ведро, однако, обратно вернуть надо. Если не отнесешь — скажут украл. Статья за это. И мужики наши в камере кашу ждут, голодные. Я, однако, понесу, скажу, что у проходной нашел, если спросят». — «А может — не надо? Ведру рубль цена», — засомневался Колонтаец. «Воровать нельзя, — отрезал Няшин и поднялся с места. — Ты подожди меня, я скоро: отнесу и вернусь».
Ожидание Колонтайцу показалось долгим.
Глава восьмая. На реке бога
Север — воля, надежда, страна без границ.
Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья.
Воронье вам не выклюет глаз из глазниц,
Потому, что не водится здесь воронья…
В. В. Высоцкий
«Торым аган», что по-хантыйски значит, река бога, взяв свое начало из снеговой лужи на сибирских увалах, резво течет по моренной гальке прозрачными струями прямо на юг, ласкает тайменей на перекатах, собирает к себе приблудные ручейки, наливается их силой, ширится, темнеет, напитавшись влагой торфяных болот, потом, разбогатев от их вековой сырости, украшает себя ожерельем островов и бесчисленных проток, путается в великом множестве притоков и родников и раздобрев вконец, едва шевелится в рукавах почти стоячей водой, под молчаливое одобрение сотен знакомых и незнакомых озер и стариц, таких же ленивых и неподвижных снаружи. Однако внутри, под его черненого серебра водной поверхностью, идет невидная постороннему глазу жизнь и борьба. Вот черный веслоногий плавунец торопится отобрать зазевавшегося малька у личинки стрекозы. Золотистый, крутобокий язь, которому надоела их суетливая возня, не мешкая глотает обоих, а подоспевший ко времени окунишка успевает украсть малька, но сам попадает в брюхо жадной по осени щуки. А не утолившая голод, хищница всплывает ближе к поверхности, чтобы наказать некстати разыгравшегося чебачишку. Бросок — и малявка в пасти, но острая боль пронизывает щучью челюсть…
«Тащи, попалась!» — командует Паша Миронову и сам, положив поперек обласа весло, помогает Антону выбрать дорожку и управиться с не в меру разбушевавшейся разбойницей. Еще несколько штук, поменьше, уже лежат на дне челна. «Зачем нам столько?» — пытается протестовать против бессмысленной, по его мнению, добычи Антон. «Все съедим, — уверенно заявляет Паша. — Скоро щука совсем перестанет блесну брать, лед встанет. Где тогда рыбу возьмешь? Лови пока. Я сам знаю — когда нам хватит. Или сам не знаю». Успокоил, называется.
Москвич и Колонтаец не переставая гребут в тяжело груженом обласе, за которым на леске дорожки тащится блесна с красными нитками на тройном крючке. По мнению Паши, именно красная нитка способствует успешному улову. Хотя ловить, собственно, некогда: надо уходить от погони, которая обоим мерещится. Вот уже час, как Паша слышит сзади на реке моторку. Беглецы усиленно гребли всю ночь. Просто удивительно, как Паша находит дорогу в бесчисленных протоках и ответвлениях Торм агана. По расчетам Няшина, им можно плыть еще пол-часа безбоязненно. В девять Рыбаков приступил к работе, к десяти снарядили погоню, и не обязательно в правильном направлении, а скорее всего вниз по Оби. А если догадались в правильном, то все равно, есть еще в запасе время. За ночь облас проделал километров сорок. Моторка это расстояние преодолеет за час-полтора. За этот час облас проплывет еще километров пять. По всем подсчетам выходило, что часам к одиннадцати следовало залегать на дневку, но Паша все твердил: «Еще не то место». Наконец, он скомандовал: «Наддай веслом». И круто развернул лодку к берегу. Вопреки ожиданиям, нос обласа не ткнулся в береговую твердь, а мягко увяз в мокрой осоке. «Здесь волок», — пояснил Паша и вылез на берег первым. Стометровый перешеек до озера, через который они волокли облас, показался Колонтайцу бесконечно долгим. Зато каким сладостным потом оказалось скольжение по водной поверхности — описать трудно. Хотелось есть и спать. От вечерней каши в животах ничего не осталось, там тоскливо урчало, но Москвич, все медлил и медлил с привалом. Наконец, он сжалился: «Здесь отдохнем, однако». Место Колонтайцу понравилось: сухой распадок, уходящий, в глубину соснового леса. Если развести в распадке костер из сухостоя, то ни огня ни дыма издалека не увидеть, а моторке на озеро не пробраться вовеки. На это и был расчет Няшина. Не в силах более терпеть, щук наскоро распороли и порезав крупными кусками, заложили в котелок. Кусок щуки Паша насадил на палку и аккуратно обжарил на углях: «Это называется падавушки, еда на скорую руку, пока уха не поспела. Ешь давай». Падавушки Миронову не очень понравились, а вареной рыбы он наелся до отвала, бросил на ветки у костра свой дождевик и забылся во сне. Паша снисходительно посмотрел на слабосильного русского, разделал остальных щук и повесил вариться в котле, для вечера. Потом, по одному ему известным приметам, выб