начит возвращаться и сдаваться нельзя ни в коем случае, а продолжать жить охотою, пока все не успокоится и не покроется пылью давности. В тайге, хотя и тяжело, но не тяжелей, чем в психушке и аминазином не колют. Хотя возвращаться и сдаваться все равно когда-то придется — без документов не прожить, даже в тайге. Те же патроны или ружье не купить. Человек не соломинка — в стогу не спрячешься. А лучше обо всем этом не думать совсем — как нибудь все устаканится и кривая на правду выведет.
Думай — не думай, а надо было попробовать вымыться. Раньше Антон как-то не задумывался, почему у охотников редко встречаются бани. А оказалось, что в этом целая проблема. Начать хотя бы с каменки. Чтобы ее соорудить необходимы кирпичи или хотя бы дикий камень. А где их наберешь посреди болотистой поймы, в которой и глина редкость. Еще нужны емкости для воды горячей и воды холодной. Допустим, можно продолбить прорубь и добыть пахучей желтой воды из Торм-агана. Но подогреть ее решительно не в чем, кроме охотничьих котелков и единственного жестяного ведра. В тайге все дефицит, в том числе и посуда, которая у хантов в большинстве берестяная. Впрочем, при сноровке, может, и она сгодиться. Додумался Антон нагревать воду в ведре и затем переливать ее в большой берестяный туес. Затем наливать ведро свежей и снова греть ее на пылающей печке. Таким образом воды удалось нагреть. Чтобы не разводить в юрте грязь, наломал на пол сосновых веток, из них же соорудил и веник. И вымылся, и напарился, и сырость в юрте развел такую, что с потолка капало — едва потом все высушил: и юрту, и постель, и одежду. И сам едва не простыл при этом. Тогда Антон понял почем в тайге зимой баня, даже покаялся, что осмелился вымыться. Зато постиранное с золой белье приятно освежало тело.
От тепла закваска приподнялась и запузырилась. Можно было заводить тесто. Уразумев, что буржуйка — не русская печь, Антон решил ограничиться оладьями на рыбьем жиру. Ничего не поделаешь — масла взять в тайге негде. Разве, что отжать из кедровых орехов. Но ни пресса, ни кедровых шишек в наличии не имеется. За неимением кедрового, сойдет и язевый жир. А к запаху рыбы Антон давно притерпелся. Что же касается Паши, то он его вообще не замечает. Лепешкам он, конечно, обрадуется. А особенно пирожкам, которые Колонтаец придумал стряпать с толченой клюквой и сахаром. Хорошо бы он возвратился, пока они не остынут и не зачерствеют. На этот раз Няшин надолго пропал: седьмой день как нет его. Как бы чего не вышло, тайга дело темное: подвернешь ногу, провалишься в болото, придавит лесиной — и никто тебя не сыщет, руку не протянет. Значит, надейся на самого себя, на свои силы, опыт и знания. Пашу же к числу шибко опытных причислить нельзя: рос в отрыве от природы в интернате, потом служил в армии, всего второй год, как на промысел вернулся. Такой вполне свободно и заблудиться и пропасть может. Страшновато без напарника в тайге остаться.
Однако, Москвич в тайге не потерялся и однажды, уже затемно, свалился в юрту, как снег на голову. Напару с Орликом, они притащили на лямке легкую нарточку с грузом из меховой одежды, широких лыж и лосиного мяса. «Теперь не замерзнешь, — радовался за Антона Павел. — Кумыш почти новый, большой, можно поверх ватника надевать и тогда хоть в «куропаткин чум» спать ложись — холодно не будет. От моего брата Семена, который утонул, кумыш остался, и лыжи тоже его, и нарта, и зимняя юрта в которую мы пойдем. У меня там почти целый лось в лабазе лежит. Мяса нам всем троим на всю зиму хватит и соболям на приваду достанется. А здесь делать больше нечего: лисиц почти всех выловили, ондатры не видать, рыба не ловится, зайцы — не пушнина. Собирайся, завтра-послезавтра на новое место пойдем, если шайтан не вмешается и допустит. Навредил я ему…» «Ты, парень, ешь давай. Чай горячий, пирожки свежие — я напек, для тебя старался, всю юрту продымил. Тогда и рассказывай про своего шайтана, чем он тебе досадил», — постарался успокоить явно чем-то взволнованного друга Антон.
«Шайтан мне не досадил пока, не успел еще. А я его растревожил, теперь жди беду. Может, меня медведь задавит, может, лесина рухнет, может, замерзну, а может, юрта сгорит — не дано угадать. Однако беда, и не одна, на нас может свалиться. А все из-за лося», — продолжал расстраиваться едва не плачущий Паша. При дальнейших расспросах оказалось, что Паша благополучно добрался до юрты, в которой все оказалось как год назад, когда он ее оставил. Переспал ночь и решил пройти по малому путику, чтобы насторожить ловушки на соболя и куницу. И только после того возвращаться за Колонтайцем. Пока он по тайге гуляет, ловушки свое дело сделают. Время от времени Орлик облаивал белок, за что получал вознаграждение в виде ободраной беличьей тушки. Все шло ладом и как всегда. Да вдруг Орлик вышел на молодого лося и задержал его до подхода хозяина. Паша по голосу собаки понял, что она вышла на крупного зверя, перезарядил одностволку пулей и успел выстрелить, но неудачно — сразу завалить не удалось. Раненый лось «на махах» стал уходить, преследуемый собакой. По обильному кровотечению было понятно, что далеко ему уже не скрыться. Охотник перезарядил ружьишко и побежал на лыжах вдогонку. И точно: зверь вскоре выбился из сил. Проковыляв по руслу замерзшего ручья, он с трудом выбрался на противоположный берег и упал сопровождаемый лаем Орлика. Но охотник перед ручьем остановился, как вкопаный: он узнал Шайтан-ручей, за который переходить остякам с незапамятных пор предками запрещалось, под страхом жестоких кар. Где-то за ручьем, на Шайтан-горе, в месте, известном одним посвященным, стоит кровожадный и жестокий идол, которому принадлежат все окрестности, вплоть до Шайтан-ручья, речки Шайтанки, Куль-озера и Чертова болота. И вся живность в этих пределах, и орехи, и ягоды, и лес, и трава — все собственность идола, который не хочет ими ни с кем поделиться. Охотника, рыбака, ягодника в этих пределах не встретить: все боятся мести шайтана. А случится охотнику гнать зверя и тот уйдет во владения идола — преследование прекращается. Лесная живность об этом порядке давно догадывается и стремится уйти в заповедник шайтана. Не было случая, чтобы остяк этот порядок нарушил. А вот Няшин осмелился, пожалел бросить мясо воронам. Но от мести шайтана предохранился: переодел одежду и шапку задом-наперед, чтобы идол думал, что охотник уходит. А сам подобрался к убитому лосю и разделал его. А чтобы шайтан не сердился и не догадался, что Няшин у него мясо отнял, оставил ему лосиную шкуру, с головой и передними ногами. Как будто так и было. Но шайтан хитрый, не обманешь. И теперь Паша боится мести, хоть из тайги беги. Но он и в поселке Пашу найдет. Эх, чему быть — того не миновать. Паша перестал сокрушаться и предложил Антону немедленно начать лепить пельмени из свежей лосятины. «Так у нас же мясорубки нет!» — попробовал возразить Антон. «Нам ее и не требуется: я сечку привез», — Паша продемонстрировал инструмент похожий на старинную секиру.
В специальное деревянное корытце мелко накрошили нежной лосятины, и Паша показал Антону, как рубить в нем ее сечкой: вверх-вниз, вверх-вниз, и так до тех пор, пока все мясо не превратится в нежный, тончайший и полный мясного сока фарш. А уж замесить из муки тесто и вовсе не проблема. Ночи зимой длинные, спешить никуда не надо. Лепи и лепи пельмени, пока мука и мясо не кончатся. «Пельменей нам много надо, — пояснял между делом Павел. — На промысле для охотника они и хлеб и мясо. Мы их наморозим мешок-другой. Понадобится идти в тайгу — кинем мороженых в мешок, котелок с собой. Случится заночевать или усталость достанет — тогда разведем костерок, натаем воды и заварим пельменей. От горячей мясной пищи всегда сил прибавляется. Сытый не мерзнет. «Антон старательно лепил пельмени и складывал их на берестяный противень. Против мудрых Пашиных мыслей возразить было нечего.
Нарту загрузили тяжело. В основном продуктами: рыбой, мукой, пельменями, солью. Одежда вся на себе, ружья на спине, ножи у пояса. С непривычки Колонтаец взмок в теплом оленьем кумыше, но постепенно привык, успокаивая себя мыслью, что «пар костей не ломит». Орлик, почуяв сборы, радостно вертелся под ногами и в меру собачьих способностей старался мешать охотникам, пока не попался в упряжь. Пристегнутый к лямке, он на время успокоился и только нетерпеливо поглядывал на людей: пора, мол. Наконец, и люди завершили свои сборы, одели лыжи и тоже впряглись в лямки нарты: «Пошли!»
Пошли по глубоким снегам, оставив за спиной обжитую теплую юрту, богатый лабаз и занесенный снегом облас, к которым вернутся только к весне. Да вот вопрос: вернутся ли? И все ли вернутся? Тайга — дело темное, одним лесным богам известное, одним лешим ведомое, да чертям подвластное. Потому положил им Паша на пенек копеечку: пусть видят, что человек не жадный, может, удачу пришлют, зверя в ловушки загонят. За пушниной идет Няшин. Шибко нужна ему пушнина. Пушнина это деньги, а значит, боеприпасы, одежда, продукты, мука, соль и сахар, которых в тайге не сыщешь, как ни ищи. Если хочешь выжить — добудь пушнину. Тогда купишь и мотор и бензин, и добудешь много хорошей рыбы. Шибко нужна пушнина Няшину. Жениться ему пора, а бедному жениться нельзя: детей прокормить и одеть надо. Поэтому он не меньше Орлика налегает на лямку: «Вперед, к богатым угодьям!»
Колонтаец тоже тянет старательно. Хотя он и не знает куда и зачем идет. Но деваться ему все-равно больше некуда, да и надоело на одном месте. Впереди новые впечатления, новая жизнь — вдруг да хорошая. А пока тяжело и жить и тянуть по жизни свою лямку одинокого неудачника. Позади воз обид, разочарований и несправедливостей. Все позади. А что впереди? Тайга и снег, снег и тайга. И никакой перспективы на смену пейзажа. Тоскливо, однако. А вот Няшину эта суровая природа нравится больше, чем Москва. Может, он и прав, но по-своему. Однако Колонтайцу его мерки не нравятся. Колонтаец человек городской, даже в чем-то слабый. И, по сравнению с Пашей, невыносливый. Вот Паша, как взялся за лямку, так идет и идет и ни в одну ноздрю не дует, а Миронов, хотя ростиком Москвича и повыше, начинает сдавать и прослаблять лямку. Ему этого стыдно — отставать от Паши не хочется, он прибавляет шагу и от того выдыхается еще больше. Однако Паша этого как бы не замечает и отдыхать не собирается. Не говоря уж об Орлике: бежит, хвост помелом. А световой день уже на исходе и смеркается. «Далеко до избушки? — интересуется Антон. — До темноты успеем?» — «Не совсем далеко, — как бы огорчается Паша, — дым чую». — «Странно, — усомнился Антон, — и кто же нам избу топит?» «Вот и я думаю — кто? — растревожился Паша. — Плохой человек, однако. Спешить надо, до темноты успеть».