До темноты не успели, как ни выбивались из сил. Одному шайтану известно по каким приметам находил во тьме дорогу Москвич. Или он доверился Орлику, который в предвкушении близкой кормежки и теплой ночевки тянул не уставая на запах дымка. Небо выяснило, подмораживало и на бороде у Миронова наросли сосульки. Снег предостерегающе хрустел под ногами: ждите мороза, берегитесь стужи. Не дай бог, заночевать под открытым небом: погибель. Хотелось есть и мучила изжога. Ноги едва несли, когда открылась поляна, на которой еще недавно стояла Пашина родовая юрта. Теперь о ней напоминали лишь едва чадившие, еще теплые головни, да сохранившийся в отдалении лабаз. Глупый Орлик радостно затявкал: прибыли, кормите меня! Миронов бросил лямку и в изнеможении рухнул на нарту. Да уж, прибыли, нечего сказать. Лучше бы на прежнем месте оставаться. А Паша побежал к пепелищу. Он точно помнил, что, уходя, загасил чувал и выгреб золу. Как могло случиться, что оброненная искра тлела в юрте неделю, чтобы разгореться, как раз накануне его возвращения? Няшин недолго мучился догадками: возле избы и лабаза снег оказался изрыт и притоптан широкими гусеницами армейского вездехода. В одном месте явственно обозначились оттиски траков, подтеки масла, в другом обнаружились пустые бутылки из-под спирта, смятая пачка «Севера», окурки. Сквозь взломанную дверь лабаза было заметно, что непрошенные гости и там похозяйничали. Картина раскрывалась во всей своей неприглядности. На Пашину юрту наехали скорей всего геологоразведчики — сейсмики, решившие поразвлечься охотой. Погрелись, попили, пожрали запасы добытой Пашей лосятины, и, от неумения топить такой экзотический очаг, как чувал, по пьяни сожгли избушку со всем имуществом. После чего спокойно отправились дальше по маршруту, не побеспокоившись оставить охотнику хоть какую-нибудь компенсацию за нанесенный ущерб. И не задумались, как он теперь выживет в зимней тайге оставшись без топора, пилы, посуды и всех сгоревших вещей. Вдобавок, бродяги прихватили с собой из лабаза и остатки лосятины и два десятка беличьих шкурок. Чем совершили преступление, по остяцким меркам, еще более ужасное, чем случайный поджог.
«Шайтан их на нас наслал. Догоню — убью! — кипятился Паша, все порываясь немедленно бежать по следу гусениц. — Где увижу — там и убью! Я двух из этих шатунов узнал по окуркам — это те самые, которых мы осенью прогнали. Говорил мне отец — не оставляй подранков, чтобы шатунами не стали. Так я не послушался, пожалел, и вот — наказан. Шатунов убивать полагается», — не переставал причитать Паша. С трудом оговорил Колонтаец Москвича от погони. На пепелище, среди углей удалось отыскать большой медный чайник и чугунный котелок, которые от огня ничуть не пострадали и даже не закоптились, потому, что сроду не были чищены. Оттерев их от сажи снегом, Колонтаец поставил их на огонь, потому, что война — войной, а желудок своего просит. Благо, что заготовленные загодя, дрова от пожара в пирамиде не пострадали: ветер дул не в их сторону. «Пельменей много вари, — приказал Москвич Колонтайцу, — я злой сегодня, есть много буду. Сытому на морозе легче. И чай заваривай настоящий, с сахаром. Ночь впереди долгая: будем думать, как дальше жить».
Под сгоревшей избой земля прогрелась и еще не остыла, головешки местами слабо чадили. Прямо поверх золы друзья натаскали соснового лапника и настелили импровизированную перину. С наветренной от нее стороны, из заготовленных на дрова бревешек, соорудили подобие стенки. Теперь она стала отражать тепло костра прямо на постель и защищать ее от ветра. Если бы еще чем-нибудь укрыться, то спать можно с комфортом, как на печке. Но укрыться оказалось нечем. Значит, придется время от времени просыпаться и подправлять костер. А пока надо ужинать.
Орлик уже сожрал здоровенного мороженого язя, утолил голод и тайком подслушивает о чем беседуют его хозяева, поедая вкусные и недоступные ему пельмени.
«Отсюда мой промысловый путик начинается. Он трехдневный, от избушки, к избушке. Но эти избушки маленькие, ночевать одному можно, а жить нельзя: тесно и неудобно. И никаких припасов в них нет и нет имущества. Все в этой юрте было. Хорошо еще, что я все ловушки успел выставить и наживить, а то бы и они пропали, как лосятина. И лыжи и одежду для тебя забрал вовремя, не сгорели. Однако, надо решать, куда дальше податься. Назад возвращаться — в пойме пушнины не добыть. Новую юрту здесь ставить — долго, да и чувал не сложить: глины взять негде. Остается одно: к дяде Евсею на зимовку проситься. Далековато, конечно, но делать нечего. К нему пойдем», — рассуждал Паша. Несмотря на разговоры, ложка с пельменями у его рта так и мелькала и со своей порцией, штук в сорок, он скоро управился. «Давай, однако, чай пить», — предложил он. — «Давай, — в тон ему согласился Антон, — чай не пьешь — какая сила? А чью одежду ты мне приволок? Явно, что не свою — размер большой». — «Погибшего брата одежда, — отрешенно пояснил Паша. — Он на этом озере жил, рыбачил, под лед провалился и не всплыл весной. Потому и не положили ее ему в могилу, что нет у него могилы. А так бы всю одежду вместе с ним закопали. И лыжи тоже. Сначала сломали бы, а потом с ним положили. Теперь ты мне заместо брата, потому и его одежду носишь. Однако нам нельзя на ночь такие разговоры заводить — шайтан услышит и за тобой придет. Разувайся, спать будем». — «Как разувайся? — не понял Антон. — Замерзнем же!» — «Если не разуемся — замерзнут ноги, — не согласился с ним Паша. — Пимы и портянки обязательно просушить надо. А мы, если лягем головами в разные стороны и ногами друг к другу, чтобы мои ноги под подол твоего кумыша попали, а ты, наоборот, свои под подол моего засунул, то и не замерзнем. Зато поутру сухую обувь оденем, тепленькую». Так и сделали.
Миронов лежал на пружинящих ветках и, в отличие от товарища, долго не мог уснуть. Заложенные на ночь, бревна спокойно потрескивали в костре, давая ровное тепло, которое отражалось от бревенчатой стенки и возвращалось с обратной стороны. Снизу подогревала горячая земля. И хотя с потолка светились звезды, было почти не холодно и можно было бы спать, но одолевали переживания за грядущий день. Куда еще выведет их завтра кривая судьбы, одному лесному шайтану известно, которого они с Пашей чем-то изрядно прогневили. Наверное — не к месту убитый лось сказывается. Других грехов за собой Антон, как ни старался, не мог припомнить. Хитрый Орлик подполз к Антону с тыла и привалился сбоку. Сразу стало уютнее. Навалившаяся усталость придавила к земле и сморила тревожным сном. Морозная ночь тянулась бесконечно и не хотела уступать место рассвету.
Глава десятая. Дом покойника
Сон мне снится — вот те на:
Гроб среди квартиры,
На мои похорона
Съехались вампиры…
В. В. Высоцкий
Когда они появились на Верхней Шайтанке — никто из остяков теперь уже не помнит. Знают, что давно это было. Приплыли на больших гребных каюках бородатые русские мужики и поставили в, заповедной для доступа местных остяков, тайге большой бревенчатый дом, баню и амбары, на русский манер. Потом русские уплыли восвояси, неожиданно, как и появились. А в новостройке оставили зимовать троих. Говорят, что заповедную землю под свое зимовье русские у шаманов выкупили за золотое оружие и медали. Но никто из рассказчиков этого выкупа в глаза не видел, а потому разговоры — это разговоры и не более. Русские на зимовье стали жить тихо, в остяцкие угодья не лезли и к себе никого не звали. Постепенно их существование стало стираться из людской памяти. Остался один лишь слух, что где-то вблизи увалов в тайге потерялся староверческий скит, в котором спасаются от страстей мирских истинные богомольцы и страдальцы за веру. Проверять эти слухи и ради того бродить среди болот и комаров желающих не находилось. Да и не до того было: то революция, то восстание, то коллективизация, то индустриализация, то спецпереселенцы, то одна война, то другая, то культ личности, то яровизация, то кукуруза. До богомольцев ли? Кому они помешали? Сами вымрут. Так и оказалось на деле. Когда однажды Паша с братом Степаном нечаянно набрели на скит, возле него уже зеленели два бугорка под грубо вытесанными восьмиконечными православными крестами. Последний обитатель зимовья, по повадкам отнюдь не похожий на старца, Евсей, с труднопроизносимым отчеством — Кононович, принял охотников приветливо, угощал всем, что имел, но в дом не пустил: нельзя, мол. Да братья-охотники и не просились — им и под солнцем хорошо было. Дед Сергей расспрашивал братьев обо всем: о нововведениях власти, о ценах на провиант и пушнину, о родственниках, друзьях и знакомых, родственниках друзей и знакомых, об охоте, о рыбалке, о заготовительных ценах на ягоду и орех, слушал внимательно и все запоминал. Сам только ничего и никогда не рассказывал: мол, нечего сказать — в лесу живем. Но по всему его поведению угадывалось, что старец не прост и что это не просто старец. А вот кто и из каких людей вышел — один бог знает. Да Паше это и ни к чему. Он твердо уверен, что по законам тайги, старец во временном приюте погорельцам не откажет. Да и веселее ему с народом. А весной видно будет — может, новую юрту они с Антоном срубят.
К деду Евсею вел Паша по снегам Антона и Орлика. Антон думал о своем и молчал, а Орлик ни о чем не спрашивал и честно тянул свою лямку. За это на коротком привале, таком коротком, что и чайника не согреть, оба получили по мороженой рыбине: Орлик — язя, Антон — щуку, на строганину.
Передохнули, закусили и снова впряглись. Торопились до темноты завершить переход. Странно, что Орлик даже и не подумал сбежать от работы — неужели соображает? Охота хороша, когда она забава и тяжела, когда становится промыслом. Непонятно одно: почему и охотники и их собаки так и норовят в эту тяжесть впрячься. Возможно, древний инстинкт срабатывает. Другого объяснения Антон, как ни придумывал, найти не смог.
Хотя и спешили охотники, на заимку вышли уже в темноте. Приземистый пятистенный дом с рублеными сенями встретил их молчанием и безжизненной темнотой оконных глазниц. На снежной простыне под окнами, на запорошенном крылечке — ни следочка. Сугробчики на нетронутой поленнице и кирпичах печной трубы — все говорило о том, что хозяина в доме нет. Нет, так нет. Не на морозе же мерзнуть. Чай, с несчастных скитальцев не взыщется. Паша отгреб ногами снег от двери, подобранным голиком обмел снег с пимов и толкнул дверь в сени — она легко подалась. Из темноты пахнуло дегтем, вяленой рыбой и кислой капустой. «Евсей!» — позвал Паша. Никто не откликнулся. Паша оторвал от полена кусок бересты, поджег и, подсвечивая им, шагнул в отворенную дверь избы. В кухне, большую часть которой заняла русская печь, оказалось пусто. И только лики святых со старинных икон смотрели загадочно и угрюмо. За печью полагалось быть горнице, и Паша смело шагнул туда, уже твердо уверовав, что хозяин избу покинул. Но вдруг остановился и попятился в страхе перед увиденным в колеблющемся свете факела: «Там покойник!». И Колонтаец, честно сказать, мертвецов недолюбливал. Их соседство ему мало нравилось. Но еще больше не нравилось спать на морозе. А потому он остановил Пашу и предложил осмотреться и для начала растопить печку. Изба большая, до утра места всем хватит — и живым, и мертвым.