ина, которые грозили затянуться в краткую лекцию: «Что там Рыбаков выдумал, а что на самом деле случилось мы еще, думаю, разберемся. А вам неплохо бы задуматься почему в районе политико-воспитательная работа запущена: кинофильмов хороших нет, в клубе то «Идиота», то «Бродягу» показывают. Лекторов из области давно не видели. Соцсоревнование пущено на самотек, движение за коммунистический труд тоже. А вот с пьянкой и драками все в порядке — почти каждую неделю эксцессы случаются. Теперь вот еще и за ружья взялись. Скажи, а давно ли ты в национальные поселки выезжал, чтобы с народом встречаться? И чья же это забота? Знаете ли вы фамилию молодого ханта-охотника, попавшего под влияние хулигана, и устроившего стрельбу, вместо того, чтобы примкнуть к движению за коммунистический труд? Охвачен ли он соцсоревнованием и каковы его достижения на промысле? Вижу, что не знаете. Вот то-то и оно. На Рыбакова тень бросить желающих много найдется, а помочь ему в воспитании населения некому. В общем так: бери это дело под свой контроль и собирайся в командировку. Если подтвердится, что в районе появилась, так называемая, банда, лично ответишь перед партией. Разбаловались, понимаешь, банды начинают придумывать. Вы у меня все узнаете «кузькину мать». Отпустив Сырпина думать над сказанным и разносить подчиненный ему аппарат, Устюжанин попросил чаю с лимоном и вызвал по телефону Рыбакова: «Зайди ко мне с информацией по случаю хулиганской выходки с геологами. И чтобы были характеристики на каждого фигуранта». Затем развернул свежедоставленную вчерашнюю «Правду» и углубился в просмотр передовицы, вкусно прихлебывая чай из серебряного подстаканника с императорским вензелем «Н-II». Придет время и этот монарший подстаканник с царским вензелем и «кузькину мать» Сырпин ему еще припомнит. А пока он послушно готовится в тайгу, возглавить задержание хулигана, как он из монолога Первого для себя заранее определил — одного-единственного. Те времена, когда Сырпин мог расслабиться и выехать в тайгу на олешках или даже собаках, давно миновали и сейчас, сообразно занимаемой должности, он на такое мероприятие не решился. А потому позвонил начальнику районного узла связи и поручил ему подготовить аэросани для выезда в глубинку с агитбригадой. И хотя начальник узла связи сам набивался в состав агитбригады, Сырпин ему отказал, сославшись, что состав укомплектован и маршрут определен. Насчет состава Сырпин не обманул: он уже решил, что кроме него и водителя поедут Рыбаков и Охотников. Пятое, резервное, место для будущего арестанта, если такой попадется. А что попадется — сомнений не возникало. Затем он вызвал к себе Александрова, с картой, на которую тот уже нанес координаты найденного зимовья. После беглого ознакомления с картой, Сырпин признал давно забытые места и припомнил размытые временем образы из детства. Местность предстала перед глазами как на фотографии. Теперь он уже не сомневался, что найдет.
«Найдем! — подтвердили Рыбаков и Охотников. — Теперь знаем, где искать. А санки и через болото и по реке проскочат. До нас и раньше доходили слухи, что в тайге, кто-то скрывается, да только не знали где. А тайга большая и темная. К тому же и серьезного повода искать не находилось. Мало ли кто где живет». Лукавили Рыбаков и Охотников. Рыбаков мог найти, но не искал заимку от вечной занятости и нежелания ввязываться не в свое дело. Охотников же, наоборот, имел ориентировку о наличии в тайге неизвестной группы и искал способы на нее выйти для выяснения личностей, но, в одиночку и без поддержки, провести операцию не умел, а потому не решался и тянул со временем, внутренне понимая, что рано или поздно разбираться придется. А после того, как сумел подпортить отношения с самолюбивым Рыбаковым, надеяться на его оперативную помощь он не мог и расчитывать. Вмешательство Сырпина пришлось как нельзя лучше и теперь, затосковавший без постоянной работы, Охотников жил предвкушением грядущего задержания преступника, а может быть даже диверсанта или шпиона. На аэросанях за сутки можно обернуться, если не промедлить. Прогулка обещала быть приятной.
В кабинете Сырпина Рыбаков докладывал обстановку, которая, по его словам, оставалась спокойной. Несколько драк на свадьбах и по пьяному делу, замерзший в пургу возле дома депутат сельсовета, отравившийся неизвестно чем бродяга Тертый, сгоревшая без всякого повода юрта охотника Няшина — вот и все. За исключением обстрела в тайге геологов, которые сами ведут себя в этом по-разному и со странностями в показаниях. Начальник партии Александров уверяет, что до того с обстрелявшими их никогда не сталкивался. Вместе с тем, настораживает факт, что у обстрелявших, число которых два или три, оказалась экспедиционная лайка Орлик, вернувшаяся к хозяевам и опознанная рабочими партии. Это может говорить как раз об обратном. Кроме того, Александров, со слов сопровождавших его Петрухина и Пацевича, уверяет, что у стрелявшего в руках была винтовка. Возможно та самая, из которой летом был застрелен лесник Батурин и убийство которого продолжает висеть на райотделе как нераскрытое. Если найдется винтовка, «висяк» есть надежда списать. Однако, наличие винтовки Петрухин, а за ним и Пацевич, категорически отвергают, заявляя, что это была дробовая одностволка. И что тоже настораживает: экспертизу разбитой фары произвести не удалось, поскольку Петрухин отвинтил ее по дороге и выбросил в снег неизвестно где. Из сказанного следует, что хулиганы, возможно, вооружены нарезным оружием — чего следует опасаться и быть готовыми к сопротивлению. По этому случаю Рыбаков вооружился карабином, Охотников взял автомат, водитель аэросаней имел табельный почтовый наган, а Сырпин — двуствольный дробовик «Зауэр». Только все это им не понадобилось.
Колонтаец достался им голеньким, прямо в бане. Когда аэросани с шумом вылетели на поляну перед домом, Няшина на месте не было: он с мелкокалиберкой отправился по путику, дня на три. Где-то далеко он обнаружил место обитания выдр и планировал сесть в засидку с винтовкой. А Колонтаец натопил баню и с удовольствием парился, стирал белье и пел песни. Когда в предбанник ввалились вооруженные люди, он не успел даже одеться. Рыбакова он признал сразу и понял, что попал. Зато Рыбаков в обросшем волосами бродяге интеллигента Миронова не признал или признать не торопился, поскольку еще осенью с его подачи под этой фамилией в поселке был захоронен неопознанный труп и признавать свою ошибку в присутствии Сырпина ему не хотелось. Именно поэтому он предложил допрос задержанного отложить до возвращения в поселок. Обыск помещений дал неожиданный результат: задержанный жил в зимовье не один, а вместе с покойником в гробу и при кресте. На вопрос, кто это такой и когда умер, задержанный ответил, что это его дядя, Евсей Клейменов, с которым они здесь вдвоем жили. А умер он совсем недавно, от испуга, когда геологи приехали в лес на танке и бросили в старика взрывчатку. Крест и гроб были у деда заранее подготовлены, а потому племяннику осталось только возложить его в гроб, чтобы весной, когда оттает, предать земле. С этого заявления дело приобретало неожиданный оборот: оказывается не геологов обстреляли охотники, а геологи убили местного жителя. Даже Охотников растерялся, не говоря уж о Рыбакове. Догадливый Антон это успел заметить и решил стоять на своем и Пашу не выдавать: Колонтайцу все одно от тюрьмы не отвертеться, а Няшину пропадать незачем.
Сырпин мысленно потирал руки: его расклад как раз устраивал. «С покойником потом разберетесь. В аэросани он все-равно не влезет. Забирайте задержанного и пора возвращаться», — предложил Сырпин. Ночевать в грязной избушке рядом с покойником ему не улыбалось. Остальным — тоже. Вскоре зимовье опустело, и Антон из него как в воду канул. Но когда Паша Няшин вернулся, он по следам, как по книге, происшедшее прочитал, все понял: это незахороненный покойник беду накликал. Малость подумал и принял свое решение: погрузил гроб со старым телом на нарты, впрягся в нелегкую ношу и — не смог утащить, тяжело. Тогда он поставил гроб на место, вытряхнул из него покойника на старое одеяло, завернул и увязал кокон, погрузил на нарты и утащил его в тайгу навсегда. И где там захоронил или спрятал — никто не знает. Как никто не знает дальнейшей судьбы Няшина. Наверное, парень в другие места ушел. Да никто его и не искал и искать не думал, потому, что Колонтаец свою связь с ним не выдал. Рыбаков же, чтобы не портить отчетность и отношения с райкомом, до сути доискиваться не стал. Тем не менее, у Колонтайца судьба опять не складывалась. В том числе и по его личной болтливости: сам назвался племянником Евсея Клейменова. А не надо было. Но обо всем по порядку.
По прибытии группы захвата в Сургут, Колонтайца водворили в ту же камеру, из которой он так недавно сбежал. После таежной избушки, вонючая камера показалась Колонтайцу обжитой и даже уютной: светила электрическая лампочка, было довольно тепло, а немногочисленные ее обитатели пили настоящий грузинский чай и уважительно угощали им Колонтайца, который казался им пришельцем из другого мира. Теперь можно было не заботиться о ежедневном пропитании, заготовке дров и прочих мелочях жизни. За него это будет впредь делать «Хозяин» в течение назначенного судом срока. С этой своей грядущей участью Колонтаец почти смирился и на время успокоился. Мелкотравчатые аборигены каталажки уступили ему лучшее место на нарах, Колонтаец с наслаждением растянулся на них и уснул сном праведника и невинного страдальца за правду. Снился ему Паша Няшин, страшные хантыйские идолы и мертвый Евсей Клейменов с чашей золота. «Зачем не похоронили вы меня между могил моих товарищей на глубину сажень? — спрашивал он. — За это не найдете вы царского золота и никто его не найдет во веки веков. Аминь».
«Раз ты эту кашу заварил, то сам ее и расхлебывай, — отчитывал капитана Ермакова начальник райотдела. — Это именно по твоей телеграмме, мы не разобравшись, этого бича задержали, а он возьми да и сбеги. Теперь твой протеже со стрельбой на весь округ шухер устроил, перед райкомом не оправдаться. Если ты этого бродягу не сумеешь закрыть, уволю по несоответствию. Не забывай, что на тебе нераскрытое убийство Батурина висит. Если хочешь дальше служить — старайся». И Ермаков старался.