На первом же допросе, который вел легко установивший личность арестованного, капитан Ермаков, Колонтаец дал признательные показания относительно своего побега, спровоцированного, якобы, исключительно ротозейством сопровождающего милиционера. По легенде Колонтайца, бежал он без подготовки, не имея сообщников и неведомо куда, лишь бы подальше. Оказавшись на берегу протоки, окликнул, с трудом выгребающего против течения, рыбака и напросился в гребцы. Рыбаком, якобы, оказался Евсей Клейменов, который укрыл и приютил Колонтайца на зиму, ничего не спрашивая, кроме помощи по домашним делам: вода, дрова и прочее. Жили спокойно, мирно молились господу по старым книгам. Да на беду на танкетке нагрянули геологи, которых, любивший покой, Евсей встретил неприветливо и, угрожая ружьем, попробовал завернуть назад от дома. В ответ на это геологи бросили гранату, а Евсей с перепугу выстрелил. Колонтаец, чтобы не допустить трагедии, геройски вырвал у Евсея ружье. Но геологи все равно перепугались и укатили, предательски уманив за собой собаку. От испуга или от тоски по Орлику, Евсей вскоре лег в свой любимый гроб умирать, оставив Колонтайца сиротствовать. Но отпеть новопреставленного Колонтаец не смог из-за неумения и потому не торопился хоронить. Но долго Евсею спокойно пролежать в нем не пришлось, потому что в аэросанях приехала милиция и все перетрясла, устроив везде тарарам, который и мертвого поднимет, не то, что голого из бани выгонит.
Свидетели в своих показаниях сбивались. Александров показал, что стрелял из винтовки Колонтаец, а уж потом геологи бросили между ним и вездеходом толовую шашку, исключительно из самообороны. Петрухин утверждал, что стрелял из дробовой одностволки человек, одетый в хантыйскую оленью доху. Был ли это Колонтаец, утверждать точно не может, поскольку сквозь запорошенное стекло лица различимы плохо. Кто кинул толовую шашку — он не видел, так как сидел за рычагами машины и ему было некогда отвлекаться. Пацевич заявил, что стрелял по ним из двустволки человек хантыйского обличия и в оленьей дохе. И если бы ему удалось его еще раз увидеть, то тогда опознал бы уверенно. Причиной выстрела он считает охотничью лайку, Орлика, которого эти двое у них с Петрухиным переманили или украли. Толовую шашку бросил он, Пацевич, ради самообороны и, чтобы предупредить выстрел из второго ствола. Шашки они всегда берут с собой в рейсы по тайге, для расчистки завалов на дорогах.
На вопрос о собаке, Колонтаец пояснил, что истощавшая от голода собака сама к ним прибилась и осталась жить. А как ее зовут, он узнал лишь когда приехавшие геологи ее окликнули. Больше ничего рационального из перекрестных допросов и очных ставок извлечь Ермаков не смог, как ни бился. Сырпин же требовал ежедневных докладов о ходе следствия, которое само собой, без его вмешательства, шло в нужном направлении: никакой банды и перестрелки не обнаруживалось, а произошло мелкое столкновение из-за украденной собаки.
По мнению Ермакова в отношении примененного оружия в показаниях всех фигурантов следствия обнаруживалась явная нестыковка: один говорил о винтовке, другой об одностволке, третий о двустволке. Однако при обыске дома обнаружились только одноствольный и двуствольный дробовики. Колонтаец стоял на том, что никакой винтовки в глаза не видел. Разбитая выстрелом фара исчезла бесследно. В этих обстоятельствах присутствие в деле винтовки стояло под большим сомнением и это огорчало Ермакова: убийство из винтовки лесника Батурина продолжало висеть на нем нераскрытым. Обнаружься у Колонтайца винтовка, на него можно было бы навесить дело об убийстве Батурина. Кандидат для этого вполне подходящий: детдомовец с манией грабить кассы, умелый стрелок, легко пускающий в ход оружие, беглец из-под стражи, обязанный к уплате алиментов. Лагерь такому на роду написан. Однако не получается с обвинением в применении оружия: из трех свидетелей только один показал на Колонтайца, двое других сомневаются, а сам он на себя стрельбу не берет, показывая на Евсея Клейменова, который уже скончался по неизвестной причине, еще не вскрыт и даже не опознан, так как из-за сильных буранов вывезти его труп из избушки никак не могли собраться. И даже Орлик куда-то запропал: последний раз его видели на Черном мысу в составе собачьей свадьбы, после чего он на глаза не появлялся. Может быть загрызен другими псами. Спрашивается, из-за чего тогда весь этот сыр-бор?
Наконец, возвратился вездеход с участковым и понятыми, которые ездили поднимать труп Клейменова. Они запротоколировали и рассказали удивительные, просто мистические вещи: труп бесследно исчез, как не бывало. Крест лежит, гроб стоит, сверху крышка, а внутри пустота. Правда доски в нем изнутри пообтерты, как бывает при частом употреблении, но владельца не обнаружилось ни внутри, ни поблизости. И даже никаких следов на снегу вокруг дома — как испарился. Вообше-то бураны были…
Дело застопорилось: опознавать оказалось некого. Вскрывать тем более. Возник вопрос: так ли уж мертв был этот самый Евсей, когда подвыпившая группа захвата обнаружила его в гробу. Может быть — мертвецки пьян? А если все-таки мертв, то как он испарился?
Допрошенный по этому поводу, Колонтаец уверенно пояснил, что лично для него в исчезновении старика нет ничего удивительного, поскольку неотпетые покойники всегда по свету шарашатся. Он и раньше примечал за ним такую способность внезапно исчезать и затем объявляться. А все потому, что старик колдун, ведьмак, потому и дом его стоит на речке Шайтанка. По поводу гроба он может добавить, что старик его изготовил давно и для себя, любил в нем отдыхать, иногда даже закрываясь крышкою, для тепла. И этим очень пугал Колонтайца, когда ночью, в освещенной одной лампадкой комнате, с треском сбрасывал с гроба крышку и садился в нем в белых рубахе и кальсонах. Когда же он упокаивался в гробу, то был почти неотличим от мертвого, остывал и почти терял дыхание. Великолепно, что теперь в камере Колонтаец от его соседства свободен. За что милиции особое спасибо. Разумеется, сказанное Колонтайцем, Рыбаков в протокол допроса заносить не стал, а еще раз перечитал ту часть дела, в которой говорилось о пребывании Миронова в психолечебнице. Дело приобретало затяжной и бесперспективный характер. Предстояло ловить призрака, о котором известно было лишь то, что он Евсей Клейменов и все. Дополнительный обыск в избушке дал результаты: на чердаке обнаружились, покрытые пылью и ржавчиной, итальянская винтовка «ГРА» без патронов и кортик офицера царского флота. По толщине пыли, можно было предположить, что к ним никто не прикасался лет тридцать. Однако именно эти вещдоки насторожили до этого инертного Охотникова. Донесение о находке и случившемся он направил в свое Управление и попросил ориентировку на Евсея Клейменова и его вероятного племянника — Миронова Антона Аркадьевича. Ответа не было очень долго.
За это время Ермаков закончил следствие по факту злостного хулиганства с применением оружия, а также побега из-под стражи Миронова-Колонтайца и передал дело в суд. И хотя факт хулиганства Миронова следствием так и не был доказан, а под стражу Миронов был взят неправомерно, суд, самый гуманный и справедливый, вынес приговор о заключении Колонтайца в колонию общего режима на три года. Чтобы другим неповадно было из-под стражи бегать и в лесу скрываться.
И только тогда, когда осужденный Миронов, он же Колонтаец, отбыл по этапу к месту отбытия наказания, Охотников, наконец, получил из Управления ответ на свой запрос, от которого у него сразу зачесалось во всех местах. Из поступивших документов следовало, что имя Евсей Клейменов носил активный участник кулацко-эсеровского мятежа, главарь банды белоказаков, участник незнамовской авантюры, вероятный казначей антисоветского подполья на территории области, заочно приговоренный к расстрелу, которого следует разыскать, опознать и задержать до особого распоряжения. Что же касается Миронова Антона Аркадьевича, то он белобандиту Евсею Клейменову отнюдь не племянник и даже не родственник. А, наоборот, внучатый племянник командарма Второй конной Миронова, убитого по приказу Троцкого, и сын красного командира Аркадия Ильича Миронова, репрессированного за рассказы о революционных подвигах своего дяди в 1938 году, в том же году расстрелянного и реабилитированного в пятьдесят пятом. Антон о причине смерти отца и о его происхождении и судьбе, вероятно, ничего не знает, поскольку связь с родственниками у него прервалась в 1942 году, когда лет ему было «всего ничего». Мать Антона, фельдшер по образованию, после ареста мужа и рождения Антона, долго перебивалась случайными заработками: на постоянную работу членов семьи изменников Родины принимать не рекомендовалось. Выручало умение шить и природная приветливость и оптимизм, которыми она располагала к себе заказчиков, независимо от ранга. Жили они с Антоном ни хорошо, ни плохо — как все. И надеялись на светлое будущее. Но грянула война с фашистами. Про медицинское образование Мироновой сразу вспомнили и мобилизовали ее для работы по специальности в одном из госпиталей Тюмени. Раненых поступало множество, а в госпиталях не хватало не только лекарств, а в том числе элементарного тепла из-за недостатка дров. Между тем, дрова в заречной части города на деревообделочных предприятиях имелись, не хватало только транспорта для их доставки: на фронт ушли и машины и лошади. Зато сани остались, а лошадей заменили женщины. Каждый день, после смены, медработники нагружали сани мерзлыми чурками и на себе волокли их по льду реки к остывающим печам госпиталей. Во время одной такой ночной операции Татьяна Миронова провалилась в прорубь. Подруги ее немедленно выдернули, но до ближайшего дома, где бы можно было переодеться и согреться, оказалось очень далеко, и мама Антона продрогла до костей. Проболела она недолго — антибиотиков тогда не было. Да и точный диагноз никто не знал: то ли воспаление почек, то ли легких. На похороны Антона из-за мороза не взяли и могилы своей мамы он никогда не увидел. Маленького Антона приютила сестра матери — красива