Когда на первом же допросе участковый потребовал у Жукова документы, тот, не задумываясь, полез в карман и достал из него пачку бумажек и корочек, среди которых выбрал для предъявления охотничий и профсоюзный билеты, удостоверение о сдаче техминимума по технике безопасности и свидетельство о рождении. «Вот все, что есть», — с гордостью протянул он корочки Сивову. «Ты мне дурака не валяй! — грозно сдвинул брови участковый. — Паспорт где?» — «Нету паспорта, выпал, наверное, — огорчился Жуков и стал интенсивно шарить по карманам. В своем рвении он даже разулся, но ни в сапогах, ни в портянках паспорта не оказалось. — Значит, выпал, — убежденно подтвердил Жуков, — когда я на очко в уборной сел, он туда и выпал. Я слышал, как сбулькало, но думал, что глина осыпается. Она всегда там осыпается, как бы самому не упасть». — «Врешь ты все! — прервал его Сивов. — Пойдем, покажешь где обронил». Жуков покорно согласился.
В яме общей уборной, что возле барака, где проживал Жуков, желтела зловонная жижа, плавала пустая бутылка, но паспорт не просматривался. «И что теперь будем делать? — со злостью спросил участковый. — Как жить будем?» — «Пока без паспорта поживем, — доверчиво сообщил Жуков. — В лесу паспорт не нужен. А потом — может, сам отыщется, может, новый получу». — «Ты у меня получишь! — зловеще пообещал Сивов. — Срок получишь, а не паспорт. Я у тебя его изъять должен, а что теперь изымать буду?» — «Изымай, что имеется, — посоветовал Жуков. — Профсоюзный билет возьми — он с фотокарточкой и в нем марки наклеены за прошлый год. Удостоверение по технике безопасности — что я могу с тракторами работать. А охотничий билет мне оставь».
Однако участковый забрал и профсоюзный, и охотничий билеты, и дополнительно составил протокол опознания Жукова соседями. Соседи личность Жукова удостоверили, после чего Сивов их отпустил и приступил к его первому допросу. Вопреки ожиданиям участкового, ожидаемого и нужного результата допрос не принес. Уж больно ушлым оказался подозреваемый, будто его кто-нибудь к допросу специально готовил.
После уточнения личности, полагалось задать вопрос о месте работы. На него Жуков ответил не моргнув глазом: «Карагандинский леспромхоз в Тюменской области».
Участковый ответ в протокол занес, но в его точности усомнился и потребовал объяснений, как это может быть, если леспромхоз переехал, и кем это работает в нем подозреваемый. Жуков пояснил, что леспромхоз переехал, этого никто не отрицает, но Жуков из него не уволился и не получил трудовой книжки, а продолжает работать сторожем на верхнем складе, где осталось много невывезенной древесины и раскомплектованной техники.
Своим заявлением Жуков поставил Сивова в тупик: развеивалось как летний дым подозрение в тунеядстве и нетрудовых доходах. Если, конечно, его объяснение подтвердится. Поэтому, естественно, последовал вопрос, чем подозреваемый может подтвердить сказанное. Жуков ничем подтвердить сказанное не мог, по той простой причине, что и трудовая книжка, с записью об его увольнении в связи с переводом предприятия в другое место, и паспорт со штампом: «Уволен из Карагандинского леспромхоза» вместе лежали в укромном месте на всякий непредвиденный случай, которого всегда следовало опасаться, потому что действия начальства вообще, и милиции в частности, предсказать трудно. В качестве доказательства наличия трудового договора между ним и леспромхозом, Жуков привел факт отсутствия у него трудовой книжки: «Если бы я там не числился, то трудовая у меня бы была. А у меня ее нету — не получал. Значит, до сих пор на работе числюсь».
Сивов догадывался, что его дурят и злился, но вида не подавал и продолжал ловить подозреваемого: «Зарплату тебе переводом посылают или как? Бланк перевода показать можешь?» Жуков внутренне восхитился прозорливости своего многоопытного соседа Шурки Люхнина, подготовившего его и к этому вопросу. Он почесал кудрявый затылок, посмотрел в потолок и пожаловался участковому: «Полгода не платят, сволочи. Совсем про меня забыли. Хотя бы ты посодействовал, похлопотал. Но все равно никуда не денутся — выплатят, в крайнем случае, как за вынужденный прогул. У меня адвокат есть знакомый, помочь обещал». Последние слова адресовались непосредственно участковому и прозвучали как угроза. Сивов этот оттенок голоса уловил и понял, что другого пути как разыскивать адрес леспромхоза и писать туда запрос относительно Жукова и его трудовых отношений, у него не остается. Пообещал ласково: «Посодействую». И, сделав вид, что заканчивает, задал вопрос, ради которого, собственно, и приехал: «А по какому праву ты государственный леспромхозовский трактор в личных целях эксплуатируешь? У меня есть показания, что ты на нем лесоматериалы и сено частным лицам развозишь и, по справке сельсовета, налоги не платишь. Это факт присвоения государственного имущества Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, хуже того — кража. За это тюрьма полагается. Как ты теперь отвертишься?»
«А чего мне откручиваться, — парировал Жуков. — Я не вор, не разбойник, не расхититель и трактор на свое имя не записывал. Стоял он возле моего дома открыто и потому сохранился от разграбления лучше, чем в лесу. А если я его иногда заводил и выезжал, то исключительно для обкатки после ремонта и для сохранения моторесурса. Все механики знают, что если машина без работы простаивает, то изнашивается быстрее. Мне еще «спасибо» должны сказать за его сохранение в рабочем виде. Вот приедут люди из леспромхоза и угонят трактор своим ходом — кому беда?»
Сивов поморщился: доказать факт присвоения трактора вряд ли удастся. Но недаром говорят, что был бы человек, а статья найдется. Злоупотребление служебным положением могло бы подойти, но для этого надо сначала доказать, что Жуков действительно состоит на службе — а это длинная канитель, с которой связываться не хотелось. Поэтому Сивов занес в протокол, что факт эксплуатации трактора после ремонта Жуков признает. Следующим, заданным им вопросом был: «Откуда Жуков брал тракторное топливо для поездок и работы по заказам населения?» В те времена, о которых идет речь, дешевле дизельного топлива ценилось только молоко и вода из речки. Поэтому, не подозревая подвоха, Костя ответил просто и добросовестно: «За все время я заправлялся всего-то раз, с колхозной заправки в соседней деревне». На это Сивов удовлетворенно хмыкнул — факт хищения топлива, как и получения доходов от эксплуатации трактора вполне возможно доказать. А если добавить потери государства от неуплаты подоходного налога и налога на бездетность, плюс амортизацию техники, то дело могло иметь судебную перспективу. Если же все же выяснится, что Жуков и вообще в трудовых отношениях с леспромхозом не состоит, то процесс получится громкий, и звезды на погоны могут посыпаться. На этом Сивов протокол закончил, дал расписаться доверчивому Косте (который, не читая, поставил под ним свою закорючку, означавшую роспись) и отбыл для доклада начальству.
А Костя пошел рассказывать о беседе с Сивовым Лехе Люхнину. Сосед содержанием разговора с милиционером весьма озаботился: весь его предыдущий жизненный опыт напоминал, что следует ждать крупных неприятностей, вплоть до ареста. Что он Жукову и высказал в самых мрачных тонах. Жуков многоопытному Лехе внял и поверил как родному отцу, которого уважал, хотя никогда не видел. Той же ночью с небольшим багажом, в котором лежали и паспорт с трудовой книжкой, он ушел на тракт никем не замеченный. Попутная машина довезла его до города, в котором он, особо не думая, завербовался в химлесхоз добывать живицу, так необходимую народному хозяйству и космической промышленности. Вообще говоря, другой дороги у Жукова не было: на сезонную работу, в роде сбора живицы, брали без штампа в паспорте о выписке с прежнего места жительства. Жуков устроился временно и прижился насовсем. О штампе в паспорте пьющий кадровик химлесхоза постепенно забыл.
А трактор так и остался стоять под окном барака, пока не заржавел окончательно. Объявить его бесхозяйным и оприходовать в собственность сельсовета не удалось, поскольку он оказался собственностью Казахской Советской Социалистической Республики и лишь временно находился на территории РСФСР. Уголовного дела по факту его присвоения возбуждать не стали по той же причине: из-за отсутствия потерпевшего и из-за невозможности доказать факт присвоения и, главное, исчезновения подозреваемого. По ничтожному поводу объявлять всесоюзный розыск Жукова никто и не помышлял. Хищение дизтоплива с колхозного склада колхоз подтвердить отказался, ссылаясь на полный ажур в отчетах и отсутствие самого события. Да если бы и подтвердил, то Жуков всегда мог заявить, что топливо использовал для подвоза стройматериалов для ремонта моста. В общем, не склеилось уголовное дело. Только Жуков об этом не знал и скрывался в лесу, в вечном ожидании задержания и ареста. Поэтому когда за дверями избушки послышался громкий шум мотора, сердце его учащенно забилось от страха. «Добрались и до меня», — решил он и метнулся к двери.
Дверь распахнулась, и в избушку ввалился насквозь окоченевший Колонтаец. Одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы понять что это за гость и откуда взялся. Жукову приходилось уже встречаться в лесу со спецконтингентом и особой радости от этой встречи он не испытал. Но все равно, гость есть гость, его привечать следует. Поэтому Жуков отодвинулся от печки и уступил теплое место незнакомцу. «Меня Антоном зовут, — представился гость. — Пусти переночевать, хозяин, а утром я дальше двинусь, докуда бензина хватит». Колонтаец просился до утра, только из-за необходимости как-нибудь завязать разговор и чтобы не завернули обратно на мороз сразу с порога. А куда, в какую даль, он мог поутру проследовать, Колонтаец себе даже не представлял. Однако, как говорят, утро вечера мудренее. Так оно и оказалось впоследствии. «Проходи, гостем будешь, если с добром пришел, — пригласил Костя. — Я вот ужин готовить собрался и думаю, что лучше: борщ или бобы со смальцем. Ты как считаешь?» «Лучше из того и другого вместе, сытнее будет», — отозвался Колонтаец. Костя с ним весело согласился и с этого момента между двумя лесовиками возникло не то, что иногда называют взаимопониманием, а нечто большее, вроде обоюдной симпатии и родства душ.