Готовить для себя Колонтаец любил и умел чистить не только картошку, но и резать лук, не роняя слез. Глядя, как Антон его режет своим ножом, Костя сделал вывод, что, посетивший его, беглый зэк не профессиональный «урка», а мужик, который даже настоящей финки себе заначить не смог. За ужином Костя сумел расколоть Колонтайца на исповедь. Колонтайцу утаивать было нечего, врать бесполезно да и не имело смысла, поэтому он рассказал о себе все новому знакомцу. История Колонтайца, своей похожестью на его собственную, взволновала и растрогала Жукова настолько, что он не поленился разворошить в сенях поленницу, чтобы добраться до заначки: давно приберегаемой на всякий случай бутылки спирта. Пыльную и запотевшую, Жуков ее с гордостью выставил, показывая, что для такого гостя ему ничего не жалко. И пошли у них разговоры при свете лампы, обычные застольные разговоры немало повидавших на веку мужиков, для которых и прошлое в тумане и будущее во мгле, и только текущее мгновение важно и существенно, поскольку именно им живет русский человек в суровые времена. Живи, пока живется. Наливай, да пей — второй раз не предложат. Утро вечера мудренее, покажет что дальше делать. Обговорив и международные и местные темы, собутыльники неизбежно затронули волновавшую из обоих — изобретенный Колонтайцем снегоход «Дружба-2». Для демонстрации его способностей, пришлось даже покинуть теплую избушку, чтобы при луне сделать вокруг нее круг по насту. Костя тоже мотосани опробовал и восхитился простоте конструкции: «Я тоже мог бы такие сделать, будь у меня моторы. Можно было бы на станцию за продуктами ездить каждую неделю». Мысль эта крепко запала в его нетрезвую голову и, когда он на другой день проснулся уже далеко засветло, первое, что подумалось, это то, что неплохо бы съездить на станцию, за опохмелкой. После ковша воды в голове еще больше забродил вчерашний спирт и вместе с ним идея поездки, казавшаяся все более привлекательной и заманчивой. Колонтаец, по неспособности, ослабленного режимным питанием, организма принимать привычные для Кости дозы спиртного, лежал на койке в бессознательном состоянии, неспособный не только воспринимать окружающее, но и шевелиться. Поэтому тревожить его Жуков не стал, одел ватные брюки и телогрейку, поверх теплого подшлемника — маску сварщика, завел моторы снегохода и, спрямляя путь, помчался на станцию, чтобы успеть в магазин до обеденного перерыва. Поддавшему шоферу сорок верст не крюк.
Глава четырнадцатая. Идет охота
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень…
В. В. Высоцкий
Начальник исправительно-трудового учреждения (ИТУ), майор Глухов эту ночь из-за совершенного побега не спал — организовывал погоню и поиск, и попутно разносил подчиненных, не умеряя своих в этом деле природных способностей и опыта, приобретенного за двадцать с лишним лет службы в исправительно-трудовых учреждениях, в просторечии: тюрьмах и колониях. Когда молодой солдат Глухов демобилизовался после службы в органах «Смерша» Белорусского фронта, то с удивлением обнаружил, что жить «на гражданке» не умеет и ни к чему, кроме погонь, задержания и конвоирования не приспособлен. Как применить это свое умение в мирной жизни и хоть как-то устроиться в ней, Глухов не представлял и поэтому с ходу принял предложение военкомата продолжить службу в войсках МВД, попросту — в охране лагерей, которые после войны размножались с той же скоростью, с какой прибывали в страну бывшие военнопленные и прочие перемещенные лица. Спрос на честных служак в НКВД был большой и поэтому, начав с простого надзирателя, Глухов постоянно поднимался по служебной лестнице, дослужившись, можно сказать, до потолка карьеры, после которого можно уже думать и о спокойном отдыхе на пенсии — достиг должности начальника колонии общего режима в областном центре. При колонии имелась производственная зона, в которой, осужденные за малозначительные преступления, умельцы обменивались уголовным опытом и попутно выполняли весьма ответственные заказы для оборонного машиностроения. В прошлом, все заключенные были людьми трудовыми, работать умели и любили, и со своими заданиями справлялись, применяя смекалку, рационализацию и изобретательность. От изобретателей из своей зоны Глухов и пострадал, да так, что слово «изобретатель» для него стало навсегда ругательным, хуже матерного.
Как раз через дорогу от ИТУ, тоже за колючей проволокой, функционировал один из заводов «среднего машиностроения», на котором периодически случались задержки заработной платы рабочим и ИТР. Причин тому было несколько, не будем их разбирать. Да и какая разница рабочему, по чьей вине произошла задержка и по какой причине у его детей чай без сахара, а у него самого — без мясной пищи в глазах круги и треугольники рябят. В таком состоянии не до работы. Недовольство нарастало, голодный бунт зрел и однажды его прорвало: забастовал инструментальный цех. Инструментальщики — элита рабочего класса, специалисты высокой руки, мастера. Без их пресс-форм и оснастки всему заводу стоять и ничем их не заменить. О чрезвычайном происшествии, какого не только в области — в стране не бывало, немедленно донесли и горкому и обкому КПСС. Последовала резолюция: деньги найти и выплатить, а зачинщиков забастовки наказать, чтоб другим неповадно было и родным навсегда заказывали. Так и произошло: деньги выплатили, цех заработал, а виновным признали Димку Кукарского, молодого фрезеровщика, между прочим даже комсомольца, вся вина которого состояла в том, что он выключил цеховой рубильник, после чего рабочие разошлись и никто, включая мастера, не захотел включить его снова. Объективно оказалось, что никто ничего плохого не делал, запретного не совершал и активно протест не выражал, за исключением Кукарского. Его одного и арестовали, а потом и судили показательным судом за хулиганство с особым цинизмом, призыв к массовым беспорядкам и сопротивление властям. Выездная сессия вкатила Димке «на всю катушку» и назначила отбывать срок в колонии, что напротив. Друзья по цеху первое время носили Димке передачи, а потом забыли и перестали — ну сколько можно. С крыши цеха в производственной зоне можно было увидеть, как по заводской территории ходят девчата в белых халатах, возле инструментального цеха на столике режутся «в козла» его вчерашние товарищи. И среди них, с веселым и довольным лицом, тот, кто шепнул ему на ухо в злополучный день забастовки: «Выключай рубильник и выдерни рукоятку». Дмитрий его на допросах не выдал, а он за это даже не навестил ни разу. Вот тебе и рабочая солидарность. После таких раздумий, Димка загрустил, и надумал искать справедливости и пересмотра дела в Москве. Обычно считается, что в Москве справедливости значительно больше, чем в остальном мире, не говоря уже о Сибири. От писем в Москву никогда толку не бывало: они всегда возвращались для рассмотрения к тому, на кого жаловались. Перспективнее считался визит на личный прием к высокопоставленным лицам из Генпрокуратуры. Но для этого требовалась самая малость — свобода передвижения. И Димка надумал как получить эту малость на короткое время.
С воли, от трансформаторной подстанции, через опутанный колючкой забор, воздушная линия электропередачи, из голого алюминиевого провода большого сечения, шла с подъемом вверх, на крышу двухэтажного цеха в производственной зоне, на которую был возможен доступ. Димка оценил это обстоятельство и надумал улететь на свободу по воздуху, а точнее — по проводу. В цехе производственной зоны он свободно выточил себе ролик из гетинакса на подшипниках, надел его на Т-образную рукоятку и спрятал на чердаке цеха. В один из декабрьских дней, когда темнеет еще до окончания смены, он пробрался на чердак, накинул ролик на провод под напряжением и, как на салазках скатился по нему за забор, а там по столбу спустился на землю. Сигнализация, естественно, не сработала и постовые на вышках сквозь дрему ничего не заметили. Димка пробежал двести метров до железной дороги, которая в этом месте шла на подъем и поезда на него шли замедленно, схватился за поручень товарного вагона и исчез, как не бывало. Когда его хватились, то первое время искали в закоулках промзоны, в отвалах стружек, в котлах котельной и других местах. Когда искать почти бросили, пришло сообщение из Москвы, что в приемной генеральной прокуратуры задержан беглый заключенный Кукарский, который этапируется в место отбытия наказания для следствия и суда. За дерзкий побег Кукарскому добавили еще два года, а Глухова понизили в звании и отправили дослуживать на трассу Тавда — Сотник, с отрывом от оставшейся в городе семьи и предупреждением о неполном служебном соответствии. Надеюсь, теперь вам станет понятно, почему майор Глухов изобретателей среди контингента форменным образом ненавидел, как личных врагов. Побег Миронова-Колонтайца, завершись он успехом для сбежавшего, для Глухова предвещал крах карьеры и позорную отставку. Но не от предчувствия этого майор Глухов всю ночь не спал: он организовывал поиски. Вскоре стало известно о визуальном наблюдении поблизости от колонии неизвестного снегоката с мотором и о пристрастии Колонтайца к строительству самодельных нарт, при одновременном попустительстве технорука. В мастерской по ремонту срочно сделали инвентаризацию и обнаружили недостачу двух бензопил. Сложив эти факты, майор сделал правильный вывод: нужно искать самокатчика в направлении станции. Все дороги, просеки и подступы к станции были немедленно перекрыты оперативными группами с усилением из дружинников. Вся самоходная техника колонии рыскала по давно забытым «усам» лесовозных дорог в надежде напасть на след. Кажется, обложили кругом. «Пока не поймаем — отмены не будет» — предупреждение майора все ловцы помнили и заранее злились на неизвестного им беглеца, нагло вырвавшего их из домашнего тепла. Шла остервенелая охота на человека, бросившего всем им вызов непослушания. Охота еще более азартная, чем на волка, у которого кроме зубов и ног защититься нечем. Беглый зэк, в отличие от животного, умен, неплохо моторизован и, вполне возможно, что вооружен. Поэтому подразумевалось, хотя и не говорилось вслух, что живым его брать не будут. В назидание следующим кандидатам в бегуны от закона. А потому многочисленные посты, с напряжением, до рези в глазах, вглядывались в сверкающие снега: кто первый увидит несущуюся по ним точку, кто первы