ечения, соорудил на лодочной станции жилой контейнер, с постелью, кухней и мастерской и удалялся в него от сварливой семьи с начала каждого лета до поздней осени, когда спальный мешок от природы уже не спасает и причалы пустеют. Зато никто ему мастерить и изобретать не мешает. Ему бы инженерное образование, да не довелось получить из-за войны и трудного детства. Вот и пытается реализовать себя, изобретая изобретенное — то бесконтактную систему зажигания, то лодочный мотор на керосине. Автоматический самогонный аппарат — тоже его выдумка, только об этом в другой раз и в другом месте.
Третья статья — браконьеры. Многого о них сказать нельзя, потому что это немногочисленные индивидуалисты-тихушники, у которых одна только моторка на лодочной станции, а душа и все остальное прячется в ночи и за поворотом речной излучины, вне прямой видимости. Дела их темны, души тоже и таятся в потемках. О своих похождениях они больше молчат, а если и говорят, то больше намеками и загадками, и я пересказывать такое не буду из-за неприятия. Лучше расскажу о другом обитателе лодочной станции, которого навсегда запомнил. Звали его… Но обо всем по порядку.
Глава шестнадцатая. Друзья человека
Вот за это им вышла награда
От расчетливых этих людей, —
Видно, люди не могут без яда,
Ну, а значит — не могут без змей…
В. В. Высоцкий
Как человек с нормальной психикой, я с детства любил собак, но по своему, без преклонения и фетишизма, а так, как это принято среди жителей Севера, где собака обязательно присутствует поблизости каждого двора и необходима хозяину для охоты. Промысловой собакой дорожат ровно настолько, насколько она соответствует своему прямому предназначению — добывать зверя. Дорожат так же, как хорошим ружьем, легкой нарточкой, добычливой снастью и не более того. Каждая снасть в доме коренного северянина имеет свое строгое место и собака тоже. Место ее во дворе, а то и вовсе на задворках, под снегом и дождем, на ветру и морозе. И это для ее же пользы и закалки.
Невзыскательные преданные и добродушные лайки о другой жизни не знают, а значит, никогда и не помышляют, барахтаются в снегу и размножаются в самый неподходящий для этого момент — зимой. Спартанцы от рождения, сибирские лайки от холодов не страдают и если бывают чем либо недовольны, то это жарой, комарами и блохами. Совершенно не случайно своим добродушием и грацией наши лайки приковали внимание зарубежных кинологов, которые обеспечили им заграничную прописку в престижных собачьих клубах и переименовали их на свой манер — «хаски». Я не думаю, чтобы в эмиграции зверовым охотницам — лайкам жилось веселее, чем в родной тайге. Сытость для охотника не главное счастье.
Одну такую эмигрантку я встретил однажды в Париже, возле стадиона. С детства мне знакомая, остроносая морда лаяла из форточки темноголубого «ситроена» на сборище болельщиков рэгби, которые поглядывали на нее с уважением и издалека, не высказывая желания пообщаться. Рядом с собакой в машине никого не было, она скучала и, от тоски и безделья, беззлобно гавкала на весь белый свет, лишь бы обратить на себя внимание.
Мне тоже было не очень весело одному в незнакомом городе, да еще и без знания французского, когда за целый день не с кем словом перемолвиться. Поэтому, среди незнакомого говора, даже лай землячки показался мне своим и понятным. Повинуясь внезапному порыву, я подошел к заключенной в чужеродную оболочку собаке и протянул руку к оскаленной клыками морде и погладил ее от носа и между глаз, еще и почесав за ухом. А лайка, то ли оторопев от неожиданной наглости, то ли по неощутимому людьми биополю опознав во мне земляка и родственную душу, вдруг перестала лаять и нежно лизнула мои пальцы теплым и розовым языком. Толпа болельщиков в восхищении выдохнула и зааплодировала: «О-ла-ла-ла!». А я погладил собаку еще раз и пошел по своим делам: глазеть на витрины. Вслед мне долго еще раздавался уже не лай, а визг: это билась и скребла когтями великолепные чехлы сидений «ситроена» светлосерая лайка. Может быть, она просилась обратно в Россию, к ее снегам, комарам и неустроенности, зато родной и понятной. Очевидно, что ностальгия не у одних людей случается, но и у собак тоже. Впрочем встречал я подобное и среди русских парижанок: живут как у Христа за пазухой, едят и пьют, как им на Руси не снилось, дети у них — словно маленькие принцы. Казалось бы: чего еще желать? Однако все равно вздыхают о родной сибирской грязи и тоскуют по неухоженной Тюмени, как о земле обетованной. И, наверное, тоже воют от тоски по ночам, как сибирская лайка, хотя и переименованная на европейский манер в «хаски», но в генах сохранившая верность и преданность своей суровой родине.
Вообще говоря, добрее к человеку, преданнее и надежнее лайки я собаки не видывал. Из раннего сургутского детства припоминается мне, внешне похожий на белого песца, Плут. Потом у моего отца были Дик и Джек, который получил свое имя в честь Джека Лондона — на киноэкранах как раз появилась киноповесть о «Белом Клыке». Когда пароход увозил нас в Тюмень, Джек остался на берегу и вслед за нами не бросился: наверное, не читал Джека Лондона. В Тюмени дружбу с собаками пришлось на время оставить: в коммунальной квартире не до собак — от тесноты в них люди сами рычать готовы. Но я продолжал мечтать о своей собаке: привычка детства не забывалась. А еще, видимо, не хватало теплоты и ласки: в городе жилось трудно и неуютно. Родители выбивались из сил, стараясь прокормить семью — какие уж тут собаки. Не до жиру — быть бы живу.
А мне хотелось лохматого друга, которого можно было бы обнять за шею и пожаловаться на ухо о несправедливости жизни. И чтобы он выслушал, понял и не рассказал никому, как это умеют делать только настоящие друзья и собаки. Настоящий друг у меня тогда имелся, а вскоре появилась и собака. Появилась сама по себе.
Однажды вечером, у подъезда своего дома я обнаружил на сугробе запорошенную снегом лохматую собачонку. Собака равнодушно посмотрела на меня и не пошевелилась, очевидно кого-то выжидая. Возвращаясь из булочной, я увидел что собака продолжает сидеть на прежнем месте так же неподвижно и обреченно. Обильно падающий снег уже не таял на ее белой шерсти, и одни коричневые глаза и черный кирзовый нос выделялись на снегу в синеющих сумерках. «Сидишь?» — спросил я одинокого пса. «Тяв, — философски согласился он. — Ничего не поделаешь, такая наша собачья жизнь». «Ты чей?» — снова поинтересовался я. «Тяв-тяв! — заявил мне подснежник. — Возьмешь — твой буду». Пришлось его взять с собой.
Вопреки ожиданиям, родители не особенно ворчали: наверное, тоже пожалели Снежка — так его стали называть. Проблема возникла с соседом по квартире — тот не любил ни кошек, ни собак, ни людей, ни собственного сына. И умный Снежок его душу с первого дня понял и взаимно невзлюбил.
При рассмотрении, найденыш оказался великолепной ненецкой оленегонной лайкой. Этакий белоснежный пушистый клубочек с хвостиком-каралькой и круглыми стоячими ушками. Вылитый торфяной шпиц из книги естествоиспытателя Брэма. В моем детстве эти умнейшие лаечки еще встречались, пока с развитием цивилизации и освоением ею Севера не оказались вытеснены и подменены дворовыми ублюдками и почти совершенно исчезли, случайно сохранившись в Англии, под именем «самоед». Мой Снежок сам себя не ел и, вообще, ел очень мало. Страстью его были кости — с ними пес управлялся мастерски, несмотря на сравнительно небольшой для собаки и довольно аккуратный роток. И хорошо, что ротик у него не вырос, иначе с ним выросли бы очень большие проблемы. И своим маленьким ротиком он умудрялся создавать в квартире ежевечерний тарарам. Я уже говорил, что, на беду, Снежок носил поверх шкуры густую и жаркую шерсть, а потому не находил себе в квартире другого места, кроме коврика у входной двери, под которую всегда несло холодом. На коврике пес блаженствовал до той поры, пока не наступало время возвращения из вечернего университета марксизма-ленинизма нашего соседа, преподававшего там гуманизм и любовь к ближнему. Взволнованный диалектическим материализмом и грядущей зарей человечества, он просто не замечал окружающей действительности и непременно наступал на задремавшего песика.
Снежок в негодовании просыпался сам, отчаянным лаем пробуждал всю квартиру и мертвой хваткой вцеплялся в неразлучную спутницу соседа — кизиловую трость. И, вероятно, правильно делал, иначе этой же тростью ему же бы и досталось. Ежевечерняя борьба за светлое будущее всего человечества и борьба в темноте коридора с самоедской собакой никак не увязывались в сознании педагога и настолько утомили соседа, что однажды он не выдержал, да и написал заявление в партком по месту работы моего отца, с просьбой изучить соответствие его морального облика Моральному кодексу строителя коммунизма. Отец мой считал себя коммунистом в душе, а формально состоял только в обществе рыбаков и охотников. Тем не менее, в партком ему пришлось идти и выслушать ультиматум: от хвостатого друга избавиться категорически и не подвергать квартиру ценного для партии ученого угрозе заражения блохами и прочими паразитами. Отец четко понимал кто паразит, и что последует в случае неподчинения, а потому посоветовал мне беспрекословно свести друга на рынок и отдать в первые попавшиеся руки «за бесплатно». Пришлось, со слезами, но исполнять.
Как я теперь понимаю, все мы недооценили собачьих качеств Снежка, потому, что когда я вернулся домой в расстройстве от потери друга, он уже вертелся у порога и лукаво поглядывал на меня темнокоричневыми глазенками, по-собачьи улыбаясь уголками рта и высунув кончик розового языка: «Вот я каков!» Снежка мне разрешили оставить до следующего базарного дня. После очередной продажи, Снежок вернулся на третий день, с обрывком ремня на шее и радостным выражением на морде. Проявления собачьей преданности никак не растрогали соседа, ультиматум был повторно предъявлен на самой высокой ноте, с угрозой предъявить иск о выселении в связи с невозможностью дальнейшего проживания и так далее и в том же духе. Оправданий, что собачью судьбу тоже следует устроить по-человечески и на это необходимо время, он не хотел и слушать. Вся эта междусемейная дипломатия не прошла мимо глаз и ушей виновника инцидента и он решился на крайние меры. Никто не видел, как и когда он ухитрился это сделать, однако поутру дверь в комнату соседа оказалась «обдристаной» на полметра от пола. Все жители квартиры оказались в шоке.