Из всех жильцов квартиры один Снежок этим обстоятельством ничуть не огорчился и посиживал у порога весьма довольный собой и даже не противился, когда мой отец надевал на него ошейник с поводком. Наказывать пса отец не решился — может быть, тайно ему сочувствовал. С тех пор я своего дружка никогда не видел: отец уверял, что отдал его деревенскому мужику.
С того времени в моей квартире собак не водилось. Хотя прошли долгие годы и из коммуналки я давно переехал в собственную квартиру, попыток поселить рядом собаку я не делал по двум причинам: во-первых, декоративных собак я не признаю, а для настоящей собаки городская квартира не место, а во-вторых (и это главное) супруга предупредила меня, что собак возле себя не потерпит ни за какие блага в мире. И мы с дочкой уступили: ей было около трех лет и правом решающего голоса она еще не пользовалась. Пришлось, вместо живого, покупать ей Тузика плюшевого. Надо сказать, что фабрика мягких игрушек исхитрилась изготовить довольно натуральное подобие вислоухого коричневого щенка. Обнаружив его на полу в прихожей, Оля долго не решалась подойти, все сомневалась: не кусается? А когда все-таки убедилась, что не кусается, схватила, прижала к своему сердечку и так и не расставалась с ним лет до восьми, каждый вечер укладывая с собой в постель, до тех пор, пока плюш не протерся до дыр и из них не показалась набивка. Наступило время Оле менять привязанности, и на смену тряпичному песику пришли живые собаки нашего двора.
На первом этаже нашего подъезда жила вздорная и крикливая дворняжка Ветка, которая выгуливала за собой на поводке дядю Диму, более известного среди детворы, как «Веткин папа». Дружить с сердитой Веткой девочке оказалось очень сложно. А другой собаки в подъезде не оказалось. Однако, в душе каждого нормального ребенка теплится желание заиметь четвероногого дружка, и если родители или обстоятельства жизни не позволяют ему обзавестись добропорядочной домашней собакой, ребенок все равно попытается приобрести себе приятеля из числа дворовых собак, среди которых наряду с потерянными, брошенными и несчастными встречаются бродячие, кусачие и даже больные. А встреча с последними может привести к последствиям вовсе уж нежелательным. Так однажды случилось и с моей дочкой.
Однажды после школы, ее зареванную привели под руки домой подружки по «третьему А». На счастье, я оказался дома и из сбивчивых объяснений сумел выяснить, что Олю цапнула за палец незнакомая пестрая собачонка, которую дочка по наивности попыталась угостить пирожком с ладошки. Царапина от зубов оказалась глубокой и слегка кровоточила. Укус незнакомой собаки всегда опасен, и я поспешил выскочить во двор, чтобы задержать негодницу, для медосмотра.
Пестрая собачонка крутилась возле подъезда и спокойно далась в руки. Но когда я предъявил ее к опознанию третьеклассницам, те, как одна, заявили, что это другая. Дело приобрело скверный оборот: мне предстояло вести дочку на болезненные прививки против столбняка и бешенства. Это я и попытался объяснить Оле и ее подругам. Но те продолжали твердить: другая и все тут. Пришлось ежедневно водить дочку на уколы. Пострадавшая стойко вытерпела все сорок.
Уже потом, спустя много лет, Оля созналась, что пестрая собачонка была та самая, что цапнула ее за палец, но они с подружками договорились не выдавать мне преступницу из страха перед ветлечебницей, в которой, по ходившим слухам, бродячих собак усыпляют без разбора. И ребенок самоотверженно выдержал сорок болезненных уколов в живот, чтобы сохранить жизнь обидевшей ее безвестной дворняжке. Пионерское воспитание сказалось. Рискну дать совет другим родителям. Не испытывайте судьбу — гораздо спокойнее разрешить ребенку воспитывать домашнего песика, чем подвергать его опасным знакомствам с кусачими бродягами. Справедливости ради, замечу, что и среди бродячих псов попадаются иногда замечательные экземпляры, достойные пера писателя. Среди таких, немногих, был благородный душой «дворянин», известный в народе под псевдонимом «Тузик».
Глава семнадцатая. Благородный дворянин Тузик
Мы и собаки — легли на весы!
Всем нам спокойствия нету,
Если бездомные шалые псы
Бродят свободно по свету…
В. В. Высоцкий
Над моим столом висит фотография: в вечерних сумерках по зеркальной глади засыпающей реки стремительно летит моторная лодка. На самом ее носу, расставив короткие ноги стоит невысокая белая собака. Тело ее напряжено, шея вытянута, глаза смотрят вдаль…
На первый взгляд это была самая обыкновенная дворняга, какие в избытке встречаются на городских улицах: на коротких ногах крепко сбитое туловище, чуть побольше солдатского сапога, переходящее в непропорционально развитую голову со стоячими розовыми ушами и внушительными челюстями. Небольшой, постоянно опущенный хвост и подтянутое брюхо, придавали собаке настороженно-угрюмый вид. В довершение всего, пес был полным альбиносом и украшение любой собаки — кончик носа у пса неприятно розовел, а короткая жесткая, когда-то белая шерсть приобрела тот пепельный оттенок, избавиться от которого не помогало даже частое купание. Простреленное ухо и стертые желтые клыки свидетельствовали, что пес не молод, изведал лиха, а потому научился держаться на публике с достоинством джентльмена.
Еще, возможно, сказывалось и то обстоятельство, что суровую школу жизни он прошел у своего последнего хозяина, известного на лодочной станции под именем «Гришка — водяная крыса». Гришка представлял собой реликт вымирающего племени речных бродяг, каких в наше время уже не встретишь — хапуга и браконьер, бич всего живого и неживого в реке, на воде и над рекой. И не просто бич, а бич с лодочным мотором.
С весенним ледоходом, увольнялся Гришка из детской больницы, где сезонно работал кочегаром котельной, и принимался ловить плывущие по реке бревна, тысячами утерянные лесозаготовителями по берегам и в низинах и подхваченные весенней водой, чтобы унести их по течению к Ледовитому океану, мешая судоходству. Если их не занесет в кусты, где они останутся догнивать, пока их не выловят прибрежные жители.
На самодельной, легкой, но вместительной дюралевой лодке, Гришка целыми днями ловил плывущие бревна и подтягивал их к берегу, где его напарник, по прозвищу Гена-крокодил, бензопилой распиливал их на чурки и складывал в штабель. Покупателей в неблагоустроенном Заречье искать не приходилось, и ловцы в этот период были «сыты, пьяны и нос в табаке».
Когда половодье кончалось, Гришка переходил на другой промысел. В заветных местах у него стояли самоловы, переметы, сети и другая браконьерская снасть. На старом мопеде Гришка объезжал места лова, ежедневно вытряхивая улов в заскорузлый от слизи рюкзак. Не дожидаясь открытия охоты, ползал он по болотам с малокалиберной винтовкой и стрелял, втихаря, не щадя нелетных утят порхунцов. временами не брезгуя и домашними гусями. За что однажды он сам себя и наказал.
В холодный сентябрьский день, когда местная утка уже поднялась и улетела, а северная еще не подошла, без толку намаявшись на болотах, Гришка вышел к реке, и, недалеко от деревни, застрелил на речном плесе домашнего гусака. Табун разлетелся по реке с гоготом, оставив подбитого гуся качаться на воде. Убитого следовало как-то доставать, пока далеко не отнесло течением. Гришка спрятал в кусты винтовку, скинул всю одежду и, недолго думая, бросился в ледяную воду. Схватив гусака за шею, Гришка обернулся к берегу и со страхом увидел как со стороны деревни катит к нему мотоцикл с седоком в форменной фуражке. «Не убежать», — содрогнулся в воде Гришка и, наступив ногой на гусиную шею, принялся плескаться, изображая купальщика.
Между тем, мотоциклист, в форме лесника, заглушил мотоцикл напротив и хмуро осведомился: «Чо это наши гуси переполошились? Ты почо их пугашь?». — «Они у вас тут все глупые — голого моржа- купальщика не видали, вот и перепугались», — отвечал «купальщик». Очевидно, объяснение удовлетворило лесника, потому, что не задавая других вопросов, он поудобнее устроился на сиденье, свернул цыгарочку и закурил. Тем временем, у посиневшего Гришки закоченели от холода ноги и зубы выбивали подобие «дроби», но он продолжал усердно плескаться и делать вид, что получает несказанное удовольствие, думая только о том, чтобы гусь не выскользнул из-под ноги и не всплыл наружу. На Гришкино счастье полил холодный проливной дождь и мотоциклист не выдержал, громыхнул стартером и покатил восвояси, а окоченевший Гришка, с трудом выждав еще минуту, пулей выскочил из воды к намокшей одежде.
После этого купания у него заболела спина и трястись на мопеде Гришка уже не мог, но, «горбатого — могила исправит», и, по этому правилу, Гришка не смог отказаться от своих привычек. Отогревшись за зиму в котельной, он купил весной подержанный лодочный мотор и все начал сначала. На легкой лодчонке уносился он в ему одному известные на реке места и возвращался тяжело груженым. Вся добыча, будь то рыба, грибы, ягоды, травы, березовые веники или краденые сети — попадала на заречный рынок, где у него имелись свои сбытчики и постоянная клиентура. Деньги Гришка копил, экономя на всем. От жадности, он не знавал другой одежды кроме брезентовой кочегарской робы и рабочих ботинок, не курил и, насколько хватало выдержки, не употреблял магазинного спиртного. Это не значит, что он не пил — пил, но неизвестно что. В дом, оставшийся ему после отца, вполне нормального труженика, Гришка пустил квартирантов, а сам зимовал в котельной детской больницы, где шуровал топки за две ставки, и где его подкармливали на кухне.
Заветные промысловые места Гришка от чужого глаза оберегал и на промысел выезжал строго в одиночку, делая исключение только для пса, обязанностью которого было охранять лодку на стоянке и развлекать своего диковатого хозяина.
Превосходно вышколенная, неказистая на вид, дворняга оказалась замечательной флотской собакой. В шумном коллективе лодочной станции пес быстро научился различать среди водномоторников аборигенов и неофитов, не мешался под ногами и не попрошайничал. Несмотря на постоянное недоедание, подачки им принимались с достоинством, и поедание начиналось после повторного приглашения: «Ешь, ешь»… причем делалось это не торопясь, с оглядкой на угощающего. Зато служить на задних лапках пес не соглашался даже за колбасу и, если его пытались принудить, немедленно уходил. Других собак и кошек он игнорировал, детям и женщинам дозволял себя неназойливо ласкать, и проявлял агрессивность только к мальчишкам того пакостного, называемого переходным, возраста, в котором они еще мечтают украсть лодку, перекрасить и уплыть на ней в дальние страны, и преследовал их на всей территории лодочной станции и ближайших к ней подступах.