Наша лодочная станция — представляла собой своего рода клуб единомышленников. Здесь все друг друга хорошо знали, совместно выезжали на рыбалку, за грибами, просто на пляж отдохнуть. Постоянно кто-то приплывает, отплывает, заводит и регулирует мотор, что-то ремонтирует, красит, пилит, клепает. Над всем берегом станции царит особый дух приподнятости над буднями и взаимопонимание, какое встречается еще разве что у туристов и альпинистов.
В этом шумном обществе, у пса появилось множество приятелей, которые не жалели для симпатяги взятых с собою завтраков. Благодаря своим качествам, пес занял подобающее место в иерархии водномоторных аборигенов, стал считать станцию своим вторым домом, лодочников — приятелями, а все лодки своей собственностью. Но Гришку, тем не менее, продолжал униженно почитать за единственного хозяина. Звук Гришкиного «Вихря» он отличал из десятков подобных и, стоило хозяину завести мотор, как пес стремглав взлетал по трапу причала и прыгал в лодку. Наверное, знал, что если возьмут с собой, то и накормят. В лодке он располагался в самом ее носу, подальше от свирепого хозяина и вонючих канистр. Но стоило лодке набрать скорость и выйти на устойчивое глиссирование, как пес начинал суетиться, выглядывать за борт, и, наконец, терял терпение, взбирался на носовую палубу лодки и умудрялся балансировать на ней на своих коротеньких ножках, глядя на стремительно несущуюся навстречу воду. Похоже, он бывал по-собачьи счастлив в эти минуты: тело его напрягалось, шерсть разглаживал встречный поток воздуха, трепещущие ноздри вбирали в себя весь букет запахов речной долины. Когда же лодку подбрасывало на встречной волне, он, как маленький акробат, сохранял равновесие и никогда не падал. Если же их обходила более быстроходная лодка, то проявлял беспокойство, топтался по палубе и укоризненно оглядывался на рулевого: «Ну что же мы?»
Разумеется, пес не подозревал о порочных наклонностях своего хозяина и добросовестно служил Гришке, несмотря на полуголодное содержание и частые пинки. Эту его преданность Гришка никак не ценил, так, как не ценил ничего на свете, кроме наживы. В силу своей ограниченности, Гришка не умел понять, что требовать от беспородной, начисто лишенной охотничьих инстинктов дворняжки найти в траве дичь или доставать из воды утку — бесполезно, особенно если сам не обладаешь способностями к дрессировке. Однажды, когда собака не пошла в воду за подстреленным чирком, рассвирепевший на нее Гришка выстрелил по непонятливому. К счастью, пуля пробила только ухо. После этого сопровождать хозяина по берегу на охоту пес перестал, оставаясь в лодке и не подпуская к ней непрошенных гостей, даже если им случайно оказывался старый знакомый, еще вчера угощавший его на станции колбасными шкурками. Особенно талантливо он расправлялся, со случайно забредшими в его зону, коровами и лошадьми. По тому, как умело и быстро он обращал их в бегство, можно было догадываться, что где-то в далекой родне у него были пастушьи оленегонные лайки.
Бездарный на охоте пес оказался преданным сторожем имущества своего хозяина. Впрочем, пес его по осени неожиданно лишился. Было это так. В период созревания капусты, прибрежные совхозы отгружали ее баржами в нефтедобывающие районы. Делалось это под строгим присмотром обкома партии. О ходе отправки барж с капустой, специальные уполномоченные рапортовали ежевечерне, с указанием конкретных виновных в срыве графика. Другие уполномоченные докладывали об отгрузке картошки, третьи о корнеплодах и т. д. Понятно, что у речников буксиров для всех барж постоянно не хватало. Чтобы не попасть под грозную длань начальства, чья-то умная голова догадалась рейдовым буксиром забирать уже загруженные «под завязку» капустой баржи и уводить их за поворот реки, куда из-за болотистого берега не мог добраться обкомовский «Газик» и ставить там на якорь дожидаться своего буксира. А по сводкам баржа уже числилась на пути в Надым или Салехард. Уполномоченные были довольны и в обкоме потирали руки, готовые доложить в ЦК. А баржи с капустой тем временем все стояли на якоре и ждали. Возвращаясь вечером из очередного набега на Пышму, в сумерках, Гришка обнаружил на рейде, застывшую в ожидании отправки, баржу с капустой, борта которой, чтобы доставить северянам побольше свежих овощей, наспех нарастили досками. Конечно же Гришка посчитал капусту своей законной добычей. Под покровом темноты, он подплыл к борту и рванул на себя доску. Доска неожиданно легко подалась и в образовавшуюся брешь в лодку хлынула лавина капустных кочанов. Лодка мгновенно затонула, а вместе с нею и плотно одетый капитан. Проснувшийся от шума шкипер увидел в свете фонаря только плывущую меж вилков собаку. «Надо же! — почесал он затылок. — Такой маленький, а столько шума». И пошел досыпать.
Когда, через долгое время, грязный и изрядно отощавший пес вернулся-таки на лодочную станцию, сироту усыновил коллектив. Однако имени у него не было. Занятый промыслом, бывший хозяин не нашел времени, чтобы придумать своему слуге имя, подзывая его свистом или разнообразными непечатными именами, которых имел большой запас. Возможно, в этом имелся какой-то скрытый смысл, понятный одним закоренелым браконьерам, только обыкновенные лодочники по чистоте своей не могли примириться со столь очевидной несправедливостью. И однажды, когда моросящий дождь загнал в сторожку обширное общество, собравшееся было выехать на природу, пса лишили очевидного недостатка. Коллективно решили дать собаке имя флотское, указывающее на принадлежность. «Пиратом» его решили не называть из-за несоответствия клички характеру. Кличку «Моряк» единодушно отвергли по той причине, что Тура отнюдь не море. Отвергли и «Матроса» — поскольку имя это гордое и не стоит давать такое всяческой дворняге. Предложили «Боцмана». Тут уж запротестовал сторож Кузьмич, в прошлом пароходный боцман: «Вы почему всякую портовую шавку с БОЦМАНОМ равняете? А если я полжизни в плавсоставе боцманом? По вашему боцман — собака! Если ко мне такое отношение, то прошу очистить сторожку! На дождь идите!» Убедительность последнего аргумента возымела действие. «Фрегат!» — примирительно предложил кто-то. С ним не согласились: «Какой же он фрегат с такими формами. Уж скорее «Ялик» или «Тузик» — самая маленькая шлюпка. Он даже похож на нее — такой же маленький, пузатенький и круглоскулый. И имя вполне собачье». На том и порешили. Сообразительный песик к ней вскоре привык.
После опасного приключения, Тузик не утратил своей страсти к путешествиям и, не задумываясь, прыгал в любую лодку, в которой начинал урчать мотор, твердо усвоив, что если его возьмут с собой, то и накормят обязательно. Наученный пинками хозяина, попав в лодку, Тузик вел себя безупречно: под ноги не лез, не скулил, не пакостил, оставаясь верным своей привычке — стоять на носу несущейся полным ходом моторки. Взявший в плавание Тузика, мог спокойно оставлять лодку на его попечение. Лишенный охотничьих инстинктов, Тузик не отвлекался, не тявкал на ворон и не гонялся за мышами и птичками. Если в одном месте собиралось сразу несколько лодок, пес сторожил только ту, на которой сам приехал и, хотя владельцы прочих были ему издавна знакомы, к охраняемой лодке этот «калиф на час» их уже не подпускал, отвергая любое угощение.
В грибной сезон популярность Тузика достигала апогея. Из-за чести иметь его гостем на борту моторки, между лодочниками возникало серьезное соперничество и споры, аргументами в которых нередко служили колбаса, котлеты или куриная ножка. Но к концу лета ажиотаж спадал, грибников на причале становилось все меньше и Тузику приходилось все Чаще скучать на берегу и довольствоваться жалкими подачками сторожей, которые и сами сыты бывали реже, чем пьяны.
Наконец, после затяжного ненастья, установилась та золотая пора, которая в народе зовется «бабьим летом». У меня и группы моих приятелей по лодочной станции совпали и отпуска, и интересы и, чтобы компенсировать ожидание хорошей погоды, мы собрались выехать на Пышму, где, по непроверенным слухам, неимоверно клевал окунь и брала на блесну щука.
Для водномоторника каждое плавание — событие. А накануне закрытия теплого сезона — вдвойне. Поэтому к сборам отнеслись тщательно. Надувные матрацы, спальные мешки, палатка, продукты, рыболовные снасти, посуда, транзистор — вот далеко не полный перечень принятого в лодку груза. А еще надо разместить топор, ведро, чайник, четыре канистры с бензином, инструменты, запасную теплую одежду, весла и массу всяких нужных мелочей, которые не упомнишь, как ни старайся. Вдобавок ко всему, мой напарник по лодке, Володя Романов притащил на веревке здоровенного, вдобавок молодого и бестолкового, гончего кобеля Бурьку. «Бурька поедет с нами, — заявил он безапелляционно, — его не с кем оставить». Делать нечего — стали размещаться. С трудом растолкав по лодке ворох вещей и пристроив Бурьку, начинаем пробовать и прогревать мотор. И тут, при первых же звуках взревевшего мотора, откуда-то из-за контейнеров выскочил Тузик, вихрем промчался по причалу и с разбега вскочил в лодку, едва не уронив гончего.
«Тебя нам только в тесноте не доставало, — рассердился Володя, и, несмотря на слабое сопротивление и жалобное повизгивание, выдворил пришельца на берег, — две собаки в одной «казанке» это излишество». И все на этом.
Чтобы пресечь дальнейшие проникновения незваного пассажира, мы попросту отчалили и взяли курс в низовья, к обожаемой Пышме. В километре ниже лодочной станции, за Фанерокомбинатом, на самом берегу стоял еще купеческой постройки магазинчик, в котором было удобно закупать хлеб, масло и прочую необходимую провизию. Намереваясь у него остановиться, мы плыли неспешно, заодно прогревая мотор. Случайно оглянувшись назад, мы расхохотались: следом, по берегу, забавно спотыкаясь на коротких ногах, что есть сил бежал Тузик. Но вот на дороге у него стал плотный забор фанерокомбината, и Тузик пропал из поля зрения. Зато показался магазин, почти к самому крыльцу которого мы и причалили для покупок. Через короткое время, мы вернулись с полным рюкзаком и с хорошим настроением: Все — теперь только вперед! До Пышмы часа три полн