ым ходом. А там — чебаки, окуни, свежий воздух, чистая вода и тишина, тишина! Для этого можно потерпеть рев мотора. Даю полный газ, мотор взревел, лодка дернулась, нос ее сначала задрался вверх, потом плавно опустился, лодка выравнялась почти параллельно поверхности воды и вышла на глиссирование. Вода радостно зашуршала по бортам.
Пассажирам можно и отдохнуть. Володя растянулся во весь рост поверх багажа и сделал вид, что задремал, а его гончак, положил голову на борт и задумчиво глядел на убегающую за корму волну: он первый раз в плавании. Только настоящий водномоторник поймет очарование тех минут, когда лодка, как большая серебряная рыба, приподнимаясь из воды на самой «пятке» скользит по зеркальной поверхности остывающей в преддверии осени безмятежной речной глади, от бортов разлетается брызговая пелена и в них играет радуга. Натренированное ухо моториста наслаждается бесперебойной песней мотора — в движке никаких посторонних шумов. Впрочем уже полчаса мое ухо, привыкшее отлавливать малейшие оттенки его голоса тревожат непонятные звуки, издаваемые вроде бы не мотором, а утробой лодочного корпуса. На мой тревожный вопрос, Володька, не ко времени разбуженный, с неудовольствием проворчал: «Хороший стук наружу вылезет», перевернулся на другой бок и собрался было продолжить свое важнейшее дело, как вдруг, приподнялась сама собой крышка переднего багажника и из-под нее выбрался ни кто иной, как сам Тузик и, извиняясь, повилял хвостиком.
Оказывается, пока мы ходили по магазину, неугомонный пес по звуку мотора определил местонахождение лодки, преодолел возникшие на пути заборы, в лабиринте заречных улочек нашел путь к реке, отыскал лодку и, крадучись, протиснулся под крышку неплотно закрытого багажника. А Владимир, развалясь, нечаянно притиснул люк и, к счастью Тузика, лишил его возможности выбраться наружу, сразу по отплытию от магазина. Ничуть не реагируя на наши восклицания, Тузик, привычно перебрался через лобовое стекло и, совершенно невозмутимый, принял излюбленную позу на самом носу нашей моторки. Совсем не то Володька, который просто вскипел от неожиданного явления проходимца и с возгласом: «Там у меня колбаса лежала!», с головой погрузился в багажник. Однако пробыл там недолго: вскоре он вылез, с кругом колбасы в руке, и удивленным возгласом: «А ведь не тронул!» И я вместе с ним удивился железной выдержке извечно голодного зверя, просидевшего наедине с колбасой около часа и не употребившего ее без остатка. А наудивлявшись, мы решили больше не высаживать непрошенного пассажира, тем более, что город давно уже скрылся за кормой.
Так вчетвером мы и доплыли до излюбленного нами устья чистой речки Пышмы. Знакомые татары говорили мне, что ее название означает «красавица». Может это и не так, но я с ними согласен — речка и в самом деле красивая и даже чище многих других, в Туру впадающих.
Скатившись с Уральской гряды, Тура и Пышма текут почти параллельно, словно не решаясь соединиться. Наконец, устав петлять между заливными лугами и сосновыми борами, красавица Пышма резко сворачивает на север, к своей неторопливой, но работящей соседке Туре. А почти достигнув ее, снова отворачивает на восток, изредка поглядывая на соседку из-за зарослей кудрявых тальников на длинной и узкой косе и долго не решается присоединить свои прозрачные струи к взбаламученным водам Туры. Наконец, она решается и, обогнув длинный, как журавлиный нос мыс, падает на грудь Туре и еще долго течет с ней в обнимку, не торопясь перемешать с ней разноцветные воды. На этом мысу, удивительно бархатистая травка, которой я не знаю названия, редкие стройные ивы и постоянный ветерок, сдувающий гнус. Здесь великолепное место для отдыха и стоянки и еще более великолепное — для рыбалки. Хочешь — иди на твердый, как гаревая дорожка, песчаный пляж вдоль Туры ловить на донки лобастых язей и наглых ершей, а хочешь — блесни с пышминских обрывов в черных бездонных омутах тяжелых щук, или дергай на поплавочную снасть из-под коряг окуней и сорожек. На уху все равно надергаешь. Не ленись только.
Вот в эти места и заманил меня Володя Романов, уверявший, что лучшего места на реке просто не существует и, что все вокруг ему знакомо еще с тех пор, когда он выступал представителем защиты в процессе по делу «Об установлении гражданской принадлежности бродячих петухов». Если доверять, тому, что говорит адвокат, значит, поверить, что в ходе подготовки к процессу, он действительно не раз выезжал с подзащитными на местность, как говорится: «для проведения натурных экспериментов и установления объективной истины». В чем состояли натурные эксперименты, Володя мне сознаться не захотел, но по тому, как он легко ориентируется на водоемах, я и сам догадался.
На мысу нашу палатку издалека видно: красная, как бакен. Ветерок ее от слепней оберегает, собаки от лихих людей стерегут. Можно удаляться без опасения за имущество. В одном месте я наткнулся на окуневую яму: в реку из озерушки по узенькой проточке скатывается малек. А жадные окуни стаями стоят в ожидании мелюзги и хватают без разбора все, что шевелится. На каждый заброс следует поклевка — успевай выдергивай. За час надергали столько, что за раз не съесть, даже с собачьей помощью. Только забросишь — дерг, и поплавок идет на дно и в сторону. Володьке надоел клев без разбора, он решил побезобразничать: вместо червяка насадил кусочек бумажного мундштука от папиросы. Заброс, поклевка, дерг, поплавок — на дно и в сторону. А на крючке бьется большой зеленый окунь. «Разве это рыбалка, — рассердился Володя, — это просто наглый беспардонный жор, и даже еще хуже: избиение младенцев». Я попробовал было с ним не согласиться и выставить аргумент, что не такие уж младенцы пойманные нами окуни. Но он все равно смотал удочку и отправился варить уху. Я еще потаскал из омута отчаянных красноперых, но без напарника оказалось скучновато, да и вечерело уже. Подняв из воды тяжелый садок, я тоже побрел к палатке, у которой застал своего друга за странным занятием: стоя на четвереньках, он пытался, не жалея щек, оживить умирающее пламя углей. «Не мучайся, подожги спичками! — со знанием дела посоветовал я. «Да если бы они были! — огорченно возразил Володя. — Я их обронил в воду и замочил. Теперь будем хранить огонь, как первобытные люди. «Ты его распали сначала», — съехидничал было я, но припоздал — от неимоверных усилий моего товарища ветки воспламенились, и фиолетовый дымок заструился над кострищем.
Уха из окуней — дело простецкое и очень быстрое. И очень скоро мы уже смогли их распробовать. Великолепная, я вам скажу, вещь уха на свежем воздухе. Особенно хорошо, что чешую и головы можно бросать прямо под ноги — для того и собаки. «А если ночью дождик начнется, то утром сидеть нам без чая, — высказал предположение Володя. — А чай не пьешь — какая сила! Выходит, что придется мне поутру в деревню топать, напрямик здесь недалеко — я ходил. — Заодно и молоком парным разживемся. С черным хлебом — вкуснотища!» — «Заодно соли пару пачек прихвати, — посоветовал я. — Если и дальше так же ловиться будет, к пиву чебаков навялим».
Я не буду рассказывать, как Володя добирался до деревни затопленными лугами, брел по затонувшим от осеннего паводка мосткам и отбивался от деревенских собак, учуявших на его одежде дух незнакомой псины, пока не добрел до избушки с флагом над крыльцом и амбарным замком на дверях с надписью: «Лавка» и эмблемой Центросоюза в ромбике. В общем, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, особенно в деревне и в особенности в сельской лавке, в которой все так же неторопливо продолжала управляться все та же, только еще более располневшая Феша. Сама «Лавка» тоже не очень изменилась, разве что флаг над крыльцом поистрепался и выгорел добела, в знак капитуляции потребкооперации, да появилось в свободной продаже спиртное — сурдокавказского происхождения вина «Акдам» и «Солнцедар», которыми с одинаковым успехом можно травить местных клопов и колорадских иммигрантов. Но сибирских, протравленных насквозь политурой и шеллаком, специалистов по винным суррогатам предлагаемый выбор после многих лет нельзя сказать, чтобы полного воздержания, но некоторой неудовлетворенности количеством потребляемых винозаменителей, очень даже устраивал. В ожидании очередного возлияния, платежеспособные алкаши и их менее способные к зарабатыванию собутыльники, уже к официально разрешенному открытию магазина — одиннадцати часам, страдали на крылечке в ожидании Феши, время от времени пересчитывая копейки: на сколько хватит? Однако желанная и вожделяемая продавщица к положенному времени никогда не появлялась и задерживалась часа на два, а то и все три с половиной. Таким образом, Феша компенсировала себе внезапно потерянный по вине товароведов потребсоюза дефицит, из-за которого и возникает у тружеников подприлавка солидный вес в местном обществе и повышенный иммунитет к различным жизненным невзгодам. Должен вам доложить, что работала лавка всего часа три-четыре в день и не столько из-за отсутствия покупателей, сколько вследствие скудного ассортимента и пустующих полок. То, чего не было на полках, можно было заказать Феше и тайком приобрести у нее на квартире, по ценам, не учтенным ассортиментными перечнями. И проверить их не представлялось возможным, так как официально эти товары в магазин никогда не поступали, а приобретались Фешей, якобы для себя, непосредственно на базе и со скидкой.
Водка на селе — это вообще как бы жидкая валюта, за которую выполняются любые хозяйственные работы, за живые деньги никак и никогда невыполнимые. А за водку — всегда пожалуйста. Это потому, что ее всегда хочется, но негде взять, кроме как на дому у Феши, пускай даже дороже и без сдачи. По этой причине Феше низкий поклон и прощение мелких недостатков, вроде опозданий с открытием лавки. А куда спешить — если горит и трубы залить хочется, то беги к Феше на дом. А не горит — то и так дождешься. Слава потребсоюзу, наконец-то завезли, на два года вперед. И конец Фешиной монополии на вино. А значит и уважению сельчан. Однако Феша недаром двадцать лет в торговле: ее голыми руками не ущучишь — выкрутится. Бессонной ночью, ворочаясь на тахте, удумала Феша как сохранить годами завоеванное уважение. Спрашивается: чего сельскому жителю еще надобно, кроме спиртного. Ответ: ежедневно необходимы хлеб, сахар, соль и спички. Понятно, что хлеб из продажи не изымешь — черствеет, сахара и без того нет, только передовикам соцсоревнования и начальству, а вот соль и спички — это действительно выход. После этой решающей ночи, соль и спички с полок лавки перекочевали в Фешины сени. А их место на витринах заняли сода и уксус, вперемежку с «Акдамом» и консервами «Килька в томате», прозванными в народе «братской могилой». Денег на этой операции Феша не заработала, но сохранила возможность «за безденьги» решать множество житейских бытовых вопросов. За пачку соли и коробок спичек селянину приходилось теперь Феше кланяться и предлагать взаимные услуги. Давно замечено: дефицит в торговле — фундамент достатка создателей дефицита. А Феша отпускала грошовый товар, словно делала одолжение, потому, что могла и не отпустить, если не захочется. Иди тогда за сорок верст в другую лавку. А где гарантия, что там не такая же Феша царствует.