И не поостерегся и не оглянулся назад. А между тем, оголтелые от водки и крови волчата опять сбежались в стаю и захотели реванша. Вооруженные палками они выскочили из переулка и окружили «Сынка». Против лома — нет приема. И как ни отбивался Сашка голыми руками, в какой-то момент четко осознал: все, конец, убьют. Оставалось последнее: складной нож. Падая на землю, Сашка не глядя, наугад, нанес удар и второй… От вида окровавленного ножа шпана разбежалась, раненый остался на месте, а избитый «Сынок» едва дополз до телефона, чтобы вызвать «Скорую» и милицию.
Госпитализировали обоих, хорошо, что догадались в разные палаты. И пока они оба приходили в себя, порядочный следователь, нашел всех свидетелей, вещдоки, другого потерпевшего и преступников. Оказалось, что шайка малолетних преступников совершила уже не одно дерзкое нападение на граждан. По отсутствию доказательств, они оставались нераскрытыми, пока хулиганы не нарвались на «Сынка», на счастье милиции, безуспешно ловившей банду не один месяц.
«Ты пока идешь по делу как потерпевший, — внушал следователь «Сынку», — но за дальнейшее ручаться не могу. Среди подонков оказались детки особ высокопоставленных — эти своих отпрысков в обиду не дадут и с помощью адвокатов на суде всяко могут повернуть. Вплоть до того, что ты и окажешься зачинщиком. К тому же, судимость у тебя есть и заступиться некому. Лучше бы ты куда-нибудь уехал. А мне для дела и одного потерпевшего хватит». Лукавил следователь — спускал дело на тормозах, как начальство приказало. Однако «Сынок» ему во всем поверил и крепко задумался. Легко сказать — уезжай. А на какие средства и куда? И кто его ждет? Но в тюрьму, даже в КПЗ, ему, не виноватому, попадать не хотелось ни на один день. А потому Саша отвязал от причала пойманную в ледоход лодку, бросил в нее свои нехитрые пожитки и поплыл вниз по реке, куда глаза глядят. Авось к доброму берегу прибьет.
Председатель дачного кооператива сам оказался из отставных «ментов» и всю эту историю вмиг перепроверил. А когда Сашкин рассказ подтвердился, предложил ему оставаться сторожить дачи. Теперь Сашка живет при дачах, помаленьку плотничает, развел огород, гусей, купил поросят и недавно женился. Председатель «Сынком» не нахвалится. А шальные людишки их дачи стороной обходят: уж больно у «Сынка» характер и кулаки крутые.
Но возвратимся к бакенщику. Конечно, много разного люда на реке встречается и не от каждого чалку принимать следует. Но бакенщики — статья особая. Прежде всего, определимся кто такие — эти самые бакенщики. Если образно выразиться, то река — это та же государственная дорога, водный путь, предназначенный для транспортировки грузов и пассажиров. А если это путь, то и знаки безопасности на нем должны иметься, как на любой обустроенной дороге. Светофоров на водном пути нет, но есть семафоры, еще — береговые знаки, а на самой реке — вешки и бакены: плавучие знаки в виде пирамиды или шара. Отмечают ими судоходный фарватер: у левого берега белый, у правого — красный бакены. Ночью суда тоже идут, и чтобы они не наткнулись на мель, бакены зажигают бакенщики, смотрители водного пути и знатоки глубин. Без них эффективному судоходству не бывать. Вся река поделена на участки и на каждом участке свой смотритель, в специальной избушке живет. Днем глубины меряет, бакены переставляет, следит, чтобы вечером вовремя загорались и потухали утром. Лодки у них большие, железные, окрашенные суриком в красный цвет, чтобы капитаны издалека видели, что плывет бакенщик, с которым можно с мостика поздороваться, перекинуться словцом. Потому, что скучают в одиночестве эти речные труженики и рады человеческому голосу.
Видимо из-за этой, вполне объяснимой с научной точки зрения, тяги к человеческому общению, местный бакенщик и повернул свою лодку к стрелке Туры и Пышмы, где на зеленом мысочке весело краснела палатка, дымился костерок и над ним на перекладине чернел видавший виды рыбацкий чайник. Навстречу причалившей лодке немедленно вылетел из кустов белый колобок-Тузик и залился отчаянным лаем. Из тени палатки его неохотно поддержал басовитый Бурька. На поднятый ими шум, я вышел с другой стороны мыса, где в чистых водах Пышмы пытался ловить мальков марлевым сачком. Нельзя сказать, чтобы я не обрадовался гостю: одному, без Владимира мне было, прямо сказать, скучновато. И, хотя с бакенщиком мы прежде никогда не знакомились, пригласил его побаловаться особенным чайком, которого я и сам не пивал ни до, ни после этого года. Заварку, в виде прессованной, как древесно стружечная плита и размером немного меньше надгробной, с тисненой арабской вязью на поверхности мы подглядели в упоминавшемся уже магазинчике. В ответ на нашу просьбу, продавщица заинтересованно и, как мне показалось, сочувственно посмотрела на нас, а потом ушла в подсобку, пошептаться с напарницей, которая несколько раз с интересом посмотрела на нас из-за занавески. Наконец, нам вынесли из подсобки другую, такую же чайную плитку. «Она не запылилась и мухами не засижена», — смущенно пояснила продавщица. Первая попытка отщипнуть от плиты кусочек для заварки окончилась ничем: плита не поддавалась. Попробовали отколоть топориком — он отскочил, оставив небольшую зарубку и, кажется, высек искры. Тогда Владимир извлек из недр лодочного багажника небольшую ножовку по металлу, перед которой плита не устояла. Так мы и поступали в дальнейшем: отпиливали заварку кубиками, предварительно размачивали и уж потом заваривали прямо в чайнике. Чай оказался черно-зеленым, терпким, ароматным и с необычайно большим содержанием танина, кофеина, теобромина и всяких прочих «-инов», но очень вкусный и бодрящий. Отведать этого чая я и пригласил бакенщика. К чаю у меня еще кое-что было и я не пожалел — выставил на расстеленный брезент.
«Иосиф Шаров, — представился бакенщик, — контрольный объезд участка. Вы, ребята, если рыбу ловите, сети за бакена и вешки не цепляйте — они не для того поставлены. К тому же их ночью самоходка на винт намотать может или волокушей зацепить. «Пришлось убеждать Иосифа, что сетями мы не балуемся и ловим не для прокорма, а ради отдыха и удовольствия, в основном, крючками. От этой информации Шаров просветлел, смягчился и принял приглашение присесть к угощению. Возраста он был неопределенного, примерно того, когда десяток лет в ту или другую сторону уже ничего не значат и количества морщин не убавляют и не прибавляют. Но, будучи человеком физического труда, да еще и флотским, держался бодро и с запасом прочности. Такие долго не старятся. Я замечал, что пенсионеры речфлота, как правило, сохраняют работоспособность на долгие годы после ухода на пенсию. Что тому причиной: размеренная спокойная жизнь и отсутствие стрессов или постоянное воздействие речного озона — не знаю. Возможно, что все вместе. От предложенной стопки Шаров не отказался, но уху есть не стал: рыба и на своем столе постоянно и надоела. Закусив колбаской, он скинул брезентовую куртку-штормовку и разрешил называть себя просто Осипом. «Так привычнее, — пояснил он. — Я еще посижу немного», — продолжил он, словно извиняясь. Видно было, что поговорить старику хочется, да нечасто собеседник находится, которому открыться можно и который слушать умеет и сказанное не разгласит. Вагонный синдром тем и объясняется, что собеседникам спешить некуда, встреча случайная — можно и пооткровенничать, а вышли каждый на своей станции и все забылось, как умерло. Деревенским слушать Осипа недосуг, да они и так знают о нем все, что считают важным и полезным: сколько соток огород, сколько свиней, какого цвета корова и когда бакенщик приплывает с пикета со свежей рыбой. А больше знать о нем не считается нужным. Даже отчество старика вряд ли кто вспомнит: все Осип да Осип. А зачем ему отчество — меж деревенскими и так ладно. Но я человек не деревенский, к тому же вдвое моложе и называть ветерана только по имени не осмелился. А потому поинтересовался отчеством.
«Павлович, — отвечал бакенщик, видимо, довольный уважительным вниманием к своей персоне, — Иосиф Павлович Шаров, потомственный водник и судоводитель. Весь наш род по отцовской и материнской линии из плавсостава. Шаровых весь бассейн знал, от Черлака до Гыды и от Тюмени до Новониколаевска, Новосибирска — по-нынешнему. Из северодвинских поморов мы. Переселились в Сибирь когда — и не упомню, но только давно. Предки мои умели и лодьи ладить и водить их по рекам и даже по Обской губе. Шар — пролив по-поморскому». Я припомнил на карте области проливы Югорский шар и Маточкин шар и сказал об этом бакенщику. «Правильно, — подтвердил он. — Есть такой пролив. Говорят, в старину неловкий кормщик в нем маточку, компас по-современному, утопил и с тех пор пролив зовется «Маточкин». А наша фамилия от имени какого шара пошла — не знаю. Одно точно, что в Сибирь пришли поморы уже Шаровы. Жили они сначала в Обдорске, а уж потом, когда парусный ход отмирать стал, и пошли пароходы, на Иртыш переселились. Стали на пароходах плавать и жить в навигацию. Раньше ведь как было: нанимает хозяин парохода команду на сезон. А у всех семьи, которые не бросить. Поэтому члены команд свои семьи с собой на пароход брали. Так и плавали: мужья — штурмана, рулевые, машинисты, механики, а жены — матросы, масленщики, повара, прачки, а зачастую даже и кочегары. И ребятишки при них, с детства флотскую науку постигают. Я и родился, и рос, и жену себе нашел на пароходе. Тоже из флотской семьи. Да-а. Река — она и мать родна, и поилица, и кормилица. Ты к ней с добром, и она тебе тем же отплатит. Ты к ней со злом — и она тебе отомстит жестоко. Река как человек — родится, живет и умереть может. Каждый день она меняется: то вздуется, то обмелеет, то берег подмоет, то перекат намоет, то нахмурится, то зажурчит ласково, словом — живет. Наша тоже пока еще живет, но очень больна. Ее бы полечить, почистить немного. Какой бы рыбой она всем отплатила! Да кто об этом думает? Помню, ночью, при исправных путевых знаках, по собственному разгильдяйству, крепко села на отмель самоходка рыбфлота «Большаков», подергалась-подергалась, видит — не сняться. И сдернуть некому — близко буксиров нет. Ну, капитан дождался темноты, снял пломбы с фановых емкостей, и все подсланевые воды выкачал в реку. Река на сотню километров мазутом покрылась, рыба сама на берег лезла, а ему хоть бы что. Привсплыл и снялся с мели. Я по рации в Тюмень сообщил, там его оштрафовали за снятие пломб, а за то, что реку отравил — не стали: на месте не пойман. Я капитана недавно видел — плавает как ни в чем не бывало. И никакой рыбоохраны на него нет. А вот если мужик на озере под своими окнами сеть на карася поставил — они тут как тут, с протоколом. И сетешку драную, которую он зимними вечерами при керосинке плел, отбирают. Однажды на наше приписное из области большой начальник пожаловал — сам председатель облисполкома. Мужики ему на рыбоохрану пожаловались: так, мол и так, живем на берегу, видим как рыбу городские ловят, как она от заморов дохнет, а сами и на уху наловить не смеем. Председатель нахмурился и пообещал разобраться. И не обманул: издал постановление, разрешающее сельским мужикам себе на прокорм рыбешку ловить в разрешенные сроки без всяких путевок. Около года селяне на рыбалке расслаблялись, а потом, про постановление все как будто позабыли и пошло по-старому: рыбоохрана еще больше озверела…»