Но грустить долго мне не дали — надо работать, доставлять военные грузы. Все — для фронта, все для победы. После войны разберемся.
Я уже говорил, что назначили меня капитаном на «Газоход» — чудо техники военного времени. Где-то на корабельном кладбище судоремонтники отыскали вполне еще сносный корпус купеческой постройки, но без котлов и машины. Вместо них установили два тракторных двигателя системы «НАТИ». Был такой научный автотракторный институт. Один движок с приводом на левое колесо, другой — на правое, с фрикционами как на тракторе. Но работали они не на солярке, не на керосине, и даже не на бензине, которых в военное время взять было негде и неоткуда, а на сухих березовых чурочках из которых прямо на борту добывался генераторный газ. Для этого установили два котла- газогенератора, в них березовый чурак шаял, коптил и превращался в газ, который по трубкам поступал к смесителям двигателей. Потому и «Газоход». Однако запускался двигатель на пихтовом масле, которое специально для этих целей в леспромхозах выгоняли из пихтовой хвои. Летучее, ароматное оно превосходно воспламенялось. Но лучше всего годилось для лечения ревматизма и других простудных хворей. Запускался двигатель прокруткой ломиком маховика. И если он все-таки схватывал и запускался, то работал устойчиво, тянул как паровая машина и не хотел глохнуть, пока не кончался генераторный газ. За бесперебойностью работы следили девчонки, из которых состояла почти вся команда, за исключением меня и механика. Шуровать длинной клюкой в газогенераторах — дело нелегкое и грязное. От сажи, копоти и липких продуктов сухой перегонки, девчонки, как ни пытались отмывать въедающуюся в кожу грязь, ходили слегка чумазые. За это всю нашу команду прозвали «копченые». Все это не мешало нам работать наравне с мужскими экипажами.
Специальность «Газохода» — доставка леса в Тюмень. Случалось не раз и плоты водить. Но больше — доставлять баржами деловую древесину на тюменские лесобазу, древообделочный и фанерный комбинаты. Из сибирской ели, сосны и березы делали корпуса противопехотных мин, снарядные ящики, лыжи, авиационную и морскую фанеру. Сопротивлялась врагу сибирская тайга.
На дровах работали пароходы, городские и заводские котельные, электростанции, когда угля не хватало. Города и поселки не замерзали благодаря дровам. В лесах, на их заготовке, работали зимой и летом женщины и старики, спецпереселенцы и заключенные. Война и промышленность день и ночь требовали леса для оборонительных сооружений, шпал и рудничной стойки. И для автотранспорта, который все более становился газогенераторным: немцы почти отрезали от страны нефтяной Кавказ. Это сейчас нефтяного топлива и каменного угля стало достаточно. Но когда-нибудь все это богатство кончится и человечество снова обратится к лесу. Да.
Ведем мы с девчонками свой «Газоход» по Туре, сзади на канате груженая лесом баржа тащится. Скорость километров семь в час. Однообразие и тоска. Ничего, — подбодряю я девчонок, — не унывайте. Вы же на боевом посту. Сопротивляйтесь — и победим. Мы на заводы не просто кругляк везем: это будущая фанера, ружейная болванка и лыжный кряж. Фанера — для десантных планеров, болванка — для прикладов, лыжи — для партизан и разведчиков. Сопротивляйтесь тоске, может, для вас и война быстрей окончится. Тогда и женихи возвратятся. Говорю я им так, а сам про себя думаю: где они женихи их? И все ли вернутся? А мой сынок где и жив ли? Не думал я, что доведется еще раз увидеться. Хотя и надеялся — и сбылось. Однажды, на подходе к Тюмени, остановил нас рейдовый буксир. С мостика в мегафон приказали причалить к берегу и ждать, до особых распоряжений. Встали мы у берега, ждем. Девчонки, как положено, на судне, большую приборку устроили, стирку и баню. Как-никак, а к городу подходим. Хочется по-людски выглядеть. Я на мостике находился, биноклем по плесу шарил, искал — чего ждем. Вижу: со стороны Жабынского переката нам навстречу по плесу водяной бурун катится. Во все стороны брызги летят и на солнце радугой отливаются. Бог ты мой! И что же это за посудинка такая мчится? Не успел я подумать, а она уже рядом, без всякого бинокля увидеть можно, только не успеть разглядеть — так быстро промелькнула. Катерок это оказался, метров двадцать длиной, невысокий, с крохотной рубочкой и мостиком на двоих. Но над водой летит, едва касаясь и двигатели гудят по-самолетному, мощно. А на борту название: «Тюменский рабочий». Торпедный, — догадался я. — Вышел на ходовые испытания. Скрылся за поворотом катер, а вода за ним от берегов к средине реки отлила, так, что дно местами обнажилось. Наш буксир, немалая посудина, а о берег грохнулся и со швартовов сорвался. А баржу вообще волной на отмель выкинуло, едва потом стащили. Но на катерников мы не сердились, наоборот, радовались: вот куда пошла наша морская фанера! Конечно, знали мы, что на бывшей судоверфи, ставшей «почтовым ящиком 45», строят боевые катера для Красного флота. Но одно дело знать и догадываться, другое дело самим увидеть. Такая посудинка немцам немало хлопот наделать может. И очень мы на это надеялись.
В диспетчерской пристани мне сообщили: «Какой-то моряк тебя спрашивал. Обещал позвонить еще». Я на сердце ни тогда, ни теперь не жалуюсь, мотор не подводит. Однако при этом известии внутри у меня защемило: неужели от сына? А оказалось — он сам. Вечером, после восемнадцати, явился на пароход красавец, лейтенант флота. Девки мои, что не ушли на берег, сбежались, с соседнего буксира знакомые пришли, галдят, знакомятся, а я как онемел, не знаю, как ему про мать сказать. Наконец, оставили нас одних в каюте, выпили мы с ним грамм по пятьдесят спирта и повернулся у меня язык рассказать то, что сам в те времена знал. Вижу — слезы навернулись у парня. Любил он мать больше чем меня, за мою суровую строгость. И на этот раз одернул я сына: «Соберись духом, Василий! Геройскую мать нашу не вернешь, а отомстить фашисту мы обязаны. Бей врага на Балтике, а мы здесь, в тылу постараемся, чтобы у ваших катеров фанера на бортах не расслаивалась и приклады на винтовках от вражьих голов не лопались. Сопротивляйся — и победим».
Как будто может спасти от вражьих пуль наша фанера. Но сын мне сказал, что очень даже может: «Мне повезло, что попал служить на ТК. Кораблики это небольшие, но очень живучие и геройские. А значит, больше вероятности в живых остаться. Случалось видеть, как тайком плачут матросы и командиры, которых переводили с ТК на эсминцы и другие крупные корабли — эти мишени для бомб. А новые тюменские катера еще лучше прежних, таких моряки давно ждут. Довоенный катер Г-5 мелковат и торпедный аппарат у него желобной, с кормовым сбросом. Если вышел на боевой курс и сбросил торпеду за своей кормой, то немедленно отворачивай, иначе попадешь под свою же торпеду. При этом струей от винта торпеду с курса сбивает. На тюменских катерах торпедные аппараты с бортовым сбросом, бугельные — это и безопаснее и удобнее. И сами катера крупнее и боеспособнее прежних. На таких воевать можно. Когда мы примем первый дивизион ваших катеров «Тюменский рабочий», «Тюменский ремесленник», «Тюменский комсомолец», то будем сопровождать их по железной дороге до Ладоги, а дальше — своим ходом, не скажу куда». Да я и не спрашивал, сам догадывался. Проводить сына не удалось: мы снова ушли в рейс на Север, за лесом в Урманный леспромхоз.
Ночная вахта, когда кругом темнота — хоть глаз выколи, всегда капитанская. Нужно собачье чутье и огромный опыт, чтобы пароход на мель не посадить и на берег не выскочить. В войну стали на бакенах керосиновые фонари зажигать, чтобы обеспечить круглосуточную работу флота. Но моторных лодок у бакенщиков тогда не было — на веслах обходили участки. Керосин, фонари, порой и бакен, все с собой. Работа, я вам скажу, тяжелая и ответственность немалая. Если бакен погас, а пароход на мель выскочил и повреждения получил — бакенщика сразу под суд, как вредителя по законам военного времени. Не успеешь опомниться, как оформят на десять лет. Поэтому ненастные ночи бакенщики проводили в лодках на своих участках. У капитана ответственность не меньше: за судно, за груз, за экипаж, за график, за постановку на зимовку. На пароходе он и царь, и бог, и воинский начальник, а на берегу — обычный смертный. Стою я собачью вахту и часто о сыне думаю. Как отбыл с грузом, так никаких от него вестей. Про себя молю Господа: «Господи, пронеси мимо сыночка моего и бомбу, и пулю, и жаркое пламя, и холодную воду. Оборони и заступись за невинного, дай ему живым и здоровым домой возвратиться. А еще пришли мне о нем весточку: или он сам не пишет или почта опять не доходит, только гадать приходится». И вымолил я себе весточку. Однажды, кажется в «Красной Звезде», попалась мне на глаза статья «Победные атаки «Комсомольца», в которой фронтовой корреспондент рассказывал об успешной операции на Балтике дивизиона торпедных катеров, в составе которого действовал ТК «Тюменский комсомолец». О том, как наши торпедоносцы прорвались в глубину Данцигской бухты, к устью Вислы. Перед ними стояла тогда задача находить и топить корабли врага. В поиске им удалось обнаружить три быстроходные десантные баржи с сильным артиллерийским вооружением, в сопровождении пяти катеров. Командиру цель показалась мелкой и он решил выждать более крупную. И дождались: на рассвете из дымки показался караван из перегруженного транспорта в сопровождении миноносцев, сторожевика и торпедных катеров. В арьергарде две быстроходные десантные баржи. Боевая тревога! Первым устремился в атаку «Тюменский комсомолец». Плюнули торпедами сразу оба аппарата и через мгновение сокрушительный сдвоенный взрыв разнес транспорт пополам и пустил на дно. Под обстрелом противника «Комсомолец» развернулся, поставил дымзавесу и стал уходить. Но, пущеный наугад в дым, снаряд противника угодил в моторный отсек и вывел из строя сразу оба мотора. Стремительный катер закачался беспомощно. А в тесном бензиновом угаре моторного отсека мотористы латали порванные осколками трубопроводы. Наконец, удалось восстановить один из двигателей. И как раз помощь подоспела: «Тюменский пионер» подошел. Прикрыв дымзавесой «Комсомольца», он подал ему буксир. Однако догнавшая их быстроходная десантная баржа пересекла курс. Немедленно «зашвакали» все четыре авиационные пушки наших торпедоносцев. Точность прицела и быстрота реакции краснофлотцев возымели успех: баржа вспыхнула и взорвалась. А счаленные бортами двойняшки — катера благополучно возвратились. В конце заметки было сказано, что наши катера вернулись в базу без потерь. И хотя ни одной фамилии в статье автор умудрился не назвать, на душе полегчало: появилась надежда, что еще одна беда меня минует. Так и получилось, эта беда меня миновала. Через год после Победы возвратился домой Василий, цел, здоров, в орденах и погонах старшего лейтенанта. Его, как не закончившего полного курса и досрочно выпущенного, да еще и всего лишь катерника, демобилизовали в запас.