овторилось, еще через — три еще раз. Через месяц такого лечения мы уже звенели единиц на 300 — 350. После этого всех облученных распределили по разным колониям мелкими группами. А еще через месяц спецсуд освободил меня досрочно без всякой справки об облучении или переводе на инвалидность. Но зато с подпиской о неразглашении. С моей биографией и диагнозом в плавсостав вернуться нечего было и думать. Возвращаться домой я не захотел. Напросился на этот участок бакенщиком и здесь обосновался. Пенсию оформил, огород развел, рыбу ловлю — хорошо живу. А главное — без людской суеты и в тишине. Может, поэтому и жив еще, что на свежем воздухе. А другие солагерники почти все уже умерли без лечения и помощи государства. И никакая подписка о неразглашении им теперь не страшна. Да и мне уже тоже. В нашем обществе человеческая жизнь никому не нужна и ничего не стоит. Поэтому я радиовранья насчет светлого будущего и моральных ценностей никогда не слушаю. Под старость лет тишины хочется».
Словно в ответ, из-за поворота реки послышалось буханье по железу. На подходящей со стороны города самоходке кто-то старательно бил кувалдой по стальной палубе и над всей присмиревшей на ночь рекой раздавался грохот. Возможно таким образом происходил ремонт или грохот должен был заменить вышедшую из строя сирену — не знаю. Но пользу он принес несомненную: едва баржа скрылась из вида, у костра под приветственное тявканье Тузика появился Владимир. «Совсем заплутал в темноте, — пояснил он. — Если бы не грохот на барже, наверняка, убрел бы в другую сторону. Попал я на старое кладбище, гляжу — впереди пятно белое. Я шаг к нему сделаю — оно на шаг удалится. Я сделаю два шага — оно тоже на два шага спятится и молчит. Я атеист, можно сказать со стажем, но перед таким фактом засомневался, нет ли здесь, и в самом деле, привидений и прочей нечисти. Хорошо еще, что месяц из-за туч выглянул и осветил дорогу. Оказалось, что это гуси домашние, жирные и спокойные, на ночлег устроились. А я их слегка потревожил. Вот так и возникают легенды о блуждающих душах»… На это мы оба с Иосифом промолчали: наверное, имели другое мнение. Я подошел к костру и налил Владимиру большую кружку душистого крепкого чая: «Согревайся». А потом все пошли спать в нашу палатку. Стояла глубокая осенняя ночь. В черной воде купались проказницы-звезды и ярким блеском своим беспокоили на дне омута старика водяного, который, чтобы их разогнать, шумно плескал рыбьим хвостом и не давал нам уснуть. Я ворочался на надувном матраце и размышлял об услышанном. Думалось.
Глава девятнадцатая. Заговор и убийство
А припадочный парень — придурок и вор -
Мне тайком из-под скатерти нож показал…
В. В. Высоцкий
На следующий день, под вечер, нас неожиданно навестила делегация из двух деревенских женщин, которые спросили Романова. Юрист, в сопровождении Тузика, как раз занимался очень важным делом: подложив надувной матрац, возлежал на песчаной косе и ожидал звонка колокольчика, сигнализирующего о поклевке на донной удочке. Ради дам, пришлось отвлечь юриста от его несомненно важного занятия. В процессе последовавшего знакомства и общения выяснилось, что результатом посланной из озорства телеграммы явились события, на которые в деревне никто и не надеялся, так же, как на новогодний гром или тринадцатую зарплату. Телеграмма Романова непосредственно в обком партии неожиданно сработала. Там не знали, кто таков автор телеграммы, но знали члена ЦК КПСС Романова, а потому, на всякий случай цыкнули на неповоротливый Облпотребсоюз. От начальственного пинка кооператоры встрепенулись, обнаружили, что на их складах и соли и спичек хоть завались и немедленно отреагировали. Уже к обеду в магазин прибыла автомашина, доверху груженая солью. Торговлю вермутом пришлось временно прекратить и мобилизовать очередь на разгрузку. Едва отошла эта машина, как, к неудовольствию продавца, подошла другая, на этот раз со спичками. Пришлось разгрузить и эту. В результате короткого и бурного обсуждения происшествия, виновник стремительной ликвидации дефицита и автор телеграммы был вычислен, установлен и признан лицом влиятельным. А через Никодима удалось узнать и его местонахождение. Никодим, успевший уже два раза подряд основательно опохмелиться, любезно пояснил любопытным, что искомое лицо, не кто иной, как столичный адвокат, которому пришла пора уединиться на природе, как Ленину в Разливе, чтобы писать в защиту трудового народа. Из сказанного Никодимом, немедленно последовал вывод: человек, способный защитить трудягу, находится рядом и может написать жалобу, которых у селян скапливается так много, что и не определить какая важнее и на кого, и куда жаловаться. Адвокат, конечно, разберется что почем.
Романову, естественно, и в голову не приходило заниматься практикой на природе, да еще во время отпуска. Но, когда прибывшие с дарами в виде молока и сметаны, дамы подступили к нему со своими просьбами, отказать не смог и от рыбалки отвлекся. У одной, которая помоложе, и жалоба оказалась попроще: она просила поспособствовать, чтобы в магазин завезли колготки и товары детского ассортимента. Этой Владимир на страничке из тетрадки с ходу настрочил жалобу в облпотребсоюз и посеял в ее душе надежду на скорое удовлетворение потребностей членов-пайщиков. Со второй пришлось долго беседовать, чтобы разобраться в сути вопроса. У этой женщины, сельского почтальона, на авиахимработах погиб муж. Авиахимработы тогда у аграриев входили в моду и усиленно пропагандировались с трибун всех уровней. Более того — насаждались райкомами как передовой метод ведения сельского хозяйства. Если необходимо подкормить мочевиной молодую капусту — вызывай самолет, появилась на всходах зловредная черепашка — летит опылять поля гексахлораном и ДДТ целая эскадрилья кукурузников. От их работы черепашки на полях поубавится, а заодно сдохнут в окрестных полях зайцы, перепела, куропатки и прочая живность, вплоть до карасей в ближних озерах. Но за них райкому не отчитываться, а за внесение гербицидов и ядохимикатов — еженедельно. Для этого специальную организацию создали — Сельхозхимию. А если создали, то утвердили ей и план и отчетность. Сельхозрабочие от этой химии чихали, кашляли до слез, но умирали не немедленно, как черепашки, а с отсрочкой исполнения в будущем. За ударный труд им полагались переходящие красные вымпелы, благодарности и, особо отличившимся полеводам, служебная жилая площадь. Муж почтальонки на самолете не летал, а работал бригадиром полеводов. В его обязанности входили задачи попроще: заправлять самолеты ядом и, при обработке поля, сигнализировать пилоту флагом-отмашкой о конце участка и развороте на новый залет. Каждый раз ему при этом доставалась порция распыленного сверху яда. В конце дня, сигнальщик пропитывался гексахлораном настолько, что жирные навозные мухи дохли при подлете к нему на расстоянии не ближе метра. Домой с таким запахом хоть не приходи — не пустят. О том, чтобы обеспечить агрохимикам хотя бы душ после смены, совхозное начальство даже не подумало. И вот однажды в знойный день, после обработки поля, бригада полеводов пошла смыть с себя яд в ближайшем озере, которое было известно ледяными ключами. С разбегу нырнув, муж почтальонки уже не вынырнул. Спазм сердца или еще что — уже не узнать. Да никто и разбираться не стал: посчитали, что сам утонул. После похорон остались без отца в совхозной квартире двое детей и их мать, к совхозу, можно сказать, не причастная и с символической зарплатой, на которую двоих детей не подымешь. Вся ее надежда была на добрых людей — может, не забудут. И не забыли. Вскоре вместо помощи им от совхоза пришло извещение с требованием в месячный срок освободить служебную жилплощадь. Иначе — будут выселены принудительно. В деревне все почтальонку знали, на словах сочувствовали, но никто не вступился. Может, завидовали хорошей квартире с отоплением и водопроводом, или не хотели с директором ссориться, поскольку он человек злопамятный, а своя рубашка всякому ближе к телу. Вот фельдшерица из совхозного медпункта попробовала вступиться, расскандалилась с директором, но без толку. В ответ он медпункт в соседнюю деревню перевел. Теперь туда она ходит пешком, и все деревенские тоже. До, назначенного совхозом, выселения осталось немного дней, а выезжать ей некуда: у почты жилья нет. Вот оператор связи и подсказала, что неподалеку рыбачит на реке адвокат, возможно, сумеет помочь. А чтобы не страшно было идти, присоветовала прихватить с собой Верку-доярку, которой ни судьи, ни черти не страшны, а на уме одни наряды. Верка идти согласилась, нацедила в подарок стряпчему две банки молока и сливок, подвела брови и отправилась сопровождать соседку. А про колготки и прочие тряпки она по дороге выдумала, чтобы не ходить попусту.
Грустную эту историю женщина выплакала Романову и растрогала отнюдь не нежное адвокатское сердце. Правозащитник зашевелился в душе Владимира и заставил взяться за авторучку: «Сдается мне, что мы имеем дело с фактом злостного сокрытия несчастного случая на производстве, со смертельным исходом. Администрация совхоза с вашим выселением явно поспешила. Ей бы не об этом, а о своей ответственности за нарушение правил охраны труда задуматься. Вот что мы сделаем: я напишу записку, а Вы завтра попроситесь сопроводить почту в город. Там, недалеко от Почтамта, на улице Хохрякова, 50 находится обком профсоюза работников сельского хозяйства. Спросите главного технического инспектора Малюгина Якова Ивановича и передайте эту записку. Расскажите ему все, как сегодня мне и результат обязательно будет. Главное, не стесняйтесь изложить всю правду — закон на вашей стороне, а Вам, в теперешнем положении, терять уже нечего. С бюрократами надо говорить на их языке — они только его и понимают».
Вечером, у костра Владимир был возбужден и разговорчив: «Беда с этой химией. Не приживается она у нас на селе. Вместо того, чтобы повышать общую агрономическую культуру земледельцев, пытаются внедрять химизацию сельского хозяйства путем давления сверху. Но из физики известно, что каждое действие рождает противодействие. И крестьяне, на уровне своего мужицкого воспитания, инстинктивно сопротивляются навязанной сверху агротехнике. В Сибири вообще нововведения трудно приживаются. Давно ли было то время, когда навоз на поля не хотели вывозить. Считалось, что на нем ничего путнего вырасти не может. Ленин из Шушенского матери писал, что село, буквально, окружено горами навоза. А где теперь вокруг сел горы навоза найдешь? Нет их нигде, все на поля вывезли. Потому что понял народ силу и пользу органики. А вот в минеральные удобрения верит с трудом, потому и сопротивляется, не спешит засолить поля. Но из района каждому хозяйству задания по внесению удобрений спускаются, выделяются фонды на удобрения и ядохимикаты. И, не дай бог, какому нибудь хозяйственнику эти фонды с базы не выбрать и на свои склады не вывезти — в райкоме загрызут, а то и лишат партбилета. Тогда с работой прощайся. А где такую новую найдешь! Вот и вывозят химикаты, лишь бы отчитаться. Кто на склад, кто сразу в поле, а кто и в овраг или в лес. Лоси, косули, кабаны эту соль лижут, тетерева, глухари клюют, а потом дохнут. И никому до этого дела нет. Те же, кт