ть рано, некуда и дорого платить за стоянку и охрану, задумал мой председатель под видом профилактического пробега ОСВОДа по сибирским рекам, сплавить катер на север, в окружной Совет, да там и оставить навсегда. А заодно избавиться от головной боли по оплате расходов на его эксплуатацию, ремонт, охрану и тому подобное, в том числе и от меня лично. Зима придет, я на катере жить не смогу, понадобится меня в общежитие устраивать и работой занять. Гораздо проще катер вместе с мотористом в низовую организацию передать и пусть там эти проблемы решают. Вот я и перегоняю катер в Ханты- Мансийск. А что делать дальше — на месте видно будет. Не хотите со мной — поплывем вместе, прокатимся по большой воде, а обратно на мотолодке вернетесь», — предложил нам Колонтаец.
Не скажу, чтобы предложение нам не понравилось. Катер — не моторная лодка, путешествовать на нем гораздо комфортнее. К тому же покинуть негостеприимный берег мы все равно уже приготовились, осталось костер загасить и угли засыпать. Еще в Тобольске хорошо бы побывать, повидать друзей и попить пива. Пиво в Тобольске неплохое и продают его прямо на пристани — далеко не ходить. И, главное, почти свободно, в отличие от Тюмени, где пиво для жаждущих — проблема многочасовой очереди с непредсказуемым финалом, в виде захлопнутой перед самым носом ставни ларька и надписи: «пиво кончилось». От такого огорчения можно инфаркт схватить и очень даже просто.
Если только до Тобольска прокатиться, то я — за. Это Владимиру можно сколько угодно путешествовать, он человек свободный. Может себе позволить на Обь скататься, там как раз муксун идет — без рыбы не останется. А у меня, к сожалению, отпуск скоро кончается, и семья ждет. Так и договорились: я из Тобольска возвращаюсь поездом, а Владимир с Колонтайцем поплывут до Самарово, где попытаются ловить муксуна и, если все сложится удачно, возвратятся на лодке.
Глава двадцать первая. Астаповский перекат
Все перекаты, да перекаты.
Послать бы их по адресу.
На этот берег уж нету карты,
Плывем вперед по абрису.
А. Городницкий
И вот мы плывем. Наш катерок невелик, чтобы называться буксирным — у него другое предназначение: это бывший рыболовный бот с кубриком для команды и рыбаков. Хотя он и невелик, но в чреве его громыхает дизель собственным весом примерно в тонну. А позади рулевой рубки и надстройки машинного отделения свободно разместилась на палубе наша моторка, в полной готовности к спуску на воду. Под ней спрятался Бурька, пробравшийся тайком по трапу, когда мы спали. И сейчас, когда кто-то из нас появляется на палубе, он закрывает глаза, полагая, что таким способом сам становится невидимым. Мы его давно уже простили, но напускаем строгость, для порядка и притворно его ищем, якобы для наказания. Бурька замирает от страха. А на реке ранняя осень и прозрачное солнечное утро. Прелесть водоизмещающего судна в том, что оно поспешает медленно. Если в команде трое и идти в сутки по двенадцать часов, то на каждого приходится одна четырехчасовая вахта в сутки и одно приготовление пищи для всех. Остальное время каждый свободен и может любоваться речными пейзажами, играть в карты с другим, свободным от вахты, ремонтировать рыболовные снасти или бездельничать рядом с вахтенным рулевым. А можно и вздремнуть на рундуке, после обеда. Время пролетает неутомительно и за световой день можно пройти километров двестисорок. Если поднатужиться и не теряя времени идти не двенадцать, а шестнадцать часов — четыре вахты, то завтра можно оказаться уже в Тобольске.
Ниже устья Пышмы, в получасе хода, Астаповский перекат. Тура там делает крутой зигзаг, неудобный для маневра и расхождения встречных теплоходов, особенно грузовых составов. Чтобы облегчить капитанам задачу, технический участок бассейнового управления пути установил на неудобном и опасном участке реки семафор, с веревочным приводом. Сидит на скамейке под столбом с перекладиной дежурный семафорщик и смотрит на реку в обе стороны. Ему с излучины ее всю видать, а капитанам — только половину участка, с семафором в верхнем углу. Задача семафорщика сигналить о наличии встречных судов и пропускать их по очереди: если красный конус поднят на левой перекладине — закрыт путь слева, причаливай к берегу и жди, пока справа караван пройдет. Если конус поднят справа — совсем наоборот. Если оба конуса подняты — проход закрыт. Но такого быть не должно, потому, что река — это важная государственная транспортная магистраль, которая должна работать круглосуточно всю навигацию. Поэтому семафорщиков три и работают они посменно. И живут в избушках здесь же, на перекате с семьями и домашним скотом, которого у каждого перекатчика предостаточно. Водномоторники давно облюбовали перекат для походов выходного дня. Глубокий спокойный залив и чистый сосновый лес на берегу, приветливые обитатели, у которых можно разжиться настоящим неразбавленным молоком привлекали, несмотря на отдаленность от пристани. Мы с Владимиром тоже знакомы с семафорщиками и предложили Колонтайцу остановиться, чтобы попить молока у знакомых. Возражений не последовало и наш катер уткнулся носом в песок почти у самого семафора, от которого нам машет рукой дежурный — Алексей. Вообще то его зовут Саитхан, он татарин, как и остальные семафорщики. Но для удобства общения, они все попридумали себе дополнительные русские имена. И прижилось. Заметил я, что Саитхан разговаривает с детьми исключительно по-татарски, но ответ получает неизменно на русском. «Почему так?» — поинтересовался я. «Им так удобнее, — объяснил Саитхан. — Школу русскую заканчивали, институт — тоже. Негде им родной язык изучать, а мне обидно: другие английский язык выучивают, а эти своего знать не хотят. Наверное, скоро все только на русском общаться будут. И нация одна образуется — советская. У меня один сын на русской женился, внук растет. А кто он русский или татарин — никто не знает. Да и татары разные бывают, например: казанские и сибирские. Казанские делятся еще на мишарей и крещенов, а сибирские — на туринских, заболотных и барабинских. А зачем их различать, если мы все советские?» Я с Алексеем согласен: он мудрый человек. Может быть поэтому и живет лучше других семафорщиков и прочих деревенских, которые ему завидуют черной завистью. Но работать, так как он, не все хотят или не умеют.
Дом у Алексея основательный и большой, но на татарский манер с двускатной крышей и без сеней. Зато баня богатейшая — просторная, светлая и жаркая, можно сказать — знойная, с обширным рубленым предбанником, в котором свободно разместился дощатый стол человек на десять. «Зачем тебе такая, Алексей?» — спросил его Владимир. «Для гостей, — отвечал Саитхан. — Люблю гостей принимать. Вот вы сегодня помылись, попарились, вышли в предбанник, а на столе самовар кипит, молоко и сметана холодные, а баурсаки горячие. Правда ведь — хорошо?» — «Хорошо, — соглашается Владимир. — Хорошо, когда брюхо большо». В ответ Алексей хохочет: он с адвокатом соглашается. У них с Романовым давняя теплая дружба. Алексей — бывший подзащитный Романова по делу о злостном браконьерстве — самовольной порубке гослесфонда. Устроившись работать на семафор, Алексей не захотел по примеру двух других ютиться с большой семьей в крохотной летней избушке, предоставленной техучастком. Да и при всем желании не смог бы в ней разместиться: не для того она строилась, чтобы круглогодично с семьей в ней жить. А у Алексея другого жилья не было, а имелось желание устроиться на житье основательно и с удобствами. Человек не ленивый, он нашел способ построить дом при небольших средствах, какими на тот период располагал. Выше Астаповского переката, за поворотом русла, где сосны бора растут по самой кромке обрыва, прижимное течение жадно лижет рассыпчатый песок берегового яра, подмываясь под самые корни и обрушая деревья во множестве. Упавшие под яр, стволы лежат вдоль кромки воды никому не нужные и дожидаются весеннего паводка, который подхватит их и понесет неведомо куда — это в лучшем случае. А в худшем — под винты теплохода. Разжившись бензопилой, Саитхан разделал стволы на бревна, скатал их в воду и, сплотив, сплавил по течению до заранее намеченного на берегу места. Под осень, когда река схлынула, обсохшие бревна Саитхан своими лошадками не торопясь вытаскал на бугор вдоль кромки бора, на котором задумал строиться. Помогать отцу из города приехали сыновья, коллективом работа спорилась бойко и вскоре на берегу зажелтели два новых сруба: избы и бани. Баню на мох сложили сразу же: ей просыхать не обязательно, от каменки высохнет. А сруб для дома решили выдержать до лета, чтобы просох и дал усадку. Первую зиму Алексей с женой Варей прожили в казенном домике и бане одни. Младшие дети учились: кто в интернате, кто у родных в городе. А старшие — в институтских общежитиях и военных казармах. Восьмерых растил для страны и будущей своей старости Алексей. И чтобы легче их прокормить, выбрал для жительства Астаповский перекат, вокруг которого в недоступных механизмам лугах нетронутые травы, в озерах — непуганые караси, а в лесу — грибы, хоть косой коси. На этом приволье развел Алексей всякую домашнюю животину: коров, коней и коз. Успевай только поправляться. Зажил Алексей нескучно, сытно и хорошо в полной недоступности для любого начальства из-за удаленности от автодорог и железнодорожных станций. А еще из-за того, что поселился в глухом месте, на стыке трех районов, руководители каждого из которых не считали этот угол своим, а потому интереса к домам работников речфлота проявлять не спешили, под предлогом уважения прав соседей на эту территорию. Большие начальники из политических соображений себя так часто ведут. Поменьше и совсем мелкие обычно наделены амбициями противоположного свойства и не стесняются заявить свои права на спорной территории, чтобы снять с нее пенки и улизнуть восвояси, а там — хоть трава, извиняюсь — лес, не расти. Вот такой начальник из лесоохраны и объявился однажды на Астаповской излучине с целью таксации запасов спелой древесины в прибрежном лесном массиве и с интересом оглядел свежесрубленные постройки возле семафора. Со знанием дела сосчитал венцы, замерил, длину, высчитал кубатуру, составил протокол о самовольной порубке и предложил подписать Саитхану. Саитхан обиделся, поскольку живых деревьев он не рубил, и от подписания отказался. Лесничий сделал об этом отметку в протоколе и пошел к другому семафорщику — Роману, у которого у самого нос был в пушку и от этого обстоятельства перед лесным начальством у него возникала робость. Дабы не возбуждать интереса к своей персоне и показать лояльность к закону и власти, Роман подписал протокол не глядя, чем подтвердил факт незаконной порубки и записал себя в смертельные враги к Саитхану. Третий семафорщик, старик Митяй, власть не уважал и по старости не боялся. Он с лесником спорить не стал, во всем соглашался и поддакивал: все так, все так. Но когда настала пора расписаться под протоколом, заявил о своей неграмотности и вместо подписи поставил ничего не означающий крест. Старик так поступил назло Роману, который зимой застрелил у него собаку. А теперь Митяй дальновидно не захотел расписаться рядом с подписью Романа, из неу