ы с ОРСом договорились: загрузим тебе мешков пять — чего автобус порожним гнать», — поддакивал Овечкин. «Загадят автобус», — поморщился Миронов, но промолчал, и удачно.
Поверх картошки в автобус нагрузили еще горны, барабаны, отрядные флажки и пионерскую форму, чтобы к заезду все было в наличии. На доске объявлений треста пламенела информация, что отправка детей состоится 14-го июня. В объединенном профкоме твердо надеялись, что все именно так и будет и распределяли путевки. И автобус «Икарус» с надписью «Миннефтегазстрой» на борту и знаком «Дети» на лобовом стекле срочно отправился в Анапу и Сукко.
Когда Миронов добрался до места назначения, оказалось, что в лагере забастовка, и никто из командированных на строительстве не работает. Сначала к автобусу сбежались все, в надежде, что приехало начальство и привезло зарплату и командировочные. Но обнаружив в нем одного только пропыленного водителя и пионерскую атрибутику, снова разбрелись: кто лежать в тени, кто загорать на солнце, а кто спать в вагончике. В вагончик к двум таким любителям вздремнуть в дневное время — молодым хохлам Остапу и Богдану, определился на жительство и Миронов. Одного взгляда на соседей Колонтайцу хватило, чтобы понять, что перед ним такие же как и он сам, условно освобожденные «химики», которым надо представиться по форме, внушительно и ненавязчиво, но чтобы произвести впечатление. Скинув одежду, он растянулся на матраце в одних плавках. Татуировка на бедре Колонтайца, в результате негласного изучения, на «химиков» произвела впечатление такое же, как маршальская звезда — на ефрейтора. Теперь, когда ранги сторон выяснились, Колонтаец (так он им представился), потребовал доложить обстановку.
В ходе «базара» выяснилось, что на объекте почти все «химики», кроме шофера грузовика Васьки и трех плотников, которые держатся отдельно, но «голодную» забастовку поддерживают. Голодную потому, что деньги, взятые с собой, у всех в бригаде кончаются, питаться из магазина не по карману, а в дешевую совхозную столовую, жадный директор совхоза Волков распорядился приезжих не пускать, на том основании, что обеды для своих рабочих дотируются из совхозной кассы и на приезжих дотация не распространяется, поскольку и школа и лагерь при ней — объекты не совхозные. И вообще, по его мнению, — с сибирскими деньгами на южную дотацию расчитывать стыдно. А голодать, выходило, можно. Будто сибиряки не советские люди. Завхоз же, вместо того, чтобы решать общие вопросы, занимается своими — смотрит чего бы стырить со строительства для своего хозяйства. И если все работники с этого лагеря до сих пор «не подорвали», то лишь потому, что ни документов, ни денег на дорогу нет, а спецкомендатура для «химиков» наоборот — имеется и не дремлет.
Знакомство с объектом также не внушило оптимизма: в корпусе будущей столовой кроме стен и крыши ничего не было. Оборудование, сваленное в кучу, пылилось в ожидании заливки полов и монтажа проводки. Моечные ванны и раковины томились без водопровода. А неподшитые к балкам потолочные плиты лежали штабелем в углу и не мешали воробьям свободно навещать свои гнезда под крышей и гадить оттуда на груду обеденных столов и стульев. «Цемента нет, песка и щебенки тоже — потому и полы не залиты, — радостно сообщил завхоз, на всякий случай, так как не знал истинного статуса вновь прибывшего. — Цемент зимой от сырости затвердел — его и выбросили. А с песком у нас здесь проблемы. Щебенку доставлять — самосвал надо. Тоже проблема». — «У тебя, я вижу, одна проблема — пристрой к своему дому. Сознавайся — цемент туда ушел? — напер на завхоза Колонтаец. «Я вам не подотчетен, — заверещал в испуге завхоз. — Меня Холодов лично нанимал — ему и отчитаюсь». И незаметно, как говорят «химики», слинял. То есть исчез.
«А электроснабжение здесь имеется?» — поинтересовался Колонтаец у Остапа, по профессии — электросварщика. «То е, то нема. Провод нам со школы кинули тоненький — говорят больше нельзя. Когда я аппарат врубаю — изоляция греется. Если электроплиту включить — провод погорит к бисовой матери», — пояснил Остап. «А если всего одну конфорку включить — выдержит?» — поинтересовался Колонтаец. «Може две выдержит, а може нет», — заверил Остап, пытаясь догадаться куда он клонит. «Тогда подключайте немедленно, — скомандовал Колонтаец. — И вымойте большую кастрюлю под картошку. А я пока поразбираюсь что к чему. Общий сходняк в семь вечера».
Оказанное ему в тресте доверие Колонтаец расценил как шанс отличиться, смыть пятно судимости и вернуться в нормальную жизнь. А потому старался изо всех сил. Рассудив, что водитель грузовик без присмотра не бросит, Колонтаец взял курс к автомобилю, из-за которого доносились всхлипывания баяна. Так и оказалось: Василий примостился в его тени на камушке и лениво мучил меха новенького баяна. По зеленым солдатским брюкам каждый бы догадался, что Васек из демобилизованных нынешней весной. «Подъем! — скомандовал Колонтаец. — А не знаешь ли ты, солдат, где здесь хорошей селедки взять?» — «Зачем селедки — лучше свежей барабульки купить. Я знаю, где дешевая — возле рыбозавода, — мигом отозвался Васек. — Только завхоз мне без его ведома отлучаться не позволяет. Бывает по целому дню скучаю без дела». — «Поехали, — позвал Колонтаец, — больше скучать не придется».
По открытой к морю долине речки Ак-Су змеится между зеленых гор пыльная дорога на Анапу. Вокруг нее в несколько рядов, временами заползая на склоны гор — белые каменные дома, в окружении виноградников и с обязательными винными погребами за высокими воротами усадьбы. Под окнами цветы, а на дороге беспризорные куры и тишина от жары. Это поселок Сукко, посредине которого при школе сибиряки пытаются, на смех этим самым курам, возвести лагерь одыха для северных детишек. А там, где долина обрывается каменистым пляжем у Черного моря за узорчатой оградой возвышаются белоснежные этажи пансионата МГУ и Министерства просвещения СССР — «Голубая долина». Если свернуть по дороге налево от него, то попадете на рыбозавод, если направо — то через Варваровку и перевал в Анапу. Все это Колонтаец узнал от словоохотливого Василия по дороге. В кустах возле рыбозавода, свежекопченую барабульку у частников им удалось купить и на самом деле великолепную и в Сукко они возвращались как на крыльях. Недалеко от въезда в поселок, за первыми домами, наперерез их машине кинулась курица-камикадзе, занявшая свою позицию в ожидании транспорта для самоубийства еще с раннего утра, после оскорбления нанесенного ей родным петухом, который оставив пеструшку без внимания, отправился топтать соседских куриц-блондинок. Однако автомашина не топчет, а давит, поэтому произошло то, что должно было случиться: колесо переехало глупую голову пеструшки, хотя Василий и нажал поспешно на тормоза. В отчаянии выскочив из кабины, он поднял из пыли ее бездыханное тело и на секунду задумался, не пустить ли ее на суп для всей бригады, как из тени палисадника выступила помятая личность с запахом изо рта и следами вчерашнего веселья на лице. Личность качнулась на нетвердых ногах и вцепилась в погибшую курицу: «Отдай, а то хуже будет!» — «Бери, коли твоя, — с легкостью согласился Василий. — Да не попади сам под проходящий транспорт». Сказал, хлопнул дверкой и укатил, как не бывало. А местный пьяница Митрохин остался качаться среди улицы с куриной тушкой в вытянутой руке, пытаясь сообразить что ему с ней теперь делать. И уже совсем хотел ее бросить в густые заросли палисадника, как калитка ближайшего дома распахнулась и оттуда фурией вылетела черная, как туча, хозяйка, чтобы разразиться бранью на всю улицу, с громкостью и высотой тембра доступными только армянкам: «Люди! Люди! Сбегайтесь, смотрите, как средь белого дня убивают! Я видела, я догадывалась, я знала, что он убьет, ее мою любимицу, мою лапочку, мою хохлаточку. Ой горе мне!» На истошные вопли стали сбегаться соседи. Наличие свидетелей приободрило хозяйку, она вцепилась в руку, обомлевшего от неожиданности, негодяя и вместе с курицей подняла ее кверху, как флаг. «Я все видела — я наблюдала, — продолжала она голосить что есть мочи, — как этот изверг с утра припрятался у ворот в засаде. Ждал в крапиве, когда моя кровиночка из ворот покажется. Дождался, прыг — и каменюкой, ее, каменюкой по головке, раз за разом, пока не убил до смерти. Как его, убийцу, земля носит!»
Участковый, как специально, оказавшийся поблизости, издалека расслышал, что на вверенном ему участке произошло убийство, и поспешил на место происшествия, чтобы, к удовольствию толпы, задержать преступника с поличным.
Часа через два удрученный Митрохин появился в расположении лагеря и нашел Василия. «Участковый меня за курицу к суду привлечь грозится, — посетовал он. — Выручайте, подтвердите, что вы курицу случайно переехали. А не то мне в этом селе не жить — соседей стыдно». — «Вот и хорошо. — успокоил его Василий. — Раньше сядешь — раньше выйдешь, зато человеком станешь. Не надо было у нас клушку отбирать. А я в свидетели не спешу — ни к чему мне. Одни пустые хлопоты. Вот если бы ведро вина — оно смогло бы помочь разобраться».
Митрохин, хотя был и выпивоха, но всегда вино пил свое, собственной выделки. Поэтому перед Васькиным напором сдался и ведро кислого вина выставил. Но Колонтаец его немедленно реквизировал, до вечера, когда все соберутся. Ждать оставалось уже недолго: картошка с укропом закипала на плите.
До ужина, Колонтаец произнес перед собравшимися зажигательную речь об оказанном им доверии, которое «за подло» не оправдать, о бледных северных детях, жаждущих фруктов и солнца, о собственном детдомовском детстве, в котором чужие люди не дали ему погибнуть, о пионерском прошлом каждого и детишках, которые у большинства присутствующих, хотя и далеко, но имеются и кто-то другой, вместо присутствующих в зале, о них сейчас заботится. А потому, лагерь должен быть запущен и сдан в установленный срок. Отныне, до приезда прораба, вся власть на стройке переходит к нему, завхоз остается при складе, рабочий день: с семи утра, до семи вечера. Голодовка отменяется и вопрос питания будет решен на сколько позволят финансы. Все вопросы и предложения после еды. Поляна накрыта и прошу к столам». Речь Колонтайца, подкрепленная вином и картошкой с копченой рыбой, имела безусловный успех и власть завхоза рухнула в одночасье. Полубезделье, в общем-то, нормальному рабочему люду наскучило и посыпались предложения. Сан Саныч, народный изобретатель, отбывавший за нетрудовые доходы — подпольное изготовление из бросовых отходов полиэтилена великолепных кружевных скатертей и салфеток, и на этот раз отличился: предложил полы в обеденном зале и подсобных помещениях столовой не заливать, а настелить деревянные, под линолеум. На вопрос, где взять доски, плотники заявили, что на коттеджах досок от забора и построек осталось хоть пруд пруди. И что завхоз их давно списал и прячет для себя. И, чтобы досадить хапуге завхозу, они готовы ехать за досками хоть сейчас, пока завхоз дремлет. Так и сделали: прямо от столовой Васькин грузовик в сопровождении автобуса со всей бригадой отправился в сторону коттеджей. В автобусе заливался баян и нетрезвые голоса выводили: «Славное море, священный Байкал…» В Сукко решили: гуляют «химики».