Когда Романов в весьма нетрезвом состоянии вернулся из поселка на пристань, была глубокая осенняя ночь. На дебаркадере пристани горели три белых огня, на рядом стоящем рыбоприемном плашкоуте — один, стояночный. Их света едва хватило Романову чтобы увидеть, что катера с Колонтайцем на месте нет, как не бывало. На доску с расписанием он даже не взглянул или не разглядел на ней надписи. Поднятый с постели начальник пристани на вопрос куда подевался катер, с уверенностью заявил, что тот утонул вместе с экипажем, потому, что был неисправен с самого начала. Для поисков на дне шкипер не пожалел каната с якорем-кошкой, багра и фонаря «летучая мышь». Шумное траление кошкой и багром под бортом дебаркадера результатов не принесло, но пробудило ото сна кормприемщика с ошвартованного неподалеку рыбоприемного плашкоута, который не замедлил поинтересоваться, кого это Трушин пытается поймать на такой большой крючок, акулу или кита. Что по многолетним наблюдениям кормприемщика дело бесперспективное для Иртыша. Узнав же в чем дело и кого ищут, радостно пояснил, что катер еще днем увели на буксире в Самарово, о чем имеется записка на щите пароходного расписания.
«От меня не уйдет!» — заявил Романов, запустил оба мотора сразу и помчался догонять: для такой лодки шестьдесят километров не расстояние. Особенно если спрямить путь протоками. Полная луна старалась ему помочь и осветить плесы.
Пред Самарово Иртыш широко разлился по пойменному берегу, прикрыв водой многочисленные коварные отмели. Узкий судовой ход расположен вдоль крутого правого берега и неширок, не более четверти ширины русла. Романов, не подозревая об этом, завидев в конце широкого плеса залитую огнями Самаровскую гору, взял курс прямо на нее по лунной дорожке. Естественно, что не разглядев под тонким слоем воды отмели, он на нее вылетел с полного хода. Моторы взревели, буровя винтами грязь, и заглохли. А Романов шагнул за борт, перекинул через плечо лодочную цепь и потянул за собой лодку вброд. Но Иртыш потому и зовется землероем, что за отмелью на нем всегда следует бездонный омут. Романов об этом конечно не знал и конечно же вскоре ухнул в него с головой. Но в ледяной воде самообладания не потерял и цепи из рук не выпустил и потухшую трубку не выплюнул. А вынырнув, еще и успел поймать всплывшую капитанскую фуражку и водрузил ее на прежнее место — хмельную голову. Лодка качалась рядом. Осталось в нее залезть и запустить моторы. Стуча зубами от холода, Романов дал полный газ и взял курс на прожекторы спасательной станции.
— А в это время в вагончике спасательной станции двое дежурных водолазов готовились к тому, чем логически должна была завершиться успешно завершенная дневная вахта. Никто за день не утонул, аварий не случилось, посещений начальства не предвиделось, вахтенный журнал заполнен, водолазное снаряжение на своих местах и просушено. В углу весело топится печка-«буржуйка». На ней — доваривается молодая картошечка и начинает сопеть чайничек. На столе, на свежей газетке, крупно нарезаны муксун малосольный и черный хлеб, а рядышком художественно выложены свежие огурчики, успевшие покраснеть помидоры, свежая зелень петрушки и укропчика, естественно здесь же лук зеленый и репчатый. Конечно же, соль и перчик. Стол не бедный, можно сказать, как у «белых» людей. Торопиться водолазам некуда: ночь впереди длинная и предстоит самое главное — ликвидация дневной нормы спирта отпущенного на регламентные работы по промывке шлангов. Доза уже разлита по эмалированным кружкам, но остается пока нетронутой из надежды растянуть удовольствие. И разговор между водолазами, которых обозначим как Первого и Второго, идет соответствующий моменту, на водолазные темы.
Первый вспомнил, как во время его срочной службы в Совгавани их водолазному боту пришлось принимать участие в подъеме затонувшей еще в войну баржи, груженой марочным коньяком. Старшина бота заметил, что водолаз первого класса Иващенко с грунта возвращается вроде как бы нетрезвым. Вещь, казалось бы, невозможная: перед спуском обязательный медосмотр, а трехболтовый водолазный скафандр — не легководолазная маска, мундштук изо рта не выплюнешь и из горлышка не хлебнешь. Тем не менее, факт остается фактом: опускают Иващенко трезвого, а поднимают едва тепленького. Чудеса подводные, да и только. Уже когда баржу разгружать закончили, сознался сам Иващенко: обнаружил он внутри баржи воздушный пузырь, всплыл в нем, открутил в шлеме передний смотровой иллюминатор, отбил у бутылки горлышко, принял на грудь, завинтил иллюминатор и дернул сигнальный конец, чтобы поднимали. Пока шел подъем — успел окосеть. И так всякий раз, на удивление старшине.
Второй припомнил другую жуткую историю уже из местной водолазной практики случившуюся с ним самим два года назад. Затонули ночью на Оби сразу две баржонки-«колхозницы». Два друга — капитана счалили свои суденышки бортами, зажгли ходовые огни и шли под двумя движками и одним рулевым на вахте — так быстрее. В тумане их не заметил и подмял под себя огромный сухогруз типа «Беломорский». Дело для моряков обычное и нечего всякой мелкоте в ночном тумане болтаться. Тем не менее место столкновения отметили и вызвали водолазов для обследования. Выяснилось, что одна из «колхозниц» оказалась «Сменой», на которой капитаном ходил Владимир, муж Надюшки — медички Самаровской спасательной станции. «Представляешь, — рассказывал водолаз, — смотрю я сквозь стекла рубки, а в ней за штурвалом качается Володька, в тельняшке, форменной фуражке, трубка в зубах и борода на течении колышется. Труп качается и смотрит мне прямо в глаза. Качается и смотрит».
Досказать он не успел: с резким стуком за спиной водолаза распахнулась дверь. В ее темном проеме возникла фигура в тельняшке, капитанской фуражке и с трубкой в стучащих от озноба зубах. С бороды капала вода, а круглые очки уставились прямо на опешивших от неожиданности водолазов. «Владимир, ты откуда?» — только и смог произнести один из них. «Из Иртыша», — сквозь стук зубов отвечал пришелец и показал назад себя, на черную поверхность ночной реки. «Ты же утонул?» — не поверил водолаз. «Нет, я выплыл, но замерзаю, пустите погреться». — «Держи», — не пожалел своей порции спирта понятливый спасатель, и протянул кружку. Романов осушил ее залпом и, едва не задохнувшись от неожиданной крепости напитка, стал искать глазами чем бы запить. Решив, что в другой кружке должна быть вода, он осушил ее и ошибся. После этого поступка в глазах у него поплыло, и Романов плавно осел на коврик тут же, где и стоял. Добродушные и понятливые водолазы укрыли его спасательными жилетами, еще раз подивились его сходству с бывшим мужем медички и оставили отсыпаться до утра. А в вахтенный журнал внесли запись, что оказали помощь утопающему, спасли его от переохлаждения организма спиртовым компрессом и оставили в помещении до утра, для выяснения личности. После чего вернулись к чаепитию.
Очнулся Романов на кушетке, от ощущения, что его переворачивают на живот нежные руки, и кто-то приговаривает при этом: «Спокойно, больной, сейчас мы вам сделаем укольчик». — «Где я? И почему мне плохо?» — простонал Романов, открывая глаза. «Пока в медпункте спасательной станции, но до конца дня вас переведут в стационар для лечения воспаления легких», — объяснила фельдшерица. «А здесь мне нельзя остаться?» — расхныкался Романов. «Что — понравилось?» — рассмеялась Надежда. «Понравилась, — подтвердил Романов. — Но если вы меня навещать будете, согласен и на стационар». — «Можно подумать. — пообещала медсестра. — В этом сезоне у меня спасенных и больных не густо». И метавшемуся в жару Владимиру почему-то стало совершенно ясно, что в Самарово он теперь крепко задержится и осядет надолго.
Уже в легочном отделении окружной больницы его навестил Колонтаец. «До свидания, братишка, — прощался он с Владимиром. — Я свой катер сдал, со всеми делами расчитался, теперь снова свободен. Думаю опять на работу устраиваться. Старых знакомых по экспедиции здесь встретил, они трассу на Шайтанку прорубают, зовут меня к себе — шофером на лесовоз, зарплату и общежитие обещают хорошее. Отказываться резона нет: сам знаешь, деваться мне некуда. Уезжаю. А ты выздоравливай». — «Да и мне тоже — некуда. Ну, прощай покуда, — пожал ему руку Романов, — может, еще увидимся». — «Не без этого», — подтвердил Миронов и вышел. Романов смотрел из запотевшего окна, как он одиноко уходит по припорошенной снегом дорожке. В аллее навстречу ему попалась фельдшерица спасательной станции — Надежда. Поравнявшись с Мироновым, она равнодушно кивнула ему и торопливо прошла мимо, в сторону пульмонологического корпуса.
И тогда Романов вдруг сразу вспомнил, что с утра задумал побриться и засуетился в поисках бритвы и зеркала.
Конец третьей книги.
2012 г.