— А знаешь, откуда взялось это выражение? Про королеву? — спросил Никита.
— Честно говоря, нет. Я на него не раз натыкалась в книжках, но понятия не имею, откуда оно взялось.
— А я знаю. Мне бабушка в детстве рассказывала. Когда вышла первая книжка о приключениях Алисы в Стране чудес, королева Виктория пришла в восторг и выразила пожелание, чтобы следующую книжку Льюис Кэрролл посвятил ей. Он так и сделал. Посвятил ей свою следующую книжку: «Введение в трактат о детерминантах». Он же был математиком. Королева заявила, что ей — «нам», она же употребляла королевское «мы», — эта шутка не показалась забавной. И ее слова ушли в фольклор.
— Значит, по чувству юмора Льюис Кэрролл сильно опережает королеву Викторию, что тут еще можно сказать? Ах да: у тебя была замечательная бабушка.
— Ну так что же? На ночных развлечениях ставим крест?
— Если тебе хочется… — нерешительно протянула Нина.
— Мне важно, чего хочется тебе.
— Да я бы лучше провела тихий вечерок дома, посмотрела бы еще какое-нибудь кино.
— Ну, этот праздник, считай, всегда с тобой. Но на следующей неделе мы едем в Вильнюс. Билеты я заказал. Хочешь, можем задержаться на пару дней и правда съездим в Тракай.
— Нет, — решительно покачала головой Нина, — я не могу так надолго оставлять Кузю. Ему только что пришлось пробыть без меня чуть не два месяца…
Она вдруг замолчала. Кузя, словно понимая, что речь идет о нем, беспокойно заплясал вокруг нее. Он как будто пытался заглянуть ей в глаза.
— Когда это он жил без тебя два месяца? А ты где была в это время?
— Неважно. Давай поговорим о другом. Если ты хочешь съездить в Вильнюс или пойти в ночной клуб, пожалуйста, не обращай на меня внимания. Я прекрасно проведу время одна. Ты не обязан меня развлекать. Я же не рассчитывала на такую прекрасную компанию, когда ехала сюда.
Никита все больше хмурился.
— То есть опять ты меня отшиваешь.
— Ничего подобного. Слушай, давай не будем спорить. Ты сказал, что всегда можешь устроить мне кино? Я выбираю кино.
— Только не «Мальтийский сокол»? — недобро усмехнулся Никита. — Что тогда? «Двойную страховку»?
— Если тебе больше нечего предложить, я могу и дома посидеть. — Нина тоже рассердилась.
— Да ладно, я шучу. Посмотрим любой фильм по твоему выбору. Пошли покупать миноги. Мы же хотели купить миноги? А может, хочешь крабов? Здесь можно купить.
— По цене «Мерседеса»? — насмешливо осведомилась Нина.
— Ничего, можем себе позволить. Это не дороже вечера в ночном клубе.
Мир был восстановлен. Они купили миноги, крабов и — по настоянию Никиты — какого-то невероятного португальского вина.
Когда они вернулись домой, позвонил Сергей Дмитриевич и предложил расписать пульку. Никита бросил взгляд на Нину. Вряд ли она вообще умеет играть в преферанс.
— Извините, у нас другие планы, — сказал он.
Португальское вино оказалось восхитительным на вкус. Вообще, «ужин миллионеров», как окрестила его Нина, прошел прекрасно. Наметившаяся было ссора была забыта. После ужина они посмотрели фильм с Грегори Пеком «Прямо над головой» — суровую военную драму без любовной линии, без единой женской роли. Этот фильм, к изумлению Никиты, выбрала сама Нина.
— А чему ты удивляешься? — спросила она. — Разве плохая картина?
— Замечательная, — согласился Никита, — но я не сказал бы, что женская.
— У тебя превратное представление о женщинах. Во всяком случае, обо мне.
Никита почувствовал, что опять назревает ссора, и поспешно предложил посмотреть что-нибудь еще.
— У меня есть один интересный фильм, правда, цветной, но тебе он должен понравиться. «Афера Томаса Крауна».
— Да я его по телевизору видела! — пренебрежительно отмахнулась Нина. — И мне ни капельки не понравилось. Честно говоря, еле до конца досидела. Не люблю Пирса Броснана. Сахарин-ландрин.
— Согласен, но Пирс Броснан — это ремейк. А я тебе предлагаю оригинал. Со Стивом Маккуинном. Никакого сахарина.
— Ну давай. — Нина уселась поудобнее.
Фильм привел ее в восторг.
— Да, это мое кино, — признала она. — Как он ее надул в финале! С ума сойти!
— А ее тебе не жалко? — насмешливо спросил Никита.
— Ни капельки! Нет, Фэй Данауэй играла великолепно, куда этой лошади Рене Руссо! Но жалеть ее героиню? Типичная стяжательница. Променяла свободу и любовь такого мужчины на дензнаки.
— А может, для нее дензнаки — это и есть свобода? — хитро прищурился Никита.
Нина отнеслась к вопросу серьезно.
— Деньги очень много значат, — призналась она. — Они дают независимость… когда не порабощают. Но свобода — это совсем другое… Томас Краун был бы свободен и в тюрьме, только он, слава богу, никогда не попадет в тюрьму. Он умен, ловок, не верит законам и рассчитывает только на себя. Его невозможно застать врасплох. И даже самая коварная женщина не сможет его переиграть… Потрясающий фильм!
— Рад, что сумел тебе угодить. Ну как? Хочешь еще что-нибудь?
— Не сегодня. Уже поздно.
Никита проводил ее до дому и, конечно, остался. Нина не спорила с ним, не сопротивлялась, когда он раздевал и целовал ее, но все это было до известного предела. Он был бережным и нежным. Он целовал тонкую гладкую кожу, натянутую на хрупкие косточки, проводил губами по впалому животу, по выступающим ребрам, снизу подбираясь к груди, он щекотал языком чувствительные соски, и они твердели, поднимались ему навстречу, отвечая на ласку. Но потом она брала дело в свои руки. Сильная, хищная всадница, она беспощадно выжимала из него все силы, не давая ему взять верх. А потом прогоняла его прочь.
— Ты бы еще приказала голову мне отрубить, — проворчал Никита. — Прямо как Клеопатра.
— При чем тут Клеопатра?
— Ты на нее похожа.
— Правда? Когда ты с ней виделся в последний раз?
Вот этим она его и брала: ей всегда удавалось его рассмешить. Он обнял ее крепко-крепко, шутливо поцеловал в макушку.
— Позволь мне остаться.
— Я не смогу уснуть.
— Ну почему?
— Я буду нервничать, ворочаться с боку на бок, сама не засну и тебе не дам. Давай лучше выспимся, а завтра…
— Расскажи мне историю про тот эскиз.
— Прямо сейчас?
— А почему бы и нет?
Нина приподнялась на локте.
— Давай лучше завтра.
— А завтра расскажешь? Честно-честно?
— Если хочешь, расскажу. Я вовсе не собиралась тебя интриговать. Просто это неприятная история. Еще одна неприятная, некрасивая история. Почему-то мне на них везет.
— Что-то вроде истории с Зоей Евгеньевной?
— Хуже. Нет, не хуже, просто в другом роде. Иди спать. Завтра поговорим.
Никита поцеловал ее, укрыл одеялом и ушел.
На следующее утро, когда он зашел в коттедж своего старого друга Павла, Нина на кухне жарила оладьи. Специально для него: сама она всегда ела на завтрак «кашу красоты» — овсянку с орехами и курагой.
— По-моему, тебе надоел омлет. — Она оглянулась на него через плечо. — Ты не против оладий?
— Как я могу быть против? Бабушка умела делать оладьи. Иногда она меня баловала.
— Мне кажется, она баловала тебя всю жизнь. Ты ведь был ее любимцем, правда?
— Я бы так не сказал, — нахмурился Никита. — Бабушка была очень строгая. Требовательная. Но нет, ты права, она меня любила. Она говорила, что я напоминаю ей деда.
— А разве твой отец не был похож на деда?
— Только внешне. На него нельзя положиться. А дед… Бабушка называла его Каменная Стена, как американского генерала Джексона. Она, когда прочитала его дело… Она мне рассказывала, что он ни в чем не признался на допросах, никого не оговорил, ни себя, ни других… Конечно, в этом была и ее заслуга. Она сбежала из Москвы, и у НКВД не осталось заложников. Им нечем было шантажировать деда. А когда бабушка умерла, оказалось, что она свою приватизированную квартиру и вообще все, что у нее было, завещала мне. Просила только позаботиться о тете Маше и ее детях. А отцу — ничего. Он не был упомянут в завещании. Он страшно обиделся. Оказывается, он рассчитывал на эти деньги. Она ведь получала гонорары с патентов деда.
— Вы с ним поссорились? — спросила Нина.
— Произошел, что называется, крупный разговор. Я уже тогда был бизнесменом, в деньгах не нуждался. А он запутался в своих любовницах, ему вечно не хватало. И потом, ему было обидно, что она вообще о нем не упомянула. Как будто его вовсе не было. Но… знаешь, что странно? Он не любил вспоминать свое детство, поселок в тайге, школу в одной комнате… И он как будто винил в этом бабушку. Нет, умом он все понимал: то были репрессии, сталинская эпоха… Но, мне казалось — и, я уверен, бабушка тоже это чувствовала, — подспудно он винил ее.
— В чем? — Нина выставила перед ним на столе горку оладий, сметану в горшочке и чашку кофе. — Может, хочешь меду? Надо будет съездить на хутор, сметаны уже кот наплакал. Прости, я тебя перебила. Так в чем он винил ее?
— Не знаю, мы никогда не говорили об этом напрямую. В том, что она не устроилась как-то более ловко и умело, как он сам всю жизнь устраивался. Чтобы они могли жить в городе и не голодать, не копаться в огороде, не ходить на лесоповал… Не знаю.
— Но это же глупо! В городе их арестовали бы в одну минуту!
— Говорю же тебе, мы никогда не обсуждали это в открытую. У него была просто застарелая детская обида. Возможно, подсознательная. А тут вдруг оказалось, что она ничего ему не оставила.
— И что ты сделал? — спросила Нина.
— Все отдал тете Маше. Я хотел перевезти их в Москву, когда в Грузии стало невозможно жить, но выяснилось, что у дяди Миндии брат живет в Америке, и они туда уехали. Еще при Шеварднадзе. У них трое детей и семеро внуков. Для детей Америка — рай. Ради них и уехали. Квартиру продали, и деньги им очень пригодились.
Никита умолчал о том, что, помимо бабушкиных денег, положил на имя каждого из своих внучатых племянников по сто тысяч долларов на образование и открытие собственного бизнеса.
— А отцу ничего не досталось?