— Мне пришло в голову кое-что другое, — нахмурилась Нина. — Ты говоришь: Тракай, озерный край… купаться можно… А где мы там жить-то будем? Это же все-таки не пригород Вильнюса!
— Нет, не пригород. Заночуем в каком-нибудь мотеле.
— А Кузя?
— В мотели пускают с собаками.
— Ну тогда ладно.
До Вильнюса домчали с ветерком. Бронюс жил в Старом городе на улице Лиейклос. Он встретил их, показал, где поставить машину, и провел в квартиру. Квартира была небольшая, явно холостяцкая, Нина сразу поняла, что она убрана наспех перед приездом гостей.
— Ваши билеты я выкупил. — Бронюс протянул им маленькие квадратики картона, похожие на железнодорожную плацкарту. — Нет-нет, я угощаю, — торопливо добавил он, когда Никита потянулся за бумажником.
— Неудобно как-то, — смутилась Нина, но Бронюс ничего не желал слышать.
— Это подарок. Хотите, я покажу вам город?
— Как? — опешила Нина. — А разве вы не уезжаете? Ну, туда, в поселок?
— Меня Нийоле приютила. Помните Нийоле? Если хотите, она поводит вас по магазинам.
— Не сегодня, — вмешался Никита. — Сегодня у нас концерт. Нехорошо, когда так много впечатлений сразу.
— Ну, звоните, если что, — кивнул на прощанье Бронюс. — Телефон ты знаешь.
— Ужасно неудобно, — повторила Нина, когда он ушел. — А мы можем что-нибудь сделать? Ну хоть пригласить их на ужин, что ли?
— Запросто, — согласился Никита, — только в ресторан. Бифштекс по-суворовски отложим на другой раз, хорошо? А сейчас предлагаю принять душ и слегка придавить с дороги. Или ты есть хочешь?
— Я думала, ты есть хочешь.
— Хочу, но готов довольствоваться тем, что есть в холодильнике.
— Ну, ты поешь, а мне надо прежде всего выгулять Кузю.
Кузя, выпущенный из клетки, и впрямь проявлял беспокойство.
— Идем вместе, — предложил Никита. — Я знаю, где тут парк.
Когда пес был выгулян и напоен водой, что, по мнению Никиты, вело лишь к запуску всего процесса по новой, они перекусили найденной в холодильнике копченой рыбкой, ветчиной и сыром, вымылись по очереди и уснули на широкой постели в спальне. А когда проснулись, был уже ранний вечер, и Нина испугалась, что они не успеют на концерт. Никита ее успокоил:
— Сто раз успеем. Мы в самом центре, до собора два шага. Давай одеваться.
Нина осталась в спальне, а Никита утащил свои вещи в кабинет Бронюса, чтобы ее не стеснять. У него никакого вечернего костюма не было, пришлось надеть белые джинсы с белой рубашкой и белой льняной курткой, заменявшей ему пиджак. Галстука тоже не было: он терпеть не мог галстуки и старался их не носить. Интересно, что наденет Нина?
Нина вышла из спальни в черном платьице, облегавшем ее, как вторая кожа, и в черных туфельках на высоком каблуке. Никита догадался, что это и есть легендарное маленькое черное платье, о котором слышал даже он, хотя ничего не смыслил в женских нарядах.
— По-моему, сюда полагается жемчужное ожерелье или что-то в этом роде, — робко предположил он.
— А без ожерелья ты со мной не пойдешь? — насмешливо осведомилась Нина.
— Есть другой вариант. Можем купить ожерелье.
— А вот этого не надо. Я что, не соответствую твоему статусу?
— Глупости говоришь. Это я со своими джинсами тебе не соответствую. А тебе холодно не будет? Может, свитер взять?
— Свитер? — ужаснулась Нина. — К платью в стиле Шанель? Да ты дикарь! Не беспокойся, у меня есть жакет.
Никита только теперь заметил, что у нее через руку переброшен жакет. Нина надела его. Оказалось, что жакет украшен кружевным воротничком из костяных бусин.
— Как красиво! — восхитился он.
— Сойдет за жемчуг? — усмехнулась Нина.
— Да ладно, не обижайся. Я ничего такого не имел в виду. Идем, мы еще успеем немного прогуляться.
— Сначала Кузя.
Они снова вывели Кузю в парк, потом Нина насыпала ему корма и велела сторожить. Он жалобно заскулил, но она погладила его и обещала скоро вернуться. Он вроде бы понял.
— Интересно, как собаки воспринимают время? — задумчиво спросил Никита.
— Совсем не так, как мы. Их жизнь гораздо короче нашей, и для Кузи, например, несколько часов — это то же самое, что для нас с тобой несколько недель.
— Чувствую себя кровопийцей, — признался Никита.
— Ничего, он привык. В Москве мне приходится оставлять его каждый день. Кузя, сторожи!
Никита давно уже догадался, что Нина впервые за границей, и решил устроить ей небольшой сюрприз. Ни о чем заранее не предупредив, он вывел ее переулочками к церкви Святой Анны. Нина ахнула от восторга.
— Это же… Это же настоящая готика! Господи, я первый раз в жизни…
Она повернулась к нему. На глазах у нее блестели слезы.
Никита бережно обнял ее.
— Ну что ты, глупенькая! Разве можно плакать! Перестань, а то сейчас ресницы потекут, и мы на концерт опоздаем. Идем, нам нужно к кафедральному собору, концерт будет там. Между прочим, кафедральный собор далеко не так красив, как эта маленькая церковка. Кстати, она очень понравилась Наполеону, когда он был в Вильнюсе. Он сказал, что хотел бы поставить ее на ладонь и унести с собой.
— Красиво, но, к счастью, неосуществимо. — Нина немного успокоилась, даже улыбнулась. — Наполеон нещадно грабил завоеванные земли.
— Как и все завоеватели, — пожал плечами Никита.
— Хорошо, что не все можно унести с собой. Ладно, идем. Мы ведь можем вернуться сюда завтра?
— Мы свободные люди в свободной стране. Как пожелаем, так и сделаем.
Кафедральный собор конца восемнадцатого века, выстроенный в стиле ложного барокко, выглядел помпезно, но совсем не так впечатляюще, как маленькая готическая церковь Святой Анны. Но здесь было просторное помещение с хорошей акустикой, и большие концерты устраивали именно здесь. Впрочем, исполнение мессы Баха вряд ли можно было назвать концертом. Скорее это было некое религиозное действо.
Выйдя на улицу после мессы, Нина и Никита долго молчали.
— Я однажды слышал ее вместе с бабушкой, — начал он наконец. — В Москве, в консерватории. Еще при советской власти. Это была удивительная редкость: религиозное сочинение считалось идеологически сомнительным. Но и тогда играл тот же оркестр Саулюса Сондецкиса и пел тот же литовский хор, что мы слышали сегодня.
— Что, в Москве не смогли подобрать исполнителей для мессы Баха?
— Представь себе. Это же сколько нужно репетировать, сколько трудов положить, чтобы исполнить где-то раз в десять лет? Люди не хотят морочить себе голову, играют расхожий репертуар.
— Дай бог здоровья Сондецкису! — воскликнула Нина. — Ему ведь сколько уже? Восемьдесят?
— Нет, но где-то около того. Я спрошу у Бронюса.
— Я не думала… — Нина запнулась. — Я на всякий случай взяла это платье, но не думала, что придется надеть. Что я смогу пойти на концерт. Мне все это казалось таким сложным… Спасибо тебе, — повернулась она к нему. — И спасибо Бронюсу.
— Бронюса завтра поблагодаришь, — улыбнулся Никита. — Это же была твоя идея — пригласить его в ресторан.
— Нет, насчет ресторана — это была твоя идея. А что, ты не хочешь? — вдруг насторожилась Нина.
— Посидеть в ресторане? С Бронюсом? Конечно, хочу! — рассмеялся Никита. — Это как в старой шутке про водку, знаешь? Водку с утра? Теплую? Из мыльницы? Да с удовольствием! Ой, прости, — спохватился он, вспомнив, что Нина не любит водки.
— Все нормально, — улыбнулась она.
— Кстати, о ресторанах, — озабоченно заговорил Никита, когда они вернулись на улицу Лиейклос. — Давай зайдем сюда, — и он указал на роскошное, купающееся в подсветке здание отеля. — Нам ведь тоже надо поужинать.
Они поели в гостиничном ресторане. Нина явно торопилась.
— Мы и завтра пойдем сюда? — спросила она, когда они вышли на улицу.
— Нет, завтра мы пойдем в другое место. А что? Тебе здесь не понравилось?
— Понравилось, но мне хочется скорее вернуться к Кузе. И, честно говоря, слушать этот посредственный джаз после Баха… Мы можем завтра пойти куда-нибудь, где не играет музыка? Чтобы можно было пообщаться?
— Мы завтра пойдем в такое место, где музыка играет на грани подсознания. И это будет совсем другая музыка.
Они вернулись в квартиру, и Нина объявила, что ей нужно в последний раз вывести Кузю на ночь.
— Я пойду с тобой, — сказал Никита. — А ты разве не любишь джаз? — спросил он уже на улице.
— Люблю, но не такой доморощенный. Мне кажется, кто любит Баха, не может не любить джаз. Бах был мастером импровизации, а импровизация — душа джаза.
— А моя бабушка больше всех любила Шостаковича, — заметил Никита. — Меня с детства брала с собой на концерты. Все время повторяла мне стихи Ахматовой про музыку Шостаковича:
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле…
— Я это очень хорошо понимаю, — кивнула Нина. — Насчет могилы. Я была на одном концерте в Москве… Отрывки из «Катерины Измайловой» в концертном исполнении. Курентзис дирижировал.
— Я тоже был на этом концерте! Там была «Свадебка» Стравинского и еще много интересного. Да, и что ты хотела сказать? — спохватился Никита.
— Финал… — задумчиво проговорила Нина. — Музыка обрывается так внезапно, так страшно… Доходит до высшего накала, и вдруг р-раз! Тишина. Это смерть Катерины, ее самоубийство. Черная пропасть. Пустота. Я тогда еще подумала, что Сталин недаром не любил эту оперу. Нет, конечно, он был бессовестным негодяем, но все-таки… он ведь когда-то учился в семинарии, в хоре пел. Ему эта черная бездна должна была о чем-то говорить.
— Правды мы никогда не узнаем, но… черт возьми, красивая версия! Неужели Сталина мучила совесть? Неужели он боялся ответить за то, что сделал… хотя бы на том свете?
— Пошли назад, — предложила Нина. — Как ты сам говоришь, правды мы не узнаем никогда.
ГЛАВА 10
— Давай спать, — сказала Нина, когда они вернулись в квартиру Бронюса. — Я могу лечь на диване в гостиной.