— А как ты понимаешь слово «кэжьюэл»? Что ты в него вкладываешь?
— Применительно к одежде? — Нина глубоко задумалась. — Я в языках не очень, — призналась она, — но я даже в словаре специально посмотрела. Там сказано «спортивный стиль», но, по-моему, это не совсем верно. Если и спортивный, то разве что в самом общем смысле.
— Небрежный? — подсказал Никита.
— Нет, не то… Я над этим долго думала… Я сказала бы, непринужденный. Вот представь, что ты женщина…
— Трудновато, — засмеялся Никита.
— Отставить мужской шовинизм, — скомандовала Нина. — Ну хорошо, просто представь себе работающую женщину. Ей некогда заезжать домой после работы и переодеваться. Допустим, ее пригласили на свидание, или она вечером после работы идет на концерт или в театр. Я хотела бы шить такие платья, чтобы на работе сослуживицы не мучили женщину расспросами, куда это она так выпендрилась. И в то же время она должна выглядеть отлично, зная, что ей предстоит. Или, допустим, наоборот, она в последний момент после работы неожиданно попала на какую-нибудь «пати». В моем платье она не будет чувствовать себя Золушкой. Вот что я называю стилем кэжьюэл.
— Очень интересно. — Никита взял ее под руку и мягко повернул назад. — Нам пора наводить марафет. И что же тебе мешает открыть такое ателье?
— Это долгий разговор. Нам действительно пора наводить марафет.
Они вернулись в квартиру Бронюса и начали готовиться к выходу. Когда Бронюс позвонил снизу, они были уже готовы. Нина в своем маленьком черном платье «а-ля Шанель» казалась Никите ослепительной. Она умела так накладывать макияж, что «боевая раскраска», не бросаясь в глаза, совершенно преображала ее. Спустившись на улицу, они увидели, как Бронюс вылезает из ореховой скорлупки Нийоле.
— Мы же все сюда не поместимся! — заметила Нина.
— А мы пешком пойдем, — отозвался Бронюс. — Сейчас Нийоле машину запаркует, и пойдем. Тут недалеко. В Вильнюсе все близко.
— Кроме Лаздиная, где я живу, — вставила Нийоле. — Это новый район, — сказала она Нине. — Там ничего интересного нет.
— Есть, раз ты там живешь.
Нийоле улыбнулась ей в ответ, лихо развернулась и укатила. Очень скоро она вернулась пешком — хорошенькая, в том самом свитере, который они с Ниной купили несколько часов назад. Свитер, стянутый вниз до середины плеча, составлял все ее одеяние. Получилось ультра миниплатье, открывавшее стройные ножки в лодочках. На груди сбоку была приколота коралловая брошь, купленная на блошином рынке.
— Подожди! — воскликнула Нина. — Подождите меня одну минутку! — обратилась она уже ко всем. — Можно мне ключи?
Удивленный и заинтригованный, Никита протянул ей ключи от квартиры. Нина скрылась в подъезде и через минуту вернулась со своим роскошным палантином «Перо жар-птицы». Она набросила палантин на голые плечи Нийоле.
— Вот. Это тебе.
— Насовсем? — прошептала потрясенная Нийоле. — А как же ты?
— А я себе другой нарисую, — беспечно отмахнулась Нина. — Носи на здоровье.
По дороге Нийоле принялась с жаром расписывать, как Нина всех «построила» в вильнюсских бутиках.
— Зато ты машину водишь прямо как Шумахер.
— Ты тоже умеешь водить машину, — ревниво, вставил Никита. — Я же тебя учил!
— Да, но у меня прав нет, а машины — тем более.
— Машина — дело наживное, права — тем более, — философски заметил Бронюс.
Никита вдруг вспомнил Оленьку. Давно он ее не вспоминал, ну, разве что когда Нина рассказала ему историю с платьем в стиле Уорта, но тогда повод был. А тут вдруг сам вспомнил. Оленька так и не научилась водить машину, хотя ей очень хотелось шикарно выглядеть за рулем шикарной тачки. Но она была не способна выучить правила дорожного движения, а развернуться без угрозы для жизни окружающих смогла бы разве что в казахской степи. Пришлось примириться с присутствием шофера.
Дело было не только в умении водить машину. Никиту поражало, как Нина, жившая в коммуналке с матерью-алкоголичкой, сумела сделать себя сама. Впитывала культуру прямо из воздуха.
А вот Оленька, выросшая в семье, где все много читали и всерьез занимались наукой, так и осталась темным валенком. Атмосфера учености, окружавшая ее с детства, никак на ней не сказалась.
Никита усилием воли стряхнул наваждение и прислушался к словам Нийоле, которая рассказывала, как Нина моментально выбрала ценную вещицу среди кучи барахла на блошином рынке.
— Орлиный глаз! — с восторгом заключила Нийоле.
— Быстрая Нога, — шепнул Никита, и они с Ниной впервые переглянулись как любовники и рассмеялись шутке, понятной только им одним.
Ресторан, до которого они добрались в пять минут, производил странное впечатление, по крайней мере снаружи. Маленькая железная дверь в глухой стене, вывеска не неоновая, а латунная, неярко подсвеченная.
А внутри было так темно, что Нина невольно схватила Никиту за руку.
— Куда вы меня привели? Что это за вертеп?
— Погоди, сейчас привыкнешь.
Столы в полутемном зале, расставленные отдельными островками, были окружены креслами с высокими закругленными внутрь спинками и такими низкими «утопленными» сиденьями, что на них страшно было сесть. Нина села и «утонула». Но кресло оказалось на удивление удобным.
На каждом столе помещалась кованая железная лампа с прорезями, бросавшая тусклый отсвет на лица сотрапезников. Более или менее ярко была освещена только поверхность стола. Но скоро глаза привыкли к полутьме, и атмосфера показалась Нине приятной, даже романтичной. Где-то тихо, как и обещал Никита, играла музыка — джазовые вариации на фортепьяно. Ей даже почудилось, что это играет кто-то из великих: Оскар Питерсон или Каунт Бейси…
Нина улыбнулась своей нелепой фантазии. Разве этих титанов могло занести в литовский ресторанчик? Не говоря уж о том, что Каунт Бейси двадцать лет как в могиле. Но все равно кто-то играл классно.
Официант принес меню. Они долго выбирали, советовались, решали, перерешали и наконец заказали.
— Теперь смотри, — предупредил Бронюс.
Официант вернулся и, ни о чем не спрашивая, ничего не уточняя, расставил закуски и напитки именно так, как они заказывали. Позже он то же самое проделал и с основными блюдами. Он возникал у стола бесшумно, совершенно незаметно, это было даже немного жутко.
— Как он это делает? — спросила Нина.
— Пятрас — великий профессионал.
Нина заказала форель, и Пятрас посоветовал ей взять шабли. Нина бросила испуганный взгляд на Никиту: она знала, что это очень дорогое вино. Но он лишь улыбнулся и одобрил заказ, не дав ей заглянуть в карту вин. Вино оказалось чудесным, форель тоже.
Невидимый пианист перешел на Вила-Лобоса.
— Кто это так замечательно играет? Я и не знала, что в Литве есть такие блестящие пианисты.
— Да это как раз один из ваших, — весело откликнулся Бронюс. — Классный парень. Мы потом к нему подойдем.
— Хорошо. Я думала, после развала Союза все культурные связи между нашими странами оборвались.
— Как это оборвались, когда наш Карбаускис считается чуть ли не первым режиссером у вас в Москве! — возмутился Бронюс.
— И Кама Гинкас! И наш Някрошус часто к вам приезжает, — подхватила Нийоле.
— А наш Будрайтис вообще советник по культуре при посольстве в Москве. И наша Дапкунайте все время у вас в кино звездит.
— Все, сдаюсь, сдаюсь! — Нина со смехом вскинула руки вверх.
— А у нас в прошлом году гастролировал ваш Басков, — добавила Нийоле.
— Ну, это неравноценный обмен, — возразила Нина.
— Она в него влюблена, — вставил Бронюс, кивнув на Нийоле.
— Ни в кого я не влюблена, — возмутилась Нийоле и даже стукнула его кулачком. — Тем более в какого-то глупого Баскова.
— Я даже не знаю, как он поет, — призналась Нина. — Как увижу его по телевизору, сразу переключаю. Боюсь подхватить сахарный диабет.
— Почему сахарный диабет? — не понял Бронюс.
— Ну, он такой сладкий…
На этот раз все рассмеялись. Все, кроме Никиты.
Он опять вспомнил Оленьку. Она обожала певца Баскова. Однажды прямо призналась, что считает его идеалом мужчины. «Такой гламурный!» — восклицала она.
Как он мог на ней жениться? Никита задавал себе этот вопрос бессчетное число раз и ответа не находил. Ей было чуждо все, что любил он. Природа, музыка, поэзия — всего этого для нее не существовало. И в этом ресторане ей понравилась бы разве что цена шабли: сто пятьдесят евро за бутылку. Оленька любила все дорогое, шикарное, гламурное… Но с ней было хорошо в постели… по крайней мере, поначалу. Никита так и не узнал наверняка, была она искренна хотя бы в постели или нет. Ему уже было все равно. Когда отношения испортились окончательно, Оленька довольно цинично призналась ему, что их встреча на автосалоне была неслучайной, что она хотела поймать мужа. И поймала. Но секс — пока они не потеряли интерес друг к другу — был бурный, откровенный, насыщающий.
А сейчас рядом с ним сидела женщина, с которой он мог поговорить о чем угодно. Они читали одни книги, любили одну музыку, говорили на одном языке. Но она держалась отчужденно, и не было между ними никакой близости, хотя они и проводили вместе каждую ночь. Нина никогда не стукнула бы его кулачком, как только что Нийоле стукнула Бронюса.
Особенно тяжелое впечатление произвело на Никиту то, что произошло всего несколько часов назад. Собственно, ничего не произошло. Они с Бронюсом, напившись пива и налюбовавшись на башню Гедимина, вернулись на улицу Лиейклос и поднялись в квартиру. Никита пошел на кухню кормить Кузю, а Бронюс, лучше ориентирующийся в литовском Интернете, нашел для друга хороший мотель близ Тракая. Он даже специально позвонил туда и удостоверился, что пускают с собаками. Когда Никита вернулся в кабинет, Бронюс все это ему изложил и спросил, заказывать ли коттедж. К счастью, в эту самую минуту Нийоле позвонила ему на сотовый, он ответил, а Никита тем временем забронировал места сам и положил трубку стационарного телефона. Не мог же он объяснять другу, что ему нужно два коттеджа! Но положение вышло щекотливое. А если бы Нийоле не позвонила в эту самую минуту? Мысль о ненатуральности их отношений с Ниной мучила его всю дорогу.