убиравшей в конторе «РосИнтел», и он договорился, чтобы те же люди проводили уборку у него дома, а за Дусей оставил только кухню. Ему не хотелось, чтобы она тратила силы на уборку такой огромной квартиры. Единственной комнатой, куда он не пускал уборщиков и доверял убирать только ей, был кабинет, да и то он просил на столе ничего не трогать. Но Дуся бывала здесь только в его отсутствие.
— Присаживайтесь, — повторил Никита, — всего на два слова. Я хочу вам кое-что объяснить насчет Нины.
— Вы в доме хозяин, Никита Игоревич, — потупилась Дуся. — Она ваша гостья, ну, значит, так тому и быть.
— Она мне очень дорога, — признался Никита, с трудом заставив себя поднять глаза, — и она в большой беде. Не хочу вас пугать, но она в опасности. Пока она здесь, у нас, ей ничто не грозит. Я все сделаю, чтобы ей помочь, а вы, Дусенька, будьте с ней поласковее.
Глядя в ее лицо, Никита с изумлением понял, что его слова производят обратное действие. Дуся ничуть не смягчилась, лишь еще больше зажалась. Испугалась за него, понял Никита. Он не знал, что еще сказать.
— Дуся, я вас очень прошу, — повторил он уже строже. — Мы с вами никогда не ссорились и давайте не будем начинать сейчас. Нина одинока, она круглая сирота. Она ни в чем не виновата. Ей не помешает любая поддержка. Я просто не понимаю, как вы с вашим золотым сердцем можете отказать ей в участии.
— А она не навлечет беду на вас? — насупилась Дуся.
— За меня не беспокойтесь. А когда я разберусь с этим делом, Нина тоже окажется в безопасности.
Дуся тяжело промолчала.
— Что вы против нее имеете? — не выдержал Никита.
— Тюремная пташка, вот она кто, ваша Нина! В тюрьме сидела!
— А вы откуда знаете? Вы что, подслушивали? — Никита не сразу сообразил, что Дуся не могла ничего подслушать, даже если бы захотела: свою тюремную эпопею Нина рассказывала ему еще у себя в коммуналке.
— Ничего я не подслушивала, — запальчиво возразила Дуся. — Вот еще не хватало! Сын у меня в тюрьме сидел. Вот у него такой же взгляд был.
Никита знал, что Дусин сын был приговорен к шести месяцам тюрьмы за мелкую кражу, отсидел полсрока и вышел по амнистии. Эту абсолютно ненужную Никите информацию, как и многое другое, раскопал и предоставил ему вездесущий Рымарев.
Тюрьма убивает человека — медленно, но верно. И первый удар наносит по зрению. В камере тесно и полутемно. Глаз быстро привыкает к короткому расстоянию и размытому свету, а потом, на воле, — если совсем не ослеп! — начинает мучительно приспосабливаться. Вот этот «мечущийся глаз» и заметила Дуся. Ничего не подозревавший Никита подивился ее проницательности.
— Вам бы в органах работать, — криво усмехнулся он.
— Спасибо, мне и здесь хорошо, — отрезала Дуся.
— Дуся, я не хочу вам угрожать, но, если вы будете продолжать в том же духе, нам с вами придется расстаться. А что касается Нины… Да, она сидела в тюрьме. Но, во-первых, она сидела в следственном изоляторе, а это существенная разница, а во-вторых, ее оправдали. Суд оправдал. Понимаете?
Дуся по-прежнему смотрела на него непримиримо.
— У нас зазря не сажают.
— Как вы можете так говорить? Может, и моего деда не зазря расстреляли?
— Так это когда было! — упрямилась Дуся.
— Думаете, с тех пор что-нибудь изменилось? Короче, повторяю еще раз, и в последний раз: Нину оправдали. Дело закрыто. Она ни в чем не виновата.
— Ужин готов. — Дуся с достоинством поднялась на ноги. Ее лицо так и осталось суровым.
Никита тоже встал. Теперь он рассердился.
— Я вас очень прошу, Дуся, не заставляйте меня выбирать.
— Господь с вами, Никита Игоревич, вы, слава богу, в себе вольны. Любите кого хотите, я вам не указ. Я в столовой накрыла.
— Вам придется уважать ее, Дуся, потому что я женюсь на ней! — неожиданно вырвалось у Никиты.
Дуся молча кивнула и направилась к двери.
— Да, там розы принесли, расставьте их, пожалуйста, по вазам, — добавил Никита.
Страшно расстроенный, он взбежал наверх и постучался в дверь гостевой спальни. Нина не ответила, и он тихонько приоткрыл дверь. Она спала. Никита наклонился и негромко позвал ее. Она вздрогнула и открыла глаза.
— Ой, извини, я только на минуточку прилегла и как-то незаметно задремала.
— Ничего. Это хорошо, что ты заснула. А теперь вставай, ужин готов.
— Иду.
Нина вскочила и в своем «пожарном» стиле натянула уже приготовленное платье, дожидавшееся ее на спинке стула. Никита мысленно окрестил это платье «праздничным салютом»: яркие разноцветные сполохи по темно-синему шелку. Платье с глубоким треугольным вырезом на груди и на спине показалось Никите очень нарядным. Спереди оно драпировалось складками, придающими груди объем.
— Обалдеть! — восхитился Никита. — Опять я чувствую себя неотесанной деревенщиной. Может, мне надеть выходной костюм?
— Не надо. — Нина всунула ноги в лодочки. — Ты хозяин, ты должен быть одет скромнее гостьи. Идем, я умираю с голоду.
— Аналогично. Мы же сегодня не обедали. Сосиски не в счет.
У него полегчало на сердце. Они спустились вниз, и он провел ее в столовую. Здесь на стенах были обои, красивые «шаляпинские» обои цвета бургундского, и висел большой портрет женщины в полный рост. Нина сразу догадалась, что это Никитина бабушка.
— Это Нечитайло[10], — Никита кивнул на портрет.
— Да, я узнаю его стиль. Прекрасный портрет.
Обернувшись, Нина увидела на другой стене картину Малявина, не такую роскошную, как в Третьяковке, но все же впечатляющую.
— У меня есть еще несколько бабушкиных портретов, — говорил между тем Никита. — Я тебе потом покажу всю квартиру. Садись.
Он отодвинул ей стул, и тут Дуся вкатила столик с закусками. Никита по лицу видел, что она немного смягчилась, и понял почему: он пришел ужинать в столовую, как человек, вместо того чтобы хватать кусочки, не отрываясь от экрана компьютера у себя в кабинете. И пришел ради Нины, а не потому, что внял ее, Дусиным, увещеваниям.
— Так, что тут у нас? — Никита деловито потер руки. — Миноги, осетрина, Дусина фирменная селедочка… рекомендую, ничем не хуже осетрины. Салат овощной со сметаной. Все, что ты любишь. Давай я тебе вина налью.
— Если хочешь водки, пей, не обращай на меня внимания.
— Да нет, я с тобой вина выпью. Я нашел кое-что интересное, — начал рассказывать Никита. — Ты была права: Дом моды Щеголькова — это «прачечная».
— Что? — не поняла Нина.
— «Прачечная». Механизм отмывания денег. Так что, как говорил незабвенный Глеб Жеглов, «тут у него любовь с интересом».
— И что это нам дает? Мы не можем это использовать.
— Ничего-ничего, уже теплее.
— Что-то тебя потянуло на Высоцкого.
— А что плохого? Я его обожаю. Ты ешь, ешь. Ладно, мы не будем это использовать. Я должен кое с кем посоветоваться. А сейчас меня больше интересует твое трудоустройство. Ты ведь не вернешься к Щеголькову?
— Ни за что! И еще кое-что я поняла: здесь, у тебя, я работать не смогу, и не стоит перевозить сюда машинку.
— Нет, перевози обязательно. Звони своим клиенткам.
— Я боюсь, они увидят твой холл, и им сразу станет плохо.
— А что не так с моим холлом?
— Все так, но он слишком великолепен. Он… подавляет. И кто поверит, что тут живет портниха? Да, и я же вроде бы ушла в подполье? Разве я могу себя обнаружить?
— Говорю же тебе, Чечеткину сейчас не до тебя, — напомнил Никита. — Да и вряд ли твои заказчицы с ним знакомы. Но ты можешь не работать, если не хочешь. По мне, так можешь лежать и плевать в потолок.
— По-моему, плевать в потолок — это то же самое, что плевать против ветра.
Никита расхохотался:
— Точно! Вот черт, как же мне самому в голову не пришло? Ладно, все это ерунда. Ты мне вот что скажи: как ты относишься к театральным костюмам?
— В каком смысле? — удивилась Нина.
— В смысле их шитья. Ты могла бы сшить театральные костюмы?
— Сшить или придумать?
— Придумать, конечно. У меня есть один знакомый режиссер… Галынин, слыхала о таком?
— Конечно. Это ведь он поставил «Онегина»? — Никита кивнул. — Я видела все его спектакли. Замечательный режиссер. А откуда ты его знаешь?
— Он раньше работал в рекламном бизнесе. Это он мне рекламный ролик с тамтамами сделал. Тогда мы с Галыниным и познакомились. А потом, когда он ушел в режиссуру, моя фирма делала компьютерное обеспечение для «Онегина». Там много спецэффектов, и их включает компьютерная программа. Для нас это был, как говорится, «малый престижный заказ». Деньги небольшие, зато славы много. Название фирмы было указано на афише. А потом еще оказалось, что я знаком с его женой. Я не знал, что они женаты. Ладно, это долгая история. В общем, теперь Галынин решил замахнуться на Вильяма нашего Шекспира.
— Он уже замахивался, — возразила Нина. — Он ставил «Двенадцатую ночь». Чудный был спектакль.
— А теперь замахнулся на «Короля Лира». У нас почему-то все пьесы ставят квадратно-гнездовым способом. То все кидаются на «Гамлета», то вылетает целая стая «Чаек»…
Дуся принесла горячий бульон и целую гору пирожков на блюде.
— Дусенька, — дурачась, сказал Никита, — если я когда-нибудь решу покончить с собой, попрошу вас напечь пирожков и съем все разом. Это будет легкая смерть.
— Бог знает что вы такое говорите, Никита Игоревич! Даже слушать не хочу. — Дуся разлила бульон по большим чашкам. — Вот, пейте, пока горячий.
— Ешь пирожки. — Никита пододвинул блюдо Нине. — Вот эти с капустой, а с той стороны — с мясом. И те, и те вкусные. Попробуй.
— Тут на целый полк! — удивилась Нина.
— Ничего, что останется, мы завтра утром на завтрак разогреем. Вернемся к нашим «Чайкам». Галынину нужен костюмер. Что-то у него там не заладилось. Возьмешься?
— Не знаю, возьмет ли он меня, но попробовать можно. Это очень интересно.
— Я ему звонил. Он ждет нас завтра в двенадцать, у него репетиция. Я тебя отвезу.